КАМЕНЬ И ЖАЖДА

        Боря Ветрюхин-Головня слабо пропечатался в жизни. С детства - камушек на дороге. Каждый мог его ногой пхнуть. Пхнуть - и даже не заметить. Так и катился год за годом, год за годом. К сорока отяжелел. Округлился. Валун доисторический из ледникового периода.
        Посередке ему уже не светило. Откатился на край дороги. Оброс мхом.
        По весне из глубин мха поднимались на тонких ножках маленькие коробочки. Походили на башмачки гномов.
        Теперь Борю не толкали. Кто просто обходил, а кто и присядет. Отдохнуть. Ненадолго, боясь застудить зад. Встанут - и дальше.
        Боря терпел. Превозмогал серую душевную тяжесть. И утешал себя: жизнь - миг, а за поворотом - бесконечность. И там, где-то там, надо будет оглядеться. Он теперь на это ученый: не станет спешить перевоплощаться. Если уж выходить на свет, так чтоб с победностью. А так зачем?
        Привычный ход его неторопливости прервал какой-то толстый зад. Опасаясь получить ишиас, тот, кто наметил присесть, достал газету. Хотел подстелить. Глянул. И сквозь зелено-голубоватый мох узнал:
        - Боря! Ты?
        Ветрюхин-Головня затаился в молчании.
        - Харькин я, Витька. Забыл? В седьмом и восьмом классе на одной парте. Я хотел газетку подстелить, наклонился, гляжу - Боря. Во, прямо на краю дороги встретились. Узнал?
        Ветрюхин-Головня вздохнул:
        - Примелькались все.
        - Какая у меня память, а? Тебя непросто разглядеть, а я-то сразу - Борька, - и Харькин еще больше воодушевился - Занимаюсь малым бизнесом - перепродаю установки для уничтожения пищевых отходов. Перспективное дело. Я - директор.
        Ветрюхин-Головня не перебивал. Ему было трудно слушать. Отвык от внимания.
        - Может, кого из наших ребят встречал?
        - Не знаю, - с трудом сквозь мох отвечал Ветрюхин-Головня. И, подумав, без юмора добавил. - Я только одни задницы вижу.
        - Да, - не унимался Харькин, - сколько лет-зим, как говорится, время. Лицом ты сильно закустился. Лесовик, борода... Ты что? По лесной части? Не хочешь - не рассказывай. Ах, Борька, Борька, в отличники, конечно, ты не лез, а Серегина Марина о тебе спрашивала. Недавно ее видел. У нее теперь кафе "Жажда". Совместное немецко-русское предприятие "Durst".
        От волнения ножки гномов закачались.
        - Марина... Серегина... обо мне... - бормотал Боря.
        - Не веришь? Помнишь, перед нами, на третьей парте во втором ряду?
        - Как это обо мне? Прошло-то сколько. - Ветрюхин-Головня понял - вот сейчас он треснет. Треснет - и на кусочки.
        Харькину это передалось:
        - Борька, едем в "Durst"!
        - Когда?
        - Да хоть сейчас. Возьмем левака - и в "Durst". Представляешь, как Маринка ахнет... Ты ведь ей нравился. Ей-бо...
        Ветрюхин-Головня тяжело дышал.
        А Витька тряс толстым животом, предвкушая:
        - У меня жажда, Боря, а у тебя?
        - Durst, дурость, - бормотал Ветрюхин-Головня. - Не может этого...
        - Как не может? Как не может?!
        - Чтоб столько лет, - и вспомнил: Харькина в школе звали Хорек, был он носат, вертлявый и худой.
        И каменно заключил: смеется Хорек. Durst, дурость, детство. Закружились обрывки немецкого. Es ist ... Ich habe... А я - Stein, камень ... Она - Durst, жажда... Stein und Durst... Und so weiter... И так далее, так далее, до поворота.
        Ветрюхин-Головня не заметил, как толстый живот Харькина исчез. Расплылся в шуме неуспокоившегося сердца.
        Маленькие башмачки гномиков еще долго раскачивались. Лучи солнца не били прямо. Близился вечер.




Следующий рассказ