"В Швеции изображение Фрея, бога животного и растительного продородия, изготовленное в натуральную величину, каждый год возили по всей стране в повозке в сопровождении красивой девушки, именовавшейся женой бога".
До завтрака надо было посмотреть гороскоп на сегодня. В "вагриусовском" "Гороскопе на всю жизнь" было написано: "Постарайтесь на вечер не планировать ничего важного. Вечером вы умрёте". В менее авторитетном, но тоже заслуживающем внимания, "фолиовском" издании "Гороскопа на каждый день для мальчиков и девочек" – "День будет удачным при условии Вашего воздержания от чрезмерной траты денег и усилий". В популярном "олмавском" "Гороскопе для тебя и твоих близких" – "Сегодня ни в коем случае не давайте в долг". И наконец, в христианских "Ежедневных бдениях Господа о тебе" – "День Святого Секария. Прощаются обиды, заключаются сделки, птицы поют осанну Всевышнему. Отложи немного денег на панихиду по себе".
"Вагриусовский" гороскоп писал я, "фолиовский" был компиляцией старых советских советов "На каждый день", публиковавшихся в "Неделе", кто готовил "олмавский" и христианский гороскопы, мне не известно. У меня хранилось ещё много иностранных изданий, но и так всё было ясно.
– Первый третьего не бьёт, – истошно завопил Яник, и я помог ему проснуться.
– Бесстыжий, бесстыжий, – Яник долго не хотел подыматься, а когда поднялся, ещё полчаса ходил угрюмый, недовольный, бурчащий что-то хриплым со сна голосом.
Я левша, жаворонок, сангвиник, родившийся в год собаки. Всё мне даётся легко, без напряжения, само собой: кофе заварить, посуду помыть, за неделю собравшуюся, протереть пыль на телевизоре.
– Давай поговорим, – предложил Яник.
– Давай, – я подошёл к нему.
– Сядь, – попросил Яник. – В ногах правды нет.
Тут в моей голове и собралось всё, как говорит Юрий Владимирович, до кучи: последний день жизни, Яник, сказки господа бога, правда. Пижонство – зная, что вечером умрёшь, начинать день с поиска правды. Но ведь всё равно у меня на сегодня не было никаких планов.
– А где есть? – спросил я у Яника.
– Не в ногах.
Ноги, если стоять, – самая нижняя часть человеческого тела. Фундамент, можно сказать. Если правда не заложена в фундамент, то это значит, что всё здание выйдет калечным.
– На сто гривен? – предложил я.
– Давай, – согласился Яник и протянул немытую руку. Вторую, подлец, спрятал за спину.
Я полистал христианские "Бдения" и убедился, что животные были созданы раньше человека. Дарвинист Яник не возражал, и мы пошли в зоопарк. Я, как обычно, заплатил за двоих.
У входа в зоопарк стоял одноногий медведь. Гипсовый. С ним фотографировались пессимистически настроенные дети. Яник показал на медведя и сказал:
– Давай сто гривен.
Я дал ему дулю – так, чтобы никто, кроме него, не увидел:
– Во-первых, медведь не совсем настоящий. Во-вторых, при утрате первой ноги правда, равномерно распределённая между двумя ногами, перемещается в оставшуюся.
Яник угрюмо посмотрел на меня, потом на медведя, потом на детей, отрывавших медведю последнюю ногу, и повёл меня к аквариуму.
– Давай сто гривен, – сказал он мне у входа в закрытый аквариум: рыбам меняли воду.
Я посмотрел на рисунок рыбы на дверях аквариума. Рыбы действительно плавают без ног, но ста гривен было жалко.
– Хвост видишь? – спросил я Яника.
– Ну, – неопределённо отозвался Яник, чувствуя подвох.
– А теперь вспомни сказку о Русалочке. Хвост и есть ноги.
– А плавники?
– Руки.
– Что – четыре?
– А Шива?
– "Рядом с Шивой мне паршиво", – процитировал Яник Юрия Левитанского. – Давай по-другому.
Я согласился, чтобы сделать ему приятное.
– От противного.
Я не возражал и положил руку ему на плечо. Яник её скинул.
– Посмотри в глаза льва, – предложил Яник по дороге в львятник, где, как правило, очень пахло львами, – и ты увидишь всю правду.
Львятник был заперт изнутри: шла уборка. Яник позвал уборщицу и попросил:
– Посмотрите, пожалуйста, в глаза льва – что у него там.
– В глаза львам смотреть нельзя, – ответила уборщица и ушла.
– Давай стошку, – сказал я Янику.
– Пойдём к куницам.
Клетка из-под куниц была пустой. На сопроводительной табличке ареал их обитания указан не был, зато мы узнали, что питаются эти животные яйцами и мелкими грызунами.
– Я пошёл к бегемотам, – сказал Яник.
Бегемот – зверь серьёзный, у бегемота Яник вполне мог рассчитывать на удачу, но бегемотник оказался закрытым: бегемот кого-то рожал, как объяснила нам трёхлетняя девочка, ожидавшая, когда бегемот родит. А мы ждать не стали и пошли к жирафам.
– Правда – это смысл. Синонимы, – просветил меня Яник по дороге. – Значит, находится в самой функциональной части тела, – я уже понял, к чему он клонит.
Мы подошли к жирафнику, но нам никто не вышел навстречу. Жираф спал, и к нему не пускали.
Потом мы долго стояли около пруда и бросали в воду булку, ожидая, что прилетят птицы.
– Хорошо кататься на байдарках, – рассуждал Яник. – То перевернёшься, то тебя перевернут.
Казалось, все птицы куда-то улетели.
– У птиц правда в крыльях. Без крыльев они никуда, – начал было Яник, но птиц не было. – Давай слона проверим. У него правда в хоботе. Хоботом он и дышит, и ест, и брёвна переносит.
Мы пошли к слоновнику. Закрытому, как выяснилось, на обед.
– У лам правда в шерсти. Из этой шерсти делают одеяла.
Около лам собралась большая толпа. Ожидая лам, дети кормили печеньем и хлебом друг друга. Ламы всё не прибывали. Одна девочка от нетерпения укусила за палец мальчика. Тот заверещал, и мы ушли.
– Если б только сохранился птеродактиль, – мечтал вслух Яник. – Он бы показал тебе правду. Я б тебе доказал.
– Да даже если бы сто птеродактилей сохранилось, – ответил я. – Ничего б ты мне не доказал. Моржи интересуют?
Моржи Яника интересовали.
– Где ты видел у моржей ноги? – издевался по дороге к моржам Яник.
– А где ты видел самих моржей? – парировал я.
Вместо моржей рос дуб. Старый, ветвистый, посаженный не вместо моржей, а задолго до них.
– Будем искать у него правду? – спросил я Яника, кивая на дуб, и пропел: – "Я спросил у ясеня-я-я".
Яник молча отвернулся и пошёл в обезьянник. По дороге Яника разобрало:
– Хвост у обезьян заменяет руки, ноги и всё остальное. Хвостом они играют; зацепившись за ветку, катаются на нём; могут хвостом и ударить.
Но хвостатых обезьян в обезьяннике не было. И бесхвостых тоже: вместо обезьян в клетках играли неизбежные дети, изображая из себя человекоподобных животных: ухкали; подпрыгивали; сидя на корточках, чесали друг другу в голове.
На всякий случай Яник позаглядывал во все клетки: дети везде сидели.
– Кенгурятник, – не сдавался Яник. – У кенгуру есть на животе карман, в нём кенгуру носит своих детей. Этот карман и хорошо развитые ноги, на которых кенгуру удирает от погони, составляют его персональную правду. Без них его жизнь лишилась бы смысла.
По дороге в кенгурятник мы миновали пустую клетку с дикобразом.
– Острые, как шипы, иглы дикобраза, – завёл было свою шарманку Яник, но увидев, что зверя и след простыл, замолчал на полуслове.
На подходе к кенгурятнику Яник снова воодушевился:
– Ни одного человека кенгуру не подпускает к себе близко. Достигая скорости шестидесяти километров в час, кенгуру мчит по пустыне, ища себе пропитание.
У входа в кенгурятник толстый мальчик сдерживал толпу в десять–двенадцать человек.
– Ш-ш-ш, – говорил он. – Они болеют. Им сейчас делают уколы.
Невдалеке от кенгурятника обычно находились непарнокопытные. Мы переглянулись с Яником и направились туда.
– Стоит ли тебе напоминать, что рога – важнейшая часть тела непарнокопытных, – продолжал знакомить меня с фауной Яник. – Ни одно животное не признаёт своё поражение, пока прежде не схватится рогами с другим животным. Непарнокопытные с отломанным рогом, как правило, в природных условиях не выживает.
Около вольеры, где должна была пастись лошадь Пржевальского, расположились закусить разноцветные цыгане, выгодно выделявшиеся на фоне невесёлого пейзажа. Они ели копчёных кур и запивали пивом. К цыганам мы не пошли, а, изменив маршрут, двинулись к верблюдам:
– Ты видел их челюсти? – спросил меня Яник, имея в виду верблюдов. – А ещё горб. Один или два. Там – жировые отложения. Челюсть и горб – вот без чего ни один верблюд не смог бы провести ни дня в знойной пустыне. Даже если он самый умный изо всех верблюдов. А ещё они плюются, – зачем-то добавил Яник.
– К верблюдам собрались? – спросил идущий навстречу нам мужчина в костюме клоуна. – Не ходите.
Мы свернули к зебрам.
– Сейчас ты мне скажешь, что у зебры правда в полосках, – сказал я Янику.
– Да, и в полосках тоже. Точнее, в коже, на которую эти полоски нанесены.
– Кожа держится на мясе, а мясо – на костях, – напомнил я.
– Это анатомия, – сказал Яник. – А мы – о правде. Смысле. Цели. Высшем предназначении. Помнишь?
Я помнил.
– А высшее предназначение – выжить. Выжить помогают индивидуальные видовые особенности. То, что отличает один вид от другого. Рог, хвост, усы, карман на брюхе, длинные уши, массивная челюсть, горб, хобот. У человека – мозги.
– А передвигаешься ты на чём, чтобы мозги беречь?
– Для передвижения трамвай придумали. Мозгами, между прочим.
– Между прочим, мозгами и водородную бомбу придумали. И много ещё чего.
– Да, и водородную бомбу тоже. Вот именно – и водородную бомбу.
– Так что – правда в том, чтобы изобрести водородную бомбу?
За спором мы не заметили, как прошли мимо вольеры, где бывали зебры, и уже приближались к гиенам. Гиены жили в глубокой яме, закрытой сеткой.
– Эй, гиена, выходи, – кричала им пьяная женщина и смеялась.
Мы заглянули в яму. Там находился служитель зоопарка: он колотил ладонью по жёлтому домику с зелёной крышей, символизирующему берлогу гиен, и оправдывался перед пьяной женщиной:
– Только что была здесь. На минутку зашла. Сейчас выйдет. Не расходитесь. Сделает свои дела и выйдет. Сейчас.
– Неустойчивый мир животных, – сказал Яник женщине. – Сейчас оно здесь, а через минуту – уже там.
– А всё потому, что ноги есть, – напомнил я.
– Ха-ха-ха, – как дурочка, рассмеялась пьяная и показала на свои не везде стройные и не везде чистые ноги: – И у меня есть.
– Убедился? – спросил Яник. – Ну что, может быть правда в таких ногах? Давай сто гривен.
– Болт, – сказал я. – А где по-твоему у неё правда?
Яник растерялся. Женщина продолжала веселиться.
– Семь часов, – сказал выкарабкавшийся из ямы служитель. – Уже не вылезет. Зоопарк закрывается. Пойдёмте, я вам лучше пеликана покажу.
Пьяная женщина пошла смотреть пеликана, а мы – к выходу. Яник шёл молча. Я тоже. Всё и так было понятно, без слов, как говорится.
Я шёл и думал, можно ли назвать сегодняшний день удачным в полном смысле этого слова.
– Как ты думаешь, Яник? – спросил я.
Он пропустил мой вопрос мимо ушей и вместо ответа сказал:
– Интересно, зачем ей понадобилась гиена?
– Не знаю. Может, гиена для неё что-нибудь значила. Какую-то аллегорию, символ.
– Нет, не похоже. Здесь что-то другое, – какое-то время он молчал. – Знаешь, почему с тобой так сложно? Ты во всём ищешь подтекст, второй план, скрытые смыслы. А это напрягает. Это всё равно что идти и ежесекундно оглядываться назад: что там происходит за твоей спиной. Ты понимаешь, о чём я говорю?
Я сделал несколько быстрых шагов и резко обернулся. Яник кисловато улыбнулся, показывая, что этим делает мне одолжение.
Мы подходили к трамвайной остановке. Надо было что-то делать: его трамвай шёл в одну сторону, мой – в другую.
– Яник, – сказал я, – если бы тебе предложили вычеркнуть из всех языков одно слово, так, чтобы о нём и не вспоминали никогда, какое слово ты бы выбрал?
– Не знаю, – ответил Яник, не раздумывая.
– А явление? Если бы можно было убрать из жизни какое-нибудь явление или предмет и у тебя было право это сделать, что бы ты убрал?
– Из своей жизни или из жизни вообще?
– Из жизни вообще.
Показался его трамвай. Я видел, что Яник дёргается и никак не может решиться.
– Чтобы это явление исчезло, как будто бы его и не было никогда. А, Яник?
Яник молчал. Трамвай приближался.
– Может быть, боль? Или смерть? – стимулировал я. – Всё что угодно. Ложь? Лицемерие? Глупость? Предательство? Представь себе, что сейчас, прямо сейчас, ты говоришь "уродство" или "болезнь", что хочешь, но только одно-единственное, и оно сразу перестаёт существовать. А?
– "Тройка", – сказал Яник. – Я поехал.
– Может быть, на следующем?.. Или ко мне?
– Она редко ходит. Пока.
И он стал пробираться к дверям.
– Яник, а явление? – негромко попросил я. – Давай избавимся от денег. Или от завтра. Или от слов. А? Может быть, от страха? Ты хочешь избавиться от страха? Или от чего-нибудь ещё?
– Прекратите, – сказали мне. – Прекратите издеваться. Вы здесь не один.
Я даже не посмотрел, кто это сказал.
– Так что, Яник, пусть всё останется как есть?
– Пока да, – ответил Яник, и двери закрылись.
День начался ответом и заканчивался вопросом. А между ними, я улыбнулся, были поиски и многочисленные, самые разные ноги. И мы с Яником – два таких себе пешехода. Один – вечно недовольный, другой – наоборот. Хороший день. Ещё немного, и он стал бы самым лучшим. Но ничего, и так хороший. Я бы не отказался пережить его как-нибудь ещё раз, сказал я себе и снова улыбнулся.
2003
Следующий текст
|
