Стихотворения. М.: Журнал поэзии "Арион", 2002. Обложка Вячеслава Серебрякова. ISBN 5-901820-03-7 144 с. "Голоса" (Книжная серия журнала поэзии "Арион")

IV. НАЗВАЛСЯ ОДИССЕЕМ

НАЗВАЛСЯ ОДИССЕЕМ...
(капитан Немо - Тихону Браге)

Назвался Одиссеем - полезай к Полифему,
назвался Немо - молчи, таиcь и скрывайся,
и даже когда Морфей приведет морфему
к тебе в постель - молчи и не отзывайся.

Назвался капитаном - закидывай невод,
охоться с подводным ружьем в подводном овраге.
И в небе спящем, и в мире - тихо и немо,
лишь Немо ищет забвенья в море, а Тихо - в браге.

Кем назовешься, туда и полезешь,
полезен будешь прелестью перифраза,
когда на валунах зацветает плесень
и истлевают слова в сердцевине вяза.

И если Алиса все еще ждет Улисса,
плывущего из Лисcа и Зурбагана,
пускай сестра моя, корабельная крыса,
напишет ей честно, как нам погано,

(пока - без слов - он показывает на обрубок
языка, барахтающегося в дословесной тине,
и смотрит на шевеление губок
морских, на гибкие язычки актиний).
А ты, мой Браге с бутылью своей подзорной,
двояко выпуклой и вогнутою двояко,
узришь ли меня ты в этой ночи позорной,
личинкой света в дальнем созвездии Рака?

Postscriptum
(исполняется хором звездных феечек):

Кем назовешься, туда и полезешь,
и даже неважно, кто какого карасса;
когда грызешь себе губы, грызешь и грезишь,
и этим кончается плавание Гаттераса.




* * *

A если заскучаешь, позвони.
Пусть дрогнут кольца маленькой змеи
И разожмутся. Со второй попытки
Пространства плач послышится в трубе,
И вот - мой голос явится к тебе,
Как гость ночной к доверчивой спиритке.

Не прекословь ему, закрой глаза.
То, что ты слышишь, чистая слеза,
Родившаяся в кубе перегонном.
Се эликсир, ему же имя дух;
А телефон отцеживает мух
И связывает слух с другим эоном.

Так слышно хорошо и далеко,
Что не понять, с каких ты облаков
Звучишь, и сам я - из какой котельной.
Но если потихоньку закурю,
Ты догадаешься: я в том краю,
Где воздух и огонь живут отдельно.




* * *

Полуполоманная судьба
еще что-то показывает, как телик
дарёный, - хоть и рябит, как вода,
если смотришь вниз, а не на тот берег.

Это не Дант, а страх говорит,
не Вергилий, а тот же страх заклятый,
ибо то же, что нам отбивает ритм,
отбивает носы у статуй.

Всякая вещь хороша, пока нова,
она мудренее старой,
без конца вываривающей навар
из уже не дающей навара

кости. Вещь отказывается вещать
и переходит в разряд штуковин,
которые не стоит включать
ни в сеть, ни в список местных диковин.




ЕЩЕ ОДНА БРОДЯЧАЯ СКРИПКА

Пролетает, брызнув в ночь огнями...

А.Блок

Музыка эта ночная в сабвее...
Поздний ездок, над раскрытою книгой совея,
слышит какого-то Скрябина вдруг или Брамса -
и, пораженный, внезапно выходит из транса.

На пересадке, поняв роковую ошибку,
слышит с платформы напротив бродячую хриплую скрипку,
голос заплечный: "Чего тебе надобно, старче?"
Звук приближается, все горячее и жарче.

Это не музыка - когтем по форточке скрежет,
это цыганка с жидовкою курицу режут,
это убийца скрипит по ступеням - все ближе и ближе -
кролик, беги! -
                    но бежать невозможно -
                                                      беги же,
кролик! -
                  но бежать бесполезно и поздно спасаться -

если не вылетит трейн из туннеля, как утка из зайца.

Двери сомкнулись - как отрубило.
Господи! Кто тут вокруг, венецьянцы иль турки?
Музыка стихла. Что это было -
что продолжается снова беззвучно, но в темпе мазурки?

Это погоня несется, гарлемским гремя перегоном,
и не понять в блеске вагонном и гуле -
то ли протон обезумевший гонится вслед за протоном,
то ли Вакула на черте летит, то ли черт на Вакуле.

Что это было? Музыка стихла.
В синем окошке Бронкса огни замигали.
Взвизгнувший тормоз. Треснувший выхлоп.
И непонятно кому - эту розу в бокале.

Главное - не говорить и не шевелиться,
чтобы не сбить уходящего слабого звона...
Так раскрывают ножом перловицу
ради слезинки одной замутненной.

Так одалиска лежит - недорогая утеха
местной базарной шпаны; и все ей мерещится ласка
гостя ночного; и в ухо ее входит эхо,
как караван верблюдов в ворота Дамаска.




ГОБЕЛЕН

Гумилев с Мандельштамом, как лев с антилопой,
прогуливаются по Летнему саду, по Серебряному веку.
На скамье Труффальдино шушукается с Пенелопой,
из-за Зимней канавки доносится кукареку.

Скоро, скоро, видать, розовоперстая жахнет,
скоро Святой Гавриил с патрулем нагрянет.
Скромная тучка на горизонте темнеет, и пахнет
жареным, хоть пока в ней огня нет.

Гумилев, сняв фуражку, крестится на колокольню,
голова его похожа на сжатую ниву.
Мандельштама одолевает какой-то хронический дольник,
он мычит, глядя в сужающуюся перспективу

аллеи - где, вдали алея,
видится что-то, еще видимое в радужном свете,
что-то такое невинное, чего и Блейк не наблеял...
Но уже Петр обернулся, и вскрикнул петел.




УОЛЛЕС СТИВЕНС,
или О назначении поэта
на должность вице-президента
страховой компании

Стихи не дают гарантии. Чаттертон,
спотыкаясь, возвращается к себе на чердак,
пишет записку и глотает гадость. Эдгар
кое-как выколачивает четвертак за строку.
Он уже отразил про Ворону и Сыр,
на очереди Журавль, и Синица в уме.
Пушкин записывает в столбик на черновике
долги, как зашифрованные стихи.
С каждым месяцем эта поэма растет.
Один едет торговать в Африку, другой
покупает по случаю в Ростове пальто.
Вот такая компания. Назовите ее
компанией страхования жизни - почему бы и нет?
Судья спрашивает: Кто вас назначил?
Поэт скромно, но твердо отвечает: Совет директоров.
Компания славная: Гёте, принцесса Бадрульбадур
и г-н Стивенс. Гарантии на случай пожара, войны
и светопреломления. Ничего страшного нет.
Ибо в каждой крупице инея уже навсегда
мыслит глазной хрусталик. Снежная пыль
медленно осыпается с вершины сосны.
Пальма на краю света ждет ответа,
как соловей лета.




ПЕРЕЛЕТНАЯ РУКА

Ты меня жалеешь я знаю
оглядываешь мою хибару
развороченный кратер постели
лунные моря пыли
и говоришь: да уж
без женской-то руки плохо

Жалеешь но не знаешь
что когда ночью все утихнет
когда земля перевернется
как лодка кверху килем
и замигает фонарик
над дальним причалом

женская рука прилетает
прозрачная и голубая
барражирует вокруг этажерки
пикирует на белый квадратик
фотографии упавшей на пол
как карта кверху рубашкой

и как голубка воркует
хватает тряпку бросает
вздыхает и бормочет
Чтоб эту снять паутину
тут нужна не женская рука, а мужская
да с плоскогубцами...

Тут рука начинает заговариваться как Офелия и поет такую песню:

На восточном полустанке
храбрый стрелочник живет
георгины он сажает
и шлагбаум стережет

Тут она поправляет сама себя и поет такую песню:

Приехал он пешком
на прутике верхом
священник был в зеленом
невеста в голубом

Но тут она снова перебивает себя и в конце концов у нее получается такая маленькая песенка:

У мельниковой дочки
болит голова
Колеса не стучите
она умерла

Эта песенка немного подбодряет женскую руку и она совершает перелет через Северный полюс и обратно за особой жесткой щеткой для мытья полов но по дороге на нее нападает мысль о сопернице и препятствует домашнему хозяйству она рвет на мелкие кусочки фотографию академического хора и встав на подоконник грозится спрыгнуть вниз. Но потом как-то все обходится и наступает утро -

Звезды уходят переодеваться
и пересчитывать чаевые
луна в целлофановый мешок
собирает программки и огрызки
из пожарной части напротив
выезжает пожарная машина
и полиция устремляется в погоню
за похитителем Кассиопеи

И вместе с тенями ночи
женская рука исчезает
легка на чьем-то помине
оставив лишь вой сирены
да серые плоскогубцы
висящие стиснув зубы
на клоке паутины




ПЕСНИ ПОТЕРПЕВШЕГО КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ

1

O Solitude! If I must with thee dwell...

Перевернувшаяся лодка
одинока на свете,
как Федерико Гарсиа Лорка
в Колумбийском университете.

С тремя рядами скамеек
театрик его плавучий
судьба обмакнула в воду
на всякий пожарный случай.

В воде хорошо, но скушно,
и песни петь неудобно;
отрезанная горбушка
осклизла и несъедобна.

Цепляться за нее глупо,
как за шляпу-соломку
случайной портовой куклы,
играющей в незнакомку.

О, Соледад - солидарность
звезды и души нелепой,
застрявшей, как буриданов
осел, меж морем и небом!

Закрой же глаза скорее,
забудь о прошлом улове,
стань лишь головой Орфея,
поймавшей себя на слове.

Поймавшей, как ту рыбешку,
которая, в сеть твою сплавав,
воскресла нежданным часом
и поет Господу славу.

2

У потерпевшего кораблекрушение
есть выбор:
он может превратиться
в плавучую бомбу
в летучую воблу
или в созвездие Водолаза.

Плавучая бомба взорвется
летучая вобла погаснет
и только созвездие Водолаза
укажет дорогу
тонущим следом.

3

Выбросило на берег
морячка с "Марианны"

          Аллилуйя, аллилуйя

Он подрожал, согрелся
выбросило кастрюльку

          Аллилуйя, аллилуйя

Он поел, притомился
выбросило кроватку

          Аллилуйя, аллилуйя

Поспал, пробудился
выбросило русалку

          Аллилуйя, аллилуйя

4

Все обойдется. И верно,
все обошлось. Его домик
сгорел. Горелое место
заросло травой. На лужайке
выросла ива. На иве
поселились воробьи. Старуха
умерла. Каждый вечер
луна всходила над полем

И только вода в ручье
навсегда осталась соленой.

Он уехал в горы женился
у жены его были
пальцы тонкие как у ивы
он напился и свадьбы не помнил
плясал на крестинах сына
молился в маленькой церкви
на дворе жили лошадь и овцы
он слышал их просыпаясь

И только вода в ручье
навсегда осталась соленой.




ЗАБРОШЕННЫЙ ДОМ

Ищет и не обретает
ветер своего тела -
и в тоске улетает!

Верно вы угадали:
луна - лошадиный череп,
облако - яблоко дали.

Всплеск и отблеск мгновенный -
два дорогих заклада
в схватке весла и пены.

Агнец весной испуган
щипцами и лезвиями
зазеленевшего луга.

В капле воды от века
крылышками трепещет
белый голубь Ковчега.

Скалы из пистолета
целятся, взяв на мушку
красную дичь рассвета.

Травы растут. Как чисто
звон их шпаг раздается
под небосводом дуплистым!

Травы пахнут. Дай руку!
Сквозь разбитые стекла
брызнула кровь потемок.

Нас с тобой только двое,
мой полуптичий ребенок,
нас с тобой только двое.

Надышись этой пылью:
мучь и мни для полета
в небо - жесткие крылья.

(Ф. Лорка "Стихи об одиночестве в Вермонте")




БРОНКС

I

Смотрю в окно на мальчика-испанца,
Бегущего по улице вприпрыжку,
Подбрасывая что-то и роняя.

Его душа моей душе родная.

II

Я тоже скоро выскочу из дому,
Спеша к своей возвышенной подземке,
Где ждут меня опасные туземки,
Которым надо только бус и рому.
И с ними вдаль помчусь по эстакаде,
Пример являя честных правил дяди.

III

Когда я эти улицы покину,
Как воробей, что, поклевав мякину,
Умней не стал, -

Раздастся выстрел в спину.

IV

Я вижу в зеркале свою щетину
Седую - и врубаюсь в середину
Победоносным танковым ударом:

Так в детстве, скучную съедая кашу,
Внезапно рассекал я силу вражью,
Дробя и по частям уничтожая.

Щека моя, и ты уже чужая?

V

На этом свете есть игра такая:
Очертят круг, и вот тебе землица,
Ткнут в нее ножик, проведут границу -

И выбирай: какую половину,
Ту или эту? Эту? Перепрыгни.
Вновь ножичек метнут, ломоть отрежут:

Какую - выбирай? И так, покуда
Останется такой клочок, что даже
Двумя ногами на него не ступишь:

Качайся на одной ноге, как цапля.

VI

Но и его измерят и разделят.




JAMAIS, JAMAIS

Двенадцать слов сказала на прощанье,
(с предлогами считая), в том числе -
два "никогда". Что это значит, радость?
Поверь, я слишком долго их в уме
перебирал, и эти два "жамэ"
подряд... О жизни ли иной пророчишь?
Удвоенной ли вечностью грозишь?
Иль это просто так, перестраховка?




ГДЕ БЫЛО СЛАДКО, ТАМ БОЛЬНО

Он проснулся
в чужом доме
от боли в груди
ему снилось
что он ночевал
в чужом доме
проснулся и увидел
свою старую подругу
она мыла посуду на кухне
он подошел к ней сзади
и обнял

Она вдруг обернулась
как в страсти
или в лихорадке
схватила его руку
и потянув ее к себе вниз
прошептала:
тут больно
вот тут - вот тут -
и обвела полукружьем
там где больно:
где было сладко, там больно

Прости
я бы спас тебя
я сотворил бы чудо
но я не знаю
что с тобою
и где ты
всю жизнь
я расплачивался
фальшивой монетой
за это
горячее олово
льется сейчас
мне в глотку




КАМЕНЬ,
или Третий анекдот о Уоллесе Стивенсе

I

Драка Стивенса с Хемингуэем,
как известно, закончилась неудачно.
Стивенс был на двадцать лет старше,
тучен, как Гамлет, - к тому ж не поел:
кусок мяса сделал бы свое дело.

Он вернулся в Хартфорд с рукою в гипсе и доложился,
что упал с лестницы. Жалко, не уточнил,
с какой. Например,
это могла быть лестница к алтарю
в храме Монеты - последней богини
(как верно отметил поэт)
"этих мест, где ныне тоска запустенья".

Он мог бы сказать, что упал с горы - или с луны,
или даже с пагоды.
И это было бы правдой.
Но версия о пагоде не проходила:
пришлось бы объяснять Элси, что он делал в пагоде
и какую там поджидал невинную деву.

II

Мыльный пузырь на исправленных весах божества
перевешивает камень (как известно). И это обидно.
Из чувства справедливости и милосердия к камню
Стивенс воспел его в чистом и беспримесном виде,
освободив от всяких домыслов и довесков -

от Сизифа, залившего его своим вонючим потом,
от раненного Кухулина, привязавшего себя к скале,
чтобы умереть стоя, от Пигмалиона с тесалом в руке
и навязчивой идеей в башке, и вообще от любого
конного или пешего, объявившего себя царем горы.

Камень - это то, что остается,
если стереть с него плесень,
остается мчаться и вращаться,
аки снаряд из пращи.
Неподвижных же камней не бывает.
Это и есть анекдот о камне (с бородою).

III

Свежесть, молвят, хороша для сметаны.
А для стихотворения, как для иконы, важна
надышанность. Оно должно отвисеться,
вписаться в какой-то умопостигаемый контекст,
даже, если хотите, намозолить глаза.

Такова метафизика красоты. Это может нравиться
или нет, но спорить об этом глупо. Поэт
без перемытых косточек не существует.
Читатель ему не поверит,
пока не вложит перста своего - в анекдот.