Владимир Строчков
СТАФИЛИН
(постыдное)
Отвратительное, незнакомое
черное большое насекомое,
гибкое и в то же время жесткое,
с лапками, усеянными шерсткою,
с челюстями сильными и жуткими,
с усиками длинными и чуткими,
с брюшком, кверху задранным и загнутым,
по полу, шурша, металось загнанно.
Наступил я на него ботинком,
и потом для верности потыкал,
а оно все силилось подняться,
волоча раздавленное мясо,
все кусало краешек ботинка,
а потом смирилось и затихло.
И глядел я молча, зачарованный,
и сидел тихонько, как оплеванный,
а потом, когда уже все минуло,
спичками двумя я защемил его
и, держа рукою неспокойною,
я в ведро отнес его помойное,
а потом, переводя дыхание,
долго мыл я руки над лоханью.
Как заснул потом, уже не помню я,
и всю ночь мне снилось насекомое.
|
| |
Александр Левин
ОТВЕТ НАСЕКОМОГО В. СТPОЧКОВУ
Беззащитное, бездомное,
страшно заломив рога,
я лежу, как рассекомое:
где рука, а где нога?
Ведь вчера еще я прыгало
в ослепительных садах,
а теперь такое выпало
мне страдание и страх.
Было я на сласти падкое,
вдаль глядело сквозь очков,
а теперь ужасной пяткою
раздавил меня Строчков.
Силы бедные кончаются,
молвлю слово, но, увы,
как-то мысли растекаются
из пробитой головы.
Как-то холодно в конечностях,
как-то скучно без очков.
Уж теперь о человечности
не тебе писать, Строчков.
Не тебе, убийца пленников,
истребитель юных сил!
Был бы жив поэт Олейников,
он за нас бы отомстил!
Что ты дерзко ухмыляешься,
будто подвиг совершил?
Ты мной даже не питаешься –
так, от злобы задавил!
Что ты радуешься, гадина?
Буду в снах тебя терзать!
Не тобою жизнь дадена,
не тебе и забирать!
ОСТОРОЖНО ОТКРЫВАЕТСЯ ВНУТРЬ
Осторожно открывается внутрь,
понемножку, по шажку, по чуть-чуть.
Не успеешь в эту внутрь заглянуть,
как захлопнется на жирный щелчок.
Эта внутрь односложна, как смерть,
и двусложна, словно жизнь, но темней.
В ней пробоина, прореха, пробел
и бензиновый течет запашок.
В ней колотится бестактный мотор,
пневматически сипят голоса,
в ней обмылки музыкальных фигур
и немыслимый грядет контролер.
Если сильно повезет в этот раз,
то заглянешь и останешься цел,
и не выпадет двусмысленный слог
из задумчивой твоей головы.
Что успеешь разглядеть в той внутри,
то и ляжет на ленивый язык.
Но уж как ни ковыряй, не смотри,
нож не входит между каменных строк.
|
Владимир Строчков
ВНУТРЬ ОТКРЫВАЕТСЯ ОСТОРОЖНО
Осторожно открывается вдруг
с неожиданно другой стороны.
Ее внутрь так односложно сложна,
а наружа недвусмысленно вне.
Между внутрью и наружей ее
шевелится только жирный щелчок.
Он пульсирует, как черный пробел,
как бензиновый ползет запашок.
Эту внутрь между наружу и внутрь
Осторожну никогда не понять
ни аршином, ни умом, ни рукой
не измерить ее темных глубин.
Даже дернуть за большое кольцо,
даже вытянуть тот шнур PVH,
даже выдавить простое стекло
Осторожно не решится никак,
потому что надпись вну́три гласит
на ленивом и чужом языке,
что Авария такая страна,
где Икарусу смертельно летать:
над тропою между каменных строк
солнце вытопит и мысли, и воск,
только перья долетят до долин
да бензиновый его запашок.
Расточится и рассеется в прах,
и развеется в горах пассажир,
и Един в трех лицах впустит его,
как кондуктор, контролер и шофер.
Но останется чернеть на тропе
Осторожном начиненная внутрь
с притаившимся в ней жирным щелчком,
с шевелящимся пробелом во тьме.
ЕЩЕ ОДНА ЛЕГЕНДА
– ...А тот, ну, Вечный Странник, Мореход?
Выбне моглили – фас его! и профиль!
нарисовать? портрет попоясней.
Мы знаем мастервы гораздриснуть...
– Ну, что ж, рисну, искис, попопытаюсь.
Он звался Нельсон. Кроче, Кацнельсон.
Никто не звал. Он как-то сам прибился
под нашу стенку. Я и швартовал.
Он поразил меня в воображенье.
Кудрявый агнец. Рыжий. Мутон Руж.
Копытца сорок пятого размера,
путливый взор, похохотливый рот
и курдючок, налитый нежным сальцем.
Он бичевал. Ну, знаете, пороки,
разврат, таверны, каперсы и ром
(так ведь какое ж каперство без рома,
как все равно пороки без каверн).
Так... Бичевал. Ну, язвы. Рак. Отшельник,
миссионер, пустынник, пилигрим,
довольно странник и пропоповедник,
изрядно столпник и грядущий старец,
почти святой, но чуждый канонизму.
Баптист, елеен, истинный угодник,
из выхлыстов, трясун-шестидесятник,
сам пострадавший косвенный свидетель
ИеговыИближниИеговыИближниИеговыИбли...
служители мормоны дружным хором
и просто соло пели как он много
в себя вобрал и гармонично слил:
он каменщик высокого разряда
и с мастерком он как с ножом и вилкой,
зеленый, голубой и черный пояс
и белый брат и нинзя кхмер болотный
лягаш любитель квакер молокан.
Он обращал и с жаром наставлял
на каждого, будь то незрелый отрок,
сугубая язычница блудница
иблаженмуж, мужиже неиде,
и всякий ближний, присовокупляя
жену его, рабыню и раба,
вола, осла и всякое именье
В быту был скромен. Ел одни акриды –
там, мидий и обратно тех же усриц.
Насоберет в камнях, навалит кучу
и ест сырьем. А после разбирает...
Не он. Не их. Они. Его от них.
Ну что же с кучи может кроме кучи...
Вот так он день деньской на берегу,
то кокает, то сусликом замрет
сракушками своими. И однажды
на берегу он повстречался с ней.
Она была Марией. Марианной.
Никто ее не звал, как и его.
А всё – Манделлой. Ну, и откликалась
на этот зов: "Манделла!" – гля, бежит.
Она бежит, а он торчит за камнем
весь синий срам натуга скорлупа.
Вот так оно у них и началось.
Она его за муки полюбила,
омыла и, святая простата,
что было у нее – рибок вонючий
да задубелый левис с зиперами,
потертым лейбаком и задвигалом,
да шлюпок шестивесельных эскадру –
все разделила с ним без сожаленья.
И он ее увлек и подхватил,
и принял все, и утопал в любви,
в мандале той, в марийской мандолине,
но не утоп, поплыл, поплылпоплыл!
входя в тангаж, выгребываясь, драясь,
суша́, табаня, грудью навалясь,
заваливаясь на́ борт, огребая,
ломая переборки, стрингера́,
черпая орудийными портами,
треща снастями, ухая кормой –
со скрипом, хлюпом, бульканьем, шипеньем,
раскачиваясь, рыская, кренясь,
и прям в очко влетел, в глазок циклона;
и добрых десять дней его мотало
над Марианской впадиной. Болтанки
не выдержав, дала лоханка течь.
Все протекало так как острый триллер,
трепало, дрейфовал, хотел подSOSом,
но отказало рацио и триггер
сгорел накрылся чертов идиод
С грехом дошел. Уже у мыса Кап
к сухому доку ржавый бросил якорь
и снасть латал, и конопатил течи,
и киль чинил. Но был уже, похоже,
бывалый клиппер больше не ходок,
и в первом же коротком каботаже
опять открылись течи. И пошло,
от дока к доку, все уж на мази,
от мыса к мысу, берегом ползя
на бичеве, натягивая буж
и окая и ухая дубину:
"зеленая сама пОйдет, пОдернем..." –
и шла сама зеленая, и плакал,
подергивая, лузгая акриды
и оставляя по себе лишь память
да усричные холмики, да мифы
от мыса Код до лифа кысы Мод,
и уходя всем говорил: простит,
и дружеское рукопопожатье
и братский попоцепопоцелуй
напопоследок каждому из наших,
и только эту пидорову козу
Манделлу он как сидорову выдру
пообещал как бог как черепаху,
и под конец такое отморозил
ипоципочки так и передайте
мол всёеёмоё с собой унес
и то сказать последняя прости –
и с тем ушел, как застарелый траппер,
своей тропой. Осталось только имя.
Да, Кацнельсон. Но мы его не звали.
Что в имени его? Все суета.
Он был Бичом От Бога. Настоящий
гонорис кауза. И долог был его
от дока к доку путь до Типперери,
до Мэри же он так и не добрался,
хотя хотел. Да, видно, не судьба...
Так этот человек ушел в легенду.
А я остался. Скромный очевидец,
всю правду поповедавший о нем,
о житии его. Так с вас стаканчик.
Попопополный. Это – за него.
|
| |
Александр Левин
ПРЕДЫСТОРИЯ ОДНОЙ ЛЕГЕНДЫ
Он сильно сдал: во-первых, на права,
а во-вторых, назад, и въехал в мерс,
а, в-третьих, въехал в бабкину квартиру,
свою отдав за мерс. Точней, влетел.
Точней, вошёл, но постучать забыл,
его и шуганули. А точнее,
он в жизни никогда и не стучал,
а тут вдруг стал. Точнее, стуканул.
Но этого ему не засчитали
ни в сумму возмещения за тачку,
ни в стоимость ремонта, ни в актив.
А он в пассиве никогда и не был!
Активничал в профкоме, в ЖСК.
Но, тут его, конечно, отымели,
как самого пассивного. И он
от этого всего так сильно сдал,
что и права, и долбаный жигуль,
и битый мерс, и бабкина квартира
в пятиэтажке окнами на бак
помойный так не в кайф ему пошли,
что он немного съехал (и от бабки,
и вообще) – немного подурнел
на голову и даже на лицо.
Короче, на лицо конкретный крах.
Точнее, на лице: очки разбиты,
в глазах темно, под глазом почернело,
нос посинел снаружи и внутри,
щетина в пол-лица. Точнее, в пол
лицом, лежать, молчать, не шевелиться,
пока не отрастёт. Не отросло.
Он бросил всё – сначала из окна,
включая пианино и жену,
а после удалился в дом раздумий,
точнее, в удалённый уголок
задумчивости, в коию и впал.
Там и сидел, в задумчивости, месяц.
Пытался вскрыть себе водопровод.
И даже вскрыл себе, однако выплыл.
Хотел уехать в Штаты – не пустили,
мол, типа, рожей им не подошёл.
Да и куда ему с такой-то в Штаты.
Хотел уйти от мира, да не знал,
куда, всё приставал ко всем: куда,
куда пойти хрестьянину учиться?
Никто не знал. Подался в челноки,
но быстро заломало. Заторчал,
задвинулся, завис, зазеленел
(не в баксах, а зацвёл, как помидор),
заиндевел, покрылся кастанедой,
прыщами, перхотью, забвением и мраком.
Всё выходил в астрал, искал чего-то –
то в Рэмблере искал, то у Блаватской,
но как-то всё не то. Точней, не так.
Точней, не там. Но он не просекал:
ему что Альтависта, что Альгамбра...
Вязался, приставал ко всем подряд
и в чатах, и в офлайне, и пешком,
и стопом, и на плешке, и в ментовке.
То у метро стоит, суёт бумажки,
а то в прямой эфир или на пейджер,
по Асе или мылом – шлёт и шлёт...
Достал всех страшно. Вскорости его,
конечно, хакнули, надраили пятак,
взломали, разбомбили, бортанули,
уделали, послали от души,
послали так, что он таки пошёл.
Точней, поехал. Ох, как он поехал!..
Так этот человек ушёл к Строчкову.
И тот его приветил, приютил,
точней, порасспросил его, обмерил,
обвесил, обсчитал и так пустил.
Не в Африку пустил его – в Легенду.
А после пересылки, лагеря...
СНЯТИЕ С УЧЁТА
Мы для снятия с учёта
взяли лестницу в подвале,
потащили, прислонили
и наверх по ней залезли –
всё для снятия с учёта.
Мы на дерево залезли,
где сучёт сидел на ветке,
скалил маленькие зубы,
громко жаловался людям –
снять просил его, сучёта.
Мы его, конечно, сняли –
при поддержке коллектива,
применив сачок для рыбы,
хоть сучёты и не рыбы –
потому что не летают.
Он орал, как ненормальный,
он в сачке совсем помялся,
а когда его достали,
ускакал, как сумасшедший –
даже не сказал спасибо.
Но ведь мы не за спасибо,
нам сучёта жалко было,
что он плакал там на ветке,
уши свесил ниже пола –
а спасибо нам не надо.
Эти глупые сучёты
просто каждую неделю
где-нибудь сидят на ветке,
но снимать их не даются
и царапаются страшно.
Но у нас сачок для рыбы
под сучётов приспособлен.
Избежанье травматизма
и гуманность обращенья –
всё согласно нормативов.
|
Владимир Строчков
СНЯТИЕ СУЧЁТА С КУСТА
И ПРОЧАЯ ПИЕТА
Да, сучёт – он не летает,
но совсем не потому, что,
не затем, что он не рыба,
а затем, что, ну, козел.
потому что он не сокал,
не ширял, как вестибурник,
он, сучёт, рожден, чтоб ползать,
а совсем не чтоб летать,
у него не приспособлен
аппарат вестибурильный,
для летать, ширять и сокать
и парить, что твой утюг.
Он, козел, сидит на ветке,
уши свеши ниже пола,
пол же свеша ниже светки,
потому что он мужской.
Он мужской производитель,
у него семья большая:
три сучотка и сучурка,
и от них сучата есть.
У него жена сучётка,
и при ней сучтесть с сучтёщей,
а в провинции сучтётя
не одна – кто всех сучтёть?
При таком раздутом штате
что еще сучёту делать,
как не, сидючи не ветке,
тосковать и сачковать.
По сучётным дням, тоскуя,
просит снять себя он с ветки,
а по дням по несучётным
не дается он снимать.
Этот график, утвержденный
то ли военком районным,
то ли раенком воённым,
то ли еще каким пинком,
он блюдет, как пост великий,
с постной писчей и бумажной
скрепкой верой канцелярской
постной мордой на лице.
И когда его мы сняли,
он нам долго не давался,
потому что несучетный
оказался этот день,
он орал, шипел, кусался,
он царапался, плевался,
он кричал слова плохие
и вонял как старкозёл,
словно старец седомудрый,
словно горец мудосердный,
как седокозлобородый
сумасшедший ускакал.
Но куда же он уска́кал,
с ветки будучи ссачкован?
Поскакал он бить сучётку
полботинками копыт.
Тут-то мы и убедились,
что гуманность обращенья
наших денежных, наложных
и других фискальных масс
и финансовых потоков,
и протоков, и придатков,
и доходов, и убытков,
НДС и ИНН
и приводит к травматизму,
ревматизму, норматизму;
что к сачку демократизма
нужен твердая рука.
Начиная с военкома и кончая продналогом
от Минфина до Находки нужен твердая рука.
|
| |
Александр Левин
* * *
Все аемые и яемые
всем ающим и яющим:
"Что вы щиплетесь, что вы колетесь!
Как вам не ай и яй!"
Все ающие и яющие
всем аемым и яемым:
"А вы двигайтесь, двигайтесь!
Ишь, лентяи-яи!"
Все ущиеся и ющиеся
всем ащимся и ящимся:
"Что вы акаете? Что вы якаете,
как москвичи?"
Все ащиеся и ящиеся
всем ущимся и ющимся:
"А вы не мычите, не брюзжите
и отстаньте-яньте!"
Все ательные-ятельные
всем ованным-ёванным:
"Почто ругаетесь матерно
в общественных местах?"
А каждый ованный-ёванный
каждого ательного-ятельного
к маме евонной
лично и недвусмысленно!
Блаженны инные и янные, ибо их есть
царствие небесное.
Блаженны авливаемые-овываемые, ибо их есть
не пора еще.
Блаженны ующиеся-ающиеся, ибо их есть
нихт вас нах послать унд вас нах пойтить.
Дважды блаженны айшие и ейшие,
ибо их есть у нас, а нас есть у них!
|
Владимир Строчков
ФЕДРА
(монологи)
1.
Я не увижу знаменитой Федры.
2.
Мне не грозит судьба Авессалома,
хоть не сказать, что здесь кустарник жидок, –
скорей, напротив. Что поделать, годы.
Но на плечах моих – колтун ошибок,
так что мы все же из одной колоды,
но только я в отечестве как дома
и я не сотворю себе кумира –
кошерного салями из шалома,
ни кармы из цветистого кашмира,
ни членского билета, ни нашивок.
Но я ведь тут не делаю погоды.
3.
Кто, я не видел знаменитой Федры?
Да сами вы...
4.
Какой уют! Все ущиеся у́ют,
все ащиеся а́ют благочинно,
как завещал великий рабби Левин,
и можно отличить, когда мужчина,
а где напротив. Так что только лени
своей я припишу, какого
я не умножу список поколений,
хотя в генеалогии подкован.
5.
Любил ее, как сорок тысяч братьев!
Не выдержала. Вскоре умерла.
6.
Я сам себе заделал эту штуку,
и не течет, и можно как из шланга,
а можно лежа, стоя и с колена
или с упора, или в ритме танго.
Ахенно, да?! Когда бы не Елена,
то можно было б самодуром щуку,
а окуня, к примеру, на макуху,
а то и по-студенчески, в "Палангу":
сухешника и, скажем, "Паневежис"...
Но кто же нынче ловит кайф на муху.
Что на троих нам?
Кабы не Елена...
А с этой штукой можно даже "Свежесть".
Да ладно, не гунди. Ну, хочешь манго?
7.
А это лучше сразу две таблетки.
8.
Да нет, теперь в коммерческих структурах.
Нет, ИЧП. Да ну, в акционерном!
Я сам себе хозяин. Это круче.
Обрыдло, знаешь, юным пионером.
Ну, не люблю, как при совке, до кучи.
Так что кручусь один. А что – культура?
Я сам давал. Какие-то из фонда,
два раза по лимону по безналу
и налом сто кусков – ну, сам же знаешь...
Ну, в общем, меценатствую помалу.
Еще – ГАИ: ключа не успеваешь...
Нет, не жигуль, уже полгода "Хонда".
9.
А что – чечены?! Наши, что ли, лучше?!
10.
Сперва сама, а после сразу вместе.
Ты только не части, я запыхался.
И, знаешь, это место – нет, не выше,
а разве что мористее пол галса.
Ну, да, ну, ладно, ну не надо лести.
Какой маэстро. Был, да весь и вышел.
11.
И Питер Брейгель. Ну конечно, старший.
12.
Вы сами-то, звыняйте, из кацапов?
Москаль? Москаль, та чую же ж по мове!..
Та ни, я так, примерно, к разговору.
Якщо не так сказав, пробач на слове:
по мни, хоть из жидкив – и тэй до хору...
А що ж ваш гэтот весь той хлот зацапав?!
13.
Да чтоб мне век не видеть этой Федры!
14.
Я список их прочел до половины
и на хер бросил. Это несерьезно.
Какие-то сплошные коммуняки.
А эти, тоже, знаешь, – "лучше поздно..." –
совки из бывших, крупные вояки,
номенклатура с красной пуповиной.
А эти все аксючицы! А спикер
всея Руси! А жопы на бесптичье,
а этот тут еще афганский летчик,
ведь ни бум-бум, а экое величье
в глазенках поросячьих...
Ну их, впрочем, туда же всех...
А на-кось, выкусь сникерс.
15.
А сиськи аккуратные такие –
четвертый, а стоят, как...
Может, склеим?
16.
Теперь так мало греков в Ленинграде...
да, я имел в виду, в Санкт-Петербурге:
один Попов Гаврила Харитоныч,
и тот в Москве – и тот ушел. Остался
один Лужков – в Москве – и тот не грек.
17.
Да что ж вы доебались с этой Федрой!
18.
Я, помню, отдыхал под Новым Светом –
там, в бухте, был родник... ну, так, под камнем
стоячий бочажок на пару литров
чуть мутноватой – видно и в стакане –
от кила, заурядной, но при этом –
в двух-трех шагах от линии прибоя
и явно ниже – пресной!..
Боже правый,
как я ему завидовал! Под боком
такой-то массы – сохранить свой вкус!..
А годом позже родничка не стало.
Нет, он не засолился. Он – ушел.
19.
Как много стало черных: и чечены,
и негры, турки, и азербайджанцы,
и итальянцы, черные арабы,
французы, баски, прочие испанцы.
Евреев только мало на Москве...
Ах, да, и греков.
20.
А это что, в рублях или в купонах?
Ах, в ба-а-асках!..
21.
Мне не увидеть знаменитой Федры
в старинном многоярусном театре.
И Мандельштаму тоже не увидеть,
и Галичу. И мне их не видать.
Я предпочел бы не увидеть членов
Политбюро и "Памяти", и членов
пластмассовых в коммерческих ларьках,
и членов предложения, в котором
он не увидит знаменитой Федры.
22.
Как много стало русских в Петербурге!
|
| |
Александр Левин
СТАНСЫ БАЛАЛАЙКИНУ
Село солнце, Балалайкин,
в небесах встает звезда.
Все погибнем, Балалайкин,
все мы сгинем без следа.
Нас погубят, Балалайкин,
Хронос, Логос и Эрот,
иль Фемида, Балалайкин,
заберет нас в оборот.
Ну́жды нету, друг мой дальный,
что ты глуп, а я умен:
ждет нас хаос безначальный
до скончания времен.
И не тщися, Балалайкин,
исчисляя интеграл:
все пожрется, Балалайкин,
как Державин угадал.
Все умчится безвозвратно,
лишь махнет крылом Эол –
и музы́ка, Балалайкин,
и божественный глагол,
и стенания любовны,
и блаженныя года...
Солнце село, Балалайкин,
уж не встанет никогда!
Солнце село, Балалайкин,
в небесах горит звезда!
|
Владимир Строчков
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО БАЛАЛАЙКИНУ
О ПОСЛЕДНИХ ТАЙНАХ БЫТИЯ
Милый друг Балалайкин, старый опоссум,
пишу со скрипом.
Словно старший Плиний тебе, мой Постум,
я этот скриптум
посылаю в надежде, что эти вести
и эти мысли
мне занять позволят меж первых место
еще при жизни.
Старый друг Балалайкин, натурфилософ,
за это лето
у меня накопилось в уме вопросов...
Верней, ответов.
И теперь я тебе о своих дерзаньях
пером глаголю.
Я увидел умственными глазами,
как входит в долю
каждой мелкой частицы веществ и поля
константа Планка.
В этом видятся чья-то рука и воля,
и признак плана.
Размышляя над фактом кванта, паденьем фрукта
в уме до боли,
я прозрел этот замысел, эту руку
и эту волю.
Я постиг, что константа Планка, чей облик
суть тайный вестник, –
это грозный символ: могильный холмик,
и сверху крестик –
двуединый знак, в коем холм – константа,
а свыше – Планка.
Он свидетельствует нам весьма компактно,
что жизнь – обманка;
но когда все, как тонко просек Державин,
"жерлом пожрется",
встанет знак сей, словно простой журавель,
поверх колодца
и из жерла бездны, подъявши Планку,
восчерплет снова
все, неся нам весть, что и смерть – обманка,
что все есть Слово.
Это высшее Слово – константа Планка.
В ее симво́ле,
как проник я, сокрыты все части плана,
руки и воли.
А еще я промыслил путем прозренья,
с собою споря,
что Косая Планка есть также рейка,
как в семафоре,
и чем выше рейка подъята кверху,
чем угл тупее,
тем крупней составы веществ и света
пройдут под нею;
если ж примет рейка горизонтально-
е положенье,
это значит, пришел брутальный
конец движенью.
Перед сим открытьем черезвычайным
все станет мелким:
и Платон, и Ньютон.
Засим кончаю.
Твой друг
Сопелкин.
|
| |
Александр Левин
КАК ЗАДОХАЛИ МУРЫЛИКА
Задохали Мурылика банданы.
Он чахался, курычился, но слип
и, жмыканный, запарханный и бляный,
он в дрюку поколатую захлип.
Всю бысть ему ферзило, как из пешки,
он был у всех понтыров законтак,
и блябуды ему табали клешки,
и жучники валанили кутак.
Но как-то поздней влипотью под ваучер
он в лыбу маковатую ввалил,
где бормочи фуфачили "кубачью",
где Пырька-хуль кунтыльники мочил.
И там звездела дырая гулюха,
и было ей всего втыкнадцать раз,
и за ее, за косые чесухи
Мурылик залудился и повяз.
Но Пырька-хуль был лыбарь говноватый,
и долго разыванивать не стул.
Он выпонтил кунтыльник из-под ваты
и дурому Мурылику влягнул.
А после бормочи его звездохли.
Он чахался, курычился, но слип.
Так за гулюху дырую задохлил
и в дрюку поколатую захлип!
УРЛ ОТЩЕПЕННЫЙ
Голимый фуфел надо мною реет,
проворно компостируя мозги.
Своим крылом, простым, как батарея,
он месит местный воздух. От ни зги
летит к нему привет невыразимый,
из где-то тут зовут его зайтить.
Но он, мудила, пролетая мимо,
в кудай-то там, в тудыт его летит...
Его влекут метели Сингапура,
сошел Суматры, Конго и Того,
и этого коалого лумпура
свет невечерний... Более того,
опасная кишечная Киншаса
ему милее дружеских спасиб,
и братаны, и девочки из класса –
забыто все, весь теплый коллектив!
Анталия ему уж не подруга.
И вот, как этот, фиксою горя,
он машет выше боинга и МИГа,
и как базар с базаром говоря,
с мохнатыми махатмами Тибета
общается посредством словаря...
Но так, пацан, вести нельзя ваще-то.
Ну кто ты без друзей? Козел в пальто.
Останешься без крыши, без привета...
Косухи баксов не подаст никто!
Какой Непал – обычная непруха!
Ведь кто не урл, тот урел и фуфлон.
Он упадет подстреленный, как муха,
и будет отщепен и побежден.
И памятью о нем побрезгует потомок,
и друганы его забудут фэйс,
и канет он во тьму своих потемок,
как старый Doom в косматый киберспейс...
|
Владимир Строчков
ДЛЯ ПРОТОКОЛА
...Ну, как все было? Папу-короля
братан пришил. Большой артист. Названов.
Ну, взял пузырь, подкрался незаметно
и на ушко накапал на него,
что, дескать, старый белены объелся.
Тот так и обмер. Умереть – не встать!
А после, ночью, тенью объявился
(я за базар отвечу, видел сам)
и сыну говорит: мол, с братано́м
ты разберись, мой Гамлет, по понятьям
за этот беспредел. Но мать не трожь,
хотя она, конечно, и паскуда:
из койки в койку скачет, не остыв. –
и с этими словами нахрен сгинул.
Ну, Гамлет поприкинул, что к чему
и для начала закосил под психа:
мамане нагрубил, проткнул, как крысу,
Полония – ну, был такой один,
так, стукачок, Офелиин папаша.
Потом еще Офелии сказал,
не извинившись даже за мокруху,
чтоб в церкви помолилась за него
и дал котлету баксов, чтобы в кружку
церковную поклала. С этих бабок
Офелия и двинулась в уме,
причем в натуре. Деньги пропила
и на людях, в исподнем, песни пела,
по пьяни и утопла, говорят.
А Гамлет дядю, взявши на слабо,
решил проверить на испуг и вшивость
и заказал... Не дядю, нет!.. Артистам
старинный водевиль про отравленье.
Сам сел в сторонке, давит косяка
на дядю: что Названов будет делать.
Ну, как дошло до сцены с беленой,
тот как подскочит – и давай бог ноги.
– Огня! – кричит, – Огня!
Пришли с огнем.
Наш дядя самых честных правил задом
сидит забившись в угол. Тень Овца
над ним зависла черным абажуром,
на блейте флея: – Умереть! Уснуть!
Упасть – отжаться! Руки на капот
старухе, Герман! Ваша карта бита!
Шаг влево-вправо – сразу замочу!
Потом пошла такая заваруха,
такая поножовщина... Сынок –
ну, Кеша Смоктуновский, он же Гамлет, –
офельина пришивши братана́,
на нож поставил дядю, а мамаша,
хлебнувши яду, отдала концы.
Но Кеша тоже долго не зажился:
его Лаэрт покойный перед смертью
успел малехо тоже подколоть –
так, слегонца, но ножик был немытый:
Лаэрт им к пиву рыбку нарезал
и тоже ногти чистил. Тот и помер,
а перед смертью бредил и в бреду
хрипел, что толковища эти, стрелки,
начавшись по понятиям, потом
в конечном счете всем выходят боком.
Хотел как лучше – вышло как всегда,
довольно жидко, и не шло обратно
ему к лицу... И с этими словами
отдал концы...
...Да, и покуда мы
наехали вязать – один Гораций
живой там был – ну, мелкий Кешин кореш.
Со слов его на месте мной и был
составлен этот протокол допроса.
От подписи свидетель отказался.
На месте происшествия нашли
шесть трупов, яд, ножи и лужи крови.
А документов ни у одного
не оказалось. Так что все кликухи
записаны с горациевых слов,
а многие по делу эпизоды
и фигуранты отдают туфтой,
как будто шиты из другого дела,
и требуют еще оперативной
проверки.
Но означенный Гораций
божится и в натуре зуб дает
в правдивости им данных показаний
и говорит, что в мире есть такое,
что и не снилось нашим операм.
Я думаю, он гонит.
Подпись:
Старший оперуполномоченный
Шекснин.
ЗА ПИСК И СУММА С ШЕДШЕГО
(Дни. Вник? Враг – мент)
Армагеддона седьмого дня (отвинтись ты!) анус до мини.
И был мне Глаз С вышек ой был остр багров ост рей ибыл о!строг ой близ стал и грозой зрел
и тя ж ким веком ми гнул:
– Деньг не во нас-т' у пил наст ал!
– И в сад ник, на-ко!.. Не?..
– Икон пот сед оком кон бы лет пледбилетбалет.
– И, де, ржал в тесницездесьвницце,де,снится меч-ту о!гневный и Тот жаром пыл лает изеки
ох, не ны три пещут жгут вьют пли!тут небы лицы:
– То, се, нитца мол под ожгла и замори ульи тела за ок киян тикай ли дави ты инд'иски
атол антический сов семь на все гъда.
– А вшу, i цэ – свит ок спи сок с витком свит ком свисокапал, ну, мы, ну, скрип там, топор-щит перья клички и чу! чел овечий стоит плачплацпланплахплохплащплач Отцу,да стоит велик
под рост ковы орленокорленокидутэшелоны во п'ли стоит, бес цепей пролит Арий, ату! тереть нечего кромекровикровакрохкрахмиро вой системы им перья лизмя загни в ванне ее!
– И с крыжа ли держалдерзалтерзал аушвайс аусвиц это здесь пропуск здесь про пасть ли то
ли терна пропись и там под песь и печеть под ним'б ин есть С лова ниже от Бока:
МАН. ДАТ. Чрезчревчервь из чайной Комиа.с.с.р и Мор-2, и от Имени ГУЛ упал на мощи Ной, подать елею с его ока звать в семерной суд действие преисподлполднение обвязан наст ей
по вые в лень ее у рогов нар о,да!
– И, Ось, поди, Все вышки счас овыми, ох!рана, конь-вой и нет больше веков, о,дни! с Отца лис ты, кому ни сты... да – сове... ЦКавлазить внутрь они Органы ОГПУНКВД бериежочек сносит.
– И под ряд в сих мног,ихм,алых в еликих клычут с ширеноги и кал оными в еду-т! поэта Пу...
А то Пу!.. Ле!.. Эст ли чудь шаг в Ле... шаг в Пра... этап поп пытка бег с т'ва рыщи свищи нары, вы есть кто КУЛАГ ГУЛАК БАРАК ЗЕК ПЯДЬ, ДЕ, С ЯТЬ В ОСЬ МАЯ-с тать я КРАКРДЧСИР инак
и пел лагерный и т'сын готный иду на вы ход безвещейвестей пропахший бес прав а перья писки пот-кон-вой-ной а лагер ком а лагер.
– И на том и весь раз вот и в ремень пол зло и про шло пробе жало и – полно,ч-ч-ч!.. и час попал у ночи и пол овина часа первалила, пал час запал ночь и первел час назад и первели стрелки стрелки и пол лавина но чи первалила и первила и перкосила ночи пуповина и перкусила ночь связь крова-то чащею и наступила и по след долг раз свет на ступал и была ночь и было утло...
– Или поза вчера была пола вина или поз ли завтра или поза Лота или по-за его дочерна соль иных
сто лбов зека мене ли неборачиватьсянеоглядыватьсянепереговариватьсяшагвлевовправо
без упреждения...
– А обер нулся атам это со дом и Г.О. мора и ключик зол от той суд бы, мил ли он, тон, Тортила черепа,ха! атом а семга варится: Мал,вина ваша из мерина, Артем,он из пуд елей жид коват
ад верь старожид шушера в ход за крыт-ка пост ороним воз прыщем атам гибелен висит очаг пора жжения деревянного воображения бура тина но сам ПРО ткни атам лаз атам лучи атам
до, за атам ну,к, лон, уклон троцкамезинобухапромпаршахтинский атам поле чудес атам
Страна Дур оков и тотсветотсвет и злуучение и висит конец потяни конец потянул конец света!..
– Атам – на,вой,на! Бо жже! Правый Бок! Раз пятый! Всем мог гущи! Всем мыло с тех вшей!
Из уст Крыс тост!..
– И череп аха тор тела, и тело поло, и тела – пол, и пол тела отсутствуетнетнебылнебывалнесостоял недужное зачерпнуть (Мы!.. Же!..) полтелаотсутствуетсъел ГРИБ ПЛЕСНЬ ПЛЕСНЕЙ,
живота нашего ЛИШАЙ, а в сем ни Один ли куй, Иса и Я, Один для всех
КОНЕЦ
|
| |
Александр Левин
ДЕНЬ ГНЕВА
Когда окончен старый анальгин,
и в бой идет последняя таблетка,
и денег-never, как сказал Строчков*,
настал в моей последней голове,
и винт закручивается в висок
с какой-то странной радостью советской,
и хорошо тому, кому трамваем
отъехало уже больное место
на два квартала вниз тому назад,
по комнате ходить туда-сюда
Да-с, время лучший доктор, господа!
и пол скрипит и кажется когда
но никогда как отмечалось выше
и время лучший всё а остального
в помине нет
осталось полчаса
и мы уснем
мы отдохнем
мы сдохнем
* Строчков сказал: "Деньг не во наст ал..."
МЕТАФОРМОЗЫ, или ИСКУССТВО ПЕРЕУБЕЖДЕНИЯ
| а | Свидетель времени, уклончивый в ответах |
| ? | на слишком очевидные вопросы |
| b | и торопливый в проставлении отметок |
| ! | учитель жизни востроносый |
| a+b | о чем-то долго, длинно говорили, |
| b b | и каждый в этом споре победил. |
| 0,7 | Потом они бутылку отворили, |
| a+b+0,7 | и в этом споре каждый победил |
| ab | И каждый оппонента пере-убе-дилл. |
| b<=a | А после, обменявшись паспортами, |
| 4 | они на все четыре разошлись: |
| b+ж | один к его жене, |
| a+ж | другой – к его жене, |
| b+ж | один на "жигулях", |
| а+2n | другой ногами; |
| b(a) | один отныне изучает жизнь |
| ? | и стал задумчив, словно наутилус, |
| ?? | пытлив, как осьминог, |
| ??? | головоног, |
| a(b) | другой ее отныне обучает |
| ! | тому, чему она сама не обучилась |
| !! | и уж, наверно, бедная, не чает. |
| !!! | Он шустрым стал и резвым как плотва, |
| !!!! | и больше не болеет |
| !!!!! | голова. |
|
Владимир Строчков
ЖАНРОВОЕ МНОГООБРАЗИЕ
(на смерть автора в рамках постмодернистской парадигмы)
|
| Пейзаж: | пиджак. |
| Натюрморт: | поэт в петлице с вялым цветком. |
| Портрет: | лежак стоит и в себя смотрит видак видаком. |
| Марина: | девушка без весла, руля и тугих ветрил,
картинно – барашкам ее несть числа – свисает за край перил. |
| Интерьер: | притончик его души, Марина, Горький, на дне. |
| Какемоно: | поэт, пиши, пропал по ее вине. |
| Пейзаж: | колодезь, над ним журавль в левом верхнем конце,
звезда сияет, толстый журнал, синица в его руце.
Печальная повесть временных лет, летное время смут,
тревожная молодость, чад котлет, любовь за десять минут. |
| Марина: | причальные тумбы, шторм, парные патрули
кнехтов, отливки чугунных волн, их грохот и лязг. Вдали,
за криком чаек – Куба, очаг свободы; гордый Вьетнам.
Тревожная молодость жирных чад, бегущая по волнам,
ее бушующие в крови подвязки и пояса,
ее набухшие от любви алые паруса. |
Скульптурная
группа: |
свояк с веслом, смотрины его марин,
вялый тритончик его души на дне прогорклых перин. |
| Интерьер: | перина, лежак с горшком, светлица с поэтом в ней.
Треножная юность, ручной стояк, стеченье ночей и дней.
Гренадская волость, голландская грудь саский, вафельный торт.
Дренажная полость, испанская грусть, изысканный |
| натюрморт: |
поэт в теплице, вялый; цветы: сморщенный орхидей,
острые астры его мечты, плоские флоксы идей,
тычинки, пестики, лепестки; влажный кафельный пол,
взопрелый, рвущийся выспрь из руки, жгущий сердца глагол. |
Скульптурная
группа: |
чужак с теслом, урина нежных педрил,
жирный питончик его души в складках дряблых ветрил. |
| Офорт: | костлявая с острой косой, дева с пышной косой
и бюстом, и вообще красой. Любовь и Смерть. И косой
росчерк автора. |
| Интерьер: |
автор, он же авгур.
Тифон играет музыку сфер и ряда других фигур.
Сверчок турбирует свой шесток, пяток пластинок крутя
на тридцать три оборота: Рок, заплаканный, как дитя.
Иголка медленно едет в центр, сводя фигуры к zero.
Авгур, имеющий свой процент, ощипывает перо. |
| Пейзаж: | пентхауз, пен-клуб, пеньюар, пенаты, теннисный корт,
октябрь, еще один толстый журнал; еще один |
| натюрморт: |
кавказский батоно, соевый кум шоколадному королю,
мармеладный папашка, рахат-лукум вязок и сыр дор блю,
восточные сладости субмарин, низок жемчуг и перл,
мидий устриц, аркадий фрин, козий элизий жерл,
венец коллизий, случаемость сцен, пурпур бисс и тридакн.
Поэт, зегзица в его руце, десница его тверда. |
| Витраж: | архангел большим мечом бьется с силами Зла. |
| Гобелен: | олень над лесным ручьем, кусты, охотник, стрела. |
| Жанр: | Не ждали. Не повезло. Не уцелел. Не жаль. |
Барельеф
из бронзы: |
поэт, стило, лавры, тога, скрижаль. |
Скульптурная
группа: |
мудак со стилом; Пегас: конек его крыл;
лаокоончик его души в объятиях гадских рыл. |
| Олеография: | Лебеди. Пруд. Замок. Пастух. Овца.
Пастушка. Шашни. Сладостный труд. Утехи в поте лица. |
| Аллегория: | Муза, Поэт, свиток, лира, потир,
Фавн, исполняющий менуэт, клепсидра (он же клистир). |
Скульптурная
группа: |
старик с ослом, внучек, толпа мудрил,
мелкий бидончик его души, мозги, что он дурил. |
| Коврик: | козел над горной рекой, егерь, козел, ружье. |
| Панно: | рабочий большой рукой берет Добро как свое. |
Скульптурная
группа: |
чудак с числом, звериный оскал горилл,
черствый батончик его души, твердый, словно берилл. |
| Аллегория: | холм, змея, череп, его костяк,
трава забвения, сулея, свояк, забитый в косяк. |
Скульптурная
группа: |
Олег и конь, Йорик, его лежак
двубортный в полосочку, Гельмут Коль в крапинку, Жак в ширак,
мозги в горошек, любовь в стояк, барашки в самом соку,
любовь, поэзия, нежность, брак, сбитые на скаку. |
| Апофеоз: | верещагин холм Жориков и коней. |
| Триптих: | Марина, стояк с цветком, петлица с поэтом в ней. |
На заднем
плане: |
Жирик, Хусейн, Лебедь и Пиночет –
четыре всадника на хорсе, и хорс, несомненно, блед.
Они въезжают в каждый чердак, таможня дает добро,
Аз Како Мыслете Слово – так бойко строчит перо,
и гонят всадники порожняк, пургу, картину, стило,
голландию, тюльку, дуру, порняк, туфту, волну и фуфло.
И гонят всадники на убой стада заблудших овец,
в них каждый – ловец словес, и любой – заблудший словес ловец,
и каждый агнец уже козел, и не отделить козлищ;
и выбрать меньшее из двух зол – не то, что из сотен тыщ.
Настали крайние времена, их вялая плоть сборит,
их скверна на дух вельми скверна, и съежен их габарит.
Они сворачиваются в дыру, черную, как сапог,
в котором мы не пыль на ветру, но грязь от немытых ног,
в котором от нас остался грибок сочащихся гноем книг,
под которым мы циновка для ног, а не мыслящий тростник. |
В астральном
плане: |
борьба добрил с темными силами Зла,
и Роза Мира за край Курил ползет и уже сползла.
Ползут полотна Гойй и Утрилл, кредит и объем продаж.
За край сползает святой Кирилл, Мефодий тоже; туда ж –
кефир мелодий, рассол марин, соус тартар гобелен;
Рим расползается и Турин; ползет плащаница. Тлен.
Плесень Сыра. Лишай. Грибок. Ссохшийся майонез.
Дежурное блюдо Гибель Богов с прокисшей лапшой словес... |
| По жизни: | просто чердак снесло, ногу свело, вспарил
вонючий кончик его души, мастырки, что он скурил.
И не натюрморт, не барельеф, – слепой газетный офсет:
"...с прискорбием...", "...и выражают родным...",
петлица, и в ней поэт. |
|
Александр Левин,
Владимир Строчков
* * *
Из чего состоит тишина?
Из жужжания мерного мухи,
из подпольной возни грызуна,
бреха дряхлой дворняжки-старухи,
деликатного скрипа сверчка,
равномерного топота моря,
шелестящих ходов сквозняка
в поредевшем древесном уборе...
Из чего состоит тишина?
Из случайного выкрика птицы,
из ходьбы от стены до окна
по скрипучей версте половицы.
Так и тянется ночь до утра
в непрестанном негромком концерте.
Если все эти звуки убрать,
тишина называется смертью.
|
|
Владимир Строчков
* * *
В круге лампы настольной твоей,
в том отечном оптическом круге –
слов залетных круженье и вьюги,
рукокрылый слепой суховей:
бражник глазчатый, хрупкий сосуд
кровеносного узкого звука,
удвоение пульса, излука
и кружение слова, как зуд.
Этот зверь не бежит на ловца,
не летит, а от ловли и гонки
с этих крыл облетает пыльца,
оставляя одни перепонки,
и распятые крылья мертвы
на булавках гербарной бумаги,
и не станет ни сил, ни отваги
пряных бражников трезво ловить,
обрывая бесцельный полет,
протыкая булавками панцирь.
На бумаге пыльца и на пальцах,
шелковистый и трупный налет.
Ох, как стражником страшно при них
третью стражу стоять в карауле.
Брут мой страждущий! В черном июле
мертвый шорох к бумаге приник.
В каждой нашей попытке – фальстарт,
в каждой нашей находке – пропажа;
и приколот предутренней стражей
бражник глазчатый, чудный Фальстаф.
И в отечном настольном кругу,
где отечество гона и лова –
скорбный лист убиенного слова
и пыльца, и мучительный гул,
и светает, и крылышек горсть,
будто горечь табачного страха,
и листы четвертуешь с размаха
или прячешь до ночи – авось! –
чтоб, опять заступив в караул
и зависнув над конусом света,
продолжать сумасшествие это,
воскрешать эту вьюгу и гул,
расправляя истлевшую плоть.
В чем же суть этих страшных коллекций?
Чтоб однажды себя искалечить
и к листу между слов приколоть.
|
| |
Александр Левин
* * *
...Но тяга к слову так же неизменна,
как к хищным и убийственным вещам,
когда магнит и манит черный "Вальтер"
и в руку просится, как лучшее стило,
и как стилет оттянутый и точный,
ласкаемый взволнованной рукой, –
из ножен вынимаемое слово
по рукоять уходит в темный смысл...
...Или вдогонку вмазать из двустволки
по двум ушастым разом и достать
обоих, и в крови – два мертвых смысла,
и зайчики кровавые в глазах.
Но суть не в том. И смутная охота
введет в азарт и даром не пройдет,
когда однажды нас подстрелит слово
и...
ПРИЗМА ВОЛОДЕ СТРОЧКОВУ
ПО ВОПРОСУ О СИСТЕМНОМ ПОДХОДЕ К НАМ*
ВЕРХНЯЯ ГРАНЬ
1) Мы перелезем через не могу
2) и, если не порвем штаны об это
3) довольно-таки острое словцо,
4) нас дяди интегрируют в систему,
5) чтоб мы бы не досталися врагу.
БОКОВЫЕ ГРАНИ
1) Мы перелезем через не могу
в Эдемский сад, чтоб вечно наслаждаться
улыбкою весны, рассветом юным,
покровом тайны, вечной красотой,
трудом и вдохновением высоким
и прочею подобной хуетой.
КЛЁВО ДА ТЫ?
2) И если не порвем штаны, шагая,
то ушагаем в сказочную высь.
Небось, тогда никто не остановит
присяжных созидателей стремленье
к пределу совершенства идеала
искусства сочинения стиха.
НО ЭТО ЕСЛИ
3) Довольно-таки острая проблема:
влезать со славой или втихаря?
Но что нам слава, эта тень от тени
от тени дыма – вовсе без огня,
и даже вовсе даже и без дыма?
Были бы деньги, как сказал поэт.
ТОЧНЕЙ СКАЗАЛА
4) Нас дяди кооптируют в когорту,
в железный клин железных журавлей
для вышибания железных клиньев.
И, машучи железными крылами,
железным выгибаясь гордо горлом,
пойдем скрипеть железное курлы.
ВО БЛЯ ПРЯМ МАНДЕЛЬШТАМ М
5) А чтоб мы не досталися вра'у,
нас лучше было сразу пристрелить бы,
а так придется, канитель, заметить,
а после, там, сходя, благословить
и членами вводить уже в систему,
чтоб мы б её б сумели б полюбить б.
И ВОТ УЖЕ ТОГДА
* Призма изготовлена в двух экземплярах, один хранится у автора, другой – у адресата. Представляет собой семигранник с пятиугольником в основании. Текст находится на верхней грани ("магистрал") и на боковых гранях.
Нижняя грань, в общем-то, пуста.
|
Владимир Строчков
INSECTA POETA DIOICA*
Не сотвори себе кумира,
но затвори себя от мира
и отвори себе кефира
и пей да пой, да знай давай
разинуть рот на каравай
не уповай,
но в упивании кефирном,
таком некислом, но не жирном,
в краю родном, в краю надмирном,
любя пельмени и семью,
живи у бездны на краю,
как бы в раю.
Есть упоение в кефире,
а кроме ждет нас в этом мире
упокоение в эфире
и покаяние в душе,
и увязание в борще,
и вообще.
Но вообщи кислей кефира
и злобосуточнее. Лира
бежит утех чумного пира,
и, забубонные умы,
забавам матушки чумы
не рады мы.
Так загляни на дно бутылке
и жало ощути в затылке.
Мы все в уютной расправилке,
тихи, милы и хороши,
раскинув крылышком души,
лежим в тиши,
в эфирном обмороке сроков
распяты в ящике пророков.
Вот это бабочка Набоков,
метелик Пушкин, блошка Блок,
вот жук Толстой – шесть босых ног,
вот мошка Бог.
У бездны мрачной на булавке
мы только крохотны козявки.
Но кто ж тогда остался в лавке?..
Впадая в ватные слои,
молчи, скрывайся и таи:
там все свои.
А у своих – булавки, вата,
эфир, порфир, булат и злато.
Всегда мы будем виноваты.
Всегда в сметане караси.
Не верь, не бойся, не проси,
скажи мерси.
Такая, в общем, аксиома:
в родимом чуме жди облома.
Но знай живем на оба дома
под дуновение чумы
и в ожидании сумы
чужие – мы.
* Насекомое поэт двудомное (лат.).
|
| |
Александр Левин
ДВЕРЬ В БУДУЩЕЕ
(аллегорическая картина)
Вот маленькая дверь, она закрыта.
Вокруг полезный хлам, висит корыто.
В замочной скважине темно, а свет из щели.
Эх, фомкой бы нажать – и мы у цели!
Но что ж там, черт возьми, одним глазком хоть!
Ищу какой-то ключ, ищу в потемках.
Мой ключик золотой украли воры,
но ползаю, дурак, по коридору,
коленками стучу, как деревянный,
ищу за сундуком и под диваном.
Нет ключика, пропал, как черти съели.
Один сверчок зудит. И свет из щели.
Зудит сверчок, что там за дверью диво!
Давай, мол, не ленись! Итак правдиво
несет про хэппи-энд, что трудно верить.
И тянет сквозняком от этой двери.
|
Владимир Строчков
БУРАТИНО
Буратино ты, простофиля,
длинный нос, колпак полосатый!
Попроси Золотую Рыбку,
попроси черепаху Тортиллу,
попроси ты курочку Рябу:
– Не давай, Золотая Рыбка,
Буратино новое корыто!
– Не ищи, черепаха Тортилла,
золотой увесистый ключик!
– Не неси ты, курочка Ряба,
золотое хрупкое яичко!
– Соберитесь все трое вместе,
поднатужтесь, силы напрягите
и верните Буратино в полено.
Дураку не надобно свободы,
дураку от нее одни убытки!
|
| |
Александр Левин
ГУНДОСАЯ ПЕСНЬ
Закинув голову назад,
дудак на дудочке своей
игдает падтию любви.
Она как дудочка кдичит
и бьется у него в дуках.
И вечный кайф!
Но медно тикают часы
и дедко-дедко гдом гдохочет...
Дудак понять того не хочет.
И тщетной муддостью тдяся,
поет на дудочке и пляшет
и, как ощипанный удод,
дуками машет.
Но гдозовеющее небо
лупцуют синие задницы,
гдохочет: "Будя! Педестань!
Довольно музыки незделой!
Не любостдаствуй! До свиданья!"
И в стдахе задыдал дудак.
Сгустился м-м-мдак.
Во мдаке гавкают собаки.
Дыдают бедные дудаки,
доняя слезы на постель.
А мы – небесная метель!
Не судьи мы, а пдокудоды!
А вы, модальные удоды,
тедзая плоть свох поддуг,
не тдоньте музыку дуками,
чтоб вам не отодвали вддуг!
|
Владимир Строчков
СТГАСТЬ
(вогопедическая баввада на мотив въйоде
"Майчик йезвый, кудъйявый, въйюбъйенный...")
Он быв сьма нтейигентный мужчина,
А ОНА СЬМА НТЕГЕСНАЯ ДАМА.
Он быв в пьявках на месте пъйичинном,
ОНА ПГОСТО В КОСТЮМЕ АДАМА.
Он быв где-то известный фивовог,
ОНА – СБОГЩИЦЕЙ СКГОМНЫХ КОГОБОК.
Его взгъйяд быв настойчив и довог,
ЕЕ ВЗОГ БЫВ УСТУПЧИВ И ГОБОК.
Он быв йщен ее жественным тевом,
А ОНА ЕГО ЦАГСТВЕННЫМ ВИДОМ.
И ПГОМОКВА ОНА,
и вспотев он,
В НЕЙ ПГОСНУВАСЯ СТГАСТЬ,
в нем – йибидо.
Низок быв его свадостный говос,
ВЫСОКИ ЕЕ ПГУГИЕ ГГУДИ.
Вздъйогнув он, свовно сойванный ковос,
А ОНА СОТГЯСВАСЬ, КАК ОГУДЬЕ.
Не стесненны в движениях пватьем
а в жеваниях скъйомностью вожной,
ОНИ ПАИ ДГУГ ДГУГУ В ОБЪЯТЬЯ
канув в омут йюбви неотвожной.
Съёвно две пововинки магнита,
они съйипъйись, чтоб самозабвенно
цевовать ее пейси-ванита,
ОБНИМАТЬ ЕГО ВЫЮ-ГАМЕНА.
С бёдъй сойвай он йязбухшие пьявки,
ОНА ВСКГИКНУВА С НЕГВНЫМ ИСПУКОМ.
Он познав ее пъямо на явке,
пъйовалив ее с тъйеском и стуком.
ВСЕ СВУЧИВОСЬ ВИВАЧЕ, НО ПГЕСТО.
Быво б дойче, да бъйевис искусство.
СЪЯБОВАТО ПГИЧИННОЕ МЕСТО...
Виноват, беспъйичинное чувство.
|
| |
Александр Левин
МЫ С ЯКЛИЧЕМ
(Рассказ, подслушанный в электричке)
...а в восемь всё
сели
сидим
лишнего не пиздим
прибежала хозяйки мать
и начинает орать
ну-к мол давайте опять!
ну и чего орать
говорю
опять так опять
мы с Якличем встали
ну и стали
опять
опяли
опяли
пока не устали
ну и чо сели сидим
выходит ихний Вадим
и говорит мужики
тута пора заправлять штырьки
а то пока вы тута того
выйдет весь пар из него
ну мы встали пошли заправлять
но нас тоже надо понять!
Яклич он еще с армии как в танке
а у меня вот подвывих левой лоханки
мне врач велел не трясти
ну мы с ним заправили по пяти
а больше в пизду не стали
сели сидим
опять этот драный Вадим
выполз
говорит ну чо ж вы мужики
надо бы хотя по шести
а я говорю возьми да пошести
а мы уже пошестили прости
мужик
мы вон с Якличем не ели с шести утра
и ваще говорю нам пора
он как кура заквакал куда? куда?
выбегает его манда
такая вся мяу-мяу
ах ну как же вы господа!
надо еще вот эту хуёвину
вставить сюда и сюда
а то нам без ей никогда
не подключить говёну-косилку
я говорит вам еще бутылку
а нам с им уже пора
и чего нам ее бутылка?
да мы на ихние двести баксов
и не ели с пяти утра
и ваще говорю нам пора...
|
