РЕКА 1         Зика была не совсем русская, маленькая, чернявая. А в нашем городке все равно считали, что она добрая.         – В крайнем случае, – сказал Цыглов, – проложим трубы к Загорью.         Приехал огромный, более двух метров, Шерстопятов и поселился на нижнем этаже в доме, где проживал Эраст Христофоров.         – Кто это тут такая веселенькая, – сказала тетя Груня, лаская кошку Лизку.         – Григорий, а Григорий, ты бы опорожнил ведро.         – Ну?         – Вот тебе ну. С первого числа всех должны переписать.         Кудинов купил "Ниву" старой модели.         Чувствовалось приближение весны. Повалил мокрый снег и луж стало больше. У Поповых калитка совсем развалилась. Василь Васильевич сказал, что на месте нашего городка планируется построить Опылитель туч.         Григорий Якубович связался по Интернету с Джимом Толботом из Калифорнии. Начали вместе выпускать в Интернете газету "Македонка".         Мало кто в мире знает, что это название нашей речки.         На улице Кирилла Седова, совсем недалеко от песчаного обрыва, Нюша встретила Василь Васильевича. Они немного поговорили о том, что пока сейчас опасно ходить по Македонке, лед еще не прочный. Нюша пошла дальше по улице Кирилла Седова, а Василь Васильевич вышел на верх песчаного обрыва и еще долго стоял неподвижно. Он смотрел на дальний лес, и никто не мог сказать, о чем он думал. Постепенно начало темнеть.         Пьяный Зюгин снял штаны и начал оправляться почти рядом с магазином "Универсам". Было это, когда Василь Васильевич ... или в какой другой день, кто это отметит? Кому до этого дело?         Джим Толбот сообщил, что у него родился второй ребенок, Кристина. Они с Джейн назвали так девочку по имени урагана, который разрушил две тысячи домов в Токио (Япония). РЕКА 2         Криволапов заглянул за угол дома, где и жила Зинаида Фантина. Он надеялся, что она, нагнувшись, дергает траву между грядок.         Между тем конопатый Веркин муж, так его называли в районе Красной поляны, стал проводить ненаучные эксперименты с Людой, хотя кто его знает, бездонно...         – Чего?         – Я говорю: бездонно время.         – Ну, это как Василь Васильевич скажет.         Либерман удивился мельканию звезд, и он оглянулся, чтоб рассказать об увиденном Лоре, а на ее месте – оранжевое пятно. И что поразительно: пятно расплывалось. Или наоборот – сжималось, принимая формы мыши. И даже нахально грозило Саше лапкой.         Македонка почти совсем освободилась ото льда.         Смерть изгладила на лице умершего дяди Феди складки. А в прошлом, так стремительно наступившем, они напоминали овраги, спускающиеся к улице Сакко и Ванцетти. Лешка передал в Интернет о внезапной кончине дяди Феди. Похороны дяди Феди должны были состояться на пятую Седмицу Великого поста.         Василь Васильевич собрался ехать в Каргополь. Надо успеть порыбачить, а то зарастешь здесь, как старый пень.         А Македонка ... нет, лучше в Каргополь.         Так он решил. Но судьба по-другому распорядилась. Да и верно: сейчас не такое время. И видели его на песчаном обрыве.         – Всех вас надо запихнуть в бутылочку с притертой пробкой, – закричал Эраст Христофоров, закричал отчаяннее, чем всегда, высунувшись наполовину из окна своей квартиры со второго этажа, – и весь городок туда же, да и Македонку, да пробочкой заткнуть, притертой. Вот тогда бы вы чего?         Лидка стояла внизу и хохотала.         – Эраст, замолчи !         Нина Борисовна душою не принимала всякое непочтение. Выбежала из подъезда своего дома. Ее дом был на другой стороне улицы. Эта улица выходила к главному оврагу нашего городка. В прошлом называлась Проезжей. Ее даже называли Пыльной. Но вот уже много лет Имени Перекосова, знаменитого ударника труда Алмазного завода.         – Эраст, замолчи!         Нина Васильевна выбежала непричесанная, в розовом халате.         – Бяша, бяша, – звала коз бабушка Викентьевна. Козы паслись в овраге. А сколько лет бабушке, никто не знал. И даже не интересовались узнать.         – Крещеные, давайте будемте жить в мире.         Эту свою мысль Олег Иванович Коковин хотел незамутненно передать людям. И даже намечтал встретить корреспондента и выступить по телевизору. Почему-то ему хотелось встретить корреспондента женского пола.         А весна уже забурунила. Прилетели соловьи. Они сразу стали генеральствовать и в овраге и на берегу Македонки. РЕКА 3         Захудалый. И в жизни всегда так. Кричим. А потом уж сами понимаем – не туда кричим. Обернуться не успеем, как все превращается в прошлое.         Земля вздрагивала, будто загулявший мужик бил кулаком изнутри, стараясь прорваться наружу.         Дома не выдерживали. По стенам быстро ползли трещины – ящерицы.         Пьяный Зюгин икал. Сидел на земле. Уговаривал:         – Погоди, друг. Послабже. Сейча-а-а-с встану. – Упирался руками и снова падал.         – Сушь у меня на душе, Витя. Посмотри, чего кругом творится.         – Катерина, ты помолчи. И теперь язык прижмут. Видишь и видишь. Молчи. Зачем занавески с окон сорвала, а? Убери ножницы. Не режь занавески.         Витя Коновалов расставил широко ноги. Чувствовал, как шатается пол.         – Пойдем, Катя, – позвал Коновалов.         Лешка, прозванный двуликим, поскольку одна щека его была фиолетово-красной от кожного рака, кричал на улице Надовражной:         – Люди, не припадайте к земле. Чтоб ничего не трогать, ни одну травиночку. Все как есть оставляйте.         – Боже мой, Боже мой, – стенала Лиля Соломоновна Ясенева, – для чего я столько жила, чтоб увидеть разруху и запустение. – Она это все повторяла, втайне радуясь. Она могла повторять множество раз, и никто ее никуда не привлечет. Она никому раньше не рассказывала, таила даже не в сердце, а где-то в подбрюшной глубине. А теперь такая наступила свобода – кричи всю генетическую правду. Все, что должно произойти, ужасно. Но и прекрасно. Хотя об этом лучше ей помолчать. Но временами ее охватывало еврейское счастье. И ей хотелось танцевать на площади имени Рожнова, на центральной площади, где в давние времена стояла трибуна, а мимо проходили манифестанты со знаменами и транспортабельными мордами.         Догорал "Универсам".         – Женя! Женечка-а-а-а... – крик постепенно стал жухнуть, будто наступила осень.         Криволапов все еще смотрел, как Зинаида Фантина дергала траву между грядок. Заслеженная пристальным взглядом, Зинаида оглянулась. Она поняла: наступила та решающая минута, когда надо или встать, или совсем исчезнуть в сладкой чащобе нечаянной любви.         На улицу Кирилла Седова прямо из окон выбрасывали вещи.         Нина Борисовна быстро сняла свой розовый халат. Вынула из шкафа платье с большими красными розами. Дверцы шкафа сами широко открылись. Подумала: не будет ли вызывающе в такие минуты. Но сама же себя одернула: о чем я? Красные розы – знак опасности и любви.         Дом начал раскачиваться. Нина Борисовна для впущения в свои легкие свежего воздуха с поспешностью выбежала на порог. На противоположной стороне улицы она снова увидела высунувшегося наполовину из окна Эраста Христофорова. И, ах-ти... беда ... деготь сна обильно потек на ее веки, но этот деготь положительно имел запах грейпфрута. И она вплыла в сон, совершенно определенно чувствуя близость Христофорова.         О, Эраст...О, Эраст... О, Эраст... О, Эраст...         – Бяша... Бяша... – звала коз из оврага Викентьевна. Она слышала наверху в городке грохот и треск домов. – Ой, беда... Бяша... Бяша...         – Где же Василь Васильевич? – старался остановить бегущих по улице людей Шерстопятов.         Никто ему не отвечал.         В маленьком городском саду у летнего театра "чи-уит-уит" пели горихвостки. Синицы и воробьи, будто осенью, летали едиными стаями. Метались по небу вороны. Их тревожный крик "кар-кар" еще больше пугал людей.         – Где Василь Васильевич?         – Да где ему быть. Беги к Песчаному обрыву.         – Зика! Зика! – позвал Шерстопятов. – Давай пробираться к Македонке. – И зашептал для себя. – Сие явление надо самим увидеть. – А еще подумал: может, для будущих поколений, если, конечно... – Мысль оборвал.         Ударил сплошным потоком дождь.         Григорий Якубович решил сидеть до конца. О случившемся уже порядочное время назад передал по Интернету Джиму.         Кудиновская "Нива" лежала посреди улицы вверх колесами. От каждого внутреннего удара земли она вздрагивала и медленно двигалась по улице.         Мутные воды Македонки охватывали все большую часть городка.         Веркин муж все крепче прижимался к Люде.         – Не говори ничего. Молчи. Молчи. Молчи.         Уже рушились дома. Падали куски стен. Сорванные железные крыши закрывали дорогу.         – Скузо, – почему-то по-итальянски извинялся Олег Иванович Коковин и, не обращая внимания на потоки дождя, старался громче взывать:         – Крещеные, давайте жить в мире.         Уже не слышно было птиц.         Дождь срезало, как не бывало. А серость и мрак остались. Вдалеке горели огни в полуразрушенном барском доме. В его окнах были тени людей. И оттуда доносились звуки вальса.         – Вроде танцуют, – неуверенно сказал Шерстопятов, повернувшись к Зике.         И тут же:         – Смотри, да не туда, а сюда.         В волнах Македонки медленно плыл гроб с дядей Федей. Крышки гроба не было. Дядя Федя плыл медленно. Сложены руки на груди. Серьезно смотрел в потемневшее небо.         Вода уже подходила к груди Шерстопятова. Рядом плыла маленькая Зика. Глаза открыты:         – Смотри.         Над водой летали чайки.         – На песчаный бугор гляди.         Шерстопятов увидел чернеющую фигуру Василь Васильевича.         Словно рассердившись, что Василь Васильевич узнан, чайки стали ниже летать. Лаяли по-собачьи.         В новом море светилась одна звезда.