ЧАСТЬ IV

* * *

Вплывает битловатая гитара, а мы дымим и видим Коктебель, приобретя в гостинице товары: буддийский чай и христианский хмель. Психеи не найти в приморском парке на празднике светящихся вещей, где любят шелестящие подарки, заплаканных, как братья, тополей. С античной юности жестоко обездолен, там каждый руку жжёт, как тонкую свечу.           А я... Я сам – Андрей, болтлив и недоволен: я денег долларов и девушку хочу. Но кружатся стрекозы слюдяные, горчит переведённая вода, и на бумаги наши дорогие роняет крылья красная слюда. Христос, как человек китайской прозы, осенний свет рассеивает тут... Читай, Господь. Буддийские стрекозы на крыльях кровь Твою – не унесут.

НОВАЯ ЭЛЛАДА
(Чёрная тетрадь)

Евгении Тетрадка, непонятная внутри, живёт с красивым шелестом на свете, где я затем, быть может, не умри, что сочинил стишки – хотя бы эти!

Пролог

В раю, над деревянными холмами –
ты шла вперёд бесшумными глазами

(а я не отвечал тебе на это
но с каждой буквой что-то убывает:
и завтра мне уже не хватит света
как темноты сегодня не хватает)

Глава 1.

"В тепле одежды движется подруга
потрогать книги мягкою рукой ..." –

Так я пишу, окутан бородой
лишённый почвы, колоса и плуга

О жёлтой старости, о неприятной смерти
о городах, лежащих далеко
о воздухе, наполненном дарами –
не до утра не будем не молчать

Быть может: мы стекло, июньское на ощупь
быть может – мы торопимся в себя
когда пролит петролеум заката
когда глаза не смотрят из лица

А есть свеча
и бабочка, и птица
и сложно, как машина, человек
живёт в ночи

Но это только снится
тому, кто спит, не закрывая век

Глава 2.

Война Европе! Нынче не до сердца:
скрестить пытаюсь Розу (א) и Змею (ω)
и чувствую себя неторопливо –
Киреевским!

Но вот (смотри) шипы
покрыли тело скользкое
Бутон перерастает в голову гадюки
И я уже Леонтьев:
подчинён приказам пепла
а война – гуляет...

Но что за шум? Куда случилось с миром?
Пять – дважды два и существуют немцы?
Не знаю. Но мой опыт удаётся
Берлин в аду!

И я вернусь домой
к тебе, о, ангел мой
как рядовой

Глава 3.

Бывает бывшая в разлуке велика
мечтая сердце высказать оттуда
но встретит дерево, которое каштан
и перекрестится – как будто, что за чудо!

Таврида зиждется на призраках блядей
на их задов блистающей границе
пока некормленый подругой грамотей
грызёт тетрадь, которая нам снится

О, механически звучащий человек
ты отделён от Бога запятою
где между буквами
разболтанный язык
шеве́лится, как море дорогое!

Там ходит спящая, как четверо детей
(в тепле красавицы подвижно платье плоти)
и полночь зыбится, и девушке моей
приятен стих в немецком переводе

А УТРОМ: человек у берега забыт!..
Хотел поговорить, но понял – из Тавриды
не стоит ждать сестёр с губами нереид
с ногами длинными, как проплывают рыбы

Глава 4.

Ещё я видел самовоплощенье –
прекрасный друг
прекрасно удивился:
плавник из позвоночника приснился
и ноги получили измененье
Где пятница, где что-нибудь среда –
там синяя-солёная вода!

Уже я думаю, что бывший одноклассник
блуждает, как звезда, по Океану
в слова приносит Божьего тумана
и рыбное – поёт...

Глава 5.

Как подсказал неблизкий Василиск: «                                                                     ».

Глава 6.

Ковчег Провайдера уносит на восток
прозрачно чёрные страницы
Ему без разницы:
"стишок" или "стежок"
иль "делать-нечего" девица

Я помню лучшую, которая плыла
в прибрежном воздухе овальном
Я знаю ангелов, кативших зеркала
на свет в лице её прощальном

Чтоб тьма семантики спустилась на меня
я сделал родине рукою
но Муза русская, как некая Змея
скользит всем холодом за мною

Державин с Пушкиным гуляют по холмам
горят крылатыми ногами
открыткой бабочки показывают нам
вино и воду между нами

Зачем же, умная, водою, нет – вином
ты проливалась и мерцала?
Звеня цикадами, на пастбище морском
за что мне горло развязала?

Спасибо, тёплая, за праздник дорогой
где Аполлон ещё играет
на лире фирменной
и дни мои считает
и смерть, как девушка, привстала надо мной!

Глава 7.

Но удивлён я Музою моей...

Под тишину вечернего заката
вот ангел, шелестящий за столом
вот борода и я (сидим напротив)
Мы говорим о кто куда уехал
о пальцах на окраине руки
в которых есть недлинные бокалы
наполненные видимым вином
какого-то снотворного портвейна
чтобы занять у времени на час
то темнотой блеснувшую Европу
то Иордана жёлтые брега...

Да здравствует, что девушка жива
что август называется "хороший"
что слабый воск прозрачного лица
и шёлковая ласточка при встрече!

В словах стиха проводим наши дни
похожие на бывшие картины
где ангел шелестит, как кипарис

точней – как Божья мысль о кипарисе

Глава 8.

Ты веришь в Бога? Он меня живёт
минуя тело спящими ночами
а в комнате – московский снег идёт
и девушка проходит между нами

Зачем же зря, вверху и впереди
скользит другая – в платье и в груди
и машет мне рукою бессловесной
на перелёте улицы небесной?

А вот и третья – в речи слюдяной
в хитиновой, жужжащей, насекомой
воздушной, газовой, прозрачной, незнакомой –
живая девушка уходит за спиной!

Глава 9.

Кто ходит в Рим, кто в Азию живёт
кто Мандельштам за то, что понимает
про дерево, по имени Растёт
и про любовь, по прозвищу – Бывает

Кто проще днём, кто ночью знаменит
кто хочет Крым, трёх девушек, собаку –
над ними Бог, как бабочка, сидит
и светит свет на эту вот бумагу

Родной язык, невидимый на вид
тогда горит
– чем дольше, тем быстрее –
и сам себе, как старший, говорит
о царской тишине-гиперборее

Там книга, стихотворная внутри
лежит с бесшумным шелестом на троне
и весь язык, покуда не умри
хранит меня в её огромной кроне

Сгорит библиотечный листопад!
затянется помётом пепелище!
а деревянный ангел наугад
чем лучший ученик напишет чище

Смешав чернила, мёд и молоко
расправив кипарисовые крылья
он будет петь легко и далеко
от вечера античных облаков
до утра золотой славянской пыли

Глава 10.

Осеннего что воздух серебра
где кто-нибудь – сама себе сестра
где смотрим сон, как зеркало стекла
пока луна, как зеркало, кругла

(как будто нам сказали иногда
что снилась иноземная вода
и наша речь, не знавшая родства
с тяжёлых губ слетела, как листва)

...музейный холодок недозимы
возьмёт тепло, которое не мы...

Глава 11.

Мы цедим бренное, разбавленное пиво
и щуримся – сквозь медный дым...
Нужна нам старость, чтобы спать счастливо!
отдайте старость молодым!

А голова болит, не умолкая
от тонких книг, от сахарной луны
где мы пробились, Tristia читая
на родине, закрытой до весны

Ни сердцем пасть перед весёлой рощей
ни перед храмом, тёплым, как стекло...

Но виден отблеск девушки
поющей
летейское речное ремесло:

"Мои глаза и губы тяжелеют
как пляски детские в стареющей стране
Стихов любви я помнить не умею
когда скольжу при звёздах и луне
А МОЖЕТ, ТАК –
искусства и науки
как призраки, не весят ничего
пока мои мерцающие руки
плывут у изголовья твоего..."

Глава 12.

Сними два слова медленно –
я их скажу
и с длинным прилежаньем ювелира
придам словам размытую античность

Я в Библии-воды поймаю рыбу

Но в Библии-воды поймаю рыбу:
глаза ей выну, два волнистых слова
вложу в глазницы –
пусть плывёт и смотрит
словами зыбкими
на твёрдый род людской!!

Глава 13.

В садах словесности, в единственных садах
легко от вечера и весело от света –
там стала азбука землёю на губах
на кольцах Греции, на стороне монеты

Я спал под книгами, а думал, что не я
и было совестно, что лестница не снится
что осень-ласточка и звёздочка-синица
видны, как ветер в Книге Бытия

НЕ КНИГИ СНИЛИСЬ МНЕ: а вроде корабли
с бумажным шелестом в Элладу возвращались
и строчки чёрные классической земли
в советском горле загорались

Я помню девушку, не помню, кем звала
(не отражением каким-то знаменитым)
когда за скобками пустели зеркала
и строчки прыгали во рту моём открытом
как свечки чёрные...

Цени сей праздный труд
поэт мерцающий! –
твоё родное имя в Москве потрогают! –
стихи чуть-чуть прочтут! –
а строчки скомкают и сделают чужими!

Но где чужое здесь, послушай и скажи
где всё хорошее, что кровь твою торопит?
ужель кириллица, как кошка, убежит
из рук неласковой Европы?

Куда проснёшься ты: куда ещё нельзя?
Душа сомнамбула под телом остывает
а тело – с лестницы                                    
                    срывается
                                                        скользя
боится Библии                                    
              и строчки
                                                    задувает

Глава 14.

Темнея, бородатый человек
допустим, что любовь переживая
имеет, как награду, в голове
античный свет (израильского) рая

За то, что развалили Вавилон
вдыхая дым неродины, о, надо
все плавники и жабры листопада
переносить в одну из аронзон!

А вспомнил –
на трёхкомнатном паркете
играли в Бога старенькие дети
с глазами конопляных дурачков
смотревшими под чёлок и очков

И закричал лысеющий красавец
что РАЗВЕ ЭТО – новая Эллада!
в которой ни хитон носить награда
ни целовать любимый каждый палец!

ни лакомиться варварской строкой
как будто рот – Державин молодой!

Глава 15.

Приснится бородатая кифара
что мы глупы и смотрим Коктебель
где речь ложится в ночь
как в детскую постель
и бродят золотистые отары

У самых губ шевелится волна
теплеет тишина береговая
и если есть подводная страна –
давай не жить, такой страны не зная

Давай грустить на маковый закат
и дыма христианские отрепья
пока в неторопливый листопад
струятся водянистые деревья

Оттуда не вернёт моя строка
здоровье, деньги, девушку и счастье

Но дрогнет деревянная рука...

и с хрустом –
загорится –
на запястье!

Глава 16.

В твоих устах перерастая сад
я лягу в нём, антично бородат

чтоб спать в Крыму
и видеть сон плохой
где все смеются над моей рукой

но кто во сне витийствовать горазд –
тот никуда Элладу не отдаст!

Глава 17.

Недосыпать, как недопонимать –
в траве квартир, на плёнке, на бумаге –
что́ девушка? красивая сестра!?..

Перекрещусь: никто меня не любит
Целую в пальцы тёплые себя
и узнаю, что почерневшим камнем
стал Вавилон... Двуглазое лицо
полунесу на улице вечерней
задумавшись моею головой
над строчкой слов, зеркальной на разлом
(для большего дыхания не хватит)

Пустой трамвай беззвучно прозвенел
бесшумная машина проскользила
среди страниц, где матово блестят
чешуйки смысла: девушка из фильма
не вечера свидетельница – речи
не боли – Бога...

Это не кино:
в окно иконы медленно смотреть
и повторять: "Я скоро заболею –
над городской, прекрасною подругой
Геннисаретским берегом зажгусь..."

Эпилог

Печальный зверь над видимой водою
прикрой глаза, обманутый ребёнок

– бежит зверёк, подобно зверобою
сквозь красный цвет хрящей и перепонок –

Ему во сне тепло и одиноко
но оставаясь там до сильной жажды
он видит Иордан и Ориноко
и чёрный цвет
(и чёрный цвет)
надежды

ТАК СКАЗАТЬ, НИЧЕГО НЕ СКАЗАТЬ

Твёрдый ветер в ветвях деревянных, говоря: "Тишина! тишина!" Так сказать, ничего не сказать; всякой буквой листок исчеркать – кто за осень, которую летом? кто за слово (оно почему)? кто за дерево, дождик и тьму? мы за них побываем поэтом. Он стакан и язык растолок, чем нашёл от себя порошок; оказавшись в крови у гурмана, порошок произвёл тошноту – жуткий гнозис прихлынул ко рту, и взяла объяснилась камена: "Со вселенскою скорбью в паху ты гоняешь перо на меху, верный топике огнеупорной. Перестать не умея никак, нос и локоть, штаны и пиджак ты заляпаешь музыкой чёрной. Всё мрачнеет тебе, подлецу... Ты ли тенью скользить по лицу, я ли может за кем воздержаться, враг землистый, братан вороной, ты бессмертен, но ты – неживой, и будить мне не хочется братца". Как сказать ни о чём: не сказать. Что ж, камена, давай пропадать! Ничего нам друг другу не надо, только дерево, дождик и тьму, только слово – и то никому ни за что – обещаю – награда.