Сборник стихотворений М.: МАИК "Наука/Интерпериодика", 2000. ISBN 5-7846-0038-9 127 с. Текст книги заново просмотрен и исправлен автором.

ЧАС ПРИЗЕМЛЕНИЯ ПТИЦ

ГУСИНЫЙ ПРИГОРОД

Был вечер. Шел час приземления птиц.
Я не знал об этом. Я просто ушел из дома.
Ушли улицы вереницами верениц...
Я шел к черноте водоема.
Я выкручивал пуговицы из петлиц.
Я грохотал ногами по хребтам бурелома.

Вечер случился прозрачным,
                                  он лелеял меня, любил...
Можно было растаять от счастья, как все другие.
Но я был серьёзнее, я торопил
себя к огромной воде. Вётлы стояли нагие.
Господь увидел меня. И тут же забыл.

Солнце гасло. В многолетнем
                                            сыром кирпиче,
не спеша, исходило на нет дневное свеченье
последних домов. Сворачивались облаченья
предметного мира. В потерянном на ночь ключе
навсегда терялась возможность прямого прочтенья.

Я прошел вдоль заброшенных фабрик.
                                                  Я путал сюжет.
Под ногой щелкал гравий, словно затвор нагана.
Поле лежало промерзшее, словно жесть.
В дальнем углу чернел кусок океана...

Я их заметил не сразу. Когда видишь край,
к которому движешься, не разбираешь дороги.
Город под боком. Светило взойдет на востоке.
Беспечность – уже через миг потерянный рай.
Но меня тогда не волновали сроки.

В английских ботинках, на высоких ногах
я вошел в стаю птиц. И меня окружили птицы.
Гуси змеились, шуршали, они ударяли в пах.
В небе не было ни одной зарницы.
И пополам, с ними вместе,
                                          мы разделили страх.

Я вошел в эти толстые заросли.
                                          Ярость толпы
только брезжила. И не могла проснуться
в их остромордых умах. Я хотел обернуться,
но не мог, раздвигая себе подобье тропы.
Всё нахальней ища опоры для стопы.

Молчание длилось секунды. Как шорох травы,
лишенный глубин, проходящий
                                          над плоскостью смерти,
их рокот разлился кругами, слетев с тетивы
трещотки, раскрученной на магнитофонной ленте.
Невнятный, всегда недовольный, гул татарвы.

Они понимали меня. Холод вершин
мешался в их взглядах с согбенностью
                                                        хищного рабства.
Покровы их были черны и блестящи. Кольца пружин
скрипели по глоткам в предчувствьи земного коллапса.
И в доме моей невесты качнулся кувшин.

Птицы роптали. Им было на что роптать,
почуяв в душе у пришельца сквозные провалы,
пустые, ужасные бельма, пятна крахмала
на строгих сетях Зодиака. Их не залатать.
И по сравнению с этим настолько малым
становилось ничтожество тех,
                                          кто не может летать.

Скелет человека построен по розе ветров.
Он достаточно легок. Он перекошен
гравитацией. Несколько громких горошин
вылетают из дудки, прыгают меж дворов...
Наш вокабуляр не очень сложен.
Если сложен из человеческих слов.

Я сказал "идите за мной". Я больше не пел,
что мир мне навеки мил, и что свет мне бел...
Как подобает классическому герою,
я под шомполами прошел вдоль строя.
Потом посмотрел на небо и протрезвел.

Их главарь стоял в отдаленье, смотрел в океан.
Не удостоив меня и краешком глаза,
он изучал горизонт. Сволочь, высшая раса,
он был недвижен, горбат. Он ждал часа,
чтоб поднять свои черные орды
                                          над сотнями стран.
Крыло его было острым, как ятаган.

Общались мы сдержанно. Лишь подошли
к заколоченной станции
              Пенсильванской железной дороги.
Город под боком. Светило взойдет на востоке.
От причала вовремя отойдут корабли.
И птицы взлетят в назначенные им сроки.

Мы молчали и вглядывались в горизонт.
Осознав суть момента, я избегал панибратства.
Было ясно, – кому-то из нас пора убираться
восвояси. Мы жадно вдыхали озон,
перед началом боевых операций,
решая, кто из нас первым
                            всколыхнет гарнизон.

Нам казалось, у нас за спиной вырастают поля,
в шевелении гибких, живучих ростков Мезозоя,
что прорвались сквозь толщи золы.
                                          И, смыты грозою,
превратились в гусиные стаи. Теперь от нуля
было можно отсчитывать время. Горючей слезою
мы заплакали, что именно нас родила земля.

Я сказал: Теперь уводи своё войско в туман.
Господь нас увидел... Он умыл свои руки...
Он никого из нас не взял на поруки...
Мы все выполняем Его непродуманный план...

И, шарахнув меня тенями, ввысь поднялись Его слуги,
становясь всё сильней в детском испуге.

Труха их желудков светилась скелетами рыб
и яркой, промытою галькой арктических фьордов,
и звезды мешались в полете с бросками аккордов
в катящемся шуме обрушивающихся глыб,
заглушая любой человеческий всхлип.

Космос кишел. Он раскручивался, как раствор,
насыщаясь историей, втягивая в свой ствол
радиацию наших эмоций, инстинктов, ликов,
сложенье частот человечьих и птичьих волн.
И ничем не растрогавшись, ни к чему не привыкнув,
не находил возможность смягчить произвол.

Я отдал свой приказ. И потом я пошел к своим.
В этот ранний час меня нигде не ждали.
Гудзон точил ряской последний Рим.
Уходящий век выплавлял старикам медали.
Я стоял на земле. Вокруг простирались дали.
Мне дано было тело. Я не знал, что мне делать с ним.




* * *

Черным крестиком ковчег
укачал меня в тумане.
Кружит-кружит белый снег
на столе в моем стакане.
Засыпает человек,
и во сне живет в обмане.
Засыпает человек,
и становится невидим.
Мы с тобой под утро выйдем
к перекрестью теплых рек.
Мы отыщем в океане
перекрестье теплых рек.