* * *
То ли Китай, то ли пардон разговору,
То ли возьмем и напишем сегодня в газету.
Слышишь на кухне далекой соседская свара,
Словно турок идет, отдыхая, по Баязету.
Утром лопата скребет, задевая по нервам.
Душман чалму размотал, мокрый, как выстрел.
Выполнил план эскимос по вылову нерпы.
И за станком в этот час обороты убыстрил
Тощий, в берете и с сигаретою токарь
На Витаминном заводе, глаз открывая к востоку –
* * *
Ох, как тихо. Только соловей пищит во весь голос в кустах по-над речкой.
Кончился дождь. В небе тоже затихло, лишь порой
там кто-то храпит, точно пьяный.
Сад уже месяц, как расцвести не может холодной этой и мокрой весною,
Ну никак не распустит цветов, так и стоит, продрогший и мокрый.
В город ли ехать далекий? Но там, говорят, уж стреляют разные люди.
Здесь ли с грустью глядеть на разлившийся пруд, на лужи меж грядок?
Нет, к другу Быстрову поеду вино распивать на кордоне, где сосны да елки.
Баню истопим еще, да подружек лихих пригласим, чтоб смеялись.
* * *
Когда побежит по полям ненасытная печка,
И нежный ребенок ее, словно зайца, сорвет,
Я поднимаю тяжелую руку с бокалом тончайшего спирта
И непрерывной природе внимаю.
Вон полетела, захлопав крылами, чужая собака.
Лезет в заборные щели, как мальчик, лихая трава.
И, говоря голосами сгорающих маков,
Широко по полю моя разлеглась голова.
* * *
Или ночью кто смеется по углам,
Когда идут в голове, по глаза погружаясь,
То ли король, то ли странный разбойник,
По черепу скачут, размахивая саблей.
Я им не хлопал ни дверью,
Не написал ни доноса,
Но всею убийцею кожи ощущал эти тени,
Когда скачет голова и смеется по углам,
И едет по черепу царь или разбойник,
Погружаясь все ближе.
* * *
Вот и зал с колоннами четверорукий,
Где по стенам то свекла, то маленький морковка,
Где шевелится в клюве беззубом старенькой птички ребенок,
Уплывающий в стеклах старинных дверей на востоке Египта.
Раздраженной походкой и пахнущий голым растрепанным зноем
Входит накрашенный врач и сверкает пальцами строго.
И снова стенка расправила ноги больные. Вздохнули старухи
И темной толпой побежали, подол подымая.
* * *
Перегородили магазин, так что сослепу не пойму, чего надо.
Старухи, грустя, летают под потолком, рассуждая про цены.
Очередь жмется, жуют продавцы, усмехаясь сквозь кожу,
Тонкая рожа, атласная, словно Пьеро или экран кинескопа.
Мы стоим, прижимаясь и друг на друга кивая носами.
У кого кошелка на шее, у кого братан в Новоржеве.
Бьется в витрине курица с синими и кривыми ногтями,
Выползет счас, закричит, но никто тут ее не услышит.
И, лежа спокойно, она из витрины кивает мне глазом,
Мол, постой, не спеши, еще купишь сметаны и разного хлеба,
И автобус твой без тебя не уедет, и вовсе тебя не зарежет
Продавщица лихая, на фляге срезая все пломбы.
* * *
С утра за тушенкой гонялся по местности, велосипеда тугие педали
Вертел по дорогам от магазина к другому с мертвеющей бабой.
Русак навстречу попался ушастый, в лесу сыроежки таращили сытые очи,
Быстров на кордоне с десятком разнузданных женщин, с детьми, крокодилом
Тоскующим в небо глядел, говорил об искусстве, хвалил сыроежки.
Он со мною так и ходил, как тонкий огонь,
по дорожкам прозрачной и розовой тенью,
А женские очи скрипели в глазницах и следом кидались волчицей,
В то время как сами детей собирали и друг перед другом топорщили груди.
Дома потом заварили мы борщ с колбасой и до вечера мыли посуду,
Ругались, небу писали доносы, пилили доску пополам, на балконе курили,
Глядели на грядки с морковкой и небо с израненной тучей, на крыши,
Которые бегали мелко по кругу, вовсю приседая, как грозный полковник.
Снова еду куда-то
Какая-то гроза, кажись, идет,
Грозя перстом над горизонтом.
Вот щас она и здесь раскроет рот
И ляжет головой в колени с понтом.
Деревья буйные кидаются, шумят,
Листки зеленые легко пуская.
И молнии над лесом все гремят,
И облако отчаянно летит кусками.
Ах, поскорей туда, где соловьи,
Туда, где сад, где яблони белеют,
Свеча горит в окошке до зари,
И кличут петуха, и овцы блеют.
Но все трясется глупое стекло
Автобуса, бегущего средь леса.
Шофер просунул в форточку кулатое фуфло
И гонит вдаль, насмешник и повеса.
* * *
Странные перед нами, бывает, мелькают лица,
Как кораблекрушенье, только глянешь в глаза откидные:
Вот пиво он наливает, анекдот расскажет упрямый,
А там и зарежет, или развалится мирно на части.
Рожа красная по столу скачет, как в сковородке,
Пальцы шипят, – ну прямо Горгона.
Будто главный начальник, сверху живот напирает,
В разные стороны ноги глядят и похабно бормочут.
Больно рядом сидеть робкому парню с бокалом,
Хочется и убежать в Китай, и пройтись по роже!
Официантка! Позвольте ж по Вашему счету лихому
Вам за три пива еще, да куда-нибудь съехать.
Перед катастрофой
Днем на жаре мы купались. Заросшее дикой травою,
Шаталось и падало озеро, зев раскрывая навстречу.
Толстые бабы вдруг повылезали из автомобилей,
Раздевались, и ходили голые, и исчезали –
Становились одни волоса да ужасные крики,
Будто земля заходила под пятками красными ртами.
И озеро пояс зеленый надело на бедра крутые
И разлеглось, полное красной, как в фильме, водою.
А ночью настала гроза. Прыгали окна с каждою вспышкой
По саду, шуршащему лапами мокрыми в небе!
Огород затопило! Картошка погибла! Лягушки молчали!
Только гром громыхал невпопад по всему окоему.
Я сидел на балконе. К дому толпою бежали мохнатые тучи.
Шлепали капли в лицо, шарахались всюду корявые тени.
Ольга кричала внизу, просыпаясь, и вновь просыпаясь.
И дом наш, словно безумная муха, метался по поднебесью.
* * *
Ах, муха! И ты на стекле, выпучив очи, жужжишь потихоньку...
Как же хочется пить, чуть вспомнишь вчерашние рожи!
Тени качаются над головой, сонные милые тени.
Или это что другое жужжит? Чернотой заполняя окрестность.
Мякнет сердце, влажнеют глаза, голова как планета пустая,
Стронута и куда-то заходит, теряя все связи.
То ли сад побежал, то ли я убегаю за кем-то,
Сидя на стуле, седой бородой потрясая.
Но важный вошел, поклонился узбек в тюбетейке с усами,
И на место поехал предмет, и руками растерянно машет.
Шепчет дождь под окном, просится в дом, осторожно, умильно!
Но уж нет, затоплю-ка я печь, как получится, небо.
* * *
Сегодня погода опять разыгралась: меж сучьев забегал приветливый ветер,
Запрыгало солнце на небе по облаку резво, немного стесняясь,
И вышли мы все, кто куда в огород: я таскаю песок, засыпаю калюжи,
А все остальное семейство пошло по кустам, где смородина зреет.
И весело нам средь деревьев родных по дорожкам протоптанным прыгать,
Клубнику сбирать и лягушек гонять и смешных, и немного сердитых.
Столица ведь там, далеко, где стоят наготове солдаты с усами и саблей,
А тут благодать! И сороки летают, треща и хвостами махая.
* * *
Кроме того, кто стоит там, танцуя руками,
И в шляпе, которая, видимо, голову крутит и жмет.
И смотрит в лицо издалека, похожий на камень,
Готовый отправиться в полет.
Туда, где в точке "бе" вечернего пространства
Очередь с банками, как разноцветный червяк,
Я подгребаю, будто из дальних странствий,
И она мне бормочет голосами друг друга: "вяк-вяк".
И прекрасный мужчина нормального роста
Бросает в тарелочку, как на курорте, медь.
И подруга с зубом пробилась, отбиваясь: "Да брось ты!"
Ей с нами тоже хочется слегка умереть,
Когда дрожит в набежавшей руке прекрасная пена...
А очередь все кричит: "Ну ты, зараза, пошла!"
И, робкая, уже пятится, не давая кружке крена,
Мол, у меня еще с ней дела.
Но, кроме шуток, кто там всеми руками танцует
В шляпе и всем остальном, напоминая кровяную колбасу?
Но я ничего, стою. На перекрестке желтой перчаткой голосует
Одинокая птица, словно в осеннем лесу.
* * *
Куст рябины красные листья на землю роняет.
Ветер по спинам стучит и, вздыхая, бежит вокруг дома.
В будке своей мордоватый диспетчер машет руками –
И машины бегут, кто куда, свободно, счастливо! –
Как бы в обмороке легком, когда открываются тайны,
И звезды становятся словом простым и понятным.
Дорога размокла. Велосипед скользит и буксует.
Плачет отец и дрожащей рукою считает бумажки.
Да увижу ль его я в местах, где шепчутся души,
Очарованные, позабывшие небо и землю!
Диспетчер все машет, отец все считает и плачет.
Ветер вздыхает, падает лист, флюгер вертится.
Трудно в себя приходить после обморока или веселья,
Скоро снова лететь, осторожнее, мальчик.
* * *
Как щелкнет зубами и крякнет потом,
На развилке задумаясь, витязь,
Где встретил дорожный, где надпись притом,
Тот камень, пред ним приказав: "Становитесь!"
И он становился подмышкой с копьем
И надпись на нем прочитая.
И думая сам в голове: ":Е-моё!" –
Где резвые мысли бывают:
"Налево задвинешь, ты там попадешь,
Когда разбериха в народе,
Что станут раскручивать всякую вошь,
Куда она только ни ходит.
А кинешь ли кости направо, тогда
Усатый дадут тебе маршал.
И ты никому не прикажешь вреда,
Ни лежа ли вдрызг, ни на марше.
А прямо – тут просто не жизнь, а кино
И свежая с хрустом газета..."
И витязь стоит, и похож на бревно,
И мозги побриты.
* * *
Остановка. Старуха ползет по проходу: в глаз наставила клюшку,
Согнута пополам, приседает и что-то бормочет усами вприглядку.
Жаркий автобус пока отдыхает, на шинах-рессорах качаясь,
Бережно крылья сложив. В креслах красотки
власы распустили и дремлют вполглаза.
А вперемешку – цыгане, златыми зубами играют-сверкают.
Звякнет глазами цыганка и сердце тихонько подрежет.
Черные карты мигают таинственно в перекошенных кольцами пальцах,
Кто-то ходит за темною кожей и вскипает мгновенною черною пеной.
Где-то и я затерялся. Диктор, набычась, про ливни в Узбекистане бормочет.
Армяне, мол, взяли Баку, грузины пошли войной на Европу,
И газета об этом шипит мне с колен, и случайный прохожий
Все об этом же на ухо шепчет мне, зло усмехаясь.
Вечером в окрестностях Шанхая
Солнце садится. Гаснет вдали затихающий купол.
Брякнет в далекой деревне ведро, мужики по полям
побежали, глазами сверкая.
Где-то трещит мотоцикл, на ходу засыпает и падает в бездну,
Сердитою красною пастью за травы хватаясь.
Мирно коровы на склонах жуют. Заглянут в глаза и вздыхают, и дышат,
Вращая рогатые головы медленно в небе багровом.
И дачи слегка принагнулись, потупились, в землю,
В темных туманах по пояс бредут, как бандиты.
* * *
Вот и вечер настал потихоньку; садится игривое солнце за лесом.
Тишина полегла по кустам, огородам, чахоточным дачам в канавах.
Слышно, как бьется сосед на участке, таскает песок и сморкается звонко,
Только глаза из-под кепки сверкают, да задница промеж картошки.
Тучки идут потихоньку, все с севера тянутся. Бог даст, к хорошей погоде.
Быстро созреют мои огурцы-помидоры, если дожди не посыпятся сверху.
Вот я сижу у окна и с надеждою в небо гляжу, облака где меняют фигуры.
Ветер стихает. Ложатся под окнами пестрые тени, и мошки играют.
Птичка уселась ко мне на сарай, пропищала,
покакала, хвостиком мелко играя,
И полетела куда-то в кусты по делам, поднимая во тьме изумленные брови.
Где-то далеко столицы, одна и другая, сверкают, бегут и надменно хохочут –
Палец ко мне протянулся с раскрашенным ногтем и режет под самое сердце.
* * *
Так постепенно мы двигались мирно к прилавку.
Кто-то спал, кто протягивал руки и шарил в земле.
Горящую кофту надела женщина в белом
И смеялась, зубами звеня, как машина.
С девочкой пляшут по кругу слепые вороны.
Сыр нам отрежут они и немного немецкой колбаски.
Вот одна протянула бледную руку – и точно:
Горлом над ухом зависла тяжелым и хриплым.
Надо стоять. Попада́ет немного и света в окошко.
Падает стенка и снова взлетает с ушами.
Щас вот достану рублей, отмуслякаю пару бумажек,
Брошу в лицо наступающей тьме и сбегу, как сапожник.
Окончание книги "Танец мертвой ноги"
