ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЯФФО

На рассвете в начале лета
по блестящим чешуям мелкой приливной волны
скрипучая темная лодка скользит под подошву холма –
в рыбий желудок порта
                                          Я смотрю в бок медного кувшина
там извивается как трубка кальяна – лицо человека
который вернулся в свою страну через десять лет
после того как бежал из нее  Ему нехорошо
но до него никому нет дела
и это – успокаивает
Сейчас меня вырвет в зеленую воду родины
утренней лепешкой с сушенными финиками
                                                                              Вон она –
сизая полоса над горным хребтом за прибрежной долиной
Там  под овчиной солнечного пара
пропахшей песком и наной
я вырос – треть века назад –-
в глиняном доме  в саду на склоне горы
среди черепков черепах и змей  – – –
                                                                Лодка ткнулась в берег
Я вливаюсь в толпу на причале  Искупаемся
в родственной слизи трясь о бока троюродных братьев  –
как рыбы в последних эпилептических содроганиях на камнях причала
Крепко держу узелок с деньгами – могут отхватить вместе с пальцами
Ох как кружится голова  Чего бы я хотел сейчас?
Ни-че-го: быть в прозрачном пузыре отсутствия
Сесть в тени  закрыв глаза –
пока уши насилуют крики
старьевщиков  продавщиц зелени
и отвратительно жизнелюбивый
распев торговца арбузами
Я кажется понял: мне ничего не грозит
я проскольжу мимо дома  как  мимо всего остального
даже если буду в нем жить
Я – лишь представление о себе
пар от дыхания  сеть от ячейки
Я  не могу умереть – потому что меня и не было
Закат,  висящий сейчас над чашей с йодом по имени море –
единственное за что я могу держаться  но
этого не так и мало – этого
бесконечно
много

1998



Из НОВЫХ КУМРАНСКИХ РУКОПИСЕЙ

1. (Иродион)

Здесь стоял его сад  над квадратным  прудом
Каменели гранаты  инжир тяжелел
И оскал белой башни над Верхним Дворцом
упирался в прозрачный предел
В этой яркой воронке из синих зеркал
отражались колонны  дробясь на ходу
в переносице света  где голубь топтал
как враждебное знамя –  живую звезду
Когда день сбросит кожу за сизой грядой
и на крышах дворца загорятся огни –
воздух с моря придет и прохладой своей
даст мне сил перемочь предстоящие дни
Словно пчелы в меду – в неизбежной вине
без друзей и детей – словно город без стен
я стою над пустыней как ходят во сне
и горяч мой покой  как чужая постель

2.

Время превращаться в камни – пришел аравийский царь
Мы зависли на высоте  как голубки в гнезде
Я поднимаю глаза – и не вижу пылающего лица
но я слышу твой голос – всегда и везде

А в моем базальтовом теле  изнеможение сил
Сторожевая башня пуста  как глаз без зрачка
В колоннаде Дома Собраний заблудился язык
Осы переходят вброд водосток виска – – –

3.

Закат оползает за ближней горой
как с древней террасы спасительный слой
медовой и розовой глины – на дно виноградной долины
Никто не следит за подпорной стеной
и вновь не сплетает корзины
И так же мучительно больно глядеть
как будто в зенит на небесную твердь
на то что пробита стена
Цветут цикламены  Стоит как Аммон
среди черепков и камней анемон
На кладбище нашем –
весна

1996



* * *

Брошенный сирийский военный лагерь
над ущельем  Слышен шум водопада –
сам он не виден
Голаны – тихое пустое плато
покрытое высокой травой
Иногда посреди ровного поля – пропасти
такой резкой прелести что
сбивается зрение

Это место знает два состояния:
война и промежуточное перемирие
И как перед сном или смертью
в желтом вечернем мерцании
скользит олень – с грацией подростка
исчезая на месте садов
за обвалившимися базальтовыми стенами
византийской  деревни

1999



АНАТОТ

Мы долго спускались с огромной песчаной горы
по кольцам светящейся белой дороги
Спиралью движенья вскрывались сухие миры –
как русло для взгляда и чистая почва тревоги
Пустыня была мне близка как пустой горизонт
где каждая вещь обретает свое измеренье
Мы можем построить свой город – запомнить свой сон
на твердой скале изначального изнеможенья
Я жизнь не могу удержать  но я знаю что я был с тобой –
что в этой мечте я гулял и летал и валялся
Я смог наконец в этот раз сжать гудящие пальцы –
в лимонном саду над источником с нежной водой
В анисовых зарослях – шорох стрекоз
земля словно солью пропитана черепками
Здесь можно застыть монументом естественных слез –
над тем что любая любовь обращается в камень
Но в этот момент я – был сутью ущелья  его
сознанием силы  его сквозняком удержанья
кипящего света над истеричной кривой
сползания в непродуктивную жалость
Есть ясная щель – в безвоздушной пустыне – зазор
с водой из-под камня  и тенью под хищною птицей
И если все нити на время связались в узор
то с тем что случилось – уже ничего не случится

1997



ПОСВЯЩЕНИЕ ДЕННИСУ СИЛКУ

1.

А потом он умер
До этого было многое
уместившееся в предыдущей фразе
где-то между "он" и "умер"
                                                  Он прошел эволюцию
от лондонского школьника – через  Йетса и британские ВВС –
к маргинальному левантийскому поэту
пишущему по-английски на краю
своего языка  – – –
Тут  хочется сказать  очень по-русски –
со вздохом –  что как бы не в этом
дело  А в чем? Ну
действительно? –

2.

– что исчез некто живой и подлинный...
с кем ты был шапочно знаком несколько лет
И каждый раз в те две-три встречи – в холле Синематеки
во время Кинофестиваля  в компании у знакомых после вечера
русского израильского журнала  – ощущал то же
что бывает при не-начале романа:
может сложиться  но зачем? – нет
совпадения рисунка этой
фазы жизни – – –

3. Куплеты
перевод из Денниса Силка

Она считала, что следует идти до конца во всем –
и говорила снегу: будь снегом  и дождю: будь дождем.

Теперь сквозь окно в Ковчеге смотрит она –
как ее дети тонут в ужасе, как их заливает тьма.

1998



В ДОЛИНЕ РЕКИ СОРЕК

Мы узнаем из этого текста  как боялся смерти тот кто давно умер
как он  разлучившись с близкими  выл по ночам в голос
как на каждом грубом горшке этот гончар выбивал свое имя
и вся глина его поколенья давно раскололась
Но если пройти по склону холма  где теперь только лисий колос –
услышишь дребезжащую песню  которую он пел за работой  Амен –
она растет в том же месте  как у покойника волос
В наших реках – вода лишь зимой  а в остальное время
чистый горячий свет заливает пустое ложе
Вот заброшенный сад в щели между горами
и ступени к пустому дому – здесь ты можешь
сложить с горба свою память – корзину с камнями
Ты станешь долиной в окне  ящерицей в нише
аркой гробницы в каперсах и астрагале
И будешь летать над собой как крыло стрекозы
плыть одичавшей террасой – вниз по горному склону
Воздух висит прозрачный  как отсутствие сил
В нем стоит луч – по центру круглого свода
Под базальтовым прессом  ходящим на этой оси
мы обращаемся в ясное  как сосуд без стен
еле заметное колебание света
Во дворе под навесом из листьев – голоса и шум
женщины молют ячмень для лепешек и варят ужин
На глиняной крыше белого дома по вечерам –
собирается мерцающий круг где каждый каждому нужен
В твоей мастерской полумрак  В поле ладоней – кувшин
Это гончарное колесо – твоя лучшая жизнь
ход его коловращенья только тебе и слышен
След моих пальцев останется на палевом черепке – вокруг
места крепления ручки к ребристой стенке сосуда
Он будет на срезе холма у дороги – как солнечный блик
как под вечерним ветром – лист масличного сада
Кровь гуляет толчками  пытаясь вернуться в родник
Тот кто может исчезнуть – еще не возник
Облака качаются на ветру гроздьями винограда

1997



ОБЛАКА В ГОРАХ

"Поскольку развитие человечества
приводит к выветриванию чувства правоты – что
остается? Быть живоходящими глазами на палочках
Они отсвечивают множественностью взглядов как
осколки бутылочного стекла под луной – – – Я
не хочу всего этого  Я хочу хорошего
Спокойно  Без истерики  Можешь
повеситься  Можешь
жить дальше
                      Раньше
избранности было
больше – а выбора
меньше – "

Эти ощущения идут
как облака через дом в горах – сквозь
мой череп  Я сижу на каменной скамье
в парке над долиной Яркона
                                                    В любом случае
не стоит репродуцировать трагизм  Исходная точка –
мы все заранее умерли  Нет оснований суетиться  Оглядимся
вокруг –  это пейзаж после смерти  Слева – розовые
как вывернутая наружу внутренняя ткань  горы
Справа – зевок моря  белый язык прибоя
ангина заката  Под ногами  на уровне
взгляда – плоские крыши
приморского города

1997



* * *

Я люблю пустые рассветные улицы  с выключенными светофорами
по которым пускает свою белую Субару знакомый таксист
и она скользит повизгивая покрышками на перекрестках
как когда-то я тормозил подошвами на ледяных дорожках
в сизой тьме – у автобусной остановки – по дороге в школу

Открывается гладкая черная полоса  – космос асфальта  и стекол
И в отсутствие трения наша синтетическая ладья
начиненная энергией сгорания бензина 96 и времени 98
касается поверхности города – не больше чем встречная
летучая мышь целлофанового пакета

Стеклянные автоматические двери Радиостанции
Автомат во внутреннем дворике выбрасывает ледяную банку мангового сока
Я поднимаюсь к себе – в надстройку на крыше над Старым городом
Солнце  вставшее над Елеонской Горой – бьет в окно
Предметы нагреваются и становятся реальными

1998



МАРИЯ ЕГИПЕТСКАЯ

Ну, была блудницей, песни пела,
пить вино любила допьяна.
Страшное, помилуй боже, дело –
счастья много, а она одна.

Кто глядел в глаза ее пустые –
утопал в прозрачном их меду.
Там грехи, как свечки золотые,
самовозгорались на свету.

Как-то утром в солнечном тумане
в Палестину уходили корабли.
А паломники такие были парни –
захотелось оторваться от земли.

Мачты не от ветра там скрипели,
не от волн стонал соленый борт –
Легкие, без сил, с ознобом в теле
богомольцы вышли в яффский порт.

В переулочках Святого Града
эта египтяночка была
каждому желавшему награда
лишь за то, что мама родила.

А когда ей истина открылась,
с той же пылкой нежностью она
в полное безлюдье удалилась,
сорок лет в пустыне провела.

Ее тень в полях за Иорданом
до сих пор встречают, говорят,
в полдень, когда дремлет козье стадо,
пастухам являлся ее взгляд.

Слаще он, чем финик йерихонский,
карий, и с лучистым ободком.
Его видеть – как смотреть на солнце,
все плывет и светится кругом.

1999