* * *

А.П.

Толстой и Леонтьев:
поэт и непоэт.
Один презирает поезда и прогресс.
Другой строит роман
на приближении поезда.
Критерий поэта:
можно ли вставить в строку?
Интеллигента,
ругающего интеллигенцию, –
можно.
Телевидение – можно:
пусть сверкает в стихе,
как перстень
с фальшивым камнем.

* * *

Вот что сказал Г. Флобер
о своём романе "Мадам Бовари":
– Что же вам сказать об этой книге?
Прежде всего мне хотелось выразить в ней
тот особый желтоватый оттенок закоулков,
где иногда гнездится тоска.

НЕ НРАВИТСЯ

Он читал стихи военные
и давно забыл про зал,
лишь качался, словно дерево,
словно дерево, стонал.

Мне четырнадцать лет.
Я увидел его по телевизору
и сразу написал стихи,
вынесенные в эпиграф.

Позже я заметил,
что его лирика
вдохновляется неприятием.

Какие шансы!
Выбери правильного врага –
и победа!

Поздний Вяземский
так и сделал.
Он на нелюбви,
глубокой, физиологической*.

А что же Вы?
Да, такой враг был рядом,
а Вы про "артельщиков",
"в джинсовое одетых" и пр.

Но про войну у Вас
всё равно хорошо: где про сестёр.
Там враг правильный.
Жаль, что потом испугались.
Да что я к Вам пристал?
Мне что, четырнадцать?

* Чувств одичалых и суровых
    Гнездилище душа моя:
  Я ненавижу всех здоровых,
  Счастливых ненавижу я.

* * *

Вот, засосало под ложечкой.
Открываю холодильник,
и что же вижу?
Клубнику.
Достаю,
прости меня Господи,
ем,
что же,
ем,
скажу ей,
ем,
когда вернётся?
Как,
ем,
посмел?
Съел.

Кажется, это более
чем вольный пересказ
стихотворения Уильяма Карлоса Уильямса.
Если уж прижмут вопросом
про иностранного поэта,
прижмусь к стене
и выкрикну:
"Клубника!"

* * *

Даже сикхи
заставили говорить о себе
весь мир.
Философ А. Пятигорский
уделил им шесть минут
в своей радиолекции,
на глушение которой
некая сверхдержава
потратила более семи тысяч рублей.
А что же мы,
гагаузы?

* * *

Бывало,
развяжешь шнурок –
и на улицу.
Каждый встречный
пальцем тебе тычет,
лыбится.
А ты кивнёшь,
присядешь, переждёшь –
и дальше.
Прямо герой
какой-нибудь пьесы западной
про одиночество
некоммуникабельности*.

* * *

Шизофреникам тела

Эти шорохи и шелесты
его стихов,
криминальные тени
любовников,
кофейная гуща ночи,
сырая сухость,
скисшее тряпьё,
потёки вина,
обволакивающее
женское имя –
Александрия.

РОЛЬ ДУАЛЬНЫХ МОДЕЛЕЙ В СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ

Ю. М. Лотману – Б. А. Успенскому

Богиня – Хавронья
умница – дебилка
больше жизни – блядь
сыночек – выблядок
хоть на край света – не ищи ушла к маме
ты меня любишь – закрой ебало
Померанц – Пятигорский

* * *

Запах рыбы впитался в пальцы
и неистребим.
Единственно,
на что пригоден, –
взять ручку
и писать стихи,
пропитывая их
костлявой печалью,
кефалью.

РОЗАНОВ

Само обаяние!
То тепло, то теплее.
Колюч, плюшев.
Не словом,
так дыханием.
Вон, размахивает
игрушечным
пистолетом,
Но отчего,
отчего
почти все почитатели
поганцы*?

К ВОПРОСУ О СКРЫТОЙ РИФМЕ
В СТИХОТВОРЕНИИ А. С. ПУШКИНА "ЗИМНИЙ ВЕЧЕР"

лачужка
старушка
подружка
кружка
–––––––––––
пьянчужка

* * *

Задачу выполнил:
писал стихи,
которые не запомнят наизусть;
стихи,
про которые говорят:
– А с чего ты взял, что это стихи?
Стихи, которые не нравятся.
Сейчас сказали:
– Стихи твои мне не нравятся.
Почему же не радуюсь?

* * *

Миша Эпштейн
посоветовал:
– Да вставьте пару рифм,
и все будут счастливы.–
Миша прав.
Но почему они
должны быть счастливы?

* * *

Три клана
спорят за Пастернака.
Он их менял,
чтобы писать о любви.
А если не меняешь?
Тогда и пишешь
про сына да про сына.

ЛИТЕРАТУРА И ЖИЗНЬ

Хотя, скорее,
литература и смерть.
Как мужественно Елена
бросила в лицо обвинителям:
– Вы носороги с больной психикой!
Вот как причудливо
из французского
вернулся на родину Ионеско.
Елена!
А может, права.
Зло наказано.
Но добро
почему-то не торжествует.

ПРОВЕДАЛ

В городском архиве сказали:
– Доедете на трамвае до зоопарка.
Это конечная. А кладбище в пяти минутах.
Так и сделал. Долго искал, ходил по аллейкам.
Не нашёл. Зато наткнулся на могилу семейства Блумов.

Вот тебе и вымысел!
Кладбищенский сторож на ломаном немецком
спросил, откуда.
На ломаном ответил.
Он почуял:
–А родом откуда?
Ответил.
Сторож улыбнулся:
–Я поляк, тоже беглый.

Памятник скромный. Даже миниатюрный.
Сидит. Сутулый. Элегантный.
В одной руке сигарета, в другой раскрытая книга.
Какая? Своя, что ли?
Не "Дублинцы" – слишком томик увесистый.
И не "Поминки" – он тогда уже почти ослеп.
Значит, "Портрет" или "Улисс".
Это уж на совести скульптора:
не доработал.
А где же плита?
Стал разгребать снег.
Руки покраснели, ноги промокли.
Ага, Нора тоже здесь...
Родилась в Голуэе,
а я хотел, чтоб в Гибралтаре.
К могиле неподалёку
пришла старушка.
Кивнула по-родственному.
Расчистил. Подровнял.
У самых ног на снегу
оставил ветку рябины.
Поплёлся к трамваю.
– Скорей бы в гостиницу, –
думал. –
Носки сменю и –
полстаканчика граппы.

* * *

Сказ неотразим,
ибо читателю нравится быть
выше героя.
Исповедальность в прозе
прощается лишь иностранцам,
к тому же умершим,
т. е. когда она тоже сказ.
Так за перо.

* * *

Как хороша бывает
фигура речи,
стройна,
загорела.
Я и прежде
подозревал филологов,
но теперь убедился,
обвив рукой
круп поэзии
с маленькой грудью воображения.

РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ДИЧИ
В НЕКОТОРЫХ ПЛЕМЕНАХ
АВСТРАЛИЙСКИХ АБОРИГЕНОВ*

Ален волновался из-за слабого английского и сильного акцента.

Но на подиуме держался молодцом.
Долгое время считалось, что охотники не только добывают дичь,
но и делят её среди соплеменников.
Теперь антропологи всё чаще указывают на то,
что на самом деле дичь распределялась не собственно добытчиком.

Как же это происходило конкретно?
Вот что пишет об этом Маунфорд**:
"Когда абориген племени питджандара возвращался на стоянку
с заколотым кенгуру, протащив его несколько миль,
он бросал добычу к ногам соплеменника, садился в тени дерева
и не проявлял никакого интереса к дальнейшей судьбе добычи".
Австралийские племена отличались от прочих
следующим:
1. Охотнику доставались худшие части дичи, т. е. распределение лично для него было невыгодным.
2. Охотник не участвовал в распределении и ни в коей мере не влиял на процесс распределения продукта.
В племени вотжобалук съестные припасы делили старейшины.
В некоторых племенах этим занимались тесть и тёща охотника или только тесть.
По Гульду***, в племени нгатаджара правила
охоты были таковы:
если животное величиной с кенгуру убивали вдали от стоянки,
то его обжаривали прямо на месте. Но сперва
потрошили и отдавали сердце и печень на съедение охотнику.
Эти части скорее были символами.
Обжаренное же животное делили между участниками охоты,
причём в дележе сам удачливый охотник не участвовал
и первая доля доставалась не ему.
Лучшие, первые, куски доставались ближайшим родственникам
со стороны жены, участникам охоты.
Затем – родным братьям охотника.
И лишь последний кусок –
можно представить, сколь мизерным он был, если охотников было много, – меткому копьеметателю.
По возвращении мясо перераспределялось участниками охоты между сородичами.
Эта система прямо противоположна, например, системе дележа у эскимосов.
Существенно, что у австралийских аборигенов не существовало
принципиального различия между производителями и не-производителями.
Старые мужчины не работали.
В молодости же они сами были производителями и кормили тех,
кто обеспечивал их продуктами питания на старости лет.
Сегодняшний производитель – это завтрашний не-производитель, и наоборот.
Таким образом, время снимает противоречие
между ними, и, в конце концов, охотник,
перестав уже быть охотником, включается в делёж.****
Затем началась дискуссия.
Антрополог преклонного возраста сказал, что Ален ("наш коллега")
не учитывает, что функции в племени подвижны,
и вчерашний охотник может наутро, скажем, вырезать бумеранг.
Ален ответил, что рассматривал конкретную
ситуацию и не видит противоречия между сменой функций и своими выводами*****.
Другой антрополог, американец, сказал, что провёл полтора года
среди аборигенов, но ничего подобного там не наблюдал.
Ален ответил, что его сообщение относится
к концу XIX – первой половине XX в.
Теперь же аборигенам просто завозят полуфабрикаты из супермаркета.
Американец подтвердил, что это действительно так.
Когда он сел, я не выдержал
и злобно прошипел: "Предатель!"
Слёзы подступили к глазам.
Я плакал: "Бедный, бедный охотник... в тени дерева..."
В перерыве Ален спросил:
– Так ты заметил?
– Что?
– Ну, что это была драма... там такие
страсти кипели... хотя
ты прав... я просто свинья!

* * *

Бумага лежала
рядом с плавками:
промокла;
рядом с жареными сардинами:
пропахла;
бутылку пива поставили:
остался круг
вроде печати.
Хватит с неё.

* * *

Вцепившись в поручень вагона
мясистой рукой,
она забирается в тамбур.
Ей плевать, что весь вокзал
видит её трусы.
Усаживается, достаёт из кошёлки
крутые яйца, бухает о столик.
Как зовут эту тётку?
– Восточная Европа.

* * *

Раз в году в середине марта
(по григорианскому календарю)
Эр-Рияд пустеет. Нигде ни души.
Заходи в любую дверь, бери что хочешь.
Все, даже король и полицейские
уезжают в пустыню смотреть дождь.

* * *

Резко свернуть
в итальянский магазин,
оставив агентов в тумане,
в Англии.
А когда выйдешь
с бутылкой кьянти,
они уже бессильны что-либо
сделать.

РОНДЕЛЬ
(Из Г. Тракля)

Растаяло чистое золото дней,
синёные сгустки, багрянец заката.
Пастушечьей дудочкой тянет из сада,
багряными сгустками, синькой заката.
Растаяло чистое золото дней.

* * *

Возвращаюсь на работу,
а за моим столом кто-то сидит,
моими счётами щёлкает,
мои нарукавники натянул.
А мне и радостно и боязно.