Юрис КУННОС. Contraбанда Рига: NORDIK, 2000. Обложка Томаса Фолкса. ISBN 9984-675-17-3 96 с.

ПЯТЬ СЕМЬ

* * *

поколение новых волков в кровавом угаре
что ты плачешь и что ты все тянешься к выпитой чаре
лучше вытянись в струнку и с ними беги глядя в оба
снова месяц носат и рогат воем стаи гонимый
ты в русалочьем бархатном свете проносишься мимо
гроба сугроба гроба сугроба гроба

у волков и клыки есть и зубы что видимо клево
мы застыли как свайный фундамент а дело-то плево
поезд кружит волком нет волчонком на самом-то деле
только ты почему-то как был остаешься уродом
что конечно пустяк по сравнению с вечной природой
да к тому же славно сбиваешь коктейли

волки сгрудились в кучу хвостами сплелись будто в сказке
ищут брошенный плащ приближаясь к кровавой развязке
когда в утренней мгле от стволов вороненые тени
вот рассеется дым но флажки лишь подымутся выше
ты вернувшись обратно в свой миф спиною услышишь
пенье сопенье пенье сопенье пенье




* * *

безветрие все ветры перебиты
дадут ли есть? уже столы накрыты
такими яствами что поминают мать
кого сегодня решено не звать

столы накрыты будет пьянка при-
том с комками в горле
давно известно что народ прожорлив
с набитым ртом поди поговори




* * *

долго не курили "Примы"
засиделись здесь на старте
осень бархатную в Крым бы
увезти и резать в карты
карты бегают без нужды
набирая километры
в ясном мире странно чужды
поэтические метры
громкий ямб анапест тихий
трохеический хорей
близкие чужие психи
Психея и Гиперборей




ТРИ ПЯТКА ЧУДАЧЕСТВ

разжимаю кулак дую ты смотри кишмя кишат
шпильманы театр играют рожи корчат ты смотри рябит в глазах
мелкота кувыркается ты смотри ворожка мечет бобы
великан на ходули встал ты смотри гурьбою карлики вслед
макар один ты смотри в Тукумс гусей погнал
в болоте ты смотри другой третий ловят мух языком
ты смотри хозяйка колбасы шпигует на листья кленовые ставит хлеб
ты смотри соседи свинью прикололи в ступах летают рулят помелом
бочка с горы грохнулась обруч катится пиво льет ты смотри
девки на камень сели ты смотри печка что маков цвет
град пошел ты смотри падает белый как стружки снег
месяц дует в горн ты смотри подковы кузнец кует
в Алуксне ты смотри мужик на крышу корову завел
ловкачи елгавские ты смотри как гвозди козыря бьют
по морю корабль плывет ты смотри ветер гуляет идет волна
туда-сюда звон в ушах ты смотри кончилось тихо так
разжимаю кулак дую ничего нет




СМЕШЕНИЕ ЯЗЫКОВ

четырехскатные крыши Пиебалги только щепа поменьше
пропали муромские леса Мещера Берендеево царство
          али там по-чухонски говаривал кто
глубоко по размытым балкам мельчает струя
под кипящим солнцем под холстиной небес
          забытое языческое слово

будь по-твоему
          исчезнут последние идолы в черемухах черемисов
украшенные шоколадной фольгой и лентами школьниц
и обживатель чувашских небес теряет дар речи
в восторге от великой реки не поймет где граница

может нету ее
          убегает на север манящий волчий след
где шаманы камлают под мухомор где снега всего призрачнее и белее
половину лодки-долбанки кладут на могилу
          а младенцев зовут не по предкам но греческими именами
Венера Диана да нет это же боги римлян

радостно беззаботно помнишь в те дни по рощам тенистым
скакали били в тимпаны дудели блеяли
жгли костры Дионису и Яну
над озером от холма до холма
шальные фракийцы этруски что ли вымершие
          за словом в карман не полезем

как вандалы на галльском погосте взнуздавшие солнце
чернильным небом тянут его вожжами на запад
          ужас ужас ах смертный ужас
вот оно за Геракловы ныряет столбы
а что там в пучине морской
          никому не известно

и лишь когда задрожат на ветру макушки деревьев
над местом где запаханы в землю пласт на
                                                                          пласт
                                                                                      великие тайны
из-за тридевяти ли земель с конца ли с краю ли с середины
капельки красной крови
на белый свет
поистине над водами бескрайними




ПЕСНЯ БОЛЬШОЙ ЛАТГАЛЬСКОЙ ДОРОГИ

там лето все в репейнике с дорогами молочными
в пузатых жбанах пенится и нам усы щекочет
вплетает ленты в волосы распятьям панских вотчин
вздыхает на три голоса и о душе хлопочет
цыганской скачет бричкою звенит ключом лабазника
в Прейли едет в Резекне на ярмарки и праздники

моргает старый чертов черт играет кнутовищем
мол в Силаянях вам почет а здесь ты как посвищешь
послушай эй я твой свояк ах как горят глазища
три головы смотри чудак и вон еще почище
но лето красное само на жеребце проказнике
пускает рысью в Даугавпилс на ярмарки и праздники

замурзанные мордочки блестят коленки голые
и хочется и колется мы пешие вы конные
а под землею бродит сок колосьям кружит головы
и осень тащит туесок колоды краски полные
везет дожди за пазухой бегут лошадки в яблоках
в Лудзу едет в Краславу на праздники и ярмарки




* * *

опять родиться в дымной бане дымной
с глазами ясными в льняной сорочке криком
кричащим и орущим в воскресенье

на каменке был свежезачат дух парной
и свежевыпеченного хлеба запах в воздухе
и глина лопается как льдина в воскресенье

а кто-то ходит по цепи кругом
с щекою-облаком комета пролетает
ах между клиньев и зеленых всходов

опять родиться в дымной бане дымной
чтоб в воскресенье повести коров на выгон
бить в колокол и дергать за язык

слова прокаливать в печи до звона
а после выйти встать на холм сказать
опять родиться в бане кузне риге

ну хоть бы сдохнуть в бане




КОНФЕТЫ "БОН-БОН"

Здесь отличное место привязать пятнадцать упряжек, -
длинный, как полдень, тын, тень и покой в коронованных соснах,
во все четыре стороны отрастают песчаные тропы,
известно - здесь же, у груды камней, предки ублажали духов.

Поселок в пятнадцать дворов с рифлеными крышами
рассыпан щедро, но в среду все по зернышку собираются вместе -
в телегах, на дрожках, двуколках, фурах, линейках
съезжаются - чудо, откуда такие похожие лица, будто братья и сестры.

То ли на собранье бригады, то ли на субботник, то ли на Страшный суд,
словно знахари или лошадники, болтают себе, в ус не дуя,
вот пройдохи, вот лбы-хвастуны
                                                  (лошади хрупают в торбах) -
час проходит, наконец, урчанье мотора за поворотом.

В первый раз ошибка - нет уха, медведем не мятого, что каждый
мотор узнает по звуку, а у женщин платки крест-накрест...
Во второй - опять ничего, далеко за рекой
какой-нибудь трейлер, тягач с бревном; трава поникает.

Обсосаны газетные новости, надои, телевизионные шутки,
у завистника выклеван глаз, охаяны разводы, подстрекатели и самолеты.
Тих, как рыба, проселок, пыль поднялась и осела,
солнце жжет языки и траву, птичьи крылышки, спекает в хрусткое сено,

все по третьему кругу, на сходке брожение -
сколько можно ждать! И только одобрена мысль, что пора разойтись, ведь,
в самом деле, разбитый путь - что грешнику четки, -

подъезжает зеленый фургон, сезам на колесах,
добро пожаловать, и дверь отворяется:
большой выбор хлеба, соль, сахар, курево, спички,
консервы из рыбы, конфеты "Бон-бон", вафли, постное масло...




* * *

Ох, уж сельская эта смекалка,
не спит - работает, рычит, как лев.
До самой Риги кусочек теста раскатан скалкой,
в земле под ним тридцати саженей
магистраль из сосновых досок:
колодец - хлев.

Всего делов-то,
и дурнева младшая внучка,
сжигая опавшие листья, наломала дров.
Не счесть дураков на свете,
особенно в соседнем приходе,
молвит печных дел мастер, как принято у мастеров.

Сосед наш вылазит из плетеных дрожек -
два пальта, одно на другое, чтобы не мерз.
Ни больше волшебников, ни ведьм, ни ворожек, -
подмигивает.
Что ему, когда полсвета в кармане,
табачку не понюшка - горсть.

На состязанье главнейших обманщиков
в ряд вставали по росту
три хозяина - Гусишка, Гусенок, Гусь.
Раздули огонь в чертовой кухне,
ну, угощение будет, хозяйка уважит гостя,
баранинка есть в кубышке - на-кось, выкусь.

Лошадь в раю привязывая, старый дедок прошамкал:
как пить дать, к добру добро,
а нищему пустое ведро.

Брось, говорит Адам, я же
богаче миллионера, всего у меня навалом.
Есть и дыра в кармане, есть и соль на рубахе,
и в волосах серебро.




КОНТРАБАНДА

Это не Висагалс. Еще только Висикумс
эстляндский ветер во лбу, и у всех пятерых жеребцов звезда
ошиваясь у винокурни, спрашивал, спрашивал, спрашивал
о хозяевах здешних мест (упомянуты в летописи), королях контрабанды

короли: гнали плоты и стада кнутами, шестами, веслами
берестяную дуду к губам - аж на Толобском озере слышно
что до Риги и Пскова, то "пошли-на" всегда наготове
привыкли к иным путям, срезая угол покруче

у эстов лен в цене, спирт, почитай, что даром
отрыжка с похмелья будит Илью-пророка
у колесницы его, глянь, колесо отвалилось - вот она, контрабанда!
падает на границе - половина эстам, другая леттам

в реку катится. Сбегает река с горы жемчужиной - и тут катарсис
Сарканите, Акавиня и Виргулите, зернистые спины форелей
венец короля контрабанды поток
уносит. В следующий раз Висагалс: глаза-озера, могилы и Айвиексте




СОНЕТ КОРНИКУ

Коль бревна пригнаны плотно и первое солнце комом
глядеть на паводок щурясь идет плотовщик из дома
ведет братву свою корник блажит пацанва по лужам
и жены нежно краснеют мол что-то парит задуже

то солнце шпыняет ветры в низинах окрест Лубаны
леса в воде по колено а денег полны карманы
вселенная в два раза шире чем самая бурная речка
и корник взрыхлив перекаты протянет сома уздечкой

вроде как шутку но чувствует будет жарко.
В корчме "У Свиньи" встречаются меняют весло на чарку
смотри еще по одной хлопнули держим марку

а кто не спешит домой хоть карта не та хоть тресни
тот должен о славной реке Педедзе спеть одну песню
о славной Айвиексте песню еще одну песню




* * *

Лаптава. Вслушайся в имя: Лаптава...
Как лопата в руках землекопа, мужицкая лапа, как рыжее лыко на лапти,
как... черт знает что.
Здесь муж жил, славнейший из всех,
          что водили плоты по Педедзе, Болупе, всей плотогонной дружины.
Им и нынче стращают детей, шепчут вечером сказки.

Очка из Лаптавы, картежник, пройдоха,
чей папашка рожден был весной на плоту очкиной бабкой,
кончиком ногтя подчищал плотогонов последние латы
так, что многие шли потом без сапог от корчмы до дому.

Лошадиные дуги, полозья саней, колес тележных ободья
Очка гнул на пяти распялках, вон лез из кожи, в ржавом поту купался.
И вот уж лет пять или десять, как он на новых угодьях,
у вечных источников, с острогою в рыбьей стае, небось не попался.

Должно быть, спустил уже ключ от ворот Петра-бедолаги, крылья ангелов,
пропил, должно быть, у чертовой бабки последнюю щепку,
вот и замерз, плюется Очка, дрожит в пыли на дороге,
того и гляди, встрепенется, как ворон, вернется обратно на землю,

туда, где древнее Очеле топорщит, как зубья пил, свои крыши,
и где имена волхвов мелом на каждой двери, пусть помнят,
кожи киснущей смрад, распаренных дуба и вяза запах,
и музыкантов окрестных звуки, что твой туман, наплывают.

Да, водился с крустпилсcкой шпаной, в корчме базарил,
          бревна багром тибрил с прибрежных складов,
промокший насквозь, вшей выбирал из-за ворота, вечно жаждал,
и, перелистывая страницы, заскорузлый палец слюнявил,
повторял тихо: Лаптава, Лаптава...




ПУТЬ МАСЛА

до света на рынок
          в набитой горбом телеге
звенеть туесками, горшками
          бочонками, крынками, банками
свой подымать достаток
          цепляя взглядом как спицей
свой путь от синего леса
          к ячменным граненым колосьям

но корни столетних сосен
          как змеи, в сумраке вьются
гремит, спотыкаясь, телега
          и сливки становятся маслом
от прибыли пшик лишь только
          лошадка рабочая в мыле
и ты на Гулбенском рынке
          садишься, приятель, в лужу

путь этот слишком ухабист
          и вот, поплевал на ладони
хозяин подрубит корни
          и срежет крупные кочки
спугнет воронью семейку
          и сгонит с дерева дятла
а раз привезет из Гулбене
          добро и четыре молитвы

когда земля набухает
          и вязнут в лугах колеса
так вот, весной этот путь
          зовут еще по-другому
сначала хлебным путем
          муки ни ложки, а листья
клена в печи от позора
          скручиваются и тлеют

и только потом путь масла
          поскольку в Гулбене славный
спрос, и склоняют имя
          рубившего корни-крючья
и конь не трясет мослами
          а шагом и медленной рысью
когда уже поздно молиться
          и на пути к погосту




СОНЕТ С ПАРОВОЗИКОМ

покуда гром не грянул любой пустяк в порядке
цветок картошки скажем или коза на грядке
зеленый паровозик чьи стекла psychodelic
на циклы рвут как тесто ушедшую неделю

не Диснейленда сказочки но Папоротник в Чаще
бежит за ними следом как станция что просто
отправилась в Умерниеки вот корзины тащит
с викторией и вишней к пошехонцам в гости

где широки дороги неторопливы люди
как крохобор он тянет свой тендер уголь почту
и с абсолютным слухом но одиноким сердцем

солдатиков поющих с сержантом бравым Перцем
о желтой субмарине о королевской мачте
вагончике зеленом и машинисте Руди




* * *

забыть о курземском сплине о Земгале своенравной
крепленых портовых винах крапиве кусавшей ноги
заехать за Балвы в чащу и сделаться месяцем славно

или пыхтеть и дуться кипящим котлом на треноге

санями полными скрипа проехать вспученным лугом
стать лошадиным бегом на пасеке вдоль опушки
когда дороги под снегом а с мая солнце по кругу
где пчелы требуют выкуп когда кукует кукушка

где горла коса не щекочет притом стена за спиною
ни места ни срока точно туман нависает стеною

правый берег в осоке стена за спиною




ДЮНА

бери свой домик и трогай
зыбучей зыбучей зыбучей
сколь легкой столь тяжкой дорогой
за рощи поля и кручи
песчинки пред вечностью строгой

тиха так нежна так устала
я шла бы я шла бы я шла бы
к губам пересохшим прижала бы
одну лишь травинку росную
я тоже песчинка слабая

но чайки без моря не могут




СКЛОНИТЬ ГОЛОВУ

привычка: прижать подбородок к груди, если в горницу входишь
привычка: голову гнуть в дверях перед царапинами на косяке
неважно, кем ставлен сруб, высоко подняты потолки или низко
цела ли семья иль сгинул кто на ветру: тяжесть-то вся

в коромыслах. Так вот в хлеву, в бане, амбаре и риге: чтить домовых
порог, куда вогнаны гвозди: скольких уже проводили
запечек, отдушину. То же и крест на дверях, кровью черного петуха намалеванный
на резных дверях, петлях, узорчатых створках со шпонками

склонить голову. И будто сойти на вершок вниз, на чутку пониже, в связке с велями
черпать силу. И будто клад, закопанный тут, гнил в подземной воде, червивел, ссыхался
тысячу лет. Не трогаясь с места, придумать сто семь государств
где нету и хижин под солнцем, луною и звездами

привычка: уважить притолоку и порог (потолков еще нет и в помине)
с робостью в лес входить: духов древес под сучьями не потревожить




ИКОНА ГРЕБЕНЩИКОВА

В золотистой луковой шелухе
нынче варят пасхальные яйца -
раньше красили кистью, алой и голубой.

Луч солнца над белой кирпичною кладкой,
засыхают усталые тени, люки съеживаются,
как пузыри, проглатывает звонница колокол, лучик
солнца над клетью и огородом, над срубами, трубами -

лишь внутри темно и ладаном пахнет, и среди
черных лоскутьев горит
глазок жиринки в чугунном котле.

Рушники тканого языческого письма
на полке, а слева от них
Никола Угодник, Богородица, Георгий Победоносец.
Еще беззубые четки из кожи: хомутик да
полная ехидства змея - перебрать в пальцах
сотню и пару десятков раз, и лбом до земли,
спиной каляной, волчью кость и обожженные крылья
ломать в честь святых и великих мучениц.
Схима.

Тыква неба над головой -
чопорная несушка.

Что ж, гостюшки, что ж -
урчит борода пророка
из глубины.
За дверью двуликим Янусом на крючке -
кувшин с двумя холодными, важными носиками.
Заходим внутрь, моем руки.

Мы гости.




ТАК СКАЗАЛИ БЫ В КНИГАХ

Той ночью мне снилось -
на чьем-то подворье ворота настежь,
темно и ветрено, высыпан суперфосфат -
у меня на дороге
оттуда сюда, по выкройке ночи.
Пять-шесть мужиков
в китайских ватниках, кепочках с пуговицей, типа жокейских,
бычки "Беломора" у краешков губ,
кадыки, глаза бесцветные как у этих там,
у индейцев, кирза, видавшая виды.
Жевали хлеб, густо смазанный маслом,
примеряясь ладить работу.
Валялись в углу тесаки, бухта шнура,
у одного за голенищем был уровень.
Спросил, что за место,
может, какие-нибудь ремесленники здесь обитают,
может, старинные избы есть, клети, риги,
что, может, жены здесь ткут и поют еще песни.
(Пять, нет, шесть мужиков,
невидных - приземистых, лица славно
продублены ветром, забавный
их говор мне показался знакомым:
коми, вепса; не все, конечно,
но смысл чую.)
Да, было, переглянулись, красные точки
закочевали из одного уголка рта в другой,
все было - спросить
по домам, у баб, что детишек нянчат, мол, сами
давно уж как не были дома,
так и так, -
                я задрожал.
Один из них по имени Марцис Сарум,
тот, с ватерпасом у голени,
так его звали другие - Сарум, Сарма,
второго, что смачно жевал,
Лирум Ларум - фамилия, прозвище - тоже помню.
Где-то мерно и четко выстукивал поезд,
сверкали зарницы, и жаба
никак не могла научиться звенеть соловьем.
Да, было, нехотя
сначала, потом - перебивая друг друга,
стараясь громче и бойчее соседа:
кто, где, когда, сколько, вспоминая, разводя
руками и - заикаясь.
Где?

Шестой трамвай это был, не соловей, без кондуктора,
впотьмах развозил народ по заводам.
Проснулся.
Минутный сон,
так сказали бы в книгах.

Продолжение книги