В стародавние времена, лет где-то 10-12 назад (а в наши дни стремительного сокращения культурного поколения до тех же лет 10 это срок существенный), когда на Руси ещё не существовало феминизма в его нынешнем, если не оформленном, то резко-жестовом (правда, малочисленном) обличии, когда ещё верлибр был в новинку и почти что вызовом местной поэтической общественности, я впервые прочёл достаточно представительный сборник Марины Тёмкиной. И откликнулся на него небольшим письмецом. Именно что артикулированность феминистических проблем и тем, вполне свободный и не мнящий себя каким-то кому-то вызовом верлибр, вполне в американской традиции, уже почти и не помнящей себя в ином версификационном оформлении и окружении, – вот что отметил я тогда в её писаниях. В ответном письме она вроде бы и не возражала против такой перцепции её творчества.
И вот через значительный промежуток времени взял я новый сборник Тёмкиной, ожидая утверждения той самой феминистической если не доминанты, то существенной составляющей поэтических текстов. И не обнаружил. Не скажу, что был поражён, но всё-таки. И стал разбираться.
Разобрался ли – непонятно, но кое-что подметил.
Подметил. Во всяком случае, вычленил для себя два основных структурирующих принципа построения её опусов – путешествие и инвентарный список. Именно эти типы развёртывания стихотворных текстов, при почти полнейшем исчезновании повествовательно-сюжетных сочинений, ведь и есть единственный выход эпики в наше время. Инвентарный список нашёл своё предельное и радикальное воплощение в авангардистских опытах, вроде чтения телефонной книги. Но и в более ослабленном виде эта номенклатурно-перечислительная структура является основной в традиции построения больших верлибрических текстов. В наших пределах и в ближайшее нам время более известны простые перечисления, перебирания последовательных метафор, в своём наиболее манифестированном виде объявившиеся в постмандельштамовской поэтике (вспомним московских метафористов). Собственно, эти структурные построения длинных текстов – путешествие и инвентарный список (с добавлением, конечно, сюжетно-повествовательных структур) – основные с древних времён. Со времён ещё гомеровских. Вспомним его список кораблей, да те же бесконечные странствия античных героев.
У Тёмкиной это путешествия не в загробный мир, ни в небесные утопии, ни в дальние экзотичесие страны. Это, скорее, джойсовские блуждания по ближним окрестностям, запечатлённые в длинных словесных потоках. Проходы сквозь знакомые и неожиданно-попадающиеся разномасштабные и разноагрегатные вещи, события, людей и их встречные взгляды, мимолётные мысли и ассоциации, обращения и слова, типа: хелло! холодно? простите, у Вас что-то случилось? И т.п. Мотив блуждания и хождения вполне тематизирован – автор бродит по разного рода наличествующим и вспоминаемым местностям. Но это и путешествия сканирующего взгляда, путешествие памяти по 50-ым годам, по реалиям и фантомам ушедшего быта. Рваный ритм, соединяющий огромные периоды и односложные предложения, создаёт ощущение движения, порывов, остановок и даже задыханий. Многообразие бесчисленных реалий, достаточная величина текста (иногда превышающего 800 строк – например, "Комиксы на этнические темы"), сочетание весьма и весьма удалённых предметов и событий (но без всякого рода метафорической пластификации материала), высокая степень прохладной отстраненности повествования и создаёт то неложное ощущение эпичности. Причём, заметим, в маркированной традиции американского свободного стиха, что, впрочем, у нас тоже ныне не в новинку.
И всё это было бы почти точное описание поэтики и поэзии Тёмкиной (понятно, в пределах возможности моего прочтения и понимания), если бы не её последние стихи конца 90-х – начала двухтысячных. Естественно, наши суждения ограничены подборкой данного небольшого сборника и, увы, малым знанием всего остального. Но всё-таки. Всё-таки. Именно они заставляют думать если не о радикальной, то достаточно значительной перемене поэтической манеры. Длинные потоки стягиваются в короткие опусы (в пределе – до семи строк одного из стихотворений) с преобладающим уже лирическим наполнением и с нарастающим употреблением местоимения Я, моё. "Я хочу своё детское тело, как Гумберт хотел Лолиту"... Смерть, старение, мама, детство... Думается, это если не манифестационное, то, во всяком случае, чётко зафиксированный отход от квазиэпической манеры как американских предшественников, так и длинных, почти неостановимых перечислительных стихотворных потоков, свойственных, например, школе Бродского. Мне подобная трансформация, честно говоря, по душе.
Начало книги Марины Тёмкиной
|
