1.

Холоден пейзаж и нем,
коченеет поле, залитое
фиолетовым сияньем.
Эта часть земли – твоя,
твой улов подлёдных тем,
поле, лунным занятое
светом, монолитное,
с дальним следом санным.

2.

Неба школьная доска,
яма антрацита угольная.
Опрокинута повозка
звёзд многоугольная.
Снег, ступающий с носка,
снег, витрина кукольная,
улица продольная,
между штор полоска.

3.

Дальше, мимо гаражей –
с одного из них я спрыгиваю
и тону в сугробе, – рыжий
пёсий след под ивою.
Ночь всё ярче и свежей,
гранями поскрипывая,
озаряет дивную
стынь под звёздной крышей.

4.

Дальше, в подворотне лязг, –
помнишь, в том дому вытаивали
жизнь для материнской ласки,
колыбель поставили, –
отворяй, – здесь в твой Дамаск
путь, в твою Италию ли, –
ну, засов отваливай,
снаряжай салазки.

5.

За верёвку потяни –
тронутся кустами медленными
с шерстяной подстилкой сани.
Там сарай с поленьями,
там колючие огни,
глыбы льда с расщелинами,
где гулять не велено,
там фигурка Ани.

6.

Вот она передо мной,
дотянуться можно, – маленькая
девочка стоит на тёмной
горке за мельканьями
снега. Как тебе одной,
с сердца замираниями,
с далями бескрайними
здесь, в ночи огромной?

7.

Перескок в весну, толпа
школьников, шкатулка лаковая
мая – воробьиный лепет,
небо многоликое.
Мотылька смахнёшь со лба, –
и движенье ласковое,
с моим взглядом слитное,
дарит страх и трепет.

8.

Трепет марлевый, сачок,
Карповка, баржа притопленная,
по ветвям пробежка почек
до-ре-ми-фа-сольная,
человечек-родничок
родниковой крови полон,
ветра воля вольная,
божественный почерк.

9.

Мир блистает на ветру,
точно это ветка ивовая
выстругана, вёрткая,
глянцевито-новая.
Ну, снимай с вещей кору,
чтобы свежесть ливневая
стала повседневною
речью без обёртки.

10.

Нарождается листва,
поровну всем в этой начатости
роздано, ни превосходства
нет, ни нарочитости.
Ты была насквозь права,
не изведав значимости
собственной, ни чинности
взрослого уродства.

11.

Баснословные края,
зелень сада Ботанического,
потная оранжерея.
В дрожи чувства чистого
прочь бежит душа моя,
из того панического
пальмово-лучистого
страха – прочь скорее!

12.

Вот Аптекарского тишь.
Разве в детской этой бедственности
немоты меня приметишь?
Нет меня на местности.
Нет. Но чем верней молчишь
в той насквозь естественности,
в неосуществимости
слов, тем ярче светишь.

II

1.

Только зрение и слух,
их деревья эти вынянчили,
а теперь, вернувшись в гулах,
жизнь переназначили.
Носится ли белый пух,
шубка греет заячья ли
в тех краях, где начали,
в стылых переулках.

2.

Где ключи? Ищи-свищи.
Возведи слова обыденные
и явлений смысл не вещий
в жаркое радение
отыскать c В.Х. ключи,
чтобы "ясновидение
нервов" на мгновение
высветило вещи.

3.

Вновь декабрь. С другой зайду
стороны, но в ту же стиснутую
льдами реку и раздую
в памяти лоскутную
ночь, ожившую во льду,
как шампанским вспрыснутую.
Дай, шнурки распутаю,
погоди, разую...

4.

Праздничный отец вдали,
в кухне, быстро приближающейся, –
сколько нам счастливой дали
жизни, там живущейся? –
магазинные кули,
щёлк картошки жарящейся,
да снежок, чуть вьющийся
в заоконной зале.

5.

В зеркале смеётся мать,
тонкие звенят серебряные
на руках браслеты, скатерть –
всплеском – самобранная.
Чтобы в фокус всё собрать –
рюмки равнобедренные,
в них вино багряное, –
надо жизнь потратить.

6.

Пахнет хвоей. Это дни
ёлки, в мишуре запутавшейся.
Волхв на выпуклом картоне,
за звездой пустившийся
в даль. Бенгальские огни
в сне твоём закутавшемся,
да снежок, сгустившийся
на оконном фоне.

7.

Тишина. Горит ночник.
Булочная снится, бубличная.
По дворам бубнит утильщик,
борода всклокочена.
День измаявшийся сник.
Праздничное в будничное
утекает. Уличный,
точит нож точильщик.

8.

Так точильные круги
времени искрят неистовые,
тёплые скудеют краски
дома, благоденствия,
так, разбившись на куски,
детское дионисийство
поручает действие
трагической маске.

9.

Так в Истории следы
исчезают человеческие, –
росписью на вазе беды
с торжествами венчаны,
а младенчества сады –
те же древнегреческие
мифы, безупречные
в истинности бреды.

10.

Плачущий стоит отец,
в коридорной нише высвеченный.
Как в воронку, инородец,
полусна заверченный.
Полусклад-полудворец
памяти чистосердечной, –
звёздной метой меченый,
потайной колодец.

11.

Мать усталая сидит
у окна, неузнаваемая,
смотрит, но меня не видит,
тем же сном изваяна.
Совесть ли, вина саднит,
не сбылось ли чаемое, –
не раскроешь тайное,
ничего не выйдет.

12.

В этом сне, где снег гурьбой
за окном, в неиссякаемости
ночи, в зыбкости озноба,
в этой странной ёмкости
сна всё зиждется собой,
в полудосягаемости,
но и в гнутой ясности,
в кривизне особой.

III

1.

Белый холод. Снег слепящ.
Полночь на безлюдной набережной.
За рекою остров спящий.
Тишина нездешняя.
Как орган, блестит, звенящ,
воздух. В небе набожная
спутница утешная.
Ветер леденящий.

2.

Мимо лодочной пустой
станции, ангара мертвенного, –
согреваясь речью устной
в городе неверного
света, чёрной мостовой,
сада многоветвенного,
сердцу соразмерного, –
по тропинке узкой.

3.

Каменноостровский луч.
Это крепость Петропавловская.
Над землёю ходят тучи.
Над землёю плоскою
вздыблен чёрный конь, могуч.
Та рука неласковая,
жёстким жестом броская, –
к смерти неминучей.

4.

Здесь мерцал когда-то день,
меркнул день декабрьский, сумеречный,
снег лежал комками, рдея,
дымной кровью смоченный.
По Галерной чья-то тень...
Вдруг весна – и "Рюмочная",
май очеловеченный,
шалая затея.

5.
       
Залетейский брат мой, пир,
дым столбом и муза взвизгивает,
мимолётная квартира,
где посуда звякает.
Музы пламенный кумир
новый стих изыскивает,
что-то в рифму вякает,
под рукою лира.

6.

Под рукою пунш и ром,
мы и званые, и избранные.
Не мудри, оставим мудрым
истины их пряные.
Песнопеньем славен дом.
Ничего, что выспренние,
ничего, что пьяные,
протрезвеем утром.

7.

Тихий голос: "Научу.
Видишь, люди живы завистями,
предаваясь злому плачу?
Нет, не их ты навести,
ангел мой, – зажги свечу
там, где нет ни вычурности,
ни презренной юркости
мысли: "Что-то значу"".

8.

Кто всё это говорил?
Запиши, а то ведь, выпившие,
не запомним... Миг – и в хоре
дети, нас забывшие...
Чижик-пыжик, кривокрыл,
где почил ты, пыжившийся?..
С лёту вздор убившее,
вгрызается горе.

9.

Брат дошёл до края мест
обжитых, где человеческое
обрывалось. Ясность жеста,
взгляда: вот отечество.
Дальше сам несу свой крест.
Прочь, слеза изменческая.
Ни сомненья – начисто, –
ни живого места.

10.

Точка. Брошено жильё.
Над жильём страна заоблачная,
дельтой спят в запястье жилы.
Море обесточено.
Тела мёртвого враньё
в узкое и лодочное
втиснуто – и кончено.
Мерзлота могилы.

11.

Пустота меня язвит.
Не вчера душа изнеженная,
брата потеряв из виду,
стала безутешная.
Я ль не исходил, убит,
земли, тьмой завешанные,
мною ль не затвержено:
где ты, друг Энкиду?

12.

Иссякает жизнь, и страсть –
словно в ватных лапах обморока;
то, что в радости ль, в несчастье
жило, – стало облаком.
Невесома снега взвесь,
ни шажка, ни шороха там,
вижу всё, что дорого,
только нет меня здесь.

Ноябрь 2011