Сборник стихотворений М.: МАИК "Наука/Интерпериодика", 2000. ISBN 5-7846-0038-9 127 с. Текст книги заново просмотрен и исправлен автором.

ЦЫГАНЕНОК

МОЛИТВА

матерь божия я с молитвою
перед лицом живым настоящим
не прошу поднять десницу твою
твоего рта говорящим

мне роднее стань моей матери
а пока сохрани маму мою
мастери судьбу нашу мастери
как молиться могу так молю

не дай ничего сиротского
разве мог посметь разве я
только нежного только плотского
пожелай мне темного странствия

если я всей брюшною полостью
снисхожу душою до нижнего
у меня всё есть полностью
не дай ничего лишнего




* * *

Вот и весь ты, как на ладони,
Словно море вдали застыло.
Мамка зеркало ледяное
На печной оплот опустила.

Кто ты, если в крошеве вьюги
Рассыпался пухом метели,
Все хотел согреть мои руки,
А глаза по ветру летели.

Вот и вся наука в чалдоне,
Что терять любимых да милых.
Через зеркало ледяное
Я смотреть на тебя не в силах.

Ты родился в рубашке белой,
Чтоб она в пути изорвалась,
Чтоб душа, оставляя тело,
На чужом крыльце оставалась.




ВЕТЕР РОЖДЕСТВА

Холод древней полыньи
Сплел снега с летящей солью –
Мукомолью, богомолью,
погибанию сродни.
И, цепляясь за огни,
бродит перекатной голью.

Три столетья на ветру
шепчут в таинстве уюта
хоть кому-нибудь, кому-то,
кто невидим на миру,
что звезда – это минута,
догоревшая к утру.

Ветер бьется в каждый дом.
Стукнет в колокол над дверью,
разбросает чаек перья,
по окну хлестнув крылом.
Заметает помелом
зерна сна и суеверья.

Тяжелеет голова.
Святый крепкий, мой бессмертный,
исчезающий, бесследный,
вспомни старые слова...

Но в ответ лишь беспросветный
над моей землей заветной
кружит ветер Рождества.




* * *

Бабьи ласковые руки
спеленают теплый саван.
Лягут вьюги на поляны.
Я заплачу у окна.
Горе нашему ковчегу,
Нашим мальчикам кудрявым.
Видишь, по снегу искрится
и катается луна.

Видишь, сердце побежало
по голубенькому блюдцу.
Наливными куполами
вспыхнул город вдалеке.
Вот и жизнь моя проходит.
Всё быстрее слезы льются.
Слезы льются по рубахе,
высыхают на руке.

Заплутала моя юность
золотым ягненком в ясли
и уснула осторожно
на соломенной пыли.
Где мой чудный Китай-город?
Сердце плещется на масле.
Навсегда угомонились
под снегами ковыли.

В Китай-городе гулянка,
девки косы подымают,
оголяют белы плечи,
губы добрые дают.
А в раю растут березы,
а в раю собаки лают,
по большим молочным рекам
ленты длинные плывут.

Ах, куда же я поеду,
светлый мальчик мой кудрявый,
за прозрачные деревья
в легком свадебном дыму.
Поцелую нашу мамку
и за первою заставой,
словно мертвую синицу,
с шеи ладанку сниму.

Верно, я любил другую,
наши праздничные песни
помяни печальным словом –
я прожил на свете зря.
Новый день трясет полотна,
ветер стукает засовом.
И соломинка по небу
улетает за моря.




* * *

Раздвигался черный окоем.
И зола пылила через щели
бытия, обжитого вдвоем
за мгновенье, без году неделя.
Нам за счастье сталось поделом.
Наши души дочерна истлели.
По-щенячьи сжались в колыбели,
и всю ночь торгуются теплом.




* * *

Я корову хоронил.
Говорил сестре слова.
На оплот крапивных крыл
упадала голова.
Моя старая сестра,
скоро встретимся в раю –
брось на камушки костра
ленту белую свою.




ЦЫГАНЕНОК

Все костыли, встающие под сердцем,
уйдут дворами в белом молоке.
Тебя притянут согревать и греться
к высокой, твердой маминой ноге.

Пока не повернется с боку на бок
кот у порога вялым сапогом,
побегай на ходулях косолапых,
выпрашивая дудку со свистком.

И что до них, до первых и последних,
горланящих, заламывая кнут,
когда тебя в узорчатый передник
по крохам на дороге соберут?

Мне б чубуком еловым расколоться,
схватить буханку умными плетьми,
но в наших жилах растворилось солнце,
а кудри сладко пахнут лошадьми.




* * *

Я под твой клинок потянусь плечом,
Не скакать с тобой за степным лучом.
То ль кишка тонка, то ли кость бела –
развали меня прямо до седла.
Я тебя, мой друг, все равно предам.
Слишком верен я травяным цветам.
В стременах привстань, чтобы от беды
Мой гайтан размел все твои следы.




* * *

В чистом небе легким птицам нет числа.
Прошлогодний под ногами мнется лист.
Знает только половецкая стрела –
Наша жизнь – всего лишь долгий свист.

Знает только москворецкая хула,
Что мне сердце без печали не болит.
Улыбнешься ли – привстанешь из седла,
А по Волге лед уже летит.




* * *

Приносили в горницу дары:
Туеса березовой коры,
Молоко тяжелое, как камень.
Я смотрел на ясное крыло,
Говорил – становится светло.
Голову поддерживал руками.

Мама в белой шали кружевной
Пела и склонялась надо мной.




ПЕСНЯ

Александру Еременко

Полыхнет окно прежней болью.
Я склонюсь плечом на ограде.
Ты встречай меня хлебом-солью
В самом красном своем наряде.

Шумные леса облетели,
Дальние моря расплескались,
Не держи себя в черном теле, –
Мы одни с тобою остались.

Разве простынями по хатам
Ветер взаперти не гуляет?
Детушки твои по солдатам, –
Кто же нам теперь помешает?

Женихи твои по могилам,
И давно убит командир мой.
Милая, зови меня милым,
Расплетая косы за ширмой.

За венцы да новые банты
Атаман тебя не накажет.
Пусть над ним в раю его банды
Черными знаменами машут.

Коль ему в раю под заслуги
На три дня вручили невесту,
На три дня до нашей разлуки
Душу горем бабьим не пестуй.

И от разговора с обманом
На крыльце стоять было скользко,
И большак клубился туманом
В ожиданье лютого войска.




* * *

В сторожке летели недели.
Мы только на олове ели.
Крапивою пахли пиры.
Сквозь невода длинные щели,
Как нищенки, рыбы глядели,
И кутались в шали бобры.
Но словно трухою играли,
Ворочались и замирали
Холеные руки в шитье.
Шептали полынные чащи –
Твое одиночество слаще.
Вода остывала в бадье.
Вот так и прожили случайно,
А матушка тихо и тайно
Сама целовала дитя.
Дышала в лицо черемшою
И женщиной, будто чужою,
Бывала со мною шутя.




* * *

Говорила: станешь паном.
Счастье – только мне ли?
Над холодным океаном
Птицы грустно пели.

Над холодным океаном
Поднимался парус.
Говорила: станешь паном –
Я с тобой останусь.

Я глаза твои закрою,
Я тебя утешу,
Над высокою свечою
Образок повешу.

Пожалею Бога-Сына,
Только встанет зорька,
Вылью воду из кувшина
И заплачу горько.




* * *

Мама шаль тянула по траве,
до неба глядела и уснула,
королевне северной во Литве
называла имя страшное – Улла.
Королевна шла по глухим углам,
высоко у стен тяжелых вставала;
и меня к своим водяным губам,
словно круглый камешек, прижимала.




* * *

Поднимаясь с тяжкой ношей на престол,
Разомлевший от дремучего вина,
С длинной лестницы сорвется мукомол,
Мягче войлока, бледнее полотна.
Промелькнет, навек теряясь в глубину.
И, не ведая, что стало в этот миг,
Удивленный, я свободнее вздохну,
Будто горе развязало мне язык.




ПЕСНЯ

Маше Максимовой

В городе, во столице,
В городе первого сорта,
Выдали девицу, выдали девицу
Замуж за черта.

Не за воровского чечена,
Не за старика с толстой мошною.
Бабка Аграфена, выведи из плена,
Побудь со мною.

Бабка, дай мне совета.
Он видит каждое мое слово.
Креста на нем нету, не сживешь его со свету,
А на сердце у него – подкова.

А чресла его как мочала
В чавканье конского мыла.
Долго я молчала, а когда закричала –
От простуды простыла.

Он подарил мне алмаз на шею.
У него друзья все – артисты.
Если овдовею – глаз поднять не смею
На образ Девы Пречистой.

Он ходил по кругу кругами.
Он кормил меня пирогами.
В городе столице – нет другой девицы
С белыми такими ногами.




КОЛЫБЕЛЬНАЯ С НЕСУЩЕСТВУЮЩИМ РЕБЕНКОМ

Разлетаясь за порогом,
вьюга мечется и злится.
Лучше плакать о немногом,
лучше думать о другом,
о предателе жестоком,
что не смеет повиниться,
о ребенке непослушном,
никому не дорогом.

Снова желтая пшеница
рассыпается с подводы,
вдоль по сумрачному небу
до последнего крыльца,
где Спаситель одиноко
зрит усталые народы,
как они очей не сводят
с милосердного лица,

Как мы вместе год за годом,
по ночам не засыпая,
жадно слушаем рыданье,
этот шепот за окном,
будто жизней нерожденных
птичья жалобная стая
ищет двери и ворота,
бьется крыльями в наш дом,

Чтобы я сказал неправду
в шуме горестной метели
о кровавой, черной мести
за доверчивость твою,
в час, когда задует свечи
над младенцем в колыбели
предрассветная дорога
в неизведанном краю.

И от снега на полянах
станет в горнице просторно,
И окажется привычным
все затихшее вокруг.
И сердечко перемелет
на муку любые зерна,
и мои глаза пустые
не увидит давний друг.




* * *

Ты, наверно, ничего не поймешь,
потому что я пишу в темноте.
Кто-то спрятал под полой острый нож,
Кто-то вскрикнул на далекой версте.

Кто-то выхолил коня на войну
с длинной гривой, наподобие крыл,
и, приблизившись к родному окну,
не спеша глухие ставни прикрыл.

Если голубь залетел в черный лес,
чтоб доверчиво упасть на ладонь,
вряд ли ловчего попутает бес
засветить ему в дороге огонь.

Если нужно, как задумал Господь,
променять шелка на старенький креп,
впопыхах твой гребешок расколоть,
наступить ногой на свадебный хлеб –

я пишу тебе письмо в темноте,
и гляжу перед собой в темноту.
А до подписи на чистом листе
я немного поживу... подожду...