"Знамя", 1994, #12. - С.136-141. Исключены стихи, вошедшие в книгу "Путешествие".

Все тексты вошли в книгу "С особым цинизмом".

СТАРЫЙ НОВЫЙ ГОД

Свет идет. Курим в саду,
Желтый спускается сверху.
Замерзшее яблоко на высоте -
Красное до сих пор.

Старые церкви светятся зимой,
Прозрачные изнутри.
Белые ангелы на горе
Играют для нас хиты.




* * *

Нет, не хочу я в Москву, чтобы видеть там что?
Вот ни Красную площадь, ни Лобное место,
Ни Василья Блаженного, ни Ивана Великого.
Ни, тем более, Рижский вокзал.
И ни площадь Сан-Марко, ни Ринген-штpacce,
Ни музей Bиктории и Альберта,
Ни имперскую архитектуру, ни Александер-платц,
Ни тебя, потому что у этой любови немецкий язык,
Ни цепочку огней с высоты, ни звезду Марлен
На асфальте южного города, белый шелк, ацетилен,
Ничего романского, пышного, жизнелюбивого,
Ничего барочного, великого.

А хочу я Петровский сквер, Первомайский сад,
Где тусуются гомики возле белого туалета,
Маленькую церковь, где бедные, жалкие фрески,
Ветхий театрик, красный и золотой,
Где три дивы поют фальшивыми голосами,
Где заезжие авантюристы, как в девятнадцатом веке,
Итальянские гастролеры, глотатели змей, толпа,
Здания желтые с белым и голубые в снегу.
Словом, нечто попранное, лишенное величья,
Трогательное, означающее распад, несовершенство.

И вот, не забыть о самых лучших на свете,
О волшебниках "Парцифаля", о ледяных дудках,
О том, как весна хотела к нам в сердце, и мы гуляем,
И спускаемся медленно с сине-зеленой горы.




* * *

Уже вчера наступал ноябрь.
Уже вчера изменился свет.
Проснешься: призрак стоит у окна,
В жилетном кармане лежит ланцет.

За окном улица, которой нет.
У смерти уже такой легкий вкус,
Гигиенический лаконизм
И бедная лексика наизусть.

У смерти уже такой легкий слог,
Ее улыбка модели "Вог",
Ее движения старых ревю,
Сухие крылья балетных ног.




* * *

Жить, как улитка, хочу, в вате хочу,
Дряблое тело храня,
Будто в футляре стеклярусовом
Елочный шарик лежит,
И отстала бы жизнь от меня,
Трепетавшая в воздухе пламенном, ярусами.

В бархатном нежном футляре хочу засыпать,
Будто забытая вещь, театральная штучка,
Бусинка либо перчатка.
Буду с тобой разговаривать по ночам
По телефону во сне, сиять.

Хитрая стала, тихая, полюбила молчать,
Тонкостенные, хрупкие вещи в папиросной бумаге хранить, охранять.
Пиромания, пиротехника, flash.
Испепеляющий огонь.




* * *

Жутко владенье хрупкими вещами.
Как тут узнаешь, кто научил рисовать людей
Звездочки меж бровей, бабочек над хрящами
Надгортанников, плачущий глаз меж грудей?

Кто научил их жить, вообще, с чужими
Пропастями, с их ночными зверьми,
С этим зияньем, пеньем, беспамятством - недостижимей
Даже при жесте ладонями вверх: возьми,

Если не убоишься таких объятий,
Если тебе покажутся не страшны
Лица, всплывающие из амальгамы пятен,
Из плесневеющей, черной, серебряной глубины.




* * *

Пишешь Вальмону письмо: Вальмон,
Жизнь, как вода, обступила со всех сторон.
Мы говорим с тобою, как сквозь стекло.
И все-таки: как ты смог?

Пишешь Вальмону: милости велики,
Ох, велики ко мне, сплошные дары.
Мы разговариваем в последний раз.
Мир уловляет сердце в свои силки.

Мертвы любовники, а я так почти слепа
После сего фейерверка, но мне и не надо знать.
Не пугайся, это письмо не моей рукой,
Но подпись будет моя.

Пишешь письмо Малковичу: дорогой,
Корреспондирую второпях, на бегу,
Ты, конечно, брутальный тип, довольно тупой,
Объяснить подробнее не могу.

Довожу до Вашего сведения, господин:
Церковь не оправдала бы наш союз,
Дальше судьба собирается быть скупой,
В мире нет ничего прекраснее Вас.

Пишешь Вальмону опять: мой бог,
Как простодушна мужская любовь.
Нам не составить счастие здесь ничье.
И все-таки: как ты мог?

Страшная речь уже воздымает нас.
Воздух поставлен и правит, как парус, в груди,
Так осторожно и жутко ведет,
Что смерти и вправду не может быть.




МАРГАРИТА

...Ты думала, что, кинув Валентина,
Ты сможешь невозвратное вернуть,
Судьбу свою сумеешь обмануть?
Ты или же глупа, или скотина.

В немецком городе, седа наполовину,
Самоубийства избежав, забудь,
Что ты являешься сожженной глиной.
Ни переждать нельзя, ни повернуть.

Жизнь кажется нетленною малиной.
Открытая давленьем света грудь
Навстречу креатурам, птицам, гадам.

Жизнь кажется непостижимым садом.
В письме не успеваешь помянуть:
Все движется к тебе с нездешним хладом.




* * *

Как это принято меж людьми,
Он ей сказал: Талифа куми.

И все мусульманские мосты
Волосяные между вершин
С мужскими ангелами по плечам,
И все иудейские пески
С шарами манны, что там висят,
Как бы искусственный ватный снег,
Европа с кукольным Рождеством
И воском, золотом, колдовством,
И сверху пустые города,
И вся иерархия внутри,
Все лестницы, ангельские чины
В пределах готической любви
В ее цветении возрастном -
Все это ей показалось сном.

И старая, медленная душа
Из гроба тела встает
И льнет губами к стеклу,
И тут увидела, что иным
Могло бы все это стать.




* * *

Как Машенька видела упыря,
Как ангелов в Средние века,
Как видел ребенок Лесного царя,
Как Машенька видела жениха,
Так я вижу теперь тебя,
Как Франциск и Маленькая Сестра.

Как будто ты в золотой пыли,
В дорожной одежде, в дождевике
Теперь стоишь на моем пути
В дверях, на улице, у окна,
Облокотясь, на самом верху,
И свет лежит на твоем лице.




* * *

1.

Приходит любовь, ведет, ведет,
За реку бродит, за руку берет.
Приходит, убьет, убьет.

В высокой крапиве лежишь, убит,
А она ходит, бубнит, бередит,
Откроешь глаза - пред тобой стоит.

В чистом поле летит, поет,
В золотом воздухе что звенит?
Обнимает, прощается, говорит.
Ходит, гудит, снует.

Возвращается, трогает, бередит,
Плачет, склонившись, молчит.

Не ходи за мною, не жди меня,
Не смотри на меня с той стороны,
Чтобы нас никто не смог увидать.

2.

Плачет, кричит, повязки срывает, врет,
Мечется, огорчая ночной патруль,
Который лежал бы себе в животе с леденцами пуль,
И ни гу-гу, ничего никому -

Ни золоту и серебру в музеях, ни голубым
Бусикам фараоновой дочки, ее зеркалам,
Что, сколь ни прикладывай к мертвым устам, -
Раскалываются напополам.

Ни фосфорическим субмаринам глубин
Рыбий их ледяной пароль.
Ни морзянки хозяину его связной,
Автомобиль, алкоголь.

У меня поют мертвые голоса.
Запах Европы - холод, зола.
Не ходи за мной, как Дерсу Узала,
Не смотри на меня с той стороны.




* * *

Тяжелы плоды твои, Церера,
Темные и страшные дары.
Кто бы удержал визионера
На краю, излете мозговой коры?

Хороши твои, голубка, слуги:
Рыцари с двойными прорезями глаз,
Хитрые валькирии, безумные подруги,
Вместо сердца - радужный алмаз.

Но всех лучше ты, Мария Каллас,
Своды подымавшая, легка,
Сдвинувшая на́ волос и малость
Милосердие материка.




* * *

Я полоумна. Ты остроумен.
Мы ищем странствующий люмен

По участкам, по больницам,
Как сказал бы Сологуб,
Но Бог давно сим мертвым птицам
Не размыкает губ.

Он пронизывает, синий,
Дребезжа, ночной вагон.
Вдоль высоковольтных линий
Движется слепой огонь.

Он качает здесь поля, селенья,
Словно нефть и ртуть в товарняках,
Он на кладбищах поддерживает тленье,
Равно как сокровища в живых руках.

Только для чего нам эта сила,
К небу восходящая зола,
Если нас забыла, отпустила
Тайная механика, и праздная Сивилла
Амальгамой книзу положила зеркала?