Стихи. М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2002. ISBN 5-94128-060-2 Обложка Вадима Калинина. С.30-37.

1.02.2000 "Вавилон"

Сегодня гости не съезжаются; обед великосветский не произойдет...
Андрей Иванович не подал суп с кореньями...
Андрей Иванович кому не подал суп с кореньями?
Андрей Иванович ему не подал суп с кореньями.
Андрей Иванович не подал супа никому...
Балканцу - переводчику Гомера,
                                        шотландцу - воспевателю грузинок...
Всей этой пестрой своре арлекинов,
                          которые решились им владеть;
                          и продавать его, и покупать,
                                                                и рабством развращать...
Андрей Иванович воскликнул:
                          - Я в стране своей не нищий,
                                                                не раб,
                                                                и не подносчик пищи!..
И все тарелки бросил на пол;
И чей-то фрак разводами кровавыми закапал...
Мы пили кофе в малом кабинете малахитового летнего дворца.
- Вчера, году в двадцатом, - говорил Андрей Иванович, -
                                        прогнал какой-то Френкель
                                        Андрея Белого в подвал...
- Он просто глупый, - я тогда сказала.
И тотчас я спросила:
- Вы его простите?..
Андрей Иванович ответил:
- Я устал прощать.
                                  Я тыщу лет прощаю всех, прощаю...
А может, хватит?..
Надоело!
                  Хватит!..
Я в креслах подалась порывисто вперед и говорила со слезами:
- Не хватит!..
                        Нет!..
                                  Мне будет очень больно!..
Вы знаете мое к Вам отношение,
                                                        оно не переменится...
                                                                                            но больно...
Без Вашего прощенья невозможно -
                                                                мир не тот...
Он тихо и тепло сказал:
                                          - Я это знаю...
Лев Николаевич входил с подносом в кабинет;
                  на столике расставил эту благодать:
                  сухарики,
                                  тартинки,
                                                  белый с золотом кофейник,
                                    и чашечки саксонского фарфора,
            и в белом сливочнике сливки кипяченые,
                                            томленые то есть...
Андрей Иванович сказал ему:
                  - Спасибо, друг. Ступай...
Мы продолжали разговор за кофием
                                                                красиво...
Но Лев Николаевич -
                                      руки за спину заложив -
                  и - скулы вперед - молодой -
                  и - сумрачно - впадины глаз...
И - "Люблю, - говорит, - Андрюша,
                  тебя встречать на пути своем...
И чудный Троицын день был вчера!
                                      Старый лес и обедня,
                  черемуха вянет в корявых рабочих руках;
                  этот красный загар и глаза;
                  ярко-красный кумач и горячее солнце..."
И я говорю, обернувшись живо на креслах:
- Ведь правда, возможно?
                                              Ведь правда, возможно такое от чувств?..
Аи́, соглашайтесь,
                                  Аи́, спасемся любовью!..
Андрей Иванович что же в ответ -
                    как будто совсем смягчился...
Андрей Иванович улыбается...
Он улыбается ужасно необыкновенно...
                    так тепло, просто и чисто,
                    сказочно простодушно,
                    душевно, сердечно-восторженно-тихо...
Он так улыбается, как будто не знает ничего грязного в жизни...
И всё это хорошо,
                                но все же пойдем в начало...
Туда,
          где выход на крыльцо в одной рубахе красной...
Туда, где волосы, власы кудрявит, живо серебрит поземка...
Псковская дама Дурина глядит
                                                      в лорнет...
А что ему -
                      ему плевать! - ему не страшен русский холод...
Пыльцой морозной пылью живо засребрились кудри...
В метель идет,
                          ему не страшен русский холод...
Андрей Иванович, тот очень хрупкий,
                тот может разочароваться и озлиться,
                                                                  ожесточиться может,
                                                      если разуверится;
                и может простудиться вдруг и умереть,
                мороженого чутошную ложечку покушав...
А этому не страшен русский холод,
                с размаха он выходит на крыльцо -
Расстегнут ворот - сердце-птица -
Снег, мороз - навстречу -
                И вовсю гримасами ярится
Его ужасное лицо...
...как молния...
                          Весь - молния!..
                И мрачной страстию жестоко
                Весь раздувается,
                                              живой и страшный шар...
...как молния...
                И жутью иудейского Востока
Дымится грязный грозный африканский жар...
Снег темноту пронзает белой острой сетью -
- Карету мне, карету, кучер Исаак!..
В пространстве детства -
                                              в тех - вдали -
                                                                        краях, кровях -
          где чернота и грязь,
          где злобно, шумно, знобко
          Летает сказочная эфиопка
          И женщин крепостных желтейшею ладонью бьет...
И никогда голубкой дряхлой он ее не назовет...
Метель...
Такой мороз,
                        так холодно,
          что выживают здесь одни лишь эфиопы, турки да жиды
                                        (то есть евреи;
                                          извините, мы,
                                                                  они и вы)...
Андрей Иванович понуренный сидит,
                                          немножко подгорюнился;
                                          на плечики накинул телогрейку...
А они гуляют поздним вечером,
                                                        у них гулянка...
- Пошел, пошел, - кричат, - Андрюшка!
            Гони коней от этой глупой небосклоновой луны!
                        Жги, значит,
                                              говори
                                                            чего-нибудь...
И он летит послушно...
                                        тоже серебрится весь...
Весь в перце Горького и Бабеля,
                                    весь в крупной соли Чехова и Бунина,
            и в пудре, в сахарной пыльце всех прочих...
Серебрится весь...
Соль, сахар, перец... Ух, блестит!..
И весь летит серебряный мой князь Андрей Иванович...
И в праздник Богоявления вмиг раскрывается прорубь,
            и солнце зимнее светло озаряет руку с крестом...
Андрей Иванович, мой Серебряный Князь,
                              мой Серебряный Голубь...
Весь в свете серебряно-лунном и солнечно-золотом...
Нет, я не сумею...
Из этих - фотографии -
                                            темных, и светлых, и серых тонов -
                            плавно идет очерчение...
            гармонически чистую нежную шею...
И ворот белой рубашки -
                                              узорная кромка...
                                      и черноту пиджака...
И лицо...
                Светло...
Какой же ты красивый...
                  Русская мужская красота...
          она трагическая, тонкая,
                                      будто крыло мотылька...
          она мгновенна, будто мотыльковое крыло...
Но у кого учиться, чтобы описать?..
Конечно, у него!..
                                Бежать
                                            в начало самое,
                                                                        лететь...
Он вдруг внимательный,
                                          и странный, и большой;
                                          и вовсе не жестокий...
Тогда к перу гусиному протянется рука...
Тогда легко заплещутся слова,
                                                      польются строки
Водою чистою гармонией лесного родника...
Да, он родник.
                        Но это как-то аксиома,
          и скучно потому.
И скучно.
И попробуй убеги куда-нибудь...
Так страшно, Господи!..
                                          Что делать?
                                                              Что же делать?..
А ничего...
                    Цитатно-тривиально выпить чай с вареньем...
Я так сижу в старинных креслах
                                                        утончённо,
Откинувшись распущенной косою чёрной
                                на бархат мягкий и тугой...
И на меня,
                    которую придумал Кот Ученый,
Глядит Аи́
                    с улыбкой теплотой любви...
Аи́!
          ты ангел рая...
Ты ангел рая романтического,
                                                      ты -
Век девятнадцатый -
                                    еще не середина,
                                                                еще не сердцевина -
                                    русская поэзия...
                    А я,
                            вдруг обретенным обликом так радостно играя,
Так вглядываюсь в эти чудные твои черты...
И - в кружевах рукав короткий синий -
                                                                      тонкою рукою -
                                                                                вдруг...
Лев Николаевич вошел почти бесшумно и сказал,
                              что санки поданы, заложены
                                                                  и у крыльца стоят.
Лев Николаевич протягивает руку -
                              - Посмотри в окно, Андрей!..
- Где мой альбом? - спросил Андрей Иванович нетерпеливо, -
                    Я милый берег рисовать хочу!..
И на груди его я шарф придерживала накрест,
                                                      пока он надевал пальто...
И было хорошо...
Так было хорошо, приятно предаваться
                              движению саней под голубыми, небесами,
            и великолепными коврами снег блестел на солнце...
- Чудесный день! -
            с такой своею теплой и мою щемящей душу искренностью про-
                                                                              изнес Андрей Иванович...
И после мы вернулись и обедали обед чудесный.
Лев Николаевич служил так деликатно,
                                и наливал вино, и подавал мороженое...
Лев Николаевич учтиво поклонился и торжественно,
            и объявил торжественно, что гости
                        cъезжаются на дачу...
                                                            Так естественно!..
Сегодня послезавтра Пушкин позвонил вчера позавчера...
Андрей Иванович задумчиво сидел   в старинных и прекрас-
                                                                                        ных креслах,
                        распрямившись даже величаво...
Так больно было на него,
                                          такого худенького, хрупкого,
                                                              смотреть...
И сердце смысл биения теряет.
И больно, страшно и правдиво холодеет кровь.
И сердце в тоске без тебя изнывает,
                в тоске повторяет:
- Моя безумная любовь!
                                            Моя безумная любовь!..
Тогда вдруг зазвенел молчащий белый телефон,
                        а мы в окно глядели...
Погасло дневное светило...
                                          вечерний пал туман...
                          звезда вечерняя...
          Так хорошо нам было...
И тут,
          конечно кстати,
                                        Пушкин позвонил,
                          как будто ничего и не случилось...
Андрей Иванович поднялся к телефону;
                          и Пушкин просит позволения заехать,
                          он хочет что-то новое прочесть Андрею...
Андрей Иванович веселым милым голосом сказал,
          что Пушкин может к нам приехать хоть сейчас...
Андрей Иванович еще стоял одно мгновенье;
И вот серьезно, с важностью такою
                                    опустился в кресла вновь;
И с этим выражением серьезным теплоты и сдержанной печали,
Как будто бы стихи уже звучали...
А я смотрела на него тихонько,
          и невольно повторяла про себя в таком тоскливом упоенье,
          невольно повторяла про себя в таком счастливом стран-
                                                                                    ном вдохновенье:
"Моя безумная любовь! Моя безумная любовь...
                                                                          Моя безумная любовь..."

Закончено в конце апреля 1997 г.

Следующий текст