* * *

Когда б мне девушкою быть
Кудрями нежными увитой
Я не хотел бы быть Лолитой
Наташею Ростовой быть
Хотел, хотя Лолита ведь
Прекрасный образ невозможно
Я понимаю как художник
Но для себя хотел бы быть
Наташей Ростовой

* * *

Вся-то местность затуманилась
Не видать кругом ни зги
А слезой око отуманилось:
Где ты, милый мой Мизгирь! –
Плачет бедная Снегурочка
А немец Зингер подошел:
Ты не плакай, бедна дурочка
Все есть очень хорошо
Слушай нас, немцев

* * *

Кто выйдет, скажет честно:
Я Пушкина убил! –
Нет, всякий за Дантеса
Всяк прячется: Я, мол
Был мал!
Или: Меня вообще не было!
Один я честно выхожу вперед и говорю: Я! я убил его во исполне-
ние предначертания и вящей его славы! а то никто ведь не выйдет
и не скажет честно: Я убил Пушкина! – всяк прячется за спину Дан-
теса – мол, я не убивал! я был мал тогда! или еще вообще не был! –
один я выхожу и говорю мужественно: Я! я убил его во исполнение
предначертаний и пущей славы его!

* * *

Памятник Пушкину сложивши
Пожитки своих медных дел
Сказал: Вот я в иной предел
Иду, вам честно отслуживши

Лелеять буду там один
Я душу – бедную малютку
Не глядя вверх, где в славе жуткой
Сидит мой прежний господин
А ныне – брат ощутимый

* * *

И самый мало мальский Гете
Попав в наш сумрачный предел
Не смог, когда б и захотел
Осмыслить свысока все это
Посредством бесполезных слов
Он выглядел бы как насмешник
Или как чей-нибудь приспешник
Да потому что нету слов

* * *

Привиделся сон мне вчера и назавтра:
Чудовище в виде Большого театра
С огромною Пушкинскою головой
На паре двух ножек и с бородой
Большими устами щипало траву
Я вовремя спрятал свою голову

* * *

Внимательно коль приглядеться сегодня
Увидишь, что Пушкин, который певец
Пожалуй, скорее что бог плодородья
И стад охранитель, и народа отец

Во всех деревнях, уголках бы ничтожных
Я бюсты везде бы поставил его
А вот бы стихи я его уничтожил –
Ведь образ они принижают его

* * *

Невтерпеж стало народу
Пушкин! Пушкин! Помоги!
За тобой в огонь и в воду
Ты нам только помоги

А из глыби как из выси
Голос Пушкина пропел:
Вы страдайте-веселитесь
Сам терпел и вам велю

* * *

Судьба художника хранила
От славы лет до тридцати
От неприличной той почти
Так, что почти похоронила
А там уж, после тридцати
И хоронить почти не надо
Почти потусторонним взглядом
Следит он ласковый почти
Как там другие впрок, не впрок
Едят почти его кусок

* * *

Вопрос о хорошем вкусе – вопрос весьма мучительный
Тем более, что народ у нас чрезвычайно впечатлительный

Как часто желание отстоять и повсеместно утвердить хороший вкус
                                                                                доводит людей до ожесточения
Но если вспомнить, что культура
                        многовнутрисоставозависима, как экологическая среда, окружение

То стремление отстрелять дурной вкус как волка
Весьма опасная склонность, если мыслить культуру не на день-два, а надолго

В этом деле опаснее всего чистые и возвышенные порывы и чувства
Я уж не говорю о тенденции вообще отстреливать культуру и искусство

* * *

Я в Малый захожу театр
И нету в Малом мне отрады
Я выхожу тогда – а рядом
Такой же, но Большой театр

Кто их в соседстве поместил
А не раздвинул верст на двести
В одном бы поместил злодейства
В другом бы радость поместил

И каждый по себе театр
Там выбрал бы иль заслужил бы
Один бы шел в большой театр
Другой бы в малом тихо жил бы

ВТОРОЕ БАНАЛЬНОЕ РАССУЖДЕНИЕ НА ТЕМУ:
БЫТЬ ЗНАМЕНИТЫМ НЕКРАСИВО

Когда ты скажем знаменит –
Быть знаменитым некрасиво
Но ежели ты незнаменит
То знаменитым быть не только
Желательно, но и красиво
Ведь красота – не результат
Твоей возможной знаменитости
Но знаменитость результат
Есть красоты, а красота спасет!
А знаменитым быть, конечно, некрасиво
Когда уже ты знаменит

* * *

Лишь начну песню писать –
Песня грустная выходит
Братцы, что ж это выходит! –
Не дают песню писать

Ну-ка разойдитесь, гады
И помрите – добром прошу
Я за русскую за песню
Всех вас, гады, удушу

* * *

Он в красной рубашоночке приходит
Красивенький, молоденький такой
Она же говорит: Иди домой! –
Ей это дело, видно, не подходит

Он петельку на горлышко пристроит
И молвит: По ошибке, вишь, Господь
Не в те края пристроил мою плоть
Пойду назад, куда-нибудь пристроит
В другое место

* * *

Обходчик, обходчик, починщик колес
И смазчик суставов вагонных
Работай мучительно и непреклонно
А то мы уйдем под откос

Он черный в окно на меня поглядел
И глазом блеснул и безумно запел:
Откосы косы и откусы колес
Мышкуй и стигнайся! нишкни и акстись!
И полный атас
Милый мой

* * *

Эка деточка-Лолиточка
Да Наташечка Ростовочка
Эко всяко, эка попочка
А по сути – паразиточка

Потому как прозвучит
Глас последний расставаньица
Попочка-то здесь останется
А что туда-то полетит –
Страшно и представить

* * *

Когда я размышляю о поэзии, как ей дальше быть
То понимаю, что мои современники
                        должны меня больше, чем Пушкина любить

Я пишу о том, что с ними происходит,
                        или происходило, или произойдет –
                                                им каждый факт знаком
И говорю им это понятным нашим общим языком

А если они все-таки любят Пушкина больше чем меня,
            так это потому, что я добрый и честный: не поношу его,
                                            не посягаю на его стихи, его славу, его честь
Да и как же я могу поносить все это, когда
                                        я тот самый Пушкин и есть

* * *

Вот скульптор ваяет большого солдата
Который как вылепится – победит
Чего ему скульптору больше-то надо
А он уже в будущее глядит

И там представляет другого солдата
Поменьше, но и со звездой на груди
Еще там такая же женщина рядом
Что глиняного им дитятю родит

И так заживут они не сиротее
До вечности предполагая дожить
А глядь – у творца уж другая затея
И в глиняной яме их прах уж лежит

* * *

Я устал уже на первой строчке
Первого четверостишья.
Вот дотащился до третьей строчки,
А вот до четвертой дотащился

Вот дотащился до первой строчки,
Но уже второго четверостишья.
Вот дотащился до третьей строчки,
А вот и до конца, Господи, дотащился.

* * *

Как в Петрозаводске проездом я был
Там петрозаводку себе полюбил

Тогда говорил я ей: петрозаводка
Беги, дорогая, скорее за водкой

Нет, не побегу, – отвечала, – за водкой
Навеки запомнишь ты петрозаводку

* * *

Куда кругом ни бросишь взгляд
Нет утешения для взгляда
Кривулин вот из Ленинграда
Сказал: ужасен Ленинград
А мне казалось иногда
Что там как будто посветлее
И так похоже на аллею
У царскосельского пруда
Н-да-а-а

* * *

Когда в Наталью Гончарову
Влюбился памятный Дантес
Им явно верховодил бес
Готовя явно подоснову
Погибели России всей
И близок к цели был злодей
Но его Пушкин подстерег
И добровольной жертвой лег
За нас за всех

* * *

Словно небесной службой быта
Вся жизнь моя озарена
То слышу под собой копыта
То со двора колодца дна
Доносится мне трепет крыл
Я вся дрожу и позабыла
Что я хотел, и мог, и должна
Была сказать

* * *

Малая дитятя
Прибежала к тяте
Тятя, встань с кровати
Потяни-ка сети! –
А что тянуть их за концы?
Знамо дело – мертвецы
Одни и попадаются –
Факт

* * *

Желанья опали и голос осел
Когда я его вела на расстрел

А в нем

Желанья играли и голос бряцал
Когда он мне пел свой Интернацьонал

А у меня

Желанья окрепли, но все же не стало
Мне голоса и я его расстреляла
Как врага контрреволюции

* * *

В будущем как-нибудь детское тельце
К тельцу прижмется шепча горячо
Здесь вот покоится дедушка Ельцин
А рядом покоится вождь Горбачев

Ну, а другое такое же очень
Тихое тельце прошепчет в ответ:
А я вчера видела как среди ночи
По полю бродит Пригов-поэт –
Знаешь такого? –
Нет! –
Ну, и ладно

* * *

Премудрость Божия пред Божиим лицом
Плясала безнаказная и пела
А не с лицом насупленным сидела
Или еще каким таким лицом

Вот так и ты, поэт, перед лицом народа
Пляши и пой перед его лицом
А то не то что будешь подлецом
Но неким глубкомысленным уродом
Будешь

* * *

Когда я в Калуге по случаю был
Одну калужанку я там полюбил

Была в ней большая народная сила
Меня на руках она часто носила

А что я? – москвич я, я хрупок и мал
Однажды в сердцах я ей вот что сказал

Мужчина ведь мужественней и сильней
Быть должен – на том и рассталися с ней

* * *

Кто это полуголый
Стоит среди ветвей
И мощно распевает
Как зимний соловей

Да вы не обращайте
У нас тут есть один
То Александр Пушкин –
Российский андрогин

* * *

Когда мы с Орловым в Калуге лепили
Рельеф, там солдаты у нас уходили
А малые детки глядели им вслед
Маленькие такие
С Орловым любили мы то что лепили
И между собою любовно шутили:
Идеологический вот мол объект
Под самое же завершение вещи
Дело было, помню
Одна из живых там случившихся женщин
Застыла при виде дитяти лепного
И молвила тихо: Вот мне бы такого!
И был словно из-под земли этот глас
И члены все одеревенели у нас
Вот так мы искусством играем, бывает
А народ, Орлов
Искусство серьезно-таки понимает
Недвусмысленно

* * *

Мы будем петь и смеяться! –
И мы будем петь и смеяться! –
Да, но мы будем петь и смеяться как дети!
Эх-хе-хе, а нам это уже не под силу

* * *

Шостакович наш Максим
Убежал в страну Германию
Господи, ну что за мания
Убегать не к нам а к ним
И тем более в Германию!
И подумать если правильно
То симфония отца
Ленинградская направлена
Против сына-подлеца
Теперь выходит что

* * *

Два скульптора стоят перед стихией –
В их мастерской вдруг прорвало сортир
И жижа ползает между творений
Так в верхний мир ворвался нижний мир

Меж двух миров, обоим не ровня
Они стоят, не по себе им стало –
Вот верхний мир сорвется с пьедестала
И их расплющит столкновенье сил

* * *

Людмила Зыкина поет
Про те свои семнадцать лет
А что ей те семнадцать лет
Тогда она и лауреатом
                        Ленинской премии-то не была

Вот мне про те семнадцать лет
И плакать бы как про утрату
Что приобрел я за последующие двадцать лет?!
Оглядываюсь, шарю по карманам – ни премии,
            ни почета, ни уважения, разве что
                        в годах приобретение –
                                    да это все равно что утрата

* * *

Так Лермонтов страдал над жизнью
Ее не в силах полюбить
И Шестов так страдал над книгой
Ее не в силах разлюбить
И Достоевский так над Богом
Страдал не зная как любить
Так я страдал над государством
Пытаясь честно полюбить
Вот так я среди всех страдаю
И не хотят меня любить

БАНАЛЬНОЕ РАССУЖДЕНИЕ НА
ТЕМУ ТВЕРДЫХ ОСНОВАНИЙ ЖИЗНИ

Я трогал листы эвкалипта
И знамени трогал подол
И трогал, в другом уже смысле
Порою сердца и умы

Но жизни, увы, не построишь
На троганье разных вещей
Ведь принцип один здесь: потрогал –
А после на место положь

* * *

Вот Достоевский Пушкина признал:
Лети, мол, пташка, в наш-ка окоем
А дальше я скажу, что делать
Чтоб веселей на каторгу вдвоем

А Пушкин говорит: Уйди, проклятый!
Поэт свободен! Сраму он неймет!
Что ему ваши нудные мученья!
Его Господь где хочет – там пасет!

ПИСЬМО ЯПОНСКОМУ ДРУГУ

А что в Японии, по-прежнему ль Фудзи
Колышется словно на бедрах ткань косая
По-прежнему ли ласточки с Янцзы
Слетаются на праздник Хоккусая

По-прежнему ли Ямомото-сан
Любуется на ширмы из Киото
И кисточкой проводит по усам
Когда его по-женски кликнет кто-то

По-прежнему ли в дикой Русь-земле
Живут не окрестясь антропофаги
Но умные и пишут на бумаге
И, говорят, слыхали обо мне

* * *

Дай, Джим, на счастье плаху мне!
Такую плаху не видал я сроду.
Давай, на нее полаем при луне,
Действительно – замечательная плаха!
А то дай на счастье виселицу мне,
Виселицу тоже не видал я сроду.
Как много удивительных вещей на земле,
Как много замечательного народу!

* * *

Вот я, предположим, обычный поэт
А тут вот по прихоти русской судьбы
Приходится совестью нации быть
А как ею быть, коли совести нет
Стихи, скажем, есть, а вот совести – нет
Как тут быть

* * *

Когда пройдут года и ныне дикий
Народ забудет многие дела
Страх обо мне пройдет по всей Руси великой
Ведь что писал! – Но правда ведь была!
То, что писал
Черт-те что писал
И страх какой
И правда ведь была
И страх пройдет по всей Руси великой

* * *

Стужа синяя с утра
Снег алмазный расцветает
Радостная детвора
От восторга замирает

Потому что этот край
Эти детки, эта стужа
Суть обетованный рай
Замороженный снаружи
И снутри для вечности
Частной человечности
В обход

* * *

В Японии я б был Катулл
А в Риме был бы Хоккусаем
А вот в России я тот самый
Что вот в Японии – Катулл
А в Риме – чистым Хоккусаем
Был бы

* * *

Большой театр проходя
Я видел балерин прекрасных
С лицом кошачьего дитя
И выправкой стату́й древесных

О, милые мои! – подумалось –
Пляшите, понимая мир
Как нежно-каменный эфир
Вот только б это все не сдвинулось
Дыханьем жизни бронетанковой

* * *

Я маленькая балеринка
Всегда чего-то там такое
А не чего-то там другое
Моя прозрачна пелеринка
О, я гордячка, я беглянка
Бегу откуда-то куда-то
И нету мне уже возврата
О, Боже, где моя полянка? –
В Большом театре, дитя мое

* * *

Я маленькая балеринка
Живущая на склоне лет
Моя цветная пелеринка
Повылиняла весь свой цвет
А все не треплется, не рвется
И словно Делия легка
Да деревянная не гнется
Моя изящная нога
Сволочь, сука, блядь – не гнется! не гнется! не гнется! не гнется!

* * *

Я растворил окно и вдруг
Весь мир упал в мои объятья
Так сразу, даже страшно так
Вот – не обиделись собратья б
Некрасов, Рубинштейн, Орлов –
Но им я не подам и виду
Я с ними как обычно буду
Наедине же – словно Бог
Буду

* * *

Когда бы жил я как герои
Простые из моих стихов
Да вот, увы, я их хитрее
А ведь иначе мне нельзя
Поскольку вот они – герои
А ведь иначе им нельзя
За них хитра сама природа
А за меня, кроме меня
Кто хитрым будет?

* * *

Нету мне радости в прелести цвета
Нету мне радости в тонкости тона
Вот я оделся в одежды поэта
Вот обрядился в премудрость Платона

Но не бегут ко мне юноши стройные
И не бегут ко мне девушки чистые
Все оттого, что в основе неистинно
Жизнь на земле от рожденья устроена

Бедные! что без меня вы здесь значите!
Злые! оставьте меня вы в покое!
Вот я сейчас вам скажу здесь такое –
Все вы ужасной слезою заплачете
Подлые

* * *

Там где Энгельсу
Сияла красота
Там Столыпину
Зияла срамота

А где Столыпину
Сияла красота
Там уж Энгельсу
Зияла срамота

А посередке
Где зияла пустота
Там повылезла
Святая крыса та

И сказала:
Здравствуй, Русь! Привет, Господь!
Вота я –
Твоя любимая махроть

* * *

Среди древних лесов
И бескрайних российских равнин
Сошлись ДОСААФ
И другой – ОСОАВИАХИМ
Сошлись в небесах
Пуская губительный дым
Один – ДОССАФ
И другой – ОСОАВИАХИМ
Когда же набегом лихим
Погиб ОСОАВИАХИМ
Над ним ДОСААФ зарыдал –
В нем он брата родного, родимого
                        брата узнал

* * *

Пред ней я плакал как дитя
И как дитя лобзал ей руки:
О, я не вынесу разлуки! –
И не надо! – отвечала она шутя
Что поделаешь? – отвечала она шутя
Всякое бывает! – шутила она отвечая
Вон, рушится что-то там! –
отвечала она воздевая руки
Рушится! рушится! гарью теплой
тянет откуда-то! неведомо откуда!
неведомо! но мной уже чуемо! –
взвыла она, чернея лицом и телом
Горит! горит! рушится! рушится!
меня погребая! рушииится! – взвывала
она пеплом и гарью
до самых корней покрываясь
Меня нету! нету! нееетууу! –
доносилось из глуби, вокруг оси
центральной безумно и стремительно
закружившейся

Но я не вынесу, не вынесу разлуки!
– шептал я губами белыми,
в пропасть клубящуюся головой
склоняясь – не вынесу!

* * *

Так подмывает сей же час –
К окну и крикнуть детворе:
Какие Пленумы у нас
Идут сегодня на дворе
В июле-декабре-апреле-мае
Как Пленум Пленуму да Пленумом хребет ломая
Идет –
Крикнуть бы

* * *

Мне наплевать на бронзы многопудье
И на медуз малиновую слизь
Мне только бы с Небесной Силой
На тему жизни переговорить:
Куда ведешь? и где предел поставишь
Где остановишь и где знак подашь?
Скажи! скажи! Она же отвечает:
Гуляй, гуляй, пока не до тебя
Вот памятником лучше бы занялся
Пока