* * *

Афанасию

Стеклянный шарик ясновидца,
покачиваясь на ладони,
вбирает свет - и темень в доме
спешит на улицу пробиться,
вниз, до береговой черты,
прочь напряженье, тело, платье,
к воспоминанью до зачатья -
о, настоящей темноты.

Ни зги, ни рукотворной лампы,
ни объяснений, ни чернил, -
планктон, мерцающий вдоль дамбы
да кремень правящих светил:
включись начальной неизвестной
частицей в будущем луче
и Дух, порхающий над бездной,
присядет на твоем плече.

Полночь-заполночь, печки-лавочки,
чай да лясы, ля-ля-тополя:
мечет пики бубновая бабочка
на завидного короля.
Речи донные, страсть казенная,
безответственная маета,
а под сердцем, гляди - забубенная
вышла дамочка, да не та.
Потолок плывет, накреняется,
ночь шуршит, ночь скребется в углу,
раскрывается свет, накрывается,
карта бегает по столу.
Слезы-хлопоты - черным пропадом -
и чего в нем, наплюй наконец,
масть постылая, видишь, милая -
ну и дурит тебя, стервец.
Отверни его, прогони его,
подсними-ка из-под руки -
Крести белые, черви алыя, -
пляшут острые коготки.

* * *

Крутится-вертится шарик стеклянный
Кружится голова
Эльф ли зудящий вспорхнет за диваном
Жар ли в канун Рождества
Воск ли слабеющий капает с елки
Смех ли в беззвездной глуши
Дальние выстрелы мутные толки
Водка и снег для души
Сядь же со мною согрей мои руки
Рыжая радость моя
Хлюпают талые воды в округе
Знобко по коже - хвоя
Грех
      лихорадка
                  летучим народцем снятые с мест времена
Эльф близорукий у лампочки вьется
Что ж ты - не видишь меня
Перегорает парадная полночь
Свет раскален добела
Крутится-вертится-колется - полно
Боже пошли нам тепла

* * *

Белый звук, слуховая накладка,
дудка стужи, невнятный толчок,
стукнет форточка и по лопаткам
холодок побежит, холодок.

Дикий ветер, норд-ост посторонний
мог случайно задеть в темноте
шкуркой льда остекленные кроны
в их осиновой наготе.

Или посвист невидимой плетки,
или беглой души мотылек
притянулся на сонный короткий
беспричинный полночный звонок.

И по слуху - на дудку метели -
ты разинешь оконный проем:
белый снег забивается в щели,
белый свет набивается в дом.

* * *

Пока господний куст парит,
как провода в окне,
пока горит, пока болит -
помедли обо мне.

Душа висит на волоске,
кустарна тишина,
и в невозможном пиджачке
ты куришь у окна.

Курится лирными людьми
придуманный покой,
еще воздастcя по любви,
успеешь, дорогой,
на склоне пыла и хлопот,
без попеченья муз
стеречь всевышний огород,
посвистывая в ус,
полоть былье, считать зверье,
окурки собирать,
да имя стертое мое
за здравье поминать.

* * *

Сергею Касьянову

Орфей возвратится один.
Он выйдет на свет спозаранку,
приличный седой господин,
неся, как супругу, шарманку.
Сначала закурит, потом
в кофейне за кружкою пива
заметит: Как долго живем,
как долго, а впрочем - счастливо.
Пальто расстегнет, отряхнет
высокую желтую пену,
железную ручку сожмет
и кликнет себе человека.
И скажет ему: Человек,
не бегай, садись и послушай.
И будет смотреть человек
на все голубыми глазами -
облитая пивом стена,
и боги, и камни, и звери,
и мертвая эта страна -
замрут, воспарят и заплачут,
воскреснут и примутся жить.
Кого нам жалеть, Эвридика,
нам только бы ручку крутить,
как чисто на свете, как тихо.
И правда, чего нам жалеть
в сипеньи шарманки трофейной -
и пристально будет смотреть
живой человек из кофейни.

За лесами, на тайном отшибе,
за горами, под бездною вод
ненаглядная подлая рыба
от меня мою смерть стережет.

Больно ноет нога костяная,
невозможно пристроить ее,
ах ты, младость моя огневая,
угорелое сердце мое,
ретивое, как старая рана...

Сквознячок прибирает огни,
и немедля, в красе окаянной,
из угара всплывают они.

Выпить мертвой, послать за второю,
ясны соколы, взвейтесь! - налью,
дилетанты, поэты, герои,
до чего же я всех вас люблю.

Трубы воют, погода глумится,
растекаются теплой волной
эти, ставшие близкими, лица
за столетия съеденных мной.

А ненастье взыграло, зараза,
сердце бухает, как огнемет,
и Яга, как полковник спецназа,
всю отставку не спит напролет.

* * *

Крыльев горбатый размах,
рокот в народах великий,
из-под ботиночек - прах,
в тысячелетних зрачках
плавятся желтые блики.

Жизнь. Никаких извращений.
Кровная жизнь наголо -
жизнью изглоданный гений
в беса швыряет стило:
Кончено! Дайте мне волю!
Баста! К ответу Творца!
Время гудит: Не позволю...
Небо хрипит: До конца...

Не нарывайся на грубость,-
бес придвигает стакан,-
пей свою вечность, голуба,
русского слова пахан.

Душен господний улей.
Сладостна божья ложь.
Гений свернулся на стуле,
принял винца и - хорош.

* * *

Остывающий шарик стеклянный
встрепенулся, скатился с руки:
на могиле Великого Пана
светляки затевают круги.

Свысока отражается небо
в измельченном зеленом огне,
свистнет флейта - и двинется небо,
приближаясь по кругу ко мне.

Свод вращенья, зеленое пенье,
разжигание звезд травяных,-
восхитимся законом движенья
тел небесных, а лучше - земных.

Ведь покуда мы жили - казалось -
на бегу, в тесноте бытия -
светом движут не стыд и не ярость,
ты, быть может, может быть - я,
и нелепость, и пенье живое,-

ледяное веселье в ответ.

Пан играет на флейте, как воин,
как на волю отпущенный свет.

* * *

Поднимает трубку и дышит как леший царь -
это ночь мешает слабость, любовь и злобу,-
и летучая мышь обнимает размякший шар,
запуская когти в подрагивающий глобус.

Поднимает трубку, прижимает ее к лицу,
видит лес октябрьский - поднимает его, как роту,
и деревья, ломая корни, бегут в лесу -
золотая рота -
                     к обрыву -
                                "солдатиком" -
                                                       в воду.

Но река ушла. Телефон отключен. Уймись.
В пересохшем русле дрова загребает мышь:
сучья, письма, стволы да листья - обломки дров,
ходит ласковый коготь блестящий по кромке снов.

Поднесешь спичку - и землю обнимет дым.
Мышь отпустит, вспорхнет бесшумно - почти голубка.
А глаза слезятся - потому что всегда не спим,
и шипит провод, и бьется в гудках трубка.

* * *

Кончиком пальца
скользнуть по одежде твоей,
разбросанной как попало...
Но осторожно,
чтоб ты не заметил.

* * *

Капля моря сбегает по загорелой коже.
На причал похожи плиты аэродрома.
Все подобно всему - улетай - все мы слишком похожи.
Выходя на сушу, я остаюсь дома.
Ты запишешь меня на воде, отмечая подобья.
Я смахну на бетон этот звон, эти пенные хлопья.
Здесь мой берег.
И хватит америк - довольно историй.
Времена - собирать капли, засевать море.
Море капель прозрачных -
                                   с волненьем,
                                                с терпеньем,
                                                                с прибоем...
По улетному полю отхлынет волна за тобою,
и оставшейся лужицей съежится тяжесть земная.
Времена -
               распрямиться -
                                по капле себя вспоминая,
вспоминая прозрачность веселья античного пота:
нет полета в тебе - так лети, коли нету полета.
Капля воли подобна щепотке растаявшей соли -
как блестит наледь на Шереметьевом поле,
самолет бежит, поджимая ноги, как цапля,
и ни капли водки тебе, и ни капли боли,-
только я за барьерным стеклом собралась в каплю.

* * *

Мы долго жили вместе на земле,
оглядываясь, я скажу - веками,
над водами, бегущими в золе,
друг друга развлекая пустяками.

Когда ты говорил мне: Посмотри,-
ладонью больно прижимая веки,
в округе останавливались реки,
просвечивали пальцы изнутри,
и небеса под воду шли на дно,
речных распугивая постояльцев,
и я смотрела кроткое кино
сквозь розовую дрожь холодных пальцев:
как будто рыбы, проплывали зал
облепленные тиною светила, -
а помнишь - ты меня почти не знал,
а помнишь - я тебя почти любила,
а помнишь, ангел, как издалека
мы праздновали жизнь в ее развале,
как честно мы валяли дурака,
как нежно мы друг друга убивали?

Там и сейчас еще бежит вода,
пересекая вечные покои,
и чтоб я не боялась, иногда
ты прикрываешь мне глаза рукою.