Он чудом уцелел после кораблекрушения. Вслед за ним равнодушная волна выплюнула обшарпанную гитару, связку старых книг, фонарик и портрет Че Гевары. Изо всего этого он устроил себе гнездо, а в качестве защитного рва использовал табличку НЕ БЕСПОКОИТЬ. Чтобы не потерять счет времени, нарисовал на стене календарь – голую японку с веером на фоне снежных вершин. Для чисел не хватило места. Когда прихватывало, он делал зарубки на березе по соседству. Однажды оттуда потек сок, и он испугался.
Пару раз звонили туземцы с соседнего острова, приглашали на ужин. Он отказался под тем предлогом, что жёсток и костляв. Намек поняли, звонить перестали.
Че Гевара неподкупно смотрел со стены. Он повернул Че лицом к стене. Че Гевара принялся неподкупно смотреть в стену. На обратной стороне портрета нашелся телефон какой-то Милы. Он не стал звонить по этому номеру. День, два, три – потом позвонил, а куда деваться? Там было занято, а потом никто не подходил.
Примерно тогда приперся второй, как на грех, в пятницу, но Робинзон назвал его Четвергом. Разок пытался научить Четверга английскому языку и хорошим манерам, но ничего не получилось, потому что Четверг знал всю эту туфту лучше его самого. К Четвергу зачастили неопределенные гости. Болтовня, болтовня. Робинзон начал собирать вещи для нового кораблекрушения.
Он, кстати, дозвонился по номеру на обороте. Милы там не нашлось, но Робинзону дали телефон старых хозяев. Он повторил процесс. К вечеру заехал в девятнадцатый век. Да, сударь. Нет, сударь. Сожалею, сударь.
Четверг задумал мемуар о настоящем времени. Вот как оно. Робинзону идея показалась бескровной, но он не стал каркать под перо. Четверг писал и выкидывал, а потом стал выкидывать не совсем всё. Мемуар рос как кристалл.
Робинзон принялся долбить в лесу лодку из целого дерева, заранее зная, что не дотащит ее до берега. Лодка, однако, оказалась легче воздуха, и ее унес ветер. Огромные деревья цеплялись за землю корнями. Робинзон начал выпиливать воздушный шар.
К Четвергу заходил отец, разумеется, язычник. Лаялись до темноты. Вдруг отец встал, попросил прощения и ушел. Робинзон и Четверг остались как оплеванные.
Робинзон позвонил еще раз по первоначальному телефону, спросил наугад не Милу, а Людмилу Николаевну. Его поправили: Петровну. Я у аппарата. Десять минут ушло на то, чтобы вспомнить молодость. Там они встречались один раз. Еще десять минут они полоскали настоящее. Уговорились встретиться. Четверг вел себя неконтактно. Ты что, спросил Робинзон, когда Людмила Петровна ушла. Это моя бывшая жена, ответил Четверг. А что удивляться, одна в принципе компания.
Робинзон еще раз повернул портрет, но там опять оказался оборот, мелко исписанный телефонами. Этого хватит до старости, подумал Робинзон и ошибся. Этого хватило до смерти и осталось еще.
До Англии так и не добрался. Однажды зажег ради смеха фонарик, подал сигнал в окно. Окно ответило двойным сигналом, потому что два стекла.
Четверг спал на раскладушке. Телефон молчал. Связка книг топорщилась в углу. Гитара медленно рассыхалась. Робинзон припомнил пару аккордов, но играть не стал – зачем будить человека. Еще раз щелкнул фонариком, окно охотно отозвалось. Прислушался к собственной печени.
Господи, внятно подумал он тогда, Ты видишь, я практически не ропщу. Мне кажется, я начинаю соображать, что к чему. Дай мне только год жизни – и ничего больше. Господь пожал плечами и дал ему еще тридцать один год жизни, поскольку милость Его неизреченна.
Но ничего больше.
1997
Продолжение книги
Леонида Костюкова
|
