Стихи.
М.: Новое литературное обозрение, 2005. – Серия "Поэзия русской диаспоры".
ISBN 5-86793-388-1
С.5-7.

Прямая безоговорочная изобразительность

(На исходе праздничной недели
я иду по снегу из химчистки...)

(Мёрзнет синий гидрант и с винта
вниз сочится вода голубая...),

при осязательной, но не избыточной звукописи, когда чистое и желанное прикосновение к замшевому растению происходит в чистом акустическом пространстве

(Голос ветра знают камыши –
старческий, сухой до кашля голос.
На ладони их пошелуши:
разлетится белым чёрный колос...),

при психологически проникающей точности, – например, точности состояния больного в больничном сквере, – проникающей, потому что проще и верней, чем в третьей строке, не скажешь

(А дальше в ручке кончились чернила,
и я пошла, хрустя листвой опавшей.
Мне было хорошо и плохо было...),

с непременным наведением взгляда на резкость, когда видишь не только каждую снежинку, которая со второй буквы неизбежно нежится в своём летаянье, не только контрастную рябь вспорхнувших птиц, но и месяц и число этого события, всегда неповторимого и всегда подобного в своей скрупулёзности тому, что обозначено в одной главе одного романа как "на третье в ночь"

(Двенадцатого марта выпал снег,
скрипучие железные вороны,
позавтракав, метнулись вверх,
раскачивают кабель телефонный...),

с такой простодушной и сильной эмоцией, с таким сочувствием к незначительному персонажу, бегло населяющему стихотворение, что ситуацию, которая могла разрешиться непозволительным сантиментом, тут же, словно бы из чувства благодарности за искренность, спасают мастерство и лингвистическая изобретательность

(По выходным в глухом местечке
соседний инвалидный дом
автобусом вывозят к речке,
заросшей пыльным камышом.

И там они в своих колясках
сидят в безлиственном лесу,
как редкий ряд глухих согласных...),

не скрывающие того, в сколь профессиональных условиях они нарабатываются, и тем самым уподобляясь актёру, одновременно играющему роль и иронично посматривающему на неё со стороны, как бы подмигивая зрителю: "ну, смотри, как я умею!"

(Я читала студентам азы
русской грамоты. Их было там
трое в классе, и русский язык
в сон склонял их по всем падежам...),

с беспримерным обращением к некоему одушевлённому лицу и – в том же слове – обращением взгляда и памяти к прошлому (вещь так и называется: "Обращение"), с беспримерным, потому что достигающим (и вновь – лингвистически) изображения в убегающем направлении, как при перемотке киноленты к началу: "и трамвай опустеет людьми" – это просто превосходно! – и завершающим победу над временем, соединив настоящее с прошлым и глядя в трамвайное зеркальце заднего вида

(То, в котором дорога бежит
вспять и пьяный на грядке лежит –
и он встанет с заснеженной грядки,
но в обратном порядке...),

с победой над временем, – мгновение прошло, и на нём можно поставить крестик, это правда, но это и залог его воскрешения

(В пограничном небе всплыл крестик Мига,
белый-белый в пропасти голубой...).