Черный пейзаж
КУРОРТНЫЙ КВАРТЕТ
Натурфилософия - классификация природы по стихиям, каждая из которых служит первоэлементом бытия. Слово "элемент" происходит от латинского "буква": чтобы понять язык природы, натурфилософия изучает ее короткий алфавит. Он состоит из Воздуха, Земли, Воды и Огня. У мистиков каждому элементу соответствовал свой дух: Воздуху - сильфы, Земле - гномы, Воде - ундины, Огню - саламандры. В психологии стихии сопоставлялись с темпераментами - сангвиническим, флегматическим, меланхолическим и холерическим. Физики связывали их с разными состояниями материи - газообразным, твердым, жидким и плазменным. Сочетая элементы, поэты искали гармонию, алхимики - философский камень, знахари - лекарство от смерти. Однако, успешнее всех стихиями распорядился курорт: он научился сдавать их напрокат.
Карибский остров Испаньола первым встретил Колумба. Сейчас его делит Доминиканская республика и одно из самых бедных государств в мире - Гаити.
Курортам, впрочем, это все равно. Выгораживая из зоны бедствия оазисы благоденствия, они с успехом заменяют политическую географию физической, становясь по пути неотличимыми друг от друга: у бассейна загорает джентльмен. Часы у него - "Роллекс", очки - от "Гуччи", в одной руке - коктейль "Карибский бриз", в другой - брошюра "О пользе сострадания".
Буддисты говорят: раз ты не можешь покрыть всю землю мягкой кожей, надень ботинки. Не чуждый этой мудрости курортный архипелаг, раскинувшийся вдоль обоих тропиков, держит своих клиентов в лайковых перчатках. Заманив их в консервную банку комфорта, курорт норовит предусмотреть все потребности человека - кроме свободы передвижения.
В Бронксском зоопарке птиц держат без клеток - по своей воле они никогда не улетят от еды и тепла. Считается, что с курортниками происходит то же самое, но на всякий случай от Третьего мира их охраняют автоматчики.
Поэтому курорт, задуманный прививкой от цивилизации, на самом деле служит ее продолжением. Предпочитая сильнодействующие меры, мы норовим извлечь из всего эссенцию: кофеин из кофе, никотин из табака, из фруктов витамины, из вина градусы. Став в этот ряд, курорт обещает занятому северянину короткую связь с Югом, поспешную, как любовь в подворотне. Между тем, радость жизни - в царской полноте ощущений. Ее нельзя заменить бульонным кубиком эмоций.
Смысл курорта - повторю еще раз - в восстановлении союза со стихиями. Общение с ними хорошо уже тем, что не позволяет считать себя пупом земли. Стихии напрочь лишены антропоморфности, если, конечно, не заменять их ангелами с раздутыми щеками. Стихии настолько больше человека, что ему не приходит в голову с ними равняться. На нашу долю приходятся осколки целого - не Воздух, а вздох, не Вода, а капля, не Огонь, а искра, не Земля, а песчинка, если, опять-таки, не представлять Землю школьным глобусом.
Огонь - самая дорогостоящая из стихий курорта, ибо не зависит от сезона: в тропиках всегда жарко.
Южное солнце позволяет на себя смотреть только на закате. В остальное время за ним робко следишь по съеденной светом тени. На Севере тень тушуется, жмется по углам, как бесприданница. Там, где солнца хватает на всех, тень мелодраматично и самоотверженно отбрасывает все, что стоит между ним и нами. Тихая сила тени кажется робкой, но ее не сдуть урагану. В ней есть правда тела, знающего свои права.
Жертвенная готовность всякой вещи - даже такой сомнительной, как облако, - не только воспротивиться Солнцу, но и справиться с ним так поразительна, что начинаешь за нее болеть - как за всякого Давида, сражающегося с любым Голиафом.
Парадокс облачной тени в том, что она - след вещи, не оставляющая следов. И эта - лишь одна из проделок стихий, плодящих мнимости.
Взять, скажем, ветер (что уже непросто). Для Воздуха ветер - то же, что луч для Солнца: полномочный агент. Не отличаясь по составу от самой стихии, он не является ею. Ветер проявляет воздушную стихию, делая ее доступной наблюдению.
Живописнее всего это демонстрирует двигатель, работающий на воздушном топливе - парус. Прирученный им ветер наполняет полотнище воздухом, внезапно обретающим вес и форму. Доверчивая послушность ветра, однако, всегда обманчива. Его пути замысловаты, как любовь, и необоримы, как старость. Особенно там, где бывают смерчи. Например - в Нью-Йорке, где внезапный, невидимый и даже неслышный порыв ветра одной рукой прижал меня к стене, а другой поднял мою рослую коллегу, швырнул об асфальт, сломав бедро, и исчез, не объяснившись.
Облака тоже делают Воздух видимым, но на них скучно смотреть долго - как на все непонятное (как раз в этом заключается драма абстракционизма). Глаз, неспособный найти закономерность, рыщет по сторонам, как собака, которой залепили пластырем ноздри.
Понять облака можно лишь в массе: тип необъяснимых явлений, НЛО - неопознанные летающие объекты. У них нет индивидуальности, они ни на что не похожи, не бывают одинаковыми. Перемены в них никогда не прекращаются, но никуда не ведут. Архетипическое облако невозможно. У облака, в отличие от всего остального, нет энтелехии - той конечной формы, что позволяет желудю стать дубом, ребенку - человеком, замыслу - книгой.
Облака напоминают о Бахе - та же четкость и неповторимость структуры, но на другом - нечеловеческом - уровне сложности. Эта высшая во всех отношениях математика доступна нам лишь в непостижимых обрывках. Поэтому самый дотошный художник не способен нарисовать пустяшного облака. Кляксой запачканных белил он еще может создать иллюзию на плафоне, но живописцу никогда не стать натуралистом, копирующим природу буквально.
В облаке есть эстетское презрение к цвету. Оно предпочитает изыск той же монохромной палитры, что и восточные мастера, умевшие даже радугу писать черной тушью. То, что нам кажется "небесной лазурью", - свет. В неразбавленном виде он - никакой, но, смешиваясь с тьмой, порождает иллюзию красок. В этой гамме - "цвета воды" - выдержано все, что я люблю в искусстве.
Вода и Воздух параллельны, но не симметричны. Облака не столько отражаются в морской воде, сколько заражают ее своей благородной серостью: капля туши на небо света. Так море перенимает не форму, а суть облаков - их цвет. Но и это оно делает не рабски, как зеркало, а творчески, как поэт, рифмующий слова и понятия. Волны похожи на облака тем, что однообразны и неповторимы, как орнамент "ар нуво".
Только окунувшись в Воду с головой, мы начинаем постигать эту стихию. Вода готовит нас к загробной жизни. Под водой легче понять, что чувствует душа без тела, оказавшись в другом, не враждебном, а безразличном, хотя и теплом мире. Подводный ветер меланхолически треплет водоросли - как Офелию. Вспомнив о ней, притворяешься утопленником, отдаешься на волю течению, чувствуешь себя младенцем, позу которого принимает тело, избавленное от прямохождения. С родиной тебя, как в утробе, соединяет дыхательная трубка.
Женская природа воды - в ее податливости, в том, что, забываясь, мы теряем себя в ней.
Вода - самая старая из стихий. Мы из нее вышли, и в память об этом море ласково принимает нас в себя, но лишь тогда, когда мы отказываемся от приобретенных с тех пор привычек. В первую очередь - от речи. Море отнюдь не так беззвучно, как пишут в заголовках. Просто нам ему сказать нечего.
На земле мы обречены преодолевать трудности, но в воде мир избавлен от главной тяжести бытия - от тяжести. Свобода от нее дарит рыбам ту грацию, которой завидовали древние китайцы: первыми из всех зверей они одомашнили золотых рыбок. Мне под водой довелось встретить удивительную рыбу в черно-белую клетку. Она казалось озабоченной своей внешностью, и я ее понимаю. Рыба напоминала шахматную доску, которую скомкал сильный игрок, выбравший себе неподходящий вид спорта.
В тропиках пальма - любимое дитя четырех стихий. Интересно, что пальмы никогда не растут параллельно друг другу (природа не любит параллельных прямых и не дает им пересекаться - чтобы не плодились). Издали пальмы кажутся буквами неизвестного алфавита. Между ними ровно столько пробелов, сколько нужно, чтобы не перепутать осмысленную пустоту с полями. Поэтому пальмы не собираются в рощи, как березы, и не толпятся, как елки, а стоят в прихотливом и разумном отдалении друг от друга, как футболисты на поле.
Пальма вообще не похожа на растение - для этого у нее слишком много витальности. Даже мертвая пальма - с трубчатой костью ствола и жухлыми ребрами веток - напоминает не дрова, а труп.
С Землей лучше всего встречаться на пляже, где она соединяется с остальными стихиями. Тут, не заглушая друг друга, но и не воя в унисон, они играют квартетом столь совершенным, что им не нужен дирижер. На пляже Бога заменяет религия, которая его еще не открыла.
Чтобы сблизиться с Землей, надо разуться. Идя босиком по песку, мы надавливаем на те тайные точки, что отзываются физиологическим наслаждением. Ходьба - эротическое упражнение, естественное, как дыхание. Раньше, когда чаще ходили босяком, супружеские обязанности постоянно укрепляли брачные узы человека с Землей. Радея о них, крестьяне подавали пример природе, устраивая оргии в поле - либо, как это делали в русских деревнях вплоть до ХХ века, стимулировали плодородие тем, что катали по пашне голого попа. От всей этой стихийной эротики нам осталось лишь одно удовольствие - сняв башмаки, пройтись по кромке моря, упиваясь ритмом соития голой стопы с влажным песком.
Идя по пляжу, трудно остановиться. Закручиваясь воронкой, горизонт втягивает пространство, смешивающее тебя с собой. Так, шаг за шагом мы удаляемся от цивилизации, унося с собой лишь темные очки и плавки.
Пляж - зона чувственных чудес: Вода наступает, обхватывая Землю, и отступает, оставляя белесую пену, которую, тихо чмокая, всасывает в себя песок.
Это - мистерия зачатия, но, поставленная лишь женскими стихиями, она страстна и бесплодна, как танго лесбиянок.
Любимый цвет всех стихий - черный. Им идет темнота. Она отнимает то, что связывает мир с разумом - зрение. Оче-видную истину можно увидеть, жизнь - только ощутить.
Во тьме мы узнаем о присутствии стихий благодаря самому интимному из наших чувств - осязанию. Оно ведет к душе проходными дворами. Зрение рассказывает нам о другом - осязание соединяет с ним.
В густом мраке Юга, стоя на мокром песке под легким бризом, ты следишь за разгулом черного квартета. Ему не хватает Огня (спрятанные, как иголки в вате, звезды не в счет - их свет эгоистичен, он сам для себя), но тут из туч выходит Луна. Она, как женщина, отражает чужой огонь, меняя все, ни до чего не дотрагиваясь.
Полуденная тень - простодушно черна, ночная играет всеми оттенками тьмы - от жирного графита до рыхлого бархата. Солнечная тень - прохладна, лунная - холодна. Одна спасает от жары, другая бесцельна, как искусство.
Пуще своих границ курорт охраняет порочащую его тайну - сомнительность собственного существования. Коммерческий секрет курорта в том, что он не нужен. Его сокровища принадлежат всем и никому. То, чем он обладает, есть всегда и везде. Стихии безразличны к масштабу: с равным успехом за их игрой можно следить на берегу Великого океана или в соседней луже, оставшейся после дождя.
В сущности, все стихии - дармовые. В этом хочется увидеть благородный промысел провидения: необходимое и лучшее человеку дается бесплатно, на лишнее он заработает себе сам.
