Книга стихотворений. СПб.: Пушкинский фонд, 2001. Серия "Автограф". ISBN 5-89803-072-7 64 с.

Мерцающим устам

Поэзия мертва. Она стоит
как статуя, объятая собою

Какую тьму по зеркалу глядит
Кого сквозь сон пугает головою

Но до сих пор мерцающим устам
почти дыша, как юноша, внимаю
и стариком синею по ночам
когда пылинки с мрамора – сдуваю




Всё всё, что было выпрошено нами

Всё всё, что было выпрошено нами,
    что вынуто на холода январь,
из тела мягкого, по имени любого, –
    не поддается ни чернилам, ни губам

Полуегипетская ночь языковая
    чуть освященная, прекрасная-везде
для нас кончается, почти напоминая,
    что люди с яблоком и книги на воде

Зачем же нам тогда йцукен и фыва:
    держись, мой друг, одежды и хлебов
ведь прошумел Орфей неторопливо
    к заупокойной младости готов

И вот Автобус часто-настоящий
    несет, как царь, пустыней городской
тепло одной красавицы, не спящей
    от слова Господи и слова далеко

Но в волосах ее тысячеруких
    на темной, как Мария, глубине
мы стали блеск руин и мертвых плясок звуки
    чтоб за спасение благодарили не




Пой мне в песню

Пой мне в песню, как синица
          прилетает к мертвым в дом
пой, как падает ресница
пой, как зеркало кружится
          пой, как есть, о том, о сем

О наклонном белом мире
          где стекло в словах растет
где Платон распят на лире
и не слышит, что в квартире
          шелестит вселенский лед

где любовь гремит ключами
          на КВАДРАТАХ городских
и, в обнимку со свечами
ждут суда ее ночами –
          сотни бедных и пустых




Летает бабочка

Твой ангел печален –
но Бог неслучаен

Летает бабочка
          и мотылек кружится
Поется девочка
          и мальчик говорится
За книжным шелестом
          с холмами и свечами –
чем они заняты?
          Наверное, ночами
Вот зиму прожили
          и скоро будет лето
и что-то страшное
          как борщ или котлета
как полубабочка
          над свечкою шипящей
как посох пастыря –
          тяжелый, настоящий

Ходите Господу
          нестройными рядами
Хватайте девочек
          и мальчиков руками
Не пейте вечности
          из козьего копытца
Не спите с бронзою
          которая вам снится

А эта дудочка –
          ни добрая, ни злая
Отполирована
          гортань ее сухая
Она лишь кажется
          на ближний свет похожей
но мыслит – воздухом
          и лицемерит – кожей

Спасибо клавишам
          как пальцами стучащим
Спасибо дурочкам
          горящим, предстоящим
Спасибо мертвому!
          для ангелов знакомых
стоит день-золота
          лишь в царстве насекомых




За кем устроен вдруг

"За кем устроен вдруг весь куст языкокрылый.
          под черной насыпью не черным никаким
Зачем перрон – лицом, анфас его унылый
          и мы, стоящие как звери, перед ним

Убудем, Боже наш – скажи куда – отсюда
          хоть на другой разъезд, не важно, хоть туда
где намерцает мышь и назвенит простуда
          псалом 136, несчастный, как вода!"




Маленький мальчик

Маленький мальчик лицом на восток
прошелестел: "Одинок-одинок"

I

Камень очнулся и больно взлетел
над головой у тебя засвистел

Едешь ли в храм, не спешишь ли домой –
камень свистит над твоей головой

II

Служба светлеет, а камень свистит
тело тебя, как бы лежа, стоит:
хор наступает, оно умирает
камень светлеет, светилен СВИСТИТ –




Душа защелкала

Душа защелкала, что тело надоело,
  а слово голое ей кожу отдает
и раскрывается: "Я старило и пело
  внутри смоковницы, у Галилейских вод

Собою слышало как Симона позвали
  на рыбопроповедь, похожую на дым
которым засветло поднялись и дышали
  мы в бедном воздухе субботы, золотым...

Психейка-перышко, Мария-молодая,
  давай обнимемся на правом берегу,
где в прятки трапезы с Отцом когда играя,
  пролились лицами сказать свое ку-ку

Пока в Израиле земное солнце машет
  и кровли Города в крови его блестят,
произнесет меня едва один из наших –
  переоденемся, друг другом шелестя!"




Уж мы слегка не голубки

Уж мы слегка не голубки!
    и я почти забыл
и ля-ля-ля, и лед строки
    и то, где я побыл

Стада детей играют там –
    они всегда-вода
но тишину твою к стадам
    я не впишу туда

Пускай здесь только тень реки
    среди груди твоей
зато – прозрачней лед строки
    и ля-ля-ля страшней




Повтори, если хочешь:

Повтори, если хочешь: как сумерки женской руки
как ходьба в подъязычном раю, нас болеют и мучат
преантичные овцы, предлинные виды реки
пребагровый склон, пресизая туча

Что река говорит, повторяя себя, как река –
то идет под рекой человек, повторяющий реку
и ему лучше книги темнит небольшая рука
и словесные овцы живут по нему (человеку)




Он не сказал, что это Валентин

Вручи мне, птица, зрения росток
Подай мне, рыба, голоса глоток

Он не сказал, что это Валентин
          когда рука еврейкою лежала
и сквозь нее я видел как дрожала
          стеклянная река среди маслин
Ходили тени хлеба и вина
          а он смотрел несветлыми глазами
как зыбкая, прозрачная жена
          казалась человеком – рядом с нами
Блажен, кто перед тем как воскресить
          перекрестил чуть теплую камену
которая готовая на смену
          прийти душе и тело шевелить
Красив, кто каждым словом зачерпнул
          из Иордана ночи и молчанья
кто сам в себе, как в дереве, уснул
          чтоб слышать плеск, и свист, и щебетанье
Он помнит птиц, не сеет и не жнет
          он знает рыб, и трудной речи просит
и ласточка ему чебрец несет
          и окунь – полглотка воды приносит




Какие торжества в сомнительной отчизне

Какие торжества в сомнительной отчизне
Овидий запрещен, а чем наполнить день
Переверни тетрадь, читатель мой, присвистни –
на стол перелетит ее двойная тень
Тогда отметишь ты шум ветра, клекот орлий
земная пелена сорвется с глаз твоих
прилежней станет слух! слова проснутся в горле!
ты к небу воспаришь на крыльях сих двоих
и различишь внизу подвижную картинку:
уж вечер; уж народ сгоняет пастушок
уж Август миновал – поднялись, как пружинки
над крышами дымы; уже валит снежок
В столице дорогой – и то зима настала
благополучно пал последний легион
и варварский вандал с душою из металла
себе устроил хлев средь бюстов и колонн
Зачем ему стихи? нехитрая забава –
любое из имен на лезвии ножа
вращай туда-сюда... А бережная слава
сама найдет того, кому она нужна
Ловец латинских пчел, пытавшихся укрыться
в развеянный чертог, не бойся преуспеть
на поприще своем, чтоб с участью смириться –
нет участи светлей, чем в Риме умереть
Но весь ты не умрешь! проверено другими:
заштопает судьбу, как честная игла
любое из имен, произнесенных в Риме...

Я отложил тетрадь и встал из-за стола