ФРАГМЕНТ 60
Толстая сидела за столом, удерживая свою голову на ладонях. Губы ее бессловесно бубнили и становились тверже. Ребекка забилась в угол, туда же ей в ноги была задвинута сумка с шампанским. Олег сидел на табурете для цветов: нарядный, в костюме с галстуком, он рассказывал девушкам историю про своего сослуживца:
– Мы печенье на стол поставили, понимаешь-нет? Две коробки: в одной простые, ну марципан-орехи, а в другой шоколадные. Он на куриной ферме работает, – ну, говно за ними выгребает, отрезает головы. Что с них возьмешь, куры... Хы-хы-хы... А он в обе руки себе печенья насыпал и начал жрать. Сначала с левой руки съел, а потом с правой. Весь в шоколаде перепачкался. Взял ладошку, – Олег показал, как этот парень поставил перед собой свою ладонь, – и облизал. И потом обратно за компьютер. Вот тебе и американцы. Хы-хы-хы.
– Мы такого не прощаем, – неожиданно сказала Ребекка. – Такой надменности. У меня мама поет как Джоан Баэз, я ненавижу Элтона Джона. Эти люди отторгли нас от народа. Почему ваш Троцкий дрался топором? У него был плохо подвешен язык, вот почему.
Она была одета сегодня лучше всех, Майкл подарил ей платье, которое нужно медленно снимать. Ей казалось неприличным сообщать об этом. К тому же ее шампанского никто не пил; русские пришли с "Бадвайзером".
– Он хороший парень, – продолжал Олег. – Он с нами всего две недели. Ферма... Ха-ха! Она его и погубит. Ему трудно без женщины. У него короткие ноги. Он откручивает курям головы. Так всегда. Правильно я говорю? – Олег засмеялся, увидев Василия и Грабора, выходящих из комнаты.
Толстая встала из-за стола, но увидела перед собой гигантскую ладонь Василия с несколькими несложными, но глубокими линиями на ней, начала мелькать взглядом в поисках Грабора. Ни следа минувшей печали на ее лице не оставалось.
– F-117А, – отчетливо произнес Грабор. – Вчера был сбит первый самолет этой камарильи. По моим расчетам, у них осталось пятьдесят таких бомбардировщиков. Они тоже должны упасть по технической неисправности. Небо поможет нам.
– Что ты говоришь? Зачем? Там же моя бабушка. Она мне об этом пела... Грабор, пойдем покаемся. Мы знали об этом. Мы все знали об этом. Зачем? Я не хотела тебя обидеть.
ФРАГМЕНТ 61
Мужики пришли в "Винстон", попросили Рафаэла поставить канал на новости. Остальным посетителям в общем-то было до фени; к русским здесь относились с участием.
– Пьете бесплатно, за счет заведения, – Рафаэл был самым лояльным в этом кабаке барменом. – Ваши сегодня сбили наш. Самый секретный. Во цирк!
– Он, наверно, думает, что я от гордости откажусь. Ха-ха-ха. Давай, читай.
Олег развернул скомканную соответственно случаю листовку, затараторил, пропуская большие куски из текста.
– Подумайте хорошо... отбросив эмоции... парам-рарам-парарам... Оцените свои возможности и ценность Вас как военного специалиста... участвуя в акциях протеста... вы окажете больше пользы, чем как солдат. – Так.. Желателен организованный выезд в составе группы, опыт показывает, что одиночки часто попадают в неприятности, не успев доехать до места назначения... Берите с собой сухой паек минимум на трое суток, герметичные пакеты с запасными хлопчатобумажными носками и минимум с одной парой шерстяных тонких носков, запасное нижнее белье, бритвенные принадлежности и предметы личной гигиены... – Ага, вот... Обязательно возьмите крепкие папиросы отечественного производства... хоть одну бутылку водки отечественного производства... – По-моему, нас на пьянку приглашают... Хы-хы-хы...
– Читай, не отвлекайся. Где это мы такую бутылку возьмем?
– При задержании вас в третьих странах не раскрывайте ваших истинных мотивов и требуйте российского консула...
– Вот с ним-то мы давно не виделись, – согласился Грабор. – Представляю себе этот мордоворот. Давайте его и отправим в пекло. Вот с этого человека мы и начнем. Хорунжий? Как его фамилия?
– Товарищи, не переходите на личности. Все написано... Перед выездом сделайте два несгораемых медальона со следующей информацией: ФИО, Страна, личный номер МО, группа крови с резусом. Решите перед отъездом имущественные проблемы: прежде всего напишите завещание и заверьте его у нотариуса, передайте завещание родственникам – жизнь есть жизнь, и война есть война.
– У тебя есть резус-фактор? – спросил Василий. Он сидел ближе всего к телевизору за стойкой бара и наблюдал за перемещающимися стрелками на карте Косово.
– Не знаю, – ответил Грабор. – Надо к врачу сходить, дорого, наверное...
– Обязательно возьмите с собой аптечку со всем необходимым и небольшую сумму в иностранной валюте.
– А валюту где взять?
– Подожди. Тут не написано. По прибытии в Югославию обратитесь непосредственно в мобилизационный пункт или к сербским полицейским. В качестве оружия предпочтителен автомат Калашникова любой модификации. Поинтересуйтесь на пункте о возможности получения Югославского гражданства. В случае пленения агрессорами вы будете иметь официальный статус военнопленного, а не наемника, на которого этот статус не распространяется... Помните, что вы доброволец и вы представляете прежде всего не государство с сердечным инвалидом во главе, а весь российский народ.
– Я еще американского гражданства не получил, – сказал Андрей разочарованно и отхлебнул пива. – Все равно читай дальше. А что за инвалид такой? Клинтон, что ли?
– Конечно, Клинтон. Кто еще? Прам-парам-пам... В любых ситуациях ведите себя с достоинством, не проявляйте излишней эмоциональности, уважайте своих боевых товарищей и врага: он достаточно боеспособен и преследует свои цели. Ваша жизнь – ценность, помните, что вы нужны живым воином, а не мертвым героем. Будьте профессиональны, рискуйте с холодным расчетом, но не будьте трусом – трусов не любят ни свои, ни враги. В случае пленения ведите себя с достоинством... Требуйте разместить вас в лагере военнопленных с офицерским составом, согласно международных конвенций...
– Чё это в лагерь вдруг. Мы граждане США, лица неприкосновенные. Пусть в гостинице селят, пятизвездочной. Хы-хы-хы. Не так, что ли? Новый миропорядок.
– Ведите себя с человеческим достоинством... прым-пырым... не идите на торг со своей совестью – вполне возможна попытка вашей вербовки спецслужбами с обещанием вашего освобождения... Обращайтесь к Василию Лопатину, он поможет... Хы-хы... Прым-рым... На войне другая мораль – убивайте врагов, прежде чем убьют вас. Расстраиваться и переживать будете на гражданке. Поставьте себе психологическую установку, что враги – это не люди, а мишени... В боевых действиях относитесь к ним как к мишеням... Милое дело... Не мародерствуйте.... Не высовывайтесь из укрытий... Постоянно соблюдайте личную гигиену! По возможности мойтесь и стирайте одежду! Следите за состоянием своей обуви!
– Какой-то Мойдодыр писал. Ха-ха-ха.
Рафаэл снисходительно наполнил им по третьей кружке.
– Всё – ваш самолет, мое пиво. Когда еще собьете – приходите.
– Грация. Монтэ грация. Слушайте... Будьте уверены в том, что вы всё делаете правильно... Мы ща тебе морду набьем, Рафик... Первый удар по НАТО и США! Ха-ха-ха!
– Ты про резус-фактор все-таки узнай, – сказал Василий. – А то я тебя на войну не возьму. И потом ты не умеешь стирать одежду...
– Ты это из-за жены, что ли? – спросил Грабор с неожиданной серьезностью.
– Почему? – растерялся Большой Вас. – При чем здесь она? Ведь правда обидно. – Он помрачнел лицом и на минуту задумался над его словами. – Нет, не совсем так. Просто противно на них смотреть.
ФРАГМЕНТ 62
Выйдя из "Винстона", Грабор встретил старика Фрида. Тот брел, прихрамывая, от любовницы к жене, или наоборот. Он думал о своих красивых ногах. Свою жизнь он провел между двух огней, между двух женщин. Это раздвоение было ему необходимо для создания собственной трагедии и наполнения бытия собственным горем. Он признавал это и этого не стыдился.
– Дед Мороз явился в гости, оказался молодой, – приветствовал бородача Грабор. – У тебя сегодня хорошо выглядят ноги.
– Щекотал мне ночью клитор самодельной бородой, – согласился Володя. – Ревматизм, братец... А чего ты такой напыщенный?
– На войну пойдешь? Ребята организуют армию спасения Софии. Поехали в Европу, займемся делом. Ты был в Лувре?
Они решили сходить на станцию за сигаретами. На Монтгомери, возле школы, к ним подошли три обдолбанных негритянских парня. Двое лысых, гигантского размера (о противостоянии с ними не могло быть и речи). И один небольшой, крючкообразный головастик, самый отъехавший. Он был в синей бандане на голове, активничал больше прочих. Он начал с того, что пожелал продать Фриду с Грабором какой-то маленький стеклянный пузырек с ароматической жидкостью. Что под этим подразумевалось, было неясно. Для смазывания волос? Сапог? Он запросил для начала десять долларов и потек в своей речи от торгашеского лукавства до угроз, шаманских, нечленораздельных.
– Берешь или нет? – тыкал он в лицо Фрида своей загадочной бутылочкой. – Это хорошо пахнет. Вы русские? Не евреи?
– "Нет божества, кроме Аллаха, и Мухаммад – Его посланник", – ответил бородатый.
– Откуда ты знаешь? – спросил парень.
Грабор мог бы с легкостью убежать (ноги длинные, но не красивые), но оставлять Володю одного с его старческими болезнями считал неблагородным. Им приходилось стоять перед ними, отнекиваться, слушая пропаганду Черного Луиса. Один из бугаев сел на поребрик, закрыл глаза, напевая монотонную мелодию. Другой несколько раз переходил на другую сторону улицы для знакомства с черными девушками.
– Откуда у эмигранта деньги? Мы живем на пособие, – сказал Грабор. – Мы это... Мы нуждаемся в витаминах...
– Тогда дай сигарету.
Грабор разорвал целлофанку сигарет во внутреннем кармане, вытащил две штуки белого "Марлборо": во время манипуляций сигареты погнулись.
– Почему мятые?
– Меня сегодня пнули в это место, – сказал Грабор. – Головой. В метро. Брокер с Финансового Центра. Джулиани. Знаешь?
Головастик не поверил, но сигареты взял.
– Я знаю русских. Москва, Босния. Правильно?
– Правильно, – согласился Грабор. – Вам в школе?
– Я много читаю. Я читаю больше всех в этом городе.
Сидящий на асфальте подтвердил это брезгливым рычанием.
– Он царь. Африканский царь. У нас в Африке осталось царство.
– Я вернусь на престол, – подхватил мысль Бандана. – Запомни мое имя. Хасан аль-Ашари. Запомни. Хасан аль-Ашари. Повтори. – Он обернулся к Фриду, который осунулся от этой просьбы еще сильнее. – А ведь он еврей! – подытожил царевич. – Еврей. Ты знаешь, что в этой стране три процента евреев, и у них восемьдесят процентов всех денег?
Грабор удивленно вздохнул.
– Не может быть. Процентов?
– Больше. Мы просто не знаем, сколько у них денег. Дай доллар. Мой дедушка был рабом.
– Мой дедушка тоже был рабом, – сказал Грабор. – Сибирь, Сталин, знаешь? Он дедушку водил на цепи по ярмаркам.
Парень осмотрел Грабора, Фрид отошел в сторону и встал у чужого парадного.
– Он себя плохо чувствует, – объяснил Грабор.
Парень опять поднял вверх руку, рекламируя свое зловоние, но бутылёк выскользнул из его пальцев, упал и разбился.
– Ты не царь, а фэгот драный, – сказал Тайсон, поднимаясь с асфальта.
Третий повстанец нашел подвижных девушек, они хохотали вместе с ним, полуприседая. Герои прощались, обнимаясь с Грабором по очереди. Фрид сутуло наблюдал за ними со стороны. Грабор пообещал каждому из ребят по царству.
– И царицу Савскую, – улыбаясь, говорил он.
ФРАГМЕНТ 63
Художник Сасси появлялся всегда вместе с супругой, но она оставалась внизу около дерева клена. Там росло два именно таких дерева: листьев не было, они не успели ни позеленеть, ни покраснеть – лишь в октябре они приобретали такой же оттенок, как кирпичи дома напротив. Ольга стояла внизу, на асфальте, напротив кирпичного дома и ждала этого короткого срока гармонии: с зонтиком, большой книгой, в беретке, надвинутой на тугой лоб. Чтобы попасть в дом, Сасси кричал; кидать камушки не позволяли возраст и положение. Он отрывисто произносил: "Грабор, Грабор"; невнятность клички его смущала, и он кричал "эй, эй". Начинал опять: "Грабор, Грабор", "эй, эй". Когда он вошел в дом первый раз, был раздражен: он считал, что сломанный звонок входной двери не работает лишь для него одного.
– Ты на мою жену кнокаешь! Ладно, шучу.
Он приносил ширпотреб: россыпи фирменных галстуков с ценниками, серебряную фляжку для профессиональных алкоголиков, хороший итальянский плащ с теплой подкладкой, висящий у него на руке.
– Ты должен хорошо выглядеть, – говорил Сасси серьезно. – Мы люди одного профиля. У тебя есть хорошие мужские сорочки? Брюки? Я принесу. Запиши, пожалуйста, свои размеры. – Он протянул Грабору записную книжку в кожаном переплете. Увидев, как бережно Грабор берет в руки дорогую вещь, заторопился. – Книжку тоже дарю. У тебя много друзей... Мне выдерни листочек. Это мелочи для меня... Это ничто. Тряпье... Один раз надел и выбросил. К этому надо так относиться. Я ко всему так отношусь. Мне скоро семьдесят.
ФРАГМЕНТ 64
На время недельного сочувствия Югославии ссоры между Грабором и подружками-ватрушками прекратились. Ребекка считала необходимым мстить агрессорам: водки не пила, но мучилась от несправедливости. На Варик-стрит стали появляться красивые, породистые мужчины, – они громыхали стаканами, оставляли недопитые бутылки и уходили. Девушки мокро переговаривались о мировой войне, думали переехать в деревню.
Своим появлением обрадовал Поп: из тюрьмы он вернулся жизнеутверждающим, умудренным. Он схватил чужой фотоаппарат и начал щелкать им в пулеметном порядке.
– Лиза, растяните улыбку. Сделайте позу.
– Алекс, – сказала Бека. Она не успевала менять положение, хотя была отснята снизу доверху. – Алекс, вы – художник. Все это знают. Сделайте мне массаж.
– Отвинтите себе голову и расслабьтесь. Не делайте плечами. Я отведу вас к доктору, и вы получите удовольствие. Внутреннее и внешнее удовольствие. – Батюшка разминал ей плечи, цепляясь пальцами за штрипки лифчика.
Толстая бросила в него печеным яблоком.
– Алекс, ты умеешь разговаривать с женщинами по-русски? – спросил Грабор. – Я-то тебя понимаю, я сам такой же.
– Нет прощения, – повторил Поп, краснея от удовольствия. – Абсолютный заговор. Вальтасар – первая жертва, вторая жертва – я. Вчера два часа сидел с Колбасой в китайском ресторане. Подписали пакт о ненападении. Это так называется? Мне Костя говорил. А чё вы?
Он сфотографировал женщин в обнимку и считал, что его дело сделано.
– Нам не надо идти на войну, нам надо есть витамины, – заключил Поп. – Я съездил к родителям. Там плохо. Там хуже, чем в Югославии. Ты, Лиза, славянка? Я был в к Киеве и Вильнусе четыре года назад, вы меня не проведете. – Он оглядывал кухню в поисках витаминов.
– Слушай, Грабор, давай я тебе в сортире положу новую плитку, у вас все промокло. Недорого возьму.
– Ты знаешь о корове в Форт-Брэгге? Я видел вчера на улице возле "Саммит" банка. Откуда она?
– Сто лет расстрела. Я тоже видел. Рекламируют что-нибудь.
Алекс вещал и конструировал бутерброды.
– Маркс написал "Протоколы старейшин". По-другому их преподал. – Он размазывал на бутерброде лужицу майонеза. – "Истребить все народы, которые Господь бог дает тебе". Это люди с Ближнего Востока, другого климата. Хитрющие мозги. У них захватническая мысль. Они поэтому делают войны и революции. Слушаете меня? Я серьезно. Я в тюрьме думал. Документы иллюминатов найдены в тыкве Уатаккера Чамберса, там прописаны все их планы. Что теперь воевать? В угоду заговору? Читал записку императрицы Александры? Она нарисовал на стене свастику. Она думала над судьбой своих детей. Я тоже хотел нарисовать, но там было очень много негров.
– Очень стройное учение.
– Негры тоже против нас.
– Негры поют и потеют. Они торгуют зловониями.
Бартенов посмотрел на собеседников с умилением.
– Я за вами подсматривал... Вы извращенцы. Нет прощения. Зачем вы так?
– Как?
– Как дикари.
– Тебе не понравилось?
– Понравилось, – Алекс захихикал, лицо его формой стало походить на его пузо, только что было раза в полтора меньше.
– Вот. Хоть кому-то понравилось, – сказала Лиза, укоризненно взглянув на Грабора, и встала со стула в своих ярких хлопчатобумажных носках. – Ты, Батюшка, еще расскажи про оранжевые поводки.
Поп захихикал.
– Хотите что-то покажу? – Он раскрыл фотоаппарат Грабора и показал полное отсутствие пленки. – Я так всегда делаю. Мой стиль.
ФРАГМЕНТ 65
Праздничный стол размещался посередине зала, под люстрой. Две бутылки (шампанского и красного вина) стояли на уголке белой скатерти. В плетеной корзинке лежал белый и черный хлеб, славно порезанный на прямоугольнички; на большом стеклянном блюде гармоничным узором располагались половинки сваренных вкрутую яиц, и на каждой из половинок возвышалась горка красной или черной икры. Это походило на неоконченную партию игры в нарды. Сасси выполнил свое обещание.
– Я же говорил, что стол икрой намажу, – засмеялся старик, закончив помогать Лизоньке снимать пиджак. – Признайся, что ты не ожидал.
– Эдик, ну зачем ты так.
– Потому что мы друзья. Самые настоящие друзья. А друзья должны помогать друг другу. Пойдемте, я покажу вам свой дом.
– Какая красота! – всплеснула руками Лизонька. – Так уютно.
Сасси стремительным шагом прошел по периметру своей жилплощади, на мгновение приоткрывая двери в комнаты. – Спальня, еще одна спальня, кухня. Здесь можно вымыть руки. Или, как говорится, попудрить нос. – Сасси расхохотался. – Оленька, познакомься с Лизой... Ну вот. Я давно хотел тебе показать. Освещения маловато. Оленька, принеси лампу из спальни! – Старик подвел их к большой стопке картин, натянутых на подрамники, стоящей у стены. Сбросил небольшой мексиканский плед. – Все, что у меня осталось, – развел он руками. – Я это здесь, в Америке написал. Да, чуть не забыл. Может, сначала по рюмочке! Ольга, – закричал он, повернувшись в сторону закрытой двери спальни, – мы хотим по рюмочке.
Он прошел к холодильнику, вытащил из морозилки початую бутылку "Смирновки", вынул три стопки из посудного шкафа: молниеносно.
– За наших жен, – сказал Сасси, поднимая рюмку. – У нее это... женское. Со всеми женщинами бывает. Пусть побудет одна. Она хочет побыть одна... Она мне говорила. Грабор, помнишь? Здесь все, что у меня осталось. "Седьмой Ростовский переулок". Я рассказывал?
Он пригубил водки на полглоточка, протянул гостям поднос с икорными бутербродами, Грабор откусил половину, чмокнул:
– Отличное изобретение. Сам придумал?
– Сам, – серьезно ответил Сасси.
– Я слышал, что Шаляпин изобрел лимон на кусочке сыра. Ему нечем было закусывать коньяк. Если человек талантлив – он талантлив во всем. Как ты думаешь?
Сасси задумался или сделал вид, что задумался.
– Ты же знаешь, Грабор, что мы, художники, – очень неприспособленные, очень непрактичные люди. Я прожил уже почти всю жизнь, я многому научился. Я не зря предложил тебе тост за наших жен. За наших молодых жен. Правильно?
– Ах!
– Не прибедняйся. Фотография – высокое искусство. Ты прекрасно знаешь об этом. Это искусство будущего... Ты понимаешь, как мне трудно говорить об этом. Я видел, как ты снял разбитую фабрику, какая фактура, и эти кустики на верхушке... Лизонька, вы видели, как он снимает кирпич? Ему дается свет, прямо в руки.
Небольшого размера пейзаж, затерянный где-то в середине стопки картин, привлек Лизонькино внимание. Она вытащила его и отнесла в коридор, под лампу. Сасси заметил ее перемещение и через секунду был возле, комментируя свою работу. Он двигался чрезмерно быстро и внимательно. Наблюдать за Рогозиным было интересно, и интерес этот порою перерастал в ужас.
– Беру белый цвет и делаю рисунок сажей, – сказал он. – По высохшей работе накладываю один кусок с лессировкой. Лак, красный... и накладываю. И у меня начинает полыхать красный цвет. Потом ультрамарин, в основном берлинская лазурь. Накладываю, и у меня горит синий цвет. Потом зеленый горит. Я накладываю всё по этому же белому. После того как белый высыхает – пользуюсь лессировками. Это средневековье, так делал великий Кранах.
– А где это? По-моему, что-то знакомое, – сказала Лиза.
– Гранд-стрит, Униатский храм. Он вплотную примыкает к польскому, только костел выходит на другую улицу. Здесь все видно, если присмотреться. У меня есть фотографии.
Грабор подошел к ним сзади, присвистнул. Картина была яркая, вызывающая. Грабору тоже нравились такие простые и красочные вещи.
– Эдик, ты православный? – спросил он. – Ты знаешь про бомбардировки? Обидно, да?
Сасси старательно расставлял свои картины вдоль стен, здесь было много повторяющихся городских пейзажей, портретов жены, но изображения английской королевы Елизаветы преобладали над всем прочим. Скопированные с фотографий, они отличались сюжетным разнообразием. Королева на капитанском мостике парусного корабля. Королева с принцем Чарлзом на коленях. Королева в венке из лавровых листьев на голове. Королева в цинковой ванне. Королева с Королевой-близнецом среди папуа. Королева без ног и без рук. Просто королева.
– Что ты говоришь? – спросил Сасси рассеянно. – Война? – Он махнул рукой. – Это для детей. Борьба мафий. Нужно многое пережить, прежде чем всё поймешь. Она на днях открутила голову раненому фазану. На охоте. Они любят охотиться. Хороший сюжет. Я бы с удовольствием написал такое. Могу дать ссылку на газету, Ольга читает. Голубая кровь и кровь животного, каково?
Грабор рассматривал портреты Ее Величества с торопливым благоговением.
– Меня протежировал Махмуд Эсамбаев. Знаешь Махмуда Эсамбаева? Он позировал Пикассо в полный рост... Он считает, что моя графика выше Пикассо. С его мнением считаются многие. Деньги есть, – сказал он, поднимая рюмку. – Главное их забрать. Много, Грабор, очень много денег. Какую машину тебе подарить, когда все закончим? Художник должен иметь автомобиль. Ты водишь? Какую машину хочешь?
– "Ягуар", – сказала Лизонька. – Он хочет "Ягуар".
– "Ягуар", – сказал Сасси твердохлебно. – По рукам. А вы что хотите? Дом или яхту?
– Да, – сказала Лизонька. – Именно. Дом в Калифорнии и яхту на Мадагаскаре.
– Заметано, – рассмеялся художник. – Со мной не пропадешь.
– А меня тоже Элизавета зовут, – Толстая училась делать намеки.
ФРАГМЕНТ 66
Она встала из-за стола, подошла к художнику.
– Переменим тему, потанцуем. Эдуард Викторович, давайте. У вас есть оркестр Поля Мориа? Любая медленная музыка.
– Ольга, – сказал Сасси. – Ольга, я приглашаю тебя на танец.
Никто не отозвался, женщина художника уснула или была занята. Лизонька подхватила Сасси на тур медленного вальса. Грабор прыгал вокруг, издавая ритмические бубуканья. Включил MTV, – к счастью, там транслировалась подходящая музыка.
– Эдик, расскажите. Можно я буду звать вас Эдик?
– Да, меня так зовут все женщины.
– Расскажите, как вы начали рисовать. Это ужасно интересно.
Сасси успевал улыбаться, семенил ножками в лаковых туфлях по линолеуму. Ему было неловко, но он всегда ощущал себя мужчиной и кавалером.
– Это было так давно, так давно, еще в детском доме. В "Лесной" школе на Урале. Я нарисовал танк.
– Танк? Вы любите технику? Я совсем забыла: все мужчины любят технику.
Старик из последних сил держал на лице венскую улыбку; танцевал он довольно умело, – во всяком случае, лучше, чем остальные мужчины.
– Лизонька, ведь была война. Вы должны знать об этом. Мне было десять лет, и один мальчик нарисовал этюд акварелью, он нарисовал танк. – Сасси задумался перед правильным ответом. – Я украл этот "танк" и ночью, когда все спали, его разглядывал. Я запирался в туалете... Не поверите! Ха-ха-ха. Я часами его разглядывал.
– Не может быть. А сейчас так сможете нарисовать?
– Не знаю даже. Какая интересная мысль... Я бы мог написать танк с натуры, но ведь здесь нет танков. Я слышал, что кто-то завел корову на Ньюарк-авеню. Хотите корову?
– Давайте корову, это даже лучше. А меня вы можете нарисовать? Вы пишете обнаженную натуру?
Старик закашлялся и опустил глаза.
– Как вам сказать... Мы художники...
Толстая перебила его.
– Эдик, извините, я пошутила. Мы можем отложить это до лучших времен. Например, до завтра. Просто я тоже хочу стать художником и хотела бы с вами проконсультироваться.
– Действительно? Не может быть! Мы с вами поговорим на досуге.
– Рогозин-Сасси, Эдуард Викторович, – Лизонька прижималась к мужчине, изучая ответные действия его организма. – Мой дурак никогда не подарит мне такой замечательной сумки. Никогда не напишет картины. Он фотографирует блядей, примитив. Вы настоящий художник, я чувствую, я начинаю чувствовать.
– Эх... художник...художник... Трудная у нас профессия. Знаете, что мне сказал Витя Дипломат? Он сказал, что все художники были бандиты. Вы не поверите, но я согласен. Все бандиты. Все, кроме Ван Гога. Ему бы я поставил памятник в каждом городе.
– Вы такой нежный. Эдик, можно я расскажу вам свою историю?
Сасси вдруг подошел к телевизору и правильно нажал на кнопку. Потом подбежал к двери Ольги, кивнул головой в ответ тишине.
– Спасибо за танец. Давайте к столу, – сказал он.
ФРАГМЕНТ 67
– Он так и сказал мне. Они были прежде всего бандиты, они никому не хотели уступить место. Я бы на твоем месте, сказал он, если бы занимался живописью, взял бы картину, принес бы ее в Третьяковскую галерею, снял бы Репина и повесил бы свою. Понимаешь, это не убийство. Ты понимаешь меня, Грабор? Извини, мы просто потанцевали. Ха-ха-ха!
– Эдик, ты мне нравишься, – сказал Грабор. – Позови к столу свою жену.
– Заткнись. Ты еще мальчик. У Дипломата восемь трупов, они перебежали ему дорогу.
Сасси разливал водку, но тостов больше не произносил. Просто приподнимал рюмку, призывая чокнуться. Грабор с Лизонькой сидели, подавленные его импульсивностью. Сасси по-настоящему переживал произнесенное и пережитое.
– Я дарил Дипломату рисунки. Он не баба, он подарков не берет. Он дал мне кусок сахару. Говорит: я вижу, что этого мало. Я понимаю. Мы в тюрьме. Вот тебе два куска. – Сасси сказал тост. – Друзья мои, на свете нет друзей! – И добавил: – Гай Юлий Цезарь.
– За дружбу, – включился Грабор. – Хороший тост. Мы должны помогать друг другу. У нас есть что-то общее.
Толстая срыгнула.
– Выпьем за вас, – согласилась она. – Я ни разу не видела настоящих художников. Я только пытаюсь писать маслом, но это не так серьезно, как у вас.
– Она рисует гермафродитов, – кивнул Грабор. – Любопытный жанр.
Сасси заинтересовался.
– Хм. Редко какая женщина чувствует обнаженную натуру. С удовольствием бы взглянул. Вы знаете, я ведь тоже не считаю себя художником. Когда меня спрашивают: вы художник? Отвечаю: я пытаюсь быть художником. Мечтаю стать художником... Это молитва, общение с Богом... – Художник взмахнул обеими руками и опустил пальцы на краешек скатерти. – Салон "Электрон" взял мои работы на два с половиной миллиона. У меня есть вся документация. Вот что такое жизнь. Пойдем. Не шучу. Какая машина, вы сказали? "Мерседес-Бенц"? Чепуха...
ФРАГМЕНТ 68
Сасси быстрым шагом прошел в спальню, увлекая Грабора и Лизоньку вслед за собой. Он не хотел оставлять их одних в комнате.
– Прилетал Изя Грунт из Прибалтики, – сказал Рогозин. – На мой день рождения. Он знает: если что, я возьму волыну – и в Таллинн. Он хорошо, очень хорошо все понимает. Долг платежом красен... Он – по осени.
Художник подошел к раскладному дивану со старой клетчатой обивкой, поднял его лежак: в ящике оказалось несколько новых пальто, никому, видимо, не принадлежащих. Пока Рогозин рылся в ящике, Лизонька осмотрелась. Спаленка поражала своей безликостью: прикроватная тумбочка, маленький кварцевый будильник, кусок розовой стирательной резинки, женская шпилька. У дивана стоял торшер, у правой стены платяной шкаф с высовывающимся наружу рукавом мужской сорочки с блестящей запонкой.
– Оленька на день рождения подарила, – улыбнулся Сасси, увидев, что Грабор смотрит на горский кинжал размером с локоть, висящий на стене. В Америке редко встретишь такую вещь. Я люблю оружие. Нравится? Хороший подарок.
Наконец он раскопал то, что искал под одеждами. В газеты были завернуты четыре разного размера иконы: три со Спасителем в металлических окладах и одна Матерь Божья Троеручица. Грабор и раньше видел это изображение, знал, что оно связано с волшебством.
– Оригинал у Саввы, архиепископа Сербского.
– Список, – согласился Сасси. – Пятнадцатый век. Тысяч на шестьсот. Он встал посмеиваясь. – А ты боялся. Пусть они боятся. Мне Изя оставлял в залог свою дочь... Я взял. Почему не взять? Зачем мне? Видишь, как получается. Я женат, и ты женат. Зачем нам лишние хлопоты? Правильно я говорю? – подмигнул он Лизоньке, складывая диван.
– Какую дочь? – спросил Грабор беззлобно.
– Обыкновенную дочь, – пожал плечами Сасси. – Лет двенадцать-тринадцать. Изя так ее разукрасил! Подвел губы, реснички. Такую девочку еще надо поискать. Молодуха! А я думаю так. Пусть лучше вернет деньги. Понимаешь, Грабор, я поверил ему. Людям нужно верить. Он никуда не денется. Что мне, трудно волыну купить? Ольга обижается. Оленька, выйди на минуту, развлеки гостей!
Художник постучал в соседнюю комнату, открыл, не дожидаясь ответа. Оказалось, что женщина стояла у двери, но он не задел супругу. Сасси скрылся в туалетной комнате: было слышно, как он судорожно стучит защелкой, бормоча себе что-то под нос, несколько раз смывает воду.
ФРАГМЕНТ 69
Ольга села на стул, ровно, не касаясь спиною его спинки. Ее большое лицо сохраняло то ли гордыню, то ли обиду. В голубых регулярных джинсах, розовых спортивных тапочках, беленькой водолазке – она казалась чем-то, что проще простого, но тайна ее излучала недобрую энергию. И Грабор и Лизонька чувствовали эту силу и не осмеливались к ней приблизиться. Она взяла со стола кусок белого хлеба, безучастно посмотрела на остатки водки.
– К нам в студию, – проговорила она с правильной артикуляцией, – приходили Кеннеди. Две его родственницы. Наверно, жена с подругой. Нужно у Эдика спросить. Мы их ждали три часа. Представляете?
Лизонька кивнула, в ее глазах проснулся охотничий интерес, Грабор вздрогнул и потрогал ее за колено.
– Настоящие Кеннеди?
– Они заблевали нам всю студию, – сказала Ольга и выдержала паузу. – У нас была студия в Сохо. Не понимаю, как так можно себя вести. Мы ждали их три часа, а может, и больше. Четыре часа. Вот так. Четыре часа. Эдик так готовился к этой встрече. – Она разломила хлеб пополам и опустила половинку себе в рот.
– Может быть, болезнь? – заметил Грабор вежливо.
Ольга пожала плечами, продолжая жевать хлеб.
– Не думаю, – сказала она со значением. – Они все такие. Эдик столько отдает людям, а они только им пользуются. Пользуются и идут дальше.
– А где эта девочка? – встряла Лиза. – Уехала?
Сасси вышел из туалета.
– Как дела? Познакомились?
Ольга встала со своего места, направляясь обратно в спальню. Она шла с уверенностью человека, выполнившего свой долг.
– Я рассказывала, как к тебе приходила Жаклин.
– А-а-а, это, – Сасси сделал недовольную гримасу. – Это не Жаклин, это его сестра. Что-то в этом роде. Ты представляешь себе, Грабор, а? Ждали их три часа, на стол накрыли, все чин-чин. Они наркоманы. Все при них: шофер, телохранители. Начали блевать прямо на пороге. Я сразу понял: Кеннеди – самый порочный клан в Америке. Пьяницы, бабники, коррупционеры. Их поэтому наказал Бог.
– Молодые? – спросил Грабор.
– Куда там, – протянул Сасси. – Очень старые. От пьянства... Но я нашел себе спонсора. Это так теперь называется? Джо. Итальянец. У него пробит лоб, вот здесь над правой бровью. Не знаю, как это получилось, но когда разговаривает, у него кожа в этом месте пульсирует. Пам-пам-пам. Прямо так и пульсирует. Он настоящий мафиози, ты не подумай. Да! Вспомнил! – художник щелкнул пальцами в воздухе. – Он мне подарил деликатес. Настоящее человеческое мясо, хотите попробовать?
Толстая демонстративно отошла к окну, прикрыв рот ладонью.
– Солонина. Ему привезли из Бразилии. Это индейцы делают специально. Подпольный бизнес. Им нужно зачем-то. Такая религия. Это мясо туземцев. Сколько они нас ели – теперь давайте их поедим. Ха-ха-ха.
Он вынул из кухонного пенала целлофановый пакет с сушеными мясными ломтиками, по форме напоминающими стручки пережаренного бекона. Плотный, отпечатанный красными литерами текст давал инструкции к приготовлению, но был написан на португальском языке.
– Откроем шампанское. Давайте откроем шампанское.
Лизонька повернулась, в глазах ее горело торжественное сияние.
– Давайте для начала положим шампанское в холодильник!
ФРАГМЕНТ 70
Позвонила Берта. Голос довольный, умиротворенный. Грабор знал, что у нее есть хороший рыжий любовник, но не боялся потерять ее расположения.
– Эти шкуры тебя вычислят. Я вижу. Я сама была такою триста лет тому назад. Ха-ха-ха. Гони их в шею. Я знаю остров в Карибском море, военная база, ни души. И пляжи, пляжи... Мой уехал. Полетели... Меня пропустят.
– Пожалей их. Они слабые существа.
– Что? Я сейчас брошу трубку.
Грабор знал, что фальшивит, но пытался соблюдать ритуалы. Он вспомнил историю, которую Берта рассказывала ему когда-то, в первые дни знакомства.
– Про Уругвай. Все начнется сначала.
– Наконец-то, – ей не нравились проявления чувств.
– Я могу рассказать сам, – сказал Грабор. – Я еще не совсем пропил свою память. Слушай. Это вот так. Налить, что ли? С этого начинаются взаимоотношения.
– Взаимо-что?
– Взаимо-всё. Вспомни мозгом, как ты была девочкой. Все было так. Командир подлодки узнает о капитуляции Германии. Они на юге Атлантики. Они фашисты. Как человек чести, он выстраивает экипаж, предлагает сложить оружие. Они всплывают и подходят к какой-то зачуханной гавани в Уругвае.
– Это почти так, почти так, – оборвала его Берта. – Грабор, ты не любишь своих девок, у тебя что-то чешется, да? Это история моей жизни. Ты меня не запутаешь.
– Там туман, тропики, край света. Гулкое такое утро, часов пять утра. А моряки решительные, трагические. "Я никогда не пила, сейчас выпью" – скажи так. Скажи "привяжи меня за руки". Скажи "это лучшие мгновения моей жизни". Дело нации проиграно, на глазах слезы, стоят-играют скулами, застегивают мундиры – все по первому сроку. Ты знаешь, как это по первому сроку? По-русски так, как по-немецки? Потом построение на верхней палубе, торжественный спуск флага. У вас тоже красный флаг?
– Нет.
– Плевать. Они входят в гавань, торжественно входят в гавань, а там одни рыбацкие лодочки. Народу ни хрена нет: стоят, икают, вздрагивают. Тыбы-дым, тыбы-дым. Деревня вымершая, спящая. Непонятно, чего ждать. Все равно ждут. И вот немцы швартуются и тоже ждут, когда их возьмут в плен. Серьезные до тошноты. Стоят, смотрят вдаль. Мяучат чайки, пыль летает, непрочитанные газеты. Они долго ждут. Хоть начальника гарнизона, хоть самого завалящего офицера. А там на всю страну несколько пьяных полицейских.
– Не упрощай, это серьезная история.
– Я плачу. Они стоят час, два. К пристани стекается народ, мулаты, индейцы, китайцы. Смеются, тычут пальцами. Зоопарк, Берта, сплошной зоопарк. И туман, и запах прелого леса. И уже открываются пивные. И потрескивает танго на патефонах. И, в общем, дело ясное. Гитлер мертв. И убил его Эйзенхауэр, что поделаешь? И Вайсберг объявляет окончание войны, полную расслабуху. Слово офицера.
– Его звали Вайсбурд. Что ты несешь?
– Я признаюсь в любви, – сказал Грабор и высморкался. – Матросы выходят в город. Расстегивают воротнички, засучивают рукава, бросают шмайсеры в воду, кто-то так и гуляет. Вайс не снимает кортика до расстрела. А остальные разбредаются, кто группами, кто в одиночку, идут знакомиться с населением. И оборванные ребятишки бегут по улицам и кричат: "Немцы идут! немцы идут! они идут жениться!" А немцы идут и виновато улыбаются. Ну и всё.
– И я потом родилась, – добавила Берта снисходительно. – Ха-ха-ха. Приезжай в гости, Грабор.
