– Глупости, – директор прислушался к своему голосу. – Глупости детей называть обезьянами. Обезьянами. У нас духовно-православная школа. Не католическая, не исламская, не синтоистская, не вудуистская. – Он снова послушал, о чём говорит: – Не вудуистская. А духовно-православная. А вы говорите – обезьяны. Родители жаловались на вас.
        – Ну пусть не обезьяны, пусть уроды, выродки, – орала учительница. Казалось, она знает, о чём говорит. – Пусть с ними физрук-анатолий работает, а я ничего им давать не буду. Сегодня тему дала, Кириллов, запиши тему, он самый спокойный, талантливый. Посмотрите на доску, читайте.
        На доске было написано "Классная работа!", потом дата, потом "Тема урока: Бог везде сущий".
        – Глупости, – сказал директор. – Ведь с одним "с", значит, просто безграмотные. А не обезьяны. Родители вас дарвинисткой называют.
        – Я дарвинистка? А почему они "Шахерезада" по слогам говорят?
        – Ша-хе-ри-за-да, – старательно проговорил физрук-анатолий.
        – Паузу, паузу после "ша" делайте. Они говорят вот так: "Ша! Хер из ада!"
        – И всё-таки не обезьяны. Зачем это надо – человека обезьяной называть?
        – А зачем они на той неделе уроки сорвали? В планетарий пошли. Всем классом!
        – В планетарий? – директор, казалось, был слегка озадачен. – Сами? Почему без вас?
        – Вот и я говорю: "Почему без нас?" Ладно, говорю, хотите фольклор – будет вам фольклор. Повела их в кукольный театр на узбекскую пьесу, про Палвана Качаля, так они весь спектакль орали "Палван Качаль!", думаю, нравится, на бис орут или ещё как-нибудь, они и на бис умеют поорать, если надо, пошла-купила им билеты на завтра на "Манас": лучше в театр, чем в планетарий. Иду обратно, слышу "Палван Качаль!", "Палван Качаль!", девочки ржут. Чего, думаю, девочкам ржать. И вдруг ясно слышу, что они кричат не "Палван Качаль", а "Болван, кончай!" Слава богу...
        Директор вскинул вверх палец.
        – ... актёры не дождались. Ведь сволочи же, обезьяны.
        – Глупости. Дети всегда так смеются и играют. И не...
        – Анатолий, достаньте.
        Физрук-анатолий, улыбаясь, достал из-за спины кусок парты и показал директору. На парте было тщательно зачёркнутое четверостишие. Оставались лишь рифмующиеся слова первых двух строчек: "Иисуса Назарея / ***** гонорея / ******* / *******".
        – Самое гадкое я зачеркнула.
        – В Новом Завете смотрели? – спросил директор. – Не цитата?
        – Смотрела. Не цитата.
        – Апокалипсис?
        – Нет.
        – Песнь Песней?
        – Я смотрел, – сказал физрук-анатолий. – Нет.
        – В планетарий сами – это очень, очень плохо, – сказал директор. – Все ходили?
        – Все. Аркаша Никакович не ходил.
        – Странный мальчик – Никакович, – весело заметил физрук-анатолий. – Слабохарактерный и всё время вялый.
        – А почему в планетарий не ходил? – спросил директор.
        – Он говорит, сочинение писал.
        – А где сочинение?
        – Вот, – физрук-анатолий, как бы шутя, достал из-за спины тетрадь.
        – Я говорила – про лето, а он написал о счастье. Но вообще-то – вольная тема. Лето, счастье – я подумала...
        Директор снова поднял палец, но на этот раз не так высоко, где-то на треть прошлого расстояния, и взял тетрадь.
        "Тетрадь для домашних сочинений по...", "Тема...", "План".
        Глава первая. Если бы Бог был мной.
        <...> если бы Бог был бы мной, то жил бы у моих родителей. На улице Социалистической.
        Тогда бы день рождения у него бы был в феврале, и мы (зачёркнуто) они бы праздновали Рождество 6 февраля. Да и другие праздники, Пасху, Троицу, Вознесение тоже <...>
        "А если в июле? – подумал директор. – Пасха зимой. Яйца..."
        Мама бы утром целовала бы его и говорила бы ему "Аркаша".
        "Славик, – подумал директор. – Опять уссался? Простыню – на балкон".
        И по вечерам бы целовала бы и говорила "Аркаша!"
        "Руки на одеяло, чтобы я видела!"
        <...> читал бы книги Ремарка и думал, почему у него нет друзей. А потом бы Винни-Пуха и думал, что у него есть друзья.
        <...> тогда пацаны со стройки дали бы ему велосипед и сказали бы <...>
        "Жид, пошёл вон отсюда, жид".
        <...> он мог бы набить бы мяч тридцать раз, но шесть точно, и девочка Лена <...>
        "Девочка Катя в больших дурацких очках, самая уродливая в классе. Господи, почему в их доме всегда так воняло? И главное – чем? Потом, несколько раз, такой запах от стариков на скамейке. Что-то сладкое. Sweet. Девочка Света досталась Серёже, а девочка Катя жила через дорогу. Потом, если видел рваный халат, передёргивало всего, как в первый раз".
        <...> он любил бы моего папу, а когда узнал бы, что это не его папа, то всё равно бы любил, потому что <...>
        "Папа!"
        <...> по воскресеньям папа как всегда водил бы его в парк культуры и там он бы катался на чёртовом колесе и русских горках, а папа бы читал бы газеты со стенда на аллее, а потом бы и он сам смотрел карикатуры в "Крокодиле" и "Перце", а папа <...>
        "Папа!"
        <...> будет <...>
        "Не будет!"
        <...> будет всегда. И читал бы на уроке вместо Ветхого Завета Бианки, потому что про зверей интереснее <...>
        Директор оторвался от тетради и сказал:
        – Лидия Павловна!
        – Да? – мгновенно отозвалась учительница.
        – А... Вы... Мы там плакаты ко Дню Конституции получили, пойдите выберите себе два. Нет, три. Идите.
        Физрук-анатолий тоже вышел.
        <...> конечно он был бы самым умным мальчиком в классе, но может кроме физкультуры <...>
        "Конечно".
        <...> и Лидия Павловна всегда бы смотря на него, говорила всем <...>
        "Обезьяна! Сама обезьяна! Мой окурок – в унитаз ведь бросил – приносит из мужского туалета и говорит: "Посмотрите". На что там смотреть? Рваный халат. Планетарий. Ложки все коричневые. Запах. Планетарий. Сама пойдёшь в планетарий, одна и – дезодорант от коллектива на Восьмое марта. И зубную пасту. Бунюэля хочешь? Будет тебе Бунюэль. Вчера же был? И завтра будет. А вот тебе Бунюэль, вот тебе Бунюэль, вот тебе".
        <...> Бианки, потому что про зверей интереснее, но людей бы он любил бы больше всего, особенно маму с папой <...>
        "Папа!"
        <...> особенно маму с папой, как и (зачёркнуто).
        Но в возрасте тридцати трёх лет, конечно <...>
        "Конечно".
        <...> пока не исполнились все самые дорогие желанья.
        <...> и когда бы он догадался <...>, что тоже любил, потому что <...> все – люди, потому что все любят одно и то же, даже если <...>
        "Господи-ты-боже-ты-мой-аркаша-дверь-закрой. Откуда это в тебе? Почему ты решил, что я тоже? Кто рассказал? Почему любить всех? Его любите, всех любите. Рваный халат. Конечно, закрой дверь. "Дайте, я сам". Как теперь сказать: "Придёшь с родителями?" Теперь всё время приходит сам. Ты к кому? Не видишь, мы с Лидией Павловной заняты. Чтó – видишь? Вон! Обезьяна. Драный халат. Дрянь. Обезьяна. Кто сказал? Аркаша? Аркаша сказал? Пусть сам придёт. Мальчик мой, мне не нужен никто. Бунюэль, Бунюэль. Обезьяна".
        <...> думаю, он не совершал бы чудеса, разве только один раз, когда <...>
        "Чудо моё маленькое. Маленькое чудо. Отдай книжку".
        <...> конечно, когда бы он прочитал бы Новый Завет и всё про себя понял, то <...>
        "И всё про себя понял, когда прочитал бы Новый Завет. Сколько поцелуев! Иоанну – поцелуй, Андрею – поцелуй. Даже Иуде – поцелуй. И тогда всё про себя понял. Не понял, не понял ведь, дрянь. А ты всё понял, сразу понял. Почувствовал, пришёл. Некрасивый, слабый, вялый, как полюбить такого? Да, никак. Никак не полюбить. Как не полюбить? Никак не полюбить. Некрасивый, слабый, сладкий".
        И по вечерам бы целовала бы и говорила "Аркаша!"
        <...> и девочка Лена предложила бы ему дружить так, как она дружит с остальными, но потом, конечно, дружила бы только с ним, пока <...>
        "Рваный халат!"
        Ведь не надо забывать, что он всё-таки Бог: у него было бы всё, что ему нужно, но главное у него бы был старший друг <...>
        "Дверь закрой!"
        <...> который <...>
        "Закройте дверь!"
        <...> учил бы его бы <...>
        "Да закройте же дверь!"
        <...> всему <...>
        "!Дверь!"
        <...> чему нужно <...>
        "!!Дверь!"
        И по вечерам бы целовала бы и говорила "Аркаша!" <...>
        <...> Конечно, надо быть реалистами, конечно. Думаю, что на пении он, может, и не очень-то бы пел. И не потому, что нигде не сказано, что Бог поёт, а потому что <...>
        <...> Бианки <...>
        "А ведь это не совсем то, чего ждут от нас родители. Обезьяны! Дверь. Скотство. Может быть, всё-таки Бунюэль. Знаете, он всё-таки... Рваный халат".
        <...> но главное у него бы был старший друг, который учил бы его бы всему чему нужно: философии, астрономии, водил бы его в планетарий, а потом по воскресеньям вместо папы в парк культуры и сам бы катался с ним, где хочет, а потом бы они приносили вместе папе газеты из парка или из киоска.
        Он бы делал всё, что хочет, кроме: матюкаться, драться, врать, бить, подглядывать, обзываться.
        <...> Я думаю, если бы Бог был мной, ему не надо было бы умирать и он бы мог бы жить вечно. Он был бы очень дружелюбный и способный и конечно вырос бы настоящим лидером. Ему не надо было бы подставлять левую щёку, потому что его не били бы вообще. Конечно, может быть, и били, но не так сильно.
        Нет, его бы всё-таки никто не предавал и не убивал бы, не плевал бы в него и не бил бы его плетьми, не смеялся бы ему в лицо, никто бы от него не отрекался, не смеялся бы, если бы он был мной.
        <...> Мама бы утром целовала бы его и говорила бы ему "Аркаша".
        <...> Хотя может, тогда бы его звали и не Аркашей.
        "Славик!"
        "Глава вторая. Если бы я был Богом".
        Если бы я был Богом, то тоже жил со своими родителями на улице Социалистической.
        "Ах, вот как?"
        Мне почему-то кажется, что Бианки бы я не читал. Вообще скорее всего я был бы освобождён от многих обязанностей: кушать, пить, может быть умываться, работать, ходить в школу. За счёт освободившегося времени мне пришлось бы делать что-то для людей: перестать войны, любовь, хорошая погода.
        Трудно сказать, были бы у меня друзья. Смешно: "Эй, Бог, полазь с нами по стройке". Но с другой стороны мне бы никто не сказал: "Эй, Бог, поменяйся с Сашей, ты на воротах стоишь как дурак". Точно, не было бы у меня друзей. Бог – это тайна и друзья ему не нужны.
        "Стыд унисона. В детстве – хорошо помню, может, только это и помню из возраста двух-трёх лет – никогда не плакал, если рядом начинал плакать кто-то другой. Стыдно ещё больше, чем больно. Потом туалеты без дверей, кто-то тужится, ты заходишь и выходишь. Не у всех. Кто-то безразличен к унисону".
        Вот что точно нельзя мне было бы, так это девочку. Вот это уж никогда.
        Девочки всегда заняты своими подругами. Давай с собой Олю возьмём, ты знаешь, этот её бросил, и ей так сейчас плохо. Ты ведь не против?
        Я бы быстро переделал бы все важные дела, стал бы взрослым и начал учить людей.
        "И начал учить детей. Маленьких и глупеньких, совсем маленьких и совсем глупеньких. Совсем-совсем маленьких, совсем-совсем глупеньких. Философии и астрономии. Хочешь со мной в планетарий? "А ведь это не совсем то, чего ждут от нас родители"".
        Смешное слово педагог. Оно напоминает мне <...>
        "Дверь!"
        <...> левую щёку и ещё много всяких умных вещей. Странно, что никто до сих пор до этого не додумался. А может додумались, но молчат. Я бы не стал молчать о таком. Я бы научил всех. Я бы собрал мальчишек, и было бы много учеников, и всё им рассказал, всё-всё, чтобы они сами решили, что теперь им делать. И они бы мне сказали <...>
        "Что всегда ждали такого Бога: нежного, любящего, всё понимающего и прощающего, – потому что уже устали бояться Бога мстительного, за всем следящего и наказывающего".
        <...> потребовал только одно. Я не понимаю, как можно не понимать такой простой вещи и ещё и претензии к Богу. Да, мёртвые хоронят своих мёртвых и оставьте отца с матерью. Я это понял с самого начала. Вот у Магомета было двенадцать жён, а у Иисуса Христа двенадцать апостолов. Это же ясно. Что же тут объяснять? Говорят, в этом случае он поступал бесчеловечно. Как раз в этом случае он и поступал человечно, а бесчеловечно, нечеловечно, как Бог, в других случаях: воскрешать, кормить пятью хлебами, останавливать бурю.
        <...> Странное слово педагог. Оно напоминает мне двух великанов – богатырей Гога и Магога, которые <...>
        "Самое сложное – сказать им то, что они ждут и хотят услышать, потому что они давно заранее подготовили свои ответы. И сила плохо, и слабость плохо. Обхамят – ухожу и ругаю себя за то, что не нашёлся ответить, быстро, убивающе отреагировать, а если сам нахамлю в ответ – ругаю себя за грубость, бесстыдную бессердечность. Суметь бы отчётливо сказать про то, что все и так видят, – это будет совсем другая сила".
        Поэтому мне кажется, что как раз этого мне и не простят. Вот ту бесчеловечность: кормить, чудеса делать, лечить рукой – простят, а человеческое не простят. Когда я начну всех учить, будут хватать и бить, хотя Бога бить нельзя. Мама расстроится. Она хочет, чтобы я был хирургом.
        <...> одно хорошо – мне бы все молились, и я бы знал <...>
        "И я бы знал!"
        <...> эй, Бог, поменяйся с Сашей!
        <...> Бог не играет в футбол. Бог может всё, но многие вещи я не делал бы точно: матюкаться, драться, врать, бить, подглядывать, обзываться – потому что если б я матюкался, дрался, врал, бил, подглядывал, обзывался <...>
        <...> Мне стыдно за то, что я пишу не то, что думаю. Так никто никогда не становился Богом. Я думаю, если бы я был бы Богом, то мне было бы в два раза хуже, чем теперь. Сначала бы меня никто не брал в друзья, и если бы что, говорили: "Иди отсюда" и никогда бы, получи хоть сто пятёрок, никто бы не завидовал и не приходил ко мне. И никогда ни один человек, даже <...> даже когда я <...> не спросил <...>. А потом, когда вырос, меня бы предали, оклеветали, бросили, в меня бы плевали и меня бы распяли. Если бы я был бы Богом. И тот, кого я любил <...>
        "И тот, кого я любил".
        Вот поэтому я и думаю, что если бы Бог был мной, ему было бы плохо, а если бы Богом был я, плохо было бы мне. Хотя на самом деле всё не так.

        Директор отложил тетрадь, поднёс указательный палец к виску, сказал "пыф" и упал лицом на стол.