ХИМИЯ И ЖИЗНЬ
На уроках химии
я сидела за одной партой с Дмитриевым,
верзилой с большой лохматой головой.
Иногда нам крутили кино
про действие разных реактивов.
Когда в классе зажигался свет,
он, зевая и потягиваясь, бормотал:
какие всё-таки душевные фильмы
нам показывают в этом кабинете.
УРОК ГЕОМЕТРИИ
Я хорошо помню,
при каких обстоятельствах
умерло моё тщеславие.
Я очень любила геометрию на плоскости
планиметрию.
У нас был учитель по фамилии Штейников.
Он писал нам в тетрадях рядом с оценками
разные хорошие слова и даже целые фразы.
Однажды я неудачно выстрелила в кого-то
из ручки тонкой резинкой "венгеркой"
и попала учителю в волосы.
Он сделал вид, будто бы ничего не заметил,
а на перемене сказал мне,
что я очень меткая девочка.
Но планиметрия закончилась
и началась стереометрия.
Оказалось, что у меня начисто отсутствует
пространственное воображение.
Я не видела того,
что видели другие.
К тому моменту у нас была
уже другая учительница,
Лариса, то ли Михайловна,
то ли по фамилии Михайлова,
сейчас уже не помню.
Она была женой офицера
и приехала в наш город из Одессы.
У неё было высокое давление.
Иногда она прямо на наших глазах
вдруг становилась пунцовой.
То же самое происходило
с химичкой Валентиной Андреевной,
которая заставляла нас
приходить в школу к 8 утра
с "тетрадочкой солей" и "тетрадочкой щелочей".
Но я забегаю далеко вперёд.
Однажды Лариса...
Неудобно как-то без отчества,
пусть будет Лариса Михайловна.
Так вот, она стала кричать,
что мы вымотали ей все нервы,
что она глубоко больной человек.
Вы не представляете себе,
каково человеку с больным сердцем,
земля уходит у меня из-под ног,
мне не хватает воздуха,
и такая острая боль,
я ежедневно хожу по лезвию бритвы.
В классе повисла тишина.
Нам было стыдно.
А Ленка Пнёва вдруг засмеялась.
В неё полетели гневные взгляды.
После урока она оправдывалась.
Мне тоже жалко Ларису Михайловну,
но я вдруг представила как она,
такая тучная, идёт по лезвию бритвы...
Вот и когда наша классная
сокрушалась о том,
что плохо вышла на коллективной фотографии,
Лена её утешила,
ничего страшного, Валентина Николаевна,
какая уж есть.
А Лариса Михайловна говорила,
что и дома нет ей покоя.
Её маленькая дочь изрезала ножницами
её лучшее платье.
Вырезала на нём узоры.
Для красоты старалась.
А потом Лариса Михайловна
уехала со своим офицером
в Чехословакию,
а наши классные активистки
подарили ей перед отъездом
том Карела Чапека.
Видимо, хотели немного просветить тётеньку.
После Ларисы Михайловны
у нас преподавала
жизнерадостная Валентина Алексеевна Артамонова.
Когда кто-нибудь опаздывал,
она иногда, слегка приплясывая на месте,
пела дурным голосом:
самолёт летит,
крылья стёрлися,
а мы не ждали вас,
а вы припёрлися.
Так вот, Лариса Михайловна
задала нам задачу по геометрии,
которую не смогли решить Анисимов с Елшанским
гении из параллельного класса.
С Анисимовым и Елшанским
я ходила в один детский сад.
Анисимов уже там считался первым красавцем,
а Елшанский не переносил детсадовскую еду,
его тошнило и выворачивало.
У меня и моих подружек вся надежда была
на старшего брата Иры Муратовой Диму.
Он учился в Технологическом институте
и мог решить любую задачу.
Но он её не решил.
Не решил её и наш классный гений Сурков.
И вот дома пред сном
я вдруг увидела решение этой задачи.
Такого рода просветление
случится со мной ещё раз,
когда я нарисую струбцину,
и этот рисунок покажется мне совершенным.
Маргарита, опять не помню отчества,
затурканная нами учительница рисования и черчения,
скажет устало:
Ну, признайся, за тебя опять кто-то начертил.
Я понимала, что произошло чудо,
в которое невозможно поверить,
и я кивнула головой.
Маргарита сказала, что ставит мне "5"
"за честность".
О, мы ещё вспомним бедную Маргариту!
После неё у нас был учитель по имени Андрей Карпыч.
За глаза мы его звали "Змей Карпыч".
Он не говорил, а рявкал.
Перед каждым уроком
он устраивал в коридоре перекличку.
Каждому ученику он присвоил номер.
И обращался к нему не по имени-фамилии,
а по номеру, который был нарисован
на его месте за партой через трафарет.
На первом же своём уроке рисования
он сказал,
что такие безобразные болтушки
как #18 (это был мой номер)
и номер такой-то
(не помню, под каким номером
проходила моя подруга Таня),
никогда не будут допущены до рисования,
а будут менять воду в банках
своим одноклассникам
и таскать из подсобки
разные предметы для натюрмортов.
А в перерывах будут стоять у доски,
держа руки по швам.
Но это не продолжалось долго.
Змеева карьера закончилась в тот день,
когда он ударил линейкой Пашу Басаева.
Несчастный не знал пашину маму.
Пашина мама разнесла всю школу,
и Змей вылетел из неё, как пробка,
с волчьим билетом.
Но я ведь вовсе не о том,
Просто панчатантра какая-то.
Я решила никем не решённую задачу.
А урока геометрии на следующий день не было,
потому что Лариса Михайловна заболела.
Лариса Михайловна выздоровела,
а моё тщеславие умерло.
P.S. Подруга Таня, посетовав на мою дырявую память, сказала,
что учительницу звали Лариса Евгеньевна Михайлова. Ещё она сказала,
что Лариса Евгеньевна умерла несколько лет назад.
* * *
Слово "спид" я впервые услышала году в 85-м
на занятии по теории токарного дела.
Преподавательница расшифровала его на доске:
С станок
П приспособление
И инструмент
Д деталь
ПЛАТОНОВ
Давным-давно я видела документальный фильм
об одном странном человеке из породы
так называемых "деклассированных элементов".
Он как будто вышел из кинохроники блокадного Ленинграда.
Он ходил по квартире в верхней одежде,
играл на пианино, ссорился с сыном и что-то говорил в камеру.
Среди прочего он произнёс задумчиво:
Что женщины?
Второстепенные люди жизни...
ТРАВА У ДОМА
Он говорил по телефону-автомату на первом этаже,
что-то вроде: "привет", "да", "нет", "спасибо", "до встречи".
Потом он поднялся на лифте на шестой этаж
и выбросился из окна.
Я поговорила по телефону-автомату на первом этаже
и вошла в лифт, чтобы ехать на девятый,
со мной зашли два молодых человека.
Один другому сказал, что кто-то пьяный в стельку
валяется под окнами в траве.
* * *
Всякий раз, как только
у меня начинает портиться настроение,
я испытываю что-то вроде стыда,
будто бы меня в очередной раз спасли от смерти,
накормили, обогрели, погладили по голове,
подарили небо и землю,
предложили любовь и дружбу,
а я отворачиваюсь к стене
и ворчу: не больно-то и хотелось.
Это вовсе не означает,
что у меня всегда хорошее настроение.
Оно просто ровное.
Как искусственный свет.
* * *
Снилось, будто Новослободскую перекрыли,
по ней едет автобус с динамиками на крыше,
из которых несётся голос Игоря Кириллова:
Каждая домохозяйка
должна оградить свою семью от фаст-фуда!
Долой чипсы и гамбургеры!
Прачечные самообслуживания и платный секс!
С МИРОМ ДЕРЖАВНЫМ...
В детстве я думала,
что к тому времени,
когда я вырасту,
опять начнётся война,
и мне придётся идти на фронт.
Уклониться не удастся,
потому что родственников дезертиров
будут ссылать на Север.
Нужно заранее решить,
что я буду делать на этой войне.
В медсёстры идти не хотелось:
я не смогу таскать на себе раненых,
видеть кровь и слышать стоны.
О пехоте лучше не думать:
у меня никогда не хватит мужества
встать под пулями в полный рост.
У меня также не хватит сил
оторвать самолёт от земли.
В танкисты и артиллеристы
женщин, слава Богу, не берут.
В партизаны или разведчики
не пойду ни за какие коврижки:
их всегда пытают.
Таким трусам, как я, нет места на войне.
Разве что в снайперы податься?
Работа вроде непыльная...
* * *
Особенно я любила читать
две книги:
"Циклопенные аппараты"
и "Эстетика Гегеля"
(сборник статей учёных ГДР).
Мне нравилось, что, хотя в них
многие слова были понятны,
уловить, о чём, собственно, речь,
было совершенно невозможно.
Все мы немного гоголевские Петрушки.
Ещё мне нравилась книга
о Британском музее,
греческих мифах,
домашнем хозяйстве
и дурной погоде.
Она называлась
"Их простота и человечность",
в ней говорилось
о Марксе с Энгельсом.
* * *
Мы себя не видим, не слышим, не знаем.
Смотришь в зеркало: вроде бы ничего.
А попадётся на глаза фотография или видео,
и оторопь берёт: неужто я такая страшная?
А если послушать аудиозапись,
то самый противный голос на ней
будет принадлежать именно тебе.
Утешает только то, что каждый
считает себя чемпионом страхолюдства.
Если станешь с кем-нибудь рассматривать фотографии,
то он обязательно скажет: "Ну, ты-то ещё ничего,
а на меня посмотри просто жуть какая-то!"
К чему я это всё говорю,
а к тому, что сегодня вспомнила,
как лет десять назад
одна университетская подруга,
такая же птица-говорун, как и я, спросила:
"Знаешь, какое слово ты произносишь чаще всего?"
"Интересно, какое же?"
"Безобразие".
Надо же,
никогда этого за собой не замечала.
ПТИЦЫ
Снилось, будто бы я говорю Алику,
что есть два фильма под названием "Птицы",
то есть их, может быть, и больше,
но мне известны два.
Один художественный, типа триллера
по роману Дафны Дюморье,
его ещё в своё время печатали в журнале "Нева"
наряду с "Большим террором" Роберта Конквеста.
Весь он состоит из всё нарастающих атак птиц на людей
и заканчивается фразой вроде того,
что сколько же злобы скопилось в этих маленьких головках.
А другой документальный,
его собственно сняли сами птицы.
К ним присобачили камеры...
Алик спрашивает: "А куда их им присобачили?"
Вот уж не знаю, у нас всегда найдут, куда камеры присобачить.
И вот они летят и летят,
тысячи километров,
без сна и отдыха,
в цветущие края,
к земле обетованной,
в райские кущи,
летят и летят,
маниакальные,
как рыбы, идущие на нерест.
Прилетают,
приземляются,
а там нефть...
На этих словах я просыпаюсь.
Ну, хорошо, прочла книгу про Хичкока
и фильм его видела,
но документальных "Птиц" я не смотрела,
откуда эти рассуждения про присобаченные камеры?
Наверное, из какой-нибудь рецензии,
а нефтяные птицы, скорее всего, из рекламного ролика,
виденного перед каким-нибудь другим фильмом.
Да, ещё во сне я говорила Алику,
что летать не такой уж чистый кайф,
нужно постоянно маневрировать,
сообразуясь с разными воздушными потоками.
О, это хорошо мне известно, говорит Алик.
У меня есть яхта,
я часто выхожу в море,
да и на суше вся жизнь подчинена ветру.
Интересно, почему когда я не вижу снов
или просто их не помню,
то просыпаюсь абсолютно счастливой.
Одна знакомая говорила,
что за свою почти сорокалетнюю жизнь
видела только три сна.
В первом сне она решила заданную на дом
задачу по алгебре,
когда она надолго уехала из дома,
то ей приснился отец,
а в третьем сне она увидела,
где лежит кольцо,
наяву потерянное её тётушкой.
Я тогда ещё подумала про эту знакомую,
что она, наверное, близка к совершенству.
Через несколько лет она вышла в окно.
Но это ни о чём не говорит.
Алик тоже вышел в окно.
Поспорил с кем-то,
что может прыгнуть
то ли со второго,
то ли с третьего этажа.
Прыгнул,
приземлился на обе ноги
и пошёл домой.
Дома лёг спать
и больше не проснулся.
* * *
автовладельцев хранят
православные святые
строки из корана
мандалы и бодхисаттвы
у истинно верующих
перед ветровым стеклом
болтаются мягкие игрушки
* * *
Моё сердце остановится,
как вчера твои часы,
в саду цветок закроется
до утренней росы.
И жизнь начнётся новая,
чуть слышная в словах,
странная, весёлая,
как свет в твоих глазах.
* * *
А ночью была буря,
И дождь вовсю хлестал,
И сны сменялись быстро,
Как сочетанья стёклышек цветных
В калейдоскопе детском,
Но шум дождя и ветра
Их общей музыкою был.
ВИЗИТ К ВРАЧУ
В вагоне на полу лежит сушёная вобла,
На стенах нет рекламы,
В районе станции "Академическая" погас свет,
Зубная боль утихла.
У кабинета стоматолога висит стенная газета:
Внутри огромного зуба сидит весёленький мышонок,
Прогрызший себе нору,
Забыл про гигиену,
К медицине потерял интерес,
Теперь погнал тебя на стену
Глубокий кариес.
Над газетой работали медсёстры 2-го кабинета.
Зубная боль вызывает неизменное сочувствие окружающих,
Они хватаются за щеки, морщат нос, отчего глаза становятся уже,
И качают головой из стороны в сторону,
Ищут обезболивающие, дают советы и делятся воспоминаниями,
Такого сочувствия не встретят
Ни дискинезия желчных протоков,
Ни плоскостопие,
Врач постучал блестящим инструментом по запломбированному зубу
И молвил с отеческой улыбкой: "Ну вот, зубок как дубок!"
В САМОЛЁТЕ
Попутчик с синими, как васильки, глазами
Говорил, что ненавидит свою жену:
Она пилит с утра до вечера,
Думает только о деньгах и шмотках
И дважды в месяц напивается до полного бесчувствия.
Я устал её ненавидеть
И уйду при первой же возможности.
Десять лет назад нам снились одинаковые сны.
ГОРОД
Климат резко континентальный,
Наводнения летом
И отмены занятий в младших классах зимой.
На главной площади памятник,
Повергающий в изумление приезжих.
Сопки вокруг,
И небо так близко.
Хоронят в землю,
Всё не достроят крематорий.
|