так низко небо, что, нахлобучив...

И когда ещё соберёмся вот так, вместе?..
Что    это было?..
смотришь в окно детсадное: дождь-дождь...

Памятник
почти междометье...
2013
хорошо сидеть на балконе и слушать море...
Сумерки
день прогорел почти...

снег в окне кружит не зная куда пойти...
Anno Domini
Февраль
Счастливый поезд
Снегирь
прогибает волны ветер взлётный...

ветер несёт собою...
хорошо быть мёртвым поэтом...
Он из тех, кто говорит. Кто говорит?..
Рифма
нет ничего у меня с собой...

Мне весело, будто...
не мова...
Май
и будто маятник очнулся...
как они жили?..
Незрелый август отрывает плод...
Керчь
ловец ненаглядный сидит над водой...

Каждый из них
1. гора
2. бабочка
3. салют
4. дурочка
5. сёмушка
Книга

Голову повернёшь чуть-чуть...
Оживает к ночи трава...
Портал
слишком много света   слишком лето...
За ночь нас всех замело во сне...
Белое платье в пол...
Сеется сверху мёрзлое молоко...

Вечер падает и накрывает...
на блюдце тверди тучной с каёмкой голубой...
всех собрать обнять за стол усадить...

* * *

Так низко небо, что, нахлобучив
облако это, вроде панамы,
несёшься, а следом другие тучи,
сверкают пятки, гремят карманы,
мчишься от ливня, в карманах галька,
припомнишь каждый найдёныш-камень,
тяжесть земная, а бросить жалко,
и пены месиво под ногами,
дико и пусто на длинном пляже,
сдёрнешь панамку и, кажется, недо-
бежишь, споткнёшься, волна размажет,
и вдруг взлетаешь, — так близко небо.

* * *

И когда ещё соберёмся вот так, вместе?
С ветки антоновка — тук! Прямо на стол.
Плавает запах первой лиственной меди.
Дом заскрипел. Ветер верхами пошёл.

Как я люблю поздние разговоры.
Самые все мои за одним столом.
Реки гремят в округе, движутся горы
и застревают в сумерках перед сном.

Ночь накрывает сад. Что будет с нами?
Трепет кустарный. Треск. Насекомый звон.
"Яблочко" хриплое — где-нибудь за горами
кто-то терзает нетрезвый аккордеон.

Кто грядёт? Набухает новая завязь,
раздвигает корни мёртвого языка.
В электрическом воздухе, медленно разгораясь,
имя висит, не названное пока.

* * *

Что
это было?
Зачем всё это
было? Вспоминаешь
разную ерунду. Грязи
присохшей разводы
на ободе колеса, сдутого
с хрупом, скрученного
         восьмёркой,
или раздвоенные тупо
иголки некрымской сосны.
Длинно длинные, прилипшие
к мёртвым спицам. Ликование
мошкары в луче внезапном, лужицу
розовую смолы в чашке коряги. Клюв
маслёнки в жирно блестящих каплях и ключ
с шестигранным просветом, дрожащий
в мокрой руке. Муравейник, разбитый
коленом. Вот они снова сюда сбегаются
с вещами: Карфаген должен быть
восстановлен. Мелочи жизни,
педали её, крылья, ниппель —
в муравьиную гору зарытый. Им
именованная система. Ржавый запах
горячей хвои и солидола. Вся эта жизнь
с её мелочами. Не мелочами. Что это было?

* * *

смотришь в окно детсадное: дождь-дождь
кажется, всё зальёт, никого не найдёшь
шевелится море большой-огромной воды
смотришься в эту воду — озноб, мурашки
а она качает-волнуется до тошноты
точно кисель серый в казённой чашке
а по ней бумажные лодочки-корабли
ты не слышишь, что ли? идём! за тобой пришли

и бежишь, как в воду, страшно-страшно, а вдруг?
ничего такого, лёгонькое: тук-тук
с нижних качельных веток смешной душ
море прошло сквозь асфальты, людей, крыши
тёмная зелень блестит и осколки луж
руку давай, идём! ты меня слышишь?
думаешь о большой-огромной воде
как ей там, в чёрном земли животе?

Памятник

на уроках украинского
говорили по-русски
легко переходили на мову
читали шевченко и тычину
разбирали особенности национального костюма
старательно-серьёзно переводили письмо
турецкому султану
ходили строем открывать памятник дружбы

на торжественном открытии в комсомольском парке
на месте старого кладбища в нежно-колючей
боковой аллее сосновых саженцев-подростков
смотрели как съезжают складки ткани
блистают ножницы
змеится рассыпается исчезает ленточка
трепещет музыка

слушали речи
пели народную песню
танцевали народный танец
читали шевченко и тычину
и пушкина
пушкина
тиха украинская ночь
хихикали
прыскали за спинами друг друга
это было очень смешно
в жаркий яркий гремучий день
тиха украинская ночь

вечером назначали у памятника свидания
приходи в семь дружить к камню дружбы
камень был корявым бетонным не очень квадратом
с не очень круглой датой
стоял на отшибе
и быстро потерял свою актуальность
обветрился
осыпался позеленел забылся

был он не памятник а предпамятник
предпамятник-обещание
может его не снесли
а просто потеряли
на радость грядущему археологу

лет через триста
наткнётся он на торчащую
под неохватной реликтовой сосною
полувросшую в землю
полузасыпанную песком
пустившую корни в древнюю могилу
замшелую глыбу
соскребёт промоет продует
и прочтёт

здесь будет возведён памятник
в честь 310-летия
русско-украинской дружбы
(1654–1964)
24 мая 1964 года

удивится пожмёт плечами почешет репу
щёлкнет пальцами
и завинтит из смеющегося майского воздуха
нечто невообразимое
возведёт памятник обещанной дружбы
выполнит чужое обещание
что ему стоит
грядущему археологу

* * *

почти междометье
обрывок забытой фразы
а поди ж ты
это как в музее
подойдёшь рассеянно    вглядишься в обломок вазы
и    подпрыгнешь пугая смотрительниц и ротозеев
обожжёшься увидев её всю
всю    сразу
безупречная форма    профиль краснофигурный
горлышко певчее    луч    ободок-донце
это твоя ваза    ваза-солнце
сам лепил её из жизни своей сумбурной
любовался    не мог отвести глаз
наливал священным вином
совсем недавно
лет    несколько тысяч тому
а она оказывается разбилась
и тут под стеклом
лежит бесстыдно всем напоказ

почему?

2013

В этот год вступая как в просто воду
по излуке забью на память опоры
верстовых подробностей полосатых
столбы
             долгий дождь дождит
                                 мокрый снег снежит
                 по неделе неделя рекой бежит
резкий свет внезапный в слезах дрожит
                                          и шуга кружит

Оглянусь — из реки восходит солнце
прожигая корни–кости–глины
продираясь наощупь с другой половины
земли
блеск висит над водой триумфальной аркой
и на дне в долгогривых кипящих травах
предыдущей жизни слепой осколок
горит

А поперёк теченья столбов свеченье
и над каждым бабочка-мнемозина
распахнётся книжкой и вновь закроет
глаза
и откроется снова и всё на свете
ерунда по сравненью с тринадцатым годом
и сверкает он так что смотреть больно
смотри

* * *

хорошо сидеть на балконе и слушать море
на закате слушать накаты его откаты
тёмный топот его скрипучие волн колёса
мелкие камни нервно стучат о спицы
никому не спится все сидят на балконе:

разъярится ли море оскаливая сушу?

а бакланы чайки расхаживают по пляжу
их мобильники вспыхивают рыбьими голосами
толпы чуд глубоководных спешат наружу
в пене прибойной визг пальба дискотека
восхищенье в чернилах зрачков    фейерверки

в капле моря дрожат на узких балконных перилах

а зубастая молния уже расстегнула небо
выливая на всё на это    всёэто сливая
вот ещё молния ещё а грома не слышно
а до моря каких-нибудь тысяча километров
или две тысячи а грома почти не слышно

и пока не слышно всямосква сидит на балконе

Сумерки

Не была лет сто я в Коктебеле
Из маршрутки выйдешь — всё на месте
От морского воздуха пьянеешь
Справа профиль, слева мыс, — всё так же
Выгибают черепок залива
Лёгкий блеск дрожит у горизонта
Надо всем кружит штурвалом солнце
Сентября тринадцатого года
И колотится у горла сердце

Но — остановиться-оглядеться

Головой тряхнёшь — и всё другое
Очертанья, запахи, наречья
И погода, и страна другая
Мир другой. А ты чего хотела?
Я хотела кофе чашку или
Рюмку коньяку. Тепла немного
Золотую радость узнаванья

Барышни в купальниках и пёстрых
Густо радостных татуировках
А джигиты в бабочках и белых
Фартуках бегут, а попугаи
Вслед на чистом суржике смеются
И траву прохожим предлагают

Тропка асфальтированной змейкой
Меж лотков-ларьков-столов-палаток
Всё гудит-орёт-торгует-кличет
Варварская музыка клокочет
Чайка барражирует с сосиской
В клюве перекошенном лиловой
Мир иной
Но горы, бухты, камни

Сумерки сгущаются, спускаясь

Мелкий дождь горит под фонарями
Крики, смех, глухие фотовспышки
Бродят бородатые поэты
Тот рычит, ведя с собой беседу
Тот мутузит и трясёт коллегу
Слышно — за украденную строчку
И катается по гальке эхо

На веранде господин нездешний
В белой паре, в довоенной шляпе
Подливающий в бокал столетний
Девочке, по виду итальянке
Драгоценное вино, бормочет

Тот, кто молод,
Знает, что он любит. Мы ж не знаем —
Целый мир мы любим...
Молодость груба, жадна, ревнива,
Молодость не знает счастья — видеть
Слёзы на ресницах Дездемоны,
Любящей другого...
Вот и светлый
Выход в небо

Господин, на Бунина похожий
Приподнялся над плетёным креслом
И завис, качаясь, и растаял
В воздухе уже преображённом

Вот он, воздух сольный, дымный, винный
Не татарский и не караимский
И не русский, и не украинский
Колыбельный воздух коктебельный
Что разносчик фокусов прозрачных
Шариков светящихся на нитке
Или плоских камешков летящих
По волне упругими скачками
На хорей похожий пятистопный

Так дыши. Сиди себе на пляже
И смотрись в невидимое море
В чёрную взволнованную воду
Набегающую неизменно
Так же, как сто лет назад и так же
Как через сто лет сидеть тут будешь
В той же красной майке, мокрых кедах

Что нам до того, что нас на свете
Нет давным-давно — да вот, он, воздух
Блеск ночной, невидимые горы
Мерный гул, распахнутая воля
Значит, мы сидим с тобой на гальке
Над осенней мглой, бегущей с моря
Смотрим в воду чёрную живую
Навсегда обнявшись. Навсегда

Октябрь 2013

* * *

день прогорел почти    остыло что так рябило горячо
и только дне́вное светило ещё цепляется    ещё
за шпиль за крышу но    правее скользит сквозь мокрый блеск ракит
от напряженья багровея на голом воздухе висит

о солнечная неизбежность исчезновенья за чертой

пока небрежность и поспешность не закатали с головой
возможно всё мой свет пока горит холодная река
и каждый отблеск жжёт как жалость и медлит шар с огнём внутри
секунда красная осталась: стой солнце стой! гори гори

* * *

снег в окне кружит не зная куда пойти
человек бежит карабкается по снегу
помахал сорвался сугроб пропорол с разбегу

запотели очки и похожий на конфетти
расплывается снег и взлетает над этим римом
так легко как легко быть вечно счастливей всех
легче лёгкого спалённого сладким дымом

человек подлетел к стеклу разгоняя снег

и чирикают за спиной его на латыни
и разводят крыльями в поиске лёгких слов
все друзья твои прекрасные и молодые
сквозь окно больницы

если смотреть без очков

Anno Domini

               Памяти Татьяны Бек

1

Снег прохожий белые тянет жилы
заметает пастбища и могилы
и руками машет огням витрин
как человек который один
погружая город в снеговорот
закрывая две тысячи пятый год
я сижу под деревом со стаканом
и сугробы движутся караваном
разбредаясь по ближним и жарким странам
чтоб взорваться на перекрёстках света

Где-то смех и визг
стреляют где-то
вот такое Господи у нас лето

2

Я гляжу без слёз как снег идёт
как кренится компас крепчает лёд
и в стакан не глядя запиваю всё это
я сосуд непрочный гляжу вперёд
сквозь прищур порочный на свет заочный
и погонщик-ветер поводья рвёт
и горбы сугробьи червят кармином
охрой хвоей хиной по хилым глинам
по горящим водам по асфальта льдинам
по мозгам — в разлёт

3

На магнитных иглах в мою посуду
безнаказанный снег валит отовсюду
я тяну грядущее по глотку
я не верю что я с головой в снегу
как не верит снег что он вода
и востоко-запад не чает юга
и не чует север что он не вьюга
всё что есть — чудо
взгляни сюда

4

Это я под елью многоигольной
под стрелой зелёной в метели дольней
тише Таня видишь какая ель
и какие страсти горят на ей
и на дне стакана горит звезда
и когда?

5

И когда я допью это всё до дна
до сухих иголок звезды́ на дне
и когда наконец сойдутся на мне
все четыре стрелки этого света —
всё сначала и — никто не одна
Сокол-солнце — блеск! всё кругом — весна

Снег идёт
полная тишина
вот такое Господи Твоё лето

Февраль

снова ветер
на всём белом свете
снегу закопчённого
за ночь намело
натянуло гари
наломало веток
вестница нахохленная
бьётся о стекло

мир тебе сестрица!
что ты золотая
где ты перья опалила
Бог с тобой
ты откуда девочка
где твоя стая
что за кровь на грудке
жёлто-голубой?

неужели и́з дому
как ты рассекала
огненное море
ледяной зенит
дай перебинтую
хочешь сала?
плачет синица
плачет и молчит

а ветер из дома
чёрен и горек
пахнет дым резиной
волнуется юг
вспыхивая волны
катят на город
разметая накрывая
всё вокруг

копоть кружится
ветер ярится
ты ль не долетала
на обрез крыла
до горючей середины
редкая птица
неужели это ты
море подожгла?

южный ветер
на всём божьем свете
языки раскалывает
раздувает ад
мечутся по ветру
птицы и дети
дети и птицы
искрами летят

2014

Счастливый поезд

                                                              Юре Цветкову

кувыркается
поезд во тьме парящий    почти не касаясь
жизни проточной межстрочной будущей жизни
весело крутит петли живые   свистит рассекая
междустоличный сирене-каштановый воздух
то выгибаясь плавно то содрогаясь
то растекаясь по    то сжимаясь в точку
цепи огней набегающих отряхая
на межвагонных гармошках играя радость
                    то не стыки по стукам    не железо гремит о железо
                    то заздравная чаша    сердца стучат и стаканы
                    то не пушки палят    не кукушки считают бабки
                    то катается смех и звон по гудящим вагонам
                    подстаканников хор вторит козырным тостам
                    в каждом купе отсеке братья и сёстры
                    сёстры и братья в мае восьмого года
                    или девятого?    полный отрыв свобода
вся москва сорвалась и едет едет едет
в тамбуре блики клики в табачной туче
тьма за окном временна    речь пространна
речь о будущей книге    плавка состава
будущее    будет ещё лучше
                    и дрожит свет    и бьётся в стакане ложка
                    на миллионы вспышек стеклянных крошек
                    и плывёт проводница сияя в пыли стеклянной
ночь выцветает    близится светлое завтра
поезд болтает    ла́вровый фестивальный
жизнь подкатила к горлу в завтра въезжая
поезд взмывает    пьяный счастливый поезд
а на перроне горячем уже встречает
солнечный праздничный пышноцветущий город
мать городов русских
стольный киев

Снегирь

когда хоронили маму сверкал мороз
и солнце ломалось в автобусном стекле
смёрзлись комья Земли    не было слёз
а воздух был одной ледяной глыбой

в маленьком украинском городке

покачиваясь    текли как приток Днепра
медленно    не расплёскивая тишины
у края ямы горел фонарь снегиря
и снег    скрипел и скрипел под ногами

мама    мороз и солнце    река людей

помянув оттаяв вышли в ночь провожать
(память гудела как звёзды над головой
как трансформаторная будка на углу
как сумасшедший шмель над цветущей травой)
вспоминали далёкое    голод войну
а потом смешное родное    и отец
распахнув пальто смеялся со всеми

и невозможно сказать ему    запахнись

на углу обнялись
рассчитались на мёртвый живой
(жизнь уходила в распахнутом пьяном пальто)
до свиданья вспыхнуло как снегирь у входа
все говорили на русском    это было до

накануне четырнадцатого года

* * *

прогибает волны ветер взлётный
может и не ветер дело к ночи
может это дух такой свободный
бесится и правит как захочет

дразнит пальму и она раскрыла
раскатала грузные ветрила
рвётся-машет ворох перьев чёрных
лампочки в гирляндах рассечённых
вспышек перевёрнутые лица
море злится
в нём кипят чернила

сколько ни ломай за веткой ветку
сколько ни дрожи огнями в кроне
как ни отрывайся — вяжут корни
это можно только человеку
ночью
моря буйного на фоне

человек всё легче с каждой датой
всё прозрачнее с минутой каждой
он глядится в беглый блеск мазута
золотого на волне горбатой
думает волнуясь: вот минута
или не минута но однажды
станешь духом и взлетишь отсюда

* * *

ветер несёт собою
лета шуршащий лом
праздничною толпою
в воздухе золотом
перемещает лица
лёгкая благодать
прежде чем заземлиться
хочется полетать
крутит восьмёрку в танце
броская лепота
храбрые оторванцы
высохшего куста
вьются летучкой беглой
в крайнем луче горя
реют летягой-белкой
огненной октября
поздняя карнавальность
солнечного литья
лёгкость твоя летальность
ветреная твоя
пущенная на ветер

в жёлтую дрожь вразлёт
мёртвые листья ветер
над головой несёт

* * *

хорошо быть мёртвым поэтом стоять впритирку
в тишине беспечной на бесконечной полке
и сквозь нежную пыль чувствовать локоть соседа
или двинуть коллегу локтем чтоб раздражённо
зазвенели его серебряные застёжки
и под стёртой кожей глухо заныли страницы

и никому по кругу себя не читать

хорошо быть мёртвым поэтом на вольной воле
ничего не пить гулять себе беспечально
в муравах залетейских жирных в одном веночке
говорить о светлом грядущем как настоящем
например с гомером и доходя до точки
возлетать над    строчки легко огибая

всё уже прозрачно что тут ещё читать

хорошо быть мёртвым поэтом работать эхом
эхом в горах под неизвестным светилом
кувыркаться ночью в ручье ледяной речи
напускать туману с утра в слепые ущелья
подниматься в полдень к живым безымянным вершинам
и ловить бесполезный воздух внутри лавины

различая и свой
                          в обвальном грохоте
                                                            голый голос

* * *

Он из тех, кто говорит. Кто говорит?
Все говорят. Размахивая. Перебивая.
Жест его, каждый жест в темноте горит —
ломаная светящаяся кривая.

Целый куст горящий. Искры — салют с куста!
Ветки линий пыхают нервно. Похоже —
ими он держит речь. И удержать не может.
И она вываливается изо рта

огненной лужей. Плюх — во внешнюю тьму.
Ночь угорает, и, уходя к другим,
ладно-ладно, бормочет ночь,
встретимся — договорим
в следующей жизни.
В следующем Крыму.

Рифма

   крик
звон
взмах рук
истерика занавески
стукнуло окно
сыплется стекло

стихотворение
падает вниз головой
этажи листая колотится о перила
на балконах шарахаются соседи

стихотворение
зависает на миг
и врезается в гущу тополя

тополь вздрагивает
семя его лопается
на земле идёт снег

стихотворение
рвётся выгибается пытается словить ветер
и   раскрывается растекается врастает

а с тротуара глянешь
ветка и ветка
неотличимая от иных
и горят окна до неба
и сугроб катится вдоль бордюра

дерево качается
кричит
машет руками
звякает сребрениками листьев
сучит корнями под асфальтом
ищет рифму

и — опля!
асфальт трещит
и трещина проходит сквозь сердце
   то́поля

* * *

нет ничего у меня с собой
руки мои пусты
разве что полая камышовая
дудочка    так    на всякий случай

нет никого за моей спиной
любовь моя    только ты
ты и эта    уже не новая
жизнь    случайностью неминучей

где в пустоте летящей висишь
где в легион стволов
разных калибров шумит камыш
кашей из лишних слов
и раздражённый терзая слух
слушаешь не дыша
мутного времени чистый звук
редкий случайно пробившийся вдруг
в дудке из камыша

* * *

Мне весело, будто уже умерла, —
липучие крошки кутьи со стола
хозяйка, зевая, сгребает в ведро,
чирикая, сыплются гости к метро,
изрядно подпили, умильны вполне,
последнюю сплетню несут обо мне.
На ветер подземный
— бессмертную сплетню,
под землю, под землю
— на поезд последний.
И ветер подземный ехидно поёт,
что глиной залеплено горло моё,
и этот обветренный глиняный слух
в тоннеле гоняет насмешливый дух.
Но — полную стопку за вас я налью,
и тайную дудку достану свою:
вам что-то почудится в стуке колёс,
да кто ж его спьяну расслышит всерьёз.

* * *

не мова
не суржик
не язык
что-то другое
что живёт собственной жизнью
само по себе живёт
внутри головы
и говорит говорит само с собой
думает: никто не слышит
думает: кругом так шумно
все говорят в свои телефоны
все
говорят говорят

как говорят остап с андрием
с двух сторон родимой ямы
с выжженной по краю травой
как ты мог брат? — молчит остап
а ты? — молчит андрий
ты чего совсем? — молчит остап
а ты? — молчит андрий
яма ширится
     сонце низенько
     вечiр близенько
в голове смеркается
в голове осыпается чернозём
шуршит шуршит
алло?
из пространства немого
гудки помехи гудки
абонент недоступен
нет
не язык
не суржик
не мова

Май

стоишь на одном из семи холмов
на юг смотришь на юг
взгляд несётся горячим псом
тысяча вёрст не крюк

домой несётся    распахнута пасть
вывалился язык
язык знает он доведёт
пёс летит напрямик

родные подробности    сколько раз
листал их туда-сюда
куст помашет пропляшет мост
сияет в реке вода

сбегаются домики    сколько лет
верстаешь эти столбы
            огонь!
дорога встаёт на дыбы
            огонь!
закипает свет

и растерянный мир накрывает пар
пёс мчится на всех парах
парит бумерангом    кривой слезой
сорвавшейся впопыхах

чадит одуванчик искрит сирень
трещат берега реки
огонь стеной    кругом ничком
палёные мотыльки

стоишь разодранный напополам
на две свои родины две любви
на дом и дом на тут и там
май горит
и река шипит

и пёс прижался к ногам

* * *

и будто маятник очнулся
помедлил и быстрей быстрей
расталкивая воздух плотный
и в нём столпившихся людей

сечение в одно касанье
тяжёлозвонкое зиянье
и свист и чирк и ликованье
и неизбежный разворот

размах налево и направо
и вниз опять а там под ним
распластана его держава
четвёртый рим девятый крым

и тень за ним бортпроводница
не отстаёт вперёд вперёд
крылатка ласточка черница
кому свистит? кого поёт?

и шаткий луч за ним крошится
какой любви? каких свобод?
сверкает огненная спица:
лети! да кто ж его качнёт?

* * *

как они жили
малайцы наши гренландцы
американцы
и прочие африканцы?
как они жили
жизнь эту переносили?
а мы как жили?

крутись шарик вертись на макушке лета
с кубиком кухни в центре этого света
быстро крутись будто кончилась мировая
празднуем лето красное разливая
всюду свою печатают карту мира
в центре своя держава родного цвета
как они жили переживая всё это?
а мы как жили?

вертись шарик лети
золотой-зелёный
изнутри снаружи загруженный
заведённый
вздрагивающий от разрывов
горящий
в сетке сигнальной
жизни кругом кипящей
раскрученный воспалённый

вертись быстрее
размазывая слёзы
утишая горе расплёскивая океаны
закружи нам головы за бутылкой киндзмараули
в шестиметровом горячем кухонном кубе
смеющимся
не знающим
счастливым
с бывшей картой мира на толстой стене бетонной

красное лето по кругу хлещет в стаканы
солнце в окно вкатилось
жарит в упор

быстрее ещё быстрее
ещё круче
животрепещущий мой
мой живучий
крутится-вертится
до сих пор

* * *

Незрелый август отрывает плод.
И плод, щеками толстыми сверкая,
невидимое время рассекая,
без тормозов по воздуху плывёт.

В нём тикает неслышимый завод.
На нём прозрачно кожура тугая
пульсирует, а жизнь кругом такая,
что только зацепи, и всё взорвёт.

А плод глядит в себя, не замечая,
как на земле трепещет каждый лист,
рассеянно холодный свет вращая,
поёт себе, зелёный аутист.

Душа растёт в почти ненужном теле.
Так происходит жизнь на самом деле.

Керчь

                маме

А южнее
зима уже прошла
дождь перестал, миновал
время
настало в стране нашей

Помнишь дом с камышовой крышей
на белёной стене
граффити
иероглиф "И"
и египетский бог Тот
с головой сокола

Около
яблони
муравей-мотороллер
с кузовом битого кирпича
яблоня обло цветёт
томная плавная
(после-после —
облетит и выгнется
и, как лошадь, вся в яблоках
задрожит, красными
копытами в землю стуча)

Жизнь горяча
стрелы её огненные
особенно в марте

Пустота двора оплавлена
солнцем
и блестит, плавая
над грядками на спине

Солнце
сильнее смерти
главное, как всегда, скрыто
мелочь травная
больно звенит: ко мне, ко мне

Не
промахнись душа-Суламита
возвращаясь сюда во сне

* * *

ловец ненаглядный сидит над водой
на склоне на лоне на фоне погоды
моллюском оброс бородой лебедой
а годы проходят всё лучшие годы

а медленный колокол ходит в груди
сминает ли рёбра гудит ли по ком-то
да так что ни дрогнуть ни глаз отвести
от вечно другой полосы горизонта

забытая снасть растворилась в траве
светила текут проливаются грозы
и гнёзда свивая в его голове
трепещут идеи пустоты стрекозы

мерцает улов неотвязно паря
о солнечный лотос! о лица любимых!
детали подробностей неуловимых
скользящие мимо

нездешний за ворот бежит холодок
плывут пароходы летят самолёты
салют тебе ловчий лохматый цветок
волшебный итог невозможной свободы

Каждый из них

1. гора

Разволновались!
На цветущем склоне
божья коровка
шуршит, зависая над
алым, лиловым, жёлтым...
Головы им морочит.
О чём?

2. бабочка

Гора открылась, а там — горе,
горит-воет, плюётся лавой,
перекипает за край, по склонам
течёт-клокочет
                           и накрывает
в слепнущем, винном вечернем свете
книжку раскрытую, блики на стёклах,
зайцев, бегущих по потолку,
радость и ярость, слабость и стойкость,
воздух, вытянутый в строку,

(где-то в долине поют пули,
путаясь в пыльной листве двуцветной,
склеенной с тополиным пухом)

и накрывает
                      всю нашу глупость,
все завихренья на этой земле,
вазу с подсолнухом, стыд, восхищенье,
велосипед на последнем балконе
с помпейской бабочкой на руле,
всё накрывает огненным морем,
огненным морем

сколько в одном человеке огня
сколько людей в одном огне
Боже мой посмотри на меня
не печалься Господи обо мне

3. салют

ночь наступает на город    ставит сапог
на́ голову толпе (переверни
вид из окна) город пускает ток
и защищаясь    тьму дробит на огни

светятся буквы     ли́ца    ясно горит
мимо окна мелко идущий снег
и человек стоящий ногами вверх
видит салют над шпилями пирамид

на тротуаре тоже ура салют
где протекает под сапогом толпа
плазмы витрин сухо сечёт крупа
стрелки дрожат    время на башне бьют

эй на минутку всё это обесточь!
или сначала    всё это забели!
хлопнет окно    не задевая земли
белый человек выходит в чёрную ночь

4. дурочка

на молитву поднялся царь а в глазах темно
то ли Божий страх теснит то ли Божий стыд
мысли спутались в узел надо рубить окно
Господи Боже сил    будь мне щит

сердце чисто во мне созижди    дух укрепи
пощади-помилуй Предвечный царство моё
им Отечество    что ледовая пыль в степи
сколь дубин сломал о хребты а кругом ворьё

ишь ты как шипят за спиной: велик осударь
мы и сами себе царь и тебе оплот
не стращай ты нас не кошмарь
всю бы тварь в расход
ничего никто а дел-то невпроворот

и по всем рубежам державы рычат враги
до́лжно спать вполглаза-вполуха    строить флот
рассеки эту хмарь Господь эту темь прожги
запали светило Своё    растопи лёд
яко прах пред лицем ветра врагов развей
взвесели мне сердце о милости Твоей

вскинул голову: туча вскрылась   глядит звезда
подмигнула дурочка и горит одна
дык и я сам-один а со мной моя беда
а за мной моя страна а во мне война

жжёт звезда прожигает    время окно рубить
время крепче впрячься и закусить удила
и тащить и тащить    ять    и фейсбук учредить
дабы каждого дурость как есть видна была

5. сёмушка

Сыне Божий, помилуй меня безбрежного,
вытащи из этого сна кромешного
в ясен луг, чтобы птички-рыбки-травки,
выправи мне пути-адреса-явки

...что Он молчит? Только с тобой и дел?
Мало ли кто чего вдруг захотел?
Мало ли что там, впереди ещё?
Мало ли где горько и горячо?

Больно молчит.

Вылови и спаси!
Тут же ни сеть не поймать, ни такси,
ведь из последних сил сплю и гребу
с месяцем под косой, звездой во лбу,
в полной беде гребу среди чёрных льдин,
Сыне Божий, Ты ж у меня один,
я же любимый самый ребёнок Твой,
дай мне проснуться, пока живой

...хриплый треск и плеск, и хруст ледяной,
искры и тишина в голой воде,
рыбы парят в солнечной пустоте...

Это Земля, Господи, или где?

Книга

Лето — всё.
Выдохлось. Опустело.
Ладонь разжимаешь, а там
божья коровка. Откуда взялась?
Как ты меня нашла?
Капля постлетняя.
Красная точка тепла.

На багровых надкрыльцах — пятнышки запятые,
иероглифы поняты́е, важная вязь.
Руку несёшь так осторожно, что задеваешь
встречный куст прохожий, и он взлетает
мотыльковой тучей.
А за ними —
             лист переплётный,
                                        шорх тягучий

... и ты улетай, пора. Там тебя заждались.
Забывай, отрываясь. Давай подниму повыше,
чувствуешь, как пружинит лёгкостью высь,
как, бледнея, дрожит просвет,
ну? — лети же!

Перебирает копытцами божья малость,
нет, говорит, в ладонь вжимаясь,
вернее, молчит: нет.

* * *

Голову повернёшь чуть-чуть
и сразу тропа
сразу обрыв кубарем вниз к реке
сказано же не оглядывайся забудь
не оглядывайся никогда

Уже бегу
продираясь в густом береговом ивняке
узких листьев серо-зелёная чехарда
тропка пунктиром в очень горячем песке
память — бег по песку
оглядка — изгиб реки
строгое солнце сверкнёт сквозь листву
как бабушкины очки
ветка хлестнёт по лицу
больно вспыхнет вода
и никого снова на берегу

Не оглядывайся никогда

Я уже по колено
по пояс
уже плыву
как наяву
как завтра или вчера

Огненный шар стекает в разлив Днепра

* * *

Оживает к ночи трава
и заводится и звенит
голосит глотая слова
мелкий взвод луговых аонид

Влёт строчит травяной народ
эхо шарит как на войне
молоточков-иголок взвод
шьёт презвонкую радость мне

Боевую кольчугу шьют
из пропущенных звеньев шьют
и плывёт над землёй гуд
накрывая куполом луг

Абсолютный растёт слух

Мол ни гад не пробьёт ни зверь
ни снаряд ни взгляд ни строка
полюбуйся галдят примерь
а кольчужка    эх коротка

Портал

                                            брату

Корни и темень — вход, где сосна
рухнула, помнишь? — обрыв обрушив,
срез предъявляя: жизнь не одна,
каждая новая — выше, суше, —
и закачалась, свисая криво
на узловатых корней канатах,
срез и подземная перспектива.

     — Я почти не помню шестидесятых.

Правобережный грохот пошёл,
хвойное эхо: сбежа-ать хотела!
волны песка зарывают ствол,
в розовомедных порах коры
белое деревянное тело,
в корни вцепилась поляна у края,
туча песка оседает, как взрыв.

     — Выход в сегодня перекрывая?

В круг на поляне пять сосен шумят,
ветки — побегом из кончика пальца —
огненно-лёгкие тянутся так,
что оторвутся сейчас и спалятся,
помнишь, как сосны по кругу шумят,
словно семья за воскресным столом
в доме последнем над самым Днепром?

     — Брось! Обжигает каждый пустяк.

Празднично скатерть шуршит вышивная,
пар над тарелками поднимая,
смех за столом, драгоценные тени,
узкая ваза винной сирени,
солнце горит на ножах, пробегает
ток по рукам, накренясь проплывает
хлебница, крошки летят и опять

     — В воздухе вспыхнувшем зависают

двери захлопают ахнет посуда
выскочить и по обрыву сбежать
ты или я?   — Да не видно отсюда!
щепки разбитой сосны под ногами
осыпь песчаная    дурочка-память
силится выскочить из игры
ходом подземным быльём пустяками

сгустком янтарным в разломе коры.

* * *

слишком много света    слишком лето
никого нигде    под узорной сенью
рой плетёных кресел и стол со снедью
     пенная скатерть

бело хрусткая и    ни осы-мухи
только зелень-синь золотая ясность
да цветы неопознанной породы
     голову плавят

пусть их как хотят    нам какое дело
ветерок соразмерный   трепет плавный
виноцветная нега   шелест-брызги
     ну я не знаю

хоть бы что-нибудь    ничего такого
загремел бы кто    оборал для виду
озираешься    неродная лепость
     чистая прелесть

и дрожит пространство времени точкой
на плече горит драгоценной искрой
и такой покой и такая благость
     что просто ужас

* * *

За́ ночь нас всех замело во сне
глухо накрыло одним сугробом
грузно рассыпчатым грозно огромным
ветер растёт в цене
ветер куражится и грохочет
по ледяному дну
кружит бумажные клочья ночи
свищет на всю страну
и рассекая пространства пустые
буря летит вразнос
белой медведицей спит Россия
бурый в Европу нос
хвост в океан
азиатское брюхо
вздрагивает в снегу
ветер задрал ей мохнатое ухо
гонит в него пургу
вьюжные космы медвежьей шерсти
вздыблены за окном

Перезимуем и это вместе
с ёлочкой и вином
в лихо закрученном вое стужи
штопоре бытия
тьме предвесенней

Бывало и хуже
что ж убиваться так жизнь моя?

* * *

Белое платье в пол,
низка фамильных бус
...век-истребитель насквозь прошёл:
жди, золотым вернусь,
времени больше нет,
стой во тьме на своём,
как столбовой свет
снежный под фонарём.

Мне ли одной-смешной
всё растопить кругом?
Спит за моей спиной
родина мёртвым сном.
Лёд и державный стыд,
больно дышать в снегу,
жемчуг на горле горит,
полный обвал в мозгу.

Как продышать страх,
чем одолеть лёд,
белого платья флаг
ветер цепной рвёт,
светится-тает снег
всё веселей и злей,
словно вот-вот золотой век
будет стране моей.

* * *

                                                Юре Костюкову

сеется сверху мёрзлое молоко
присыпая смыслы   укрывая вещи
снег летит не больно а легко-легко
снег летит легко   легче   ещё легче

будто бы там над тучами высоко
вьюжно-верховное громыхает вече
выключен звук на земле и так легко
как никогда   лёгкость нечеловечья

белизна такая что ничего нет
тишина ледовита   но звук и цвет
лишь отмашки ждут и получив свободу

всё оттает в миг явится потечёт
заревёт запестреет завертит возьмёт в оборот
выведет этот свет на чистую воду

* * *

Вечер падает и накрывает
городок над великой рекой,
заряжает прохладный покой,
так, накинув платок, усмиряют
клетку с птицею дорогой.

Тянет жареной рыбою, ленью,
сытой тишью, намокшей травой,
не остывшим ещё вареньем,
поздним пеньем, покуда тени
уплотняются на мостовой.

Тьма течёт вдоль белёных заборов,
вдоль глядящих в упор садов,
вдоль тяжёлых ворот, затворов,
затухающих разговоров,
пересохших на солнце годов.

В ней купается дурочка-память
птахой гоголем с хохолком,
всё бы ей возвращаться и плавать,
кувыркаться и крякать, и править,
облетая родительский дом.

Ночь внезапна, прозрачно черна,
что не гоголь, то галя-луна.
Мечет бликов подводные стаи,
виринає, лунає, гукає,
память помнит свои имена.

Прихотливые правки невольны —
росчерк пёрышка, лапка, глазок,
не обиды, не беды, не войны,
только мягкие детские волны
в белый-белый днепровский песок.

* * *

на блюдце тверди тучной с каёмкой голубой
беззвучные зарницы ведут безвидный бой
волнуясь ловишь оклик сквозь облачную сеть
а нет бы молча слушать и просто так смотреть
как холодно железно прозрачно дребезжит
распахнутый отвесно простреленный зенит
заходятся зенитки дозорные его
а голову закинешь и нету ничего
лишь за двойною тучкой укрывшийся разряд
смеётся будто мама и бабушка искрят

* * *

всех собрать обнять за стол усадить
подливать и слушать и говорить
и следить как плывёт над садом живая
остывающий воздух в речь извивая
паутинки дымчатой медная нить

как блестит она зависая криво
родовой сети короткий обрывок
среди веток наспех растущих дней
слушая близкий гул корней

имена яблок по донцу сада
молодых наливных под глухой листвой
две Конкордии Ниночка Александра
как вечернее: по-го-во-ри со мной

вот мы люди Твоя    Твоя люди
эхо яблочных главных озимых слов
что тут будет когда ничего не будет
что от нас останется?

только любовь