Он просто перепутал карточки. Кредитку и телефонную Сергей носил в одном кармане. Думая неизвестно о чём, вставил карточку в банкомат и, как обычно, набрал код, запросив весь остаток – то есть сорок пять гривен. Телефонную карточку Сергей купил вчера и пользовался ею всего один раз, минуты три проговорил, значит, на ней оставалось восемьдесят семь минут или что-то около того.
        Банкомат карточку выдал, на несколько секунд задумался, и из щели повалил желтоватый, пахнущий серой дым. Сергей испугался, что поломал банкомат, начал оглядываться: видел ли кто-нибудь? Никого не было. Вытащив карточку из банкомата, Сергей понял, что она телефонная.
        Серный дым не рассеивался, завис на расстоянии приблизительно полутора метров от земли, слева, и, вроде, начал концентрироваться, становиться плотнее. Не прошло и минуты, как он застыл в форме параллелепипеда. Восемьдесят семь минут были размером с крупный портфель, ядовито-жёлтого цвета, желеобразного вида. Потом хлюпнулись на асфальт и, не растекаясь, чуть подрагивали, как холодец.
        Холодец – блюдо, даже внешний вид которого вызывал у Сергея тошноту. С детства. К тому же – недавно ему рассказали анекдот про голодного солдата, остановившегося на ночлег у старушки, в доме которой не было ни крошки. Когда старушка куда-то отошла, солдатик обшарил все углы и нашёл под кроватью кастрюлю с холодцом, который и проглотил одним махом. Наутро солдатик попенял старушке за жадность, а она ответила: "Какой холодец, сынок? Бог с тобой! Я в кастрюлю двадцать лет туберкулёз сплёвывала".
        К банкомату подошёл мужчина, без проблем получил свои деньги и, увидев Сергеевы восемьдесят семь минут, спросил: "Это ваше?" "Моё", – ответил Сергей, потому что за телефонную карточку он заплатил свои деньги – пять сорок. Время – деньги.
        Стараясь не притрагиваться ко времени руками, Сергей уложил его в пакет. Восемьдесят семь минут весили килограмма два, может, два с половиной, не больше. Что с этим делать, он абсолютно не представлял. Продать? (Налетай, подешевело... А кому время, лучшие часы?.. Сколько вам взвесить? А шестьсот граммов, – пусть остаётся?.. В очередь, сукины дети, в очередь... Конечно, свежее, сегодня завезли... Нет, уступить не могу, я реализатор. Кто хозяин? А вы не знаете?.. За углом дешевле? Так идите туда... Нет, дисконт на время не распространяется... Когда завезут ещё? Понятия не имею...) Раздать вдовам и сиротам? Зачем оно им? У них своего времени валом. Использовать самому? Как? Натираться им? Прикладывать к пояснице во время приступа радикулита? Или, может... Сергея передёрнуло.
        Для очистки совести он нашёл телефон-автомат и проверил карточку. Кто бы сомневался – на ней не было ни секунды. Потом купил в "Укртелекоме" точно такую же девяностоминутную карточку и вернулся к банкомату, тому самому. На этот раз банкомат карточку не принял, и ничего не произошло. Очевидно, выдача времени была одноразовым актом.
        Как бы вы поступили, окажись у вас запасных восемьдесят семь минут вашей (а в том, что они именно его, Сергей не сомневался: он заплатил за них пять сорок) жизни? Сдали в институт метрологии? Вернули лучшие полтора часа из своего прошлого? Оставили на чёрный день? (Дедушка, вам трындец, собирайте родственников – прощайтесь. – Погодите, доктор. А ну-ка, Егорка, открой вот ту коробочку, там у дедушки кое-что заныкано). Но как? Как именно? Что нужно, чтобы разматериализовать время?
        Хотя... Сначала восемьдесят семь минут были чистой абстракцией – записью на чипе. Потом они стали чем-то, о чём ничего не известно, после чего информация перешла в газообразное состояние, а соприкосновение с воздухом сконденсировало время.
        Придя домой, Сергей отрезал (ножом – нож, как и предполагалось, хорошо режет время) от параллелепипеда два ломтика минуты по три каждый: один положил в морозильную камеру, другой – в кастрюльку (бр-р-р) и поставил на сильный огонь. Довольно быстро три минуты растеклись желтоватой жидкостью, издавая многосоставный запах – острый и чуть сладковатый: так пахнет в квартире одиноких стариков, это запах разложения ещё живых, но намеревающихся вскоре умереть людей. Трупный запах откровеннее, монотоннее, его сладость исключает испарения пота, крови, слизи, мочи и прочих гуморов. Каждый гумор имеет привкус неорганики: кровь – железа, пот – карбида, моча – песка, и только гной не имеет эквивалента в мире неживой природы.
        Там, где живут одинокие старики, пахнет гноем, даже если все здоровы. Это гниёт не тело. Но и не душа (души не гниют). Это гниёт что-то другое, точнее – почти третье. Может, воспоминания. Если только эти воспоминания не часть души. Какие-нибудь третьестепенные переживания. Одноразовое случайное увлечение. Что-то, что не стало частью души и не сохраняется в загробной жизни. Гниют и отмирают ещё при жизни. Все эти новости пятилетней давности, замыслы цвета цикория, надежды, не вызвавшие ни одной слезы, нестрашные страхи и безрадостные радости, за которыми никто не пришёл, мимика чужого затылка, странгуляционная полоса на мизинце с обгрызанным ногтем, отшумевший и сожжённый камыш, запах мышей на чердачном одеяле, в которое завёрнута пустая коробка из-под пластмассовых коричневых ковбоев с отломанными ногами, слова вроде "экспансии" и "контрибуции" из учебника истории. Всё то, что не становится душой, но заменяет человеку душу. И отмирает вместо души – незаметно и безболезненно, опадая струпьями с давным-давно заживших ран и вызывая невнятное полужелание почесать зарубцевавшиеся царапины. Или поцеловать.
        – Кто? – спросили Сергея.
        Он назвался.
        – Пойдёшь к Пахомовой, Виктории Александровне, квартира три, дом шестнадцать, Пушкинский въезд. Скажешь, что её бабушка, Тростянская Елизавета Станиславовна, умерла не от острой сердечной недостаточности. Её убил лечащий врач, Сергиенко Сергей Анатольевич, квартира сто семь, дом тринадцать, улица Тракторостроителей. Халатное отношение к профессиональным обязанностям. Спасибо.
        Лязгнул звонок. Вернулась с работы Света.
        – Привет.
        – Привет.
        – Чем это пахнет? Ты что-то готовил?
        Пока Света была в ванной, Сергей перенёс пакет со временем на балкон и зарыл в хламе.
        – Ты ужинал?
        Он уже уходил. Если всё сойдётся: Пахомова, Тростянская, Сергиенко, – то что это значит?
        Квартира три, дом тринадцать, Пушкинский въезд.
        Вышла старушка.
        – Пахомова Виктория Александровна? – спросил Сергей, представляя, сколько же лет было Тростянской Елизавете Станиславовне: сто, сто десять, – и стоит ли огород городить: не всё ли равно, от чего умирать в сто десять лет – от острой сердечной недостаточности или от халатности врача.
        – Нет, Вика – моя внучка. Её нет дома.
        – Тростянская Елизавета Станиславовна?
        – Да, это я.
        – Извините.
        Сергей вышел из подъезда и закурил. Вот так – он получил сообщение с опережением события. И что делать? Он представил: "Вика, берегите бабушку. Её скоро залечит Сергиенко Сергей Анатольевич, квартира сто семь, дом тринадцать, улица Тракторостроителей". – "А как скоро?" – "А чёрт его знает. Может, на днях, во вторник или в среду". – "Ой, хорошо. Значит, я успею съездить с ребятами в Славянск".
        Сергей поехал на Салтовку. Сергей Сергиенко был похож на грустного белорусского клоуна: лысый, с красными глазами, без одной руки. Второй он придерживал собаку. Добермана. Сергею предстоял идиотский разговор. Но разговор вышел ещё более идиотским, чем он предполагал.
        – Подержи Герберта, – сказал Сергей Анатольевич, – а я тебе налью.
        Сергей заметил, что Сергей Анатольевич пьян. "Герберта" он произнёс как "Кербера".
        – Ты ведь пришёл из-за Тростянской? – спросил белорусский клоун после того, как они выпили. – Закусывать нечем. Хочешь – водой запей. Но лучше так. Пусть Петросов пьёт из крана. Мы тоже замеры делали. Не вода – таблица Менделеева.
        С момента прихода Сергей не произнёс ещё ни слова: не было повода.
        – Тростянская... Ты третий, кто приходит просить меня по поводу Тростянской. Нет, четвёртый. Первой была девочка, лет трёх, я сначала не понял, чего она хочет. Думал, потерялась. Отвёл её в милицию, а оказалось, что это она меня отвела. Представляешь? Три года – не больше, а всё рассчитала. В милиции говорит: "Арестуйте его, пожалуйста, за убийство Тростянской Елизаветы Станиславовны". А? Какова сучка?
        При слове "сучка" Герберт зарычал.
        – Во! Тоже не любит. Ну, давай ещё. За успокоение души новопреставившейся рабы божьей Елизаветы, – Сергей Анатольевич сделал паузу, посмотрел на Сергея и повторил: – Рабы божьей Елизаветы Сергеевны Тростянской, – и выпил.
        – После девчонки был казах. Тоже просил не убивать Тростянскую. Нажрался, как свинья. Весь сортир облевал. Ты знаешь, – Сергей Анатольевич посмотрел почти трезво. – Задолбала ваша Тростянская. Попадёт ко мне – зарежу на операционном столе. Правда. Задолбала. Может, вы меня к этому и готовите – чтобы я её зарезал?
        Зазвонил телефон.
        – Да! Хорошо. Буду через пятнадцать минут. Да, приступайте без меня. Постой, Людочка, как зовут поступившую? Хорошо. Всё.
        – Ну вот, привезли вашу Тростянскую. Всё. Ваши визиты закончились.
        И выставил Сергея за дверь.
        Не успел Сергей докурить, как Сергей Анатольевич спустился и вышел из подъезда вместе с Гербертом.
        – Послушайте, – сказал Сергей, – если она умрёт, мне придётся вас убить. Прошу вас, помните об этом.
        Сергей Анатольевич посмотрел Сергею прямо в глаза, потом поймал такси и уехал, а Сергей вернулся домой. Света уже спала. Записки на столе не было, значит предстоял ещё один нелёгкий день.
        С утра (Света уже ушла на работу) Сергей узнал по справочной телефоны Тростянской и Сергиенко. Ни у той, ни у другого не отвечали.
        После завтрака Сергей отрезал от времени ломтик в два раза больше прошлого (предстояло многое выяснить) и поставил на огонь. Газ был максимальным, но время долго не закипало: не хотело, сопротивлялось. Синее пламя струилось ненавязчиво, как разговоры ни о чём, которые в детстве открывают безупречную необязательность окружающего мира, а значит, и нас самих, то ли живущих в этом мире, то ли живущих вне его – где-то на окраинах происходящего, куда фразы разговора ни о чём долетают не в виде слов, а в виде бабочек-капустниц, самых незатейливых после бумажных самолётиков созданий господа бога, полосочки и точечки на крыльях которых не требуют разгадок, потому что они всего только полосочки и точечки, а не слова. Беззаконие всего происходящего в детстве славно вписывается в свод домашних запретов: не рвать газету, не ходить босиком, не ковырять в носу, – не мешая песочным замках быть раздавленными, молоку – растечься одной громадной каплей по клеёнке, а бабочке-капустнице с оторванными крыльями быть утащенной городскими некусучими муравьями. Упадёт ли со стола костяшка домино, украдёт ли подразумеваемая мышь молочный зубик, даже волшебное слово "сукинсын", подобранное где-то в кустах и бережно принесённое домой – всё легитимно и оправданно вчерашним, никогда не существовавшим днём, никогда не похожим на сегодняшний, приносящий новую смерть как рождение, бессобытийность и незамысловатость каждого мгновения, на которых прочно, обеими ногами, стоит детство, даже если отнимут, побьют, бросят, оставят и не придут никогда. Мгновения, что кружат на одном месте: то здесь – около дома, то там – под крышей павильона, – рискуя быть вспугнутыми внезапно пришедшей мыслью "а что будет, если..." Тот, кто не умер в детстве, не умрёт и в старости: то, что ему предложат и он примет за смерть, будет его мыслями об ожидании смерти, в которых миллион раз повторенное слово "здесь" он услышит как тысячу раз повторенное "там". В необязательности он увидит неминуемость, в обещании – угрозу, в беспричинности – умысел, и ни одна звезда уже не пронесётся, как некогда, мимо, чтобы упасть за границами безумия, теперь весь мир нацелится на него одного: он станет последним осколком последнего на земле зеркала, в котором мир будет отражаться вечно.
        – Ты? – спросил Сергея тот же, что и в прошлый раз, голос.
        – Я, – ответил Сергей.
        – Квашня, Галина Аркадьевна, квартира восемь, дом три, улица Нариманова, – адресат. Заказчик – Квашня Олег Олегович, задавлен "тойотой", регистрационный номер – КХ 068-40. Объект – Троицкий Ростислав Семёнович. Спасибо.
        – А что Тростянская? – спросил Сергей.
        – Контракт на Сергиенко считать выполненным.
        – Она умерла?
        Молчание
        – Она умерла?
        Молчание.
        Головы у Сергея не было вообще: сплошное ничто. Он выпил кофе, покурил, посмотрел на часы: скоро должна вернуться Света, сегодня у неё первая смена. Он оделся и ушёл.
        До Нариманова десять минут пешком. Частный дом. Сергей постучал в калитку.
        – Здравствуйте. Вы Квашня Галина Аркадьевна? – вышла женщина лет сорока со стеклянными глазами. Она была слепой.
        – Да.
        – Я по поводу Олега Олеговича.
        – Зайдите в дом.
        Чувствовалось, что порядок в доме наводит слепая: предметы на столе и шкафу стояли невпопад, бессистемно, несимметрично разгруппировавшись по периметру, участки невытертой пыли то здесь, то там, лежащая в открытую неровная стопочка денег. В этом доме жил только один человек – и он был слепой.
        – Олега Олеговича нет. Он погиб. Неделю назад. Его сбила машина.
        – Галина Аркадьева, у вас деньги на виду лежат.
        – Это с похорон осталось. Подруги собрали. Если я их спрячу, то могу не найти потом.
        – А?..
        – Пусть вас это не волнует. Вы с работы Олега Олеговича?
        – Нет. Скажите, а убийцу нашли?
        – Да. А вы что – из милиции?
        – Да, – Сергей понял, что если не соврёт сейчас – соврёт в следующий раз.
        Он не мог отвести взгляд от стопки денег: сверху лежала стогривневая купюра, под ней, похоже, мелкие: по гривне и по две.
        – Его убил какой-то профессор. Троицкий его фамилия. Ростислав, кажется. Отчества я не запомнил.
        Что-то опять не сработало. То перелёт, то недолёт. Или так и надо? Тогда каков смысл: в чём миссия-то?
        Оставаться в доме слепой дальше было незачем. Сергей тихонько подошёл к денежной стопке и аккуратно переложил стогривневую купюру под самый низ.
        – Возьмите ещё.
        – Что?
        – Вы сами знаете.
        – Но я ничего не брал.
        – Тогда возьмите.
        – Зачем?
        – Как хотите. Если вы не против, мне нужно закончить домашние дела.
        Когда Сергей вернулся, Света была уже дома.
        – Пообедаем вместе?
        – Да, сейчас.
        Он набрал номер Тростянской, потом Сергиенко – никто не брал трубку.
        – Суп?
        – Ага.
        – На второе я разогрею плов. Если ты не против.
        Он снова был не против. Что-то расклеивалось в его жизни: и здесь, и там. Но он был не против.
        – Давай поговорим.
        – О чём?
        – Что-то происходит?
        – Да нет, ничего.
        – Но я же вижу, какой ты в последнее время.
        – Всё нормально.
        – Что-то на работе?
        – Суп остыл.
        – Извини.
        – Подогреть?
        – Не нужно. Съем холодный.
        Дождавшись, пока Света уйдёт на вечерние курсы, Сергей растопил ещё немного времени, минуты четыре-пять. Время таяло, нехотя расплывалось по кастрюльке. Глядя на бульбочки, Сергей, кажется, начал понимать смысл происходящего: время, Света, сеансы, некросообщения, белорусский клоун, слепая, – всему нашлось объяснение. Ведь калейдоскоп – это просто система зеркал. Любой рисунок становится симметричным, если у него есть отражение. Тень, эхо, знак "равно" между двумя частями уравнения, где слева сто миллионов цифр и икс, а справа просто пять. Или два. Дело в состоянии незапаянности, когда мысли, чувства, слова – всё, что ты незаметно, походя теряешь, вдруг обнаруживается присвоенным другими людьми. Дело не в повторении, повторяется всё – солнце, птицы, книги, – повторение не вызывает привыкания, но подготавливает...
        Незнакомый голос спросил Сергея, кто он.
        – Адресат, – сказал голос после того, как Сергей назвал себя. – Заказчик – Сергиенко Сергей Анатольевич, квартира...
        – Я знаю, – перебил Сергей.
        – Объект – Пахомова Виктория Александровна. Адрес помнишь?
        – Да.
        – Спасибо.
        – Почему я? – Сергей не был уверен, что ему ответят.
        – Личная просьба заказчика.
        Сергей вымыл кастрюлю и поехал к Пахомовой Виктории Александровне. На этот раз не было ни перелётов, ни недолётов.
        – Я объект? – спросила Вика.
        Сергей кивнул.
        – Как это будет?
        Он пожал плечами.
        – Вóт эта спица, – Вика показала на спицу, которой два часа назад убила врача.
        Сергей кивнул опять. Вика была очень красивой. Света тоже.
        Он сказал Вике, что она очень красивая. И что он ещё ни разу в жизни не убивал человека.
        Вика предложила чаю. Пока пил чай, Сергей осмотрел кухню: спица, табуретка, телефонный шнур, нож, восьмой этаж, – вариантов было много.
        Вика рассказывала о бабушке, о том, что бабушку довели до инфаркта незнакомые люди, чуть ли не каждый день предупреждавшие о смерти, рассказывала о Сергиенко, клявшемся, что будь у него две руки, он непременно спас бы её бабушку, о дурном запахе из его рта, о том, что бросила институт, снова о Сергиенко, принявшем смерть как настоящий мужчина – залпом, но не впопыхах, о том, что заказчиком на врача была не бабушка, а какой-то Квашня, третья вода на киселе, о том, что со Светой она училась в параллельных классах, о мальчике, которого уступила Свете, о том, как легко убить человека, о ломке стереотипов, о стране Бангладеш, где работали Викины родители, о бессмертии как проблеме времени и пространства, ещё раз о Сергиенко и его мужестве, о бесконтрольных желаниях и о многом другом.
        А Сергей сидел напротив, смотрел на неё, слушал и думал не о табуретках и не о ножах, а о Викиной бабушке, о том, как её довели до инфаркта незнакомые люди, о Сергиенко, который клялся, что будь у него две руки, он непременно спас бы Викину бабушку, о дурном запахе из его рта, о том, что Вика бросила институт, снова о Сергиенко, принявшем смерть как настоящий мужчина – залпом, но не впопыхах, о том, что заказчиком на врача была не Викина бабушка, а Квашня, третья вода на киселе, о том, что со Светой Вика училась в параллельных классах, о мальчике, которого Вика уступила Свете, о том, как легко убить человека, о ломке стереотипов, о стране Бангладеш, где работали Викины родители, о бессмертии как проблеме времени и пространства, ещё раз о Сергиенко и его мужестве, о бесконтрольных желаниях и о многом другом.
        Потом Сергей остался ночевать у Вики, а Свете не позвонил и ничего не сказал, чтобы не врать. Сергею приснилось, что система мироздания (включая и мир мёртвых) держится, как на шарнирах, на законе отмщения. Иисус своей проповедью любви внёс в эту систему асимметричные отношения. Его смерть осталась неотмщённой. Теперь все зеркала были кривыми, все отражения – деформированными. Такие, как Вика, убившая Сергиенко, восстанавливали порядок. Такие, как Сергей, не убивший Вику, способствовали хаосу, рвали ниточки, связывающие людей живых и умерших, запутывали других петлей отношений и запутывались сами.
        Сергей проснулся и ушёл, когда Вика ещё спала, и вернулся домой до того, как Света проснулась. Света спала на его подушке.
        Позвонили в дверь. За дверью стоял старик, похожий на старуху. Он назвал Сергея по имени.
        – Вы объект, – сказал старик. – Уезжайте.
        – Кто заказчик?
        – Тростянская Елизавета Станиславовна. – Видя, что Сергей не удивлён, старик добавил: – Адресата сами знаете.
        Сергей знал адресата. В этой ситуации адресатом мог быть только один человек. Старик ушёл. Стараясь не разбудить Свету, Сергей отрезал от куска времени здоровенный, минут на пятнадцать, ломоть, а остальное спустил в мусоропровод. Ломоть Сергей кинул на сковородку, а когда время разогрелось, вылил сверху три яйца, покрошил зелёного лука и всё съел. На это раз не было никакого перехода: заваривая кофе, Сергей услышал голос:
        – Кто?
        – Хрен в манто, – ответил Сергей шёпотом, чтобы не будить Свету. – Ты кто?
        – Посредник.
        – Назовись.
        – Збигер, Арнольд Бенедиктович.
        – Слушай меня, Арнольд Бенедиктович, и передай всем, кого я, к своему большому сожалению, знаю, и тем, кого не знаю и не хочу знать. Она никогда не станет убийцей. Моя глупость – это моя глупость. Мои проблемы – это мои проблемы. Я срать хотел на ваш синдикат и ваши планы. Я не собираюсь ни сам умирать, ни её убийцей делать. Я знаю, как поломать к бениной маме всю вашу систему, и сегодня же, сейчас же – слышишь, чертуган? – сделаю это. И передай это своим уродам, слышишь?
        – Да, – ответил Збигер.
        – А теперь катись к чёрту. Сеанс окончен.
        – Спасибо, – сказал Збигер.
        На кухню вошла сонная Света и спросила, на кого Сергей так орёт.
        – Собирайся, – сказал он. – Собирайся, мы уезжаем. Теперь всё будет хорошо. Только послушайся меня. Один раз послушайся, ладно? Я тебе обещаю, что всё будет хорошо.
        Сергей набрал номер Вики.
        – Вика, хорошо, что ты ещё не ушла. Тебе нужно пойти и сдаться самой. Вместо меня они пошлют другого. И ещё: Света всё знает.
        Он прикрыл ладонью трубку и попросил Свету сказать, что она всё знает.
        – Я всё знаю, – сказала в трубку Света.
        Потом Сергей позвонил в "02" и дал адрес Вики. Следующий звонок он сделал Квашне:
        – Галина Аркадьевна. Я к вам приходил, помните? Ну, деньги на столе, вспомнили? Галина Аркадьевна, никогда, пожалуйста, никогда и ни при каких условиях не давайте своего согласия на убийство того водителя, Троицкого. Да. Кто бы вам ни предлагал это сделать. Потому что следующей будете вы сами. Если Троицкий умрёт – следующей будете вы, помните это.
        Потом Сергей усадил Свету за стол и сказал:
        – Обстоятельства сложились таким образом, что ты можешь меня убить. У тебя даже повод есть, – и он рассказал ей о поводе. – Это чёртово колесо не остановить, пока мы не перестанем убивать друг друга по очереди. Понимаешь, убийца автоматически становится жертвой. Это замкнутый круг. Это адский аттракцион. Это такой закон. Наверное, есть тысячи способов проникновения мёртвых в наш мир. Я узнал только один из них. Но, наверное, есть ещё тысячи. Я не знаю, как тебе передадут заказ и кто это сделает. Я не знаю, что ты услышишь, но это действует очень сильно: парализует волю, мозги. Приказ действует на подсознание, на самые дорогие воспоминания. Включает в душе что-то вроде механизма убийства, я не знаю. Дело было не в ней, я не знаю, почему не сумел это сделать. Может быть, дело в тебе. Но теперь ты стала исполнителем. Не знаю как. Они передадут тебе заказ на моё убийство, а потом убьют и тебя. Всё по кругу.
        – Ты знаешь, мне снилось... – сказала Света.
        Сергей закрыл ей ладонью рот.
        – Пожалуйста, ничего не говори. Всё, что не относится к тебе и ко мне, всё неважно. Потерпи, немного потерпи, и всё будет хорошо. Ладно? Ничего не говори, хорошо?
        Он продолжал зажимать Свете рот. Он понимал, что делает. Очень хорошо понимал. Он опоздал: всё, что он говорил, он говорил самому себе. Света уже не слышала. Он опоздал. Спасти её он мог только одним способом. Сергей вспомнил, что хотел; пошёл в комнату и осмотрелся, ища глазами то, что нужно взять с собой. Где-то в блокноте есть список вещей, которые надо брать в поездки: расчёска, бритва, мыло, книга, тетрадь для записей, ручка, свитер... Сергей листал блокнот, но списка не находил.
        В дверь позвонили. Опять то же старик, похожий на старуху.
        – Я перепутал, извините.
        Сергей молча захлопнул дверь. Он и так знал, что всё перепутал. И всё только усложнил: добавил лишних звеньев. Соорудил новые цепочки. Если бы он убил Вику, то Света осталась жива.
        По дороге на балкон, где когда-то хранилось время, Сергей вспомнил, что выбросил его в мусоропровод. Потом вспомнил о холодильнике.
        Кубик замёрзшего времени Сергей опустил в горячую ванну и провёл лезвием (бритва, расчёска, мыло, зубная паста – не забыл) вдоль вены. Красная струйка смешалась с жёлтой – растаявшего времени. Не забыть: зубная щётка, пена для бритья, полотенце. Всё, что может пригодиться в дороге и на новом месте.
        Сергей ничего не забыл. Бритва – чтобы бриться. Расчёска – чтобы расчёсываться. Щётка – чтобы чистить зубы. Полотенце – чтобы вытираться. Книга – чтобы читать. Ручка – чтобы писать. Сигареты – чтобы курить. Свитер – чтобы надеть. Память – чтобы помнить. Ноги – чтобы ходить. Глаза – чтобы смотреть. Руки – чтобы держать. Лес – чтобы рубить. Сыр – чтобы есть. Вода – чтобы пить. Знать – чтобы знать. Смотреть – чтобы смотреть. Понимать – чтобы понимать. Три – чтобы три. Два – чтобы два. Один – чтобы один. Люди – чтобы...
        – Кто? – спросили Сергея.
        Сергей назвался.
        – Адресат?
        Сергей назвался.
        – Объект?
        Сергей назвался.