По шкале Бофорта: [Эссе.] Urbi: Литературный альманах. Выпуск десятый. СПб.: Атос, 1997. ISBN 5-7183-0134-4 С.111-114.

БЕГ ПОВЕРХ БАРЬЕРОВ         К сожалению, название радиожурнала - "Поверх барьеров" - придумал не я. К сожалению, потому что мне оно нравится, как все пастернаковские названия и заголовки. Про себя я называю по-пастернаковски почти все свои радиожурналы: Воздушные пути... На ранних поездах... Темы и вариации... Когда разгуляется... Поэзия и радио живут в одной стихии - воздушной. В радиоремесле меня больше всего волнуют звуки, их чередование. Эти звуки могут быть и словами, но необязательно: радиоязык шире, богаче, полнозвучней любого языка. Драма, драматизм рождаются на радио, когда звуки сталкиваются, дают друг другу пощечины, трутся носами. Лично мне неинтересно описывать культуру. А вот создавать, склеивать, выдувать культуру - работа захватывающая. Мне хочется, чтобы наше радио было чуткой мембраной, а не учителем жизни, чтобы оно решало задачи скромные, но трудные: профессиональные, акустические, жанровые. Кажется, "Свободе" перепало еще несколько лебединых лет. Вот бы спеть красиво... ТАНЕЦ ПРИБЛИЖЕНИЯ         По долгу службы мне пришлось резать бритвочкой А.М.Пятигорского более ста раз. Было бы преувеличением сказать, что он мужественно терпел эти мучительные - для меня - процедуры. Нет, он о них попросту не подозревал. Я же, положа беспощадную руку на сердце, испытывал не только муку, но и наслаждение. Магнитофонная лента, пропитанная его голосом, струилась у меня между ног, а я про себя приговаривал: "Вот тебе, вот тебе, философ фуев! Будешь знать, как завираться!" С обрезками длиной в три-четыре пальца была только морока и никакого кайфа: если бы я склеил все эти обрезки, то пятигорского мэканья и беканья хватило бы на гурт баранов. Но подлинную ярость я испытывал, отсекая бессмысленное для радиобеседы амикошонство, вроде "Видишь ли, милый Игочка...". И как ему в голову пришло это идиотское, я бы даже сказал, педерастическое "Игочка"?! Правда, за "Игочкой" следовали умозаключения, от которых веяло освежающим ледяным ветерком. "...Мы сейчас говорим с тобой на языке, который станет мертвым..."         В лондонском выпуске "Поверх барьеров" (радио "Свобода") он придумал и вел рубрику "Нерусская идея". Думаю, что под "нерусской" он имел в виду интеллектуально бесстрашную философию, еще проще: философию. Но об этом пусть судят философы. Я же могу говорить о радиотеатре Александра Пятигорского, поскольку мне довелось быть его радиоредактором и радиорежиссером. Его манеру философствования у микрофона можно было бы назвать "танцем приближения". Шаркая, вихляя, если можно так сказать, чарльстоня, он приближается к сути, ну, одно коленце, другое, двойной тулуп, еще выше, еще чуток, сейчас, сейчас он выпляшет, выголосит такое, что ни йогам, ни брахманам не снилось!.. А он все не выплясывает. Хочешь недоумевай, хочешь раздражайся, хочешь понимай, что истина - это не залапанное танго, а кадриль, полечка, движение, приближение.         У этого пятигорского танца, мне кажется, до неприличия вульгарное физиологическое объяснение: наш философ от рождения косоглаз. Кто-то скажет: "бедняга". Но сам он скорее всего ответит: "Это как посмотреть..." (еще в детстве его дразнили: "косой, гр/еби косой"). Да, не нам с нашей прямотой, а ему с его косоватостью, мир видится расфокусированным ("один глаз на нас, другой на Арзамас"). Двойственность истины открывается только людям с разнонаправленными зрачками ("косое око видит далёко"). Они, косынюшки, наши мачтовые. Кто знает, может, без них человечество так и не оторвалось бы от ментальной планиметрии...         Мы часто гуляли с Сашей по Лондону, который он полюбил за асимметрию. Этот город был и остается заодно с ним. И все же, вооружившись зрением его разнокалиберных зрачков, я мысленно вижу Пятигорского не в Лондоне, а в Москве, каким он описал себя в радиоэссе "Мой любимый кинотеатр". Холодной зимой 1946 года в подвальной столовке кинотеатра "Ударник" высокий худой юноша жует кусок хлеба и прихлебывает горячий жидкий чай. Он жадно слушает, щедро треплется и пожирает, пожирает глазами пространство смыслов, подернутое рябью. Говори, говори, мой косоокий друг. Пленка крутится. Апрель 1995 Мюнхен СОДЕЛЬНИКИ         Всю свою радиожизнь я работаю с двумя звукорежиссерами: Фрэнком Уильямсом и Мариной Смирновой-Фреццой. Это люди с особо чувствительными барабанными перепонками. Иногда мне даже хочется завязать им глаза: чтоб не отвлекались.         На Фрэнка оказали сильное влияние кузнечики, сверчки и стрекозы. Лето Фрэнк проводит на греческом острове - у него там дом. Однажды он привез мне в подарок концерт для кузнечиков, сверчков и стрекоз. Этот концерт сочинили и исполнили средиземноморские насекомые. А Фрэнк их записал. Он их записывал на рассвете, дабы чистоту стрекота, не дай Бог, не нарушил шорох велосипеда или треск мотоцикла. Чтобы найти применение этому концерту, я сочинил радиокомпозицию "Любимцы господина Фабра". (Фабр не выдуман, это знаменитый энтомолог из Прованса.) Вот уж где Фрэнк дал волю своим трескучим соседям!         На Марину серьезно повлияли белобокие дельфины, морские котики и голубые киты. Однажды я попросил ее обработать в студии пленку с голосами океана: они показались мне невыразительными. Я вернулся в студию через полчаса и услышал чудный хор: Марина с закрытыми глазами подвывала отряду млекопитающих. Чтобы это произведение искусства и природы прозвучало в космосе, я сочинил радиопьесу "Любовь на коротких волнах". С тех пор космос заселен котиками, китиками и дельфинами.         Фрэнк ревностно относится к Марине: она ему кажется огромной. А Марина... Марина, проплывая мимо острова, где живет Фрэнк, не слышит его. Она слышит только шум волн.

Продолжение книги "По шкале Бофорта"