ТАРАНТАС
(Из XIX века)
Один писатель, умирая,
других писателей позвал.
Рукой дрожащей помавая,
свой труд последний им читал.
Жена варила слабый кофе,
вливался в ноздри аромат.
Роман клеймил дела эпохи,
но слог был скуп и вяловат.
Друзья почтительно скучали,
друзья курили у окна
и ничего не замечали...
А за окном была весна.
Друзья безжалостно хвалили
достоинства отдельных фраз.
Блестели лужи. Тучки плыли.
Въезжал в ворота тарантас.
ВОЕНСПЕЦ
(опыт историко-биографического очерка)
З а в я з к а
Ты отвыкаешь от земных засад. Труба уже весомей, чем гитара. Товарняки искать вишневый сад ползут сквозь сердце, громыхая тарой. Да, дядя, есть насущный полигон, томящийся, как бабочка в аорте, когда не сбить дыханием знамён шпионский шар на летнем горизонте.
Всю ночь идут на приступ комары. Хозяин, ты не ангел, ты другая! Ты не игрок, ты правила игры: ты вспять поёшь, гортань перегибая...
Р а з в и т и е д е й с т в и я
Искушенный трутень, презревший мед, что ты сделал с гневом грядущих дней? Сапожищах в скорых тонул урод и свинцовый ветер сдавал в музей. Ты явился рано, спустив пары. Коридором вёдра звенели так, как звенели петровские топоры. Прорастал флаг...
Это позже ты понял, сменив костюм, где рыдал отец, где плавился воск. А покуда видел забит костел: голубиный дух и ребячий лоск. Получай же, сволочь, родной концерт! Бурлаки на волке и Челубей! И полночный выстрел. Не то конверт перед строем знавших себя людей.
Но, когда проехали броневик, обозначивший добровольный стан, ты, кусая локти, сжег черновик, погрузившись в своеобразный стон.
Вспомним. Сено пахло, но пахнет сталь, а Мария думала о другом. Ордена, как стопы, считать не стал ни один из тех, кто покинул дом. Вечерами ломался быт. Заводной печенег так терзался, что вместо век возникало озеро, серп цветной и в рубашке чистой твой человек...
...Он бежал по вспаханной борозде, не оглядываясь назад. В его маленькой бороде ты оставил шашку свою и взгляд. Ты хотел быть первым, но, как умел, перепутал сень и место значка, опрокинул рюмку, осадок, мел, словно Маши яблочные бока. И, по праву брата, лохматый пес, раскачавшись голосом в полный рост, повернул в Россию невольный шаг и мигнул, как радуга между шпаг...
Чтоб ноябрьским утром к нему домой постучался сонный городовой.
К у л ь м и н а ц и я и р а з в я з к а
Той ночью мы гостили на Земле. Шел ливень, как патруль идет во мгле. Не грач мерцал на гипсовом лице дремал герой-любовник на крыльце. Козел парил над городом во сне, и горький шевелился на стене.
Вот встал он, опрокидывая дом, и, сделав ход, уселся за столом под лампою, условный и сквозной, с тяжелою, как лира, головой.
Последний камень в русский огород последний друг с душой наоборот великим жестом руку протянул:
Вы слышите? Вы слышите ли гул? Маэстро, Мавзолей и Метрострой!
Но скрипнула сансара за спиной. Смешалось всё короткая рука, Марии королевские бока, фамильный френч остросюжетных дней, хозяин, стол, Москва своих огней, газеты, деньги, елка, хоровод...
Гроза и гром! Времен водоворот!
Но ветер стал, как ветер, затихать. Но вещи стали молча исчезать. Но кончилось. Мы были в пустоте.
СТАНКИ СТРАНЫ ЗВУЧАЛИ В ТЕМНОТЕ.
Э п и л о г
Зачем перелетное племя попутное бремя душа, золою проснулось на время, но падает вроде ножа? Над жизни седою равниной, как некогда этот сказал, летит, пролетая, и видит черемуху, табор, вокзал...
Греши замирать не в обнимку под праздничным вряд ли столом, усердьем сродни фотоснимку, где мы отдохнули вдвоем, где, кровью набухнув венозной, две розы в подарок цветут. Бесстрастен сей подвиг нервозный, да чем оправдаешься тут за птицеподобное слово, что духом окрепнет в борьбе и станет как плоть? Но иного я не пожелаю тебе.
Так сложим казенные крылья в знак участи крикнуть прощай. Не солью земною, а пылью подземный получится рай. Хоть кончится скоро, но кроме на пишущем это станке и нет ничего против крови. И ласковой розы в руке. |