Юрис КУННОС. Contraбанда Рига: NORDIK, 2000. Обложка Томаса Фолкса. ISBN 9984-675-17-3 96 с.

КОНТРАБАНДА

ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ НА МАЛОЗНАКОМУЮ ТЕМУ

I

ругался глушитель полуторки, перекатывал шарики дроби
выхлопы, чад, со жнивья сорвалось черное облачко птичье
прошили насквозь: дымился походный котел в заботах о хлебе насущном
хмель повисал на заборах - гигантский, барочный август

был вечер воскресный, проехали мимо заброшенной фермы, там выбиты окна
стояли в проеме дверном цыганята: сестрица и братец? за руки взявшись
быть может, местные греки - так же безумно и ярко
блестели глазенки на личиках смуглых
когда-то - теперь потухли, запали (так слушают сказку)

не шел гномик Румцайс, не мог сквозь колонну пробиться
перли и перли, глушитель ругался, дробью палил по задам, разрывая нейлоновый воздух
шныряли лахудрики в сумерках, вдруг слышим: ну, бедолаги, сотру в порошок
и сразу майор в пилотке, чтоб снайпер не брал на мушку

а рядом на площади будки и арка зверинца, афишами хлопал ветер
фонтан-амазонка с одною отбитою грудью
пили воду - отравленную, так нам сказали
а переспросить было негде: местечко лежало в пыли, молчали домишки,
                                                                      на стенах звезда и свастика рядом

на башне пробило четверть, по серым мышиным шинелям
ударили капли дождя. Цыганята: сестрица и братец? босые, за руки
                                                                      взявшись, быть может, местные греки
успели проплыть по локальным морям-океанам, снова встали в дверях
прошили насквозь. А дальше кончалась неделя

II

был момент, когда мы окопались в поле: город
оброс стволами, словно ежик, но их полк
совсем исчез. Поодаль речка, прозванная Огре
у нас был ряд палаток, кухня над обрывам

а у колонки нас сначала слали к матерям
зато болгары закатали рукава и, щелкая ключами
себе добыли воду, вот тогда и нам
фартило; а по всем поселкам

на лафете везли сочувствующего
которого ухлопал, обознавшись, старшина соседей, пьяный в лоск
вот штука дипломатия! я вроде бы не очень
что заповеди, но испарился полк

со всей горячей смазкой где-то ощущаем
у нас был контрплан: перед подъемом строго
в казарму по трое, пока не прозвучала тревога
разоружить их полностью

а слухи множились: что в двенадцатиместных
палатках венгры с перерезанными глотками. Я сам
покамест в карауле, предоставил одному хмырю чудесный
случай поносить сии угодья своими, пардон, фекалиями

и, уж как водится, костел, часы, стена
но наш палаточный рядок стрелой к откосу
и вещи называть своими именами
еще не время. Только пули косо

III

тут мы из гранитных карьеров, где крошки - бери, сколько хочешь
или же так - сколько положит Румцайс. На северных склонах
еще снег: здесь начинаются чудесные птичьи перелеты
                                        (вот и ночью, когда в карауле: вдруг красные угольки из
                              черного бункера локомотива, но нет тех янтарных груш, что
прошлой осенью

с полными кузовами домой мы ехали, да) брод сохранился
и странно: весну сменила зима, обложила озера
хрупким богемским стеклом, под которым рыбы - колами глуши, накидывай петли
и юные кряквы по зеркальному льду туда-сюда, как в Венеции

потом поседели вязы, буки вмерзли в апрельскую грязь
на платане (так далеко) гномик грызет морковку
откуда же, черт возьми, столько проклятой крошки!
вороньи стаи окрест на языке попугаев, и построй сойки комок трассирующий

в помещении дежурной смены несу караульную службу
а местечко живет: чужие омнибусы, "Таежный блюз" Марты Кубышевой и на ветру пеленки
какая-то парочка, нежно воркуя, медленно двинулась к нам - подошли
и начали обниматься, короткая юбочка сразу полезла кверху

так надо. Ты можешь всю землю глазами вспахать, засеять
участвовать в праздниках хмеля, печатать коробки к спидометрам "Татр"
в бинокль наблюдать эротику, шмыгать носом. Так надо. Те двое
старались, чтоб все было видно, еще, кажется, Румцайс подсвечивал

и палец на предохранителе, и древние тексты вспомнились
десять шагов, а ближе не смели не пяди. Озера
в них били живые ключи, и юные кряквы
сверкали, переливаясь, как боулинг-аппараты. Эффект сетчатки

IV

над горным сморщенным хребтом без сожаленья ветер
нас студит и печет - не жалуйся, таков уж край, Сибирь
ему название; до дембеля всего зима-весна, всего зима-весна
и сходят дни на нет, как месяц, и ревет ночами

полигон. Мы красили и собирали планшеты с наглядной агитацией
портреты, лозунги и к ним комплект привычных сценок
донимает жажда? - Пей воду - как в пустыне Калахари - из ручья
как тростниковый кот. Нет, правда, поработали на славу, и за это
                                                            нам вишни сладкие в разросшихся садах

стреляли в лоб нектаром; я, как Ньютон свои законы
соображаю курево. Не козьей ножки примитив - цигарку, лоскуток
газеты содержит аннотации: Фрост, Квазимодо, Арагон и кто-то там еще, не помню
так и скурил всех четверых вплоть до лица до поэтического - в пепел

мы обосновались в местечке, звавшемся Либава
на плацу, где все, как надо: почта, торговые ряды
пивная стойка и, как тут принято, фонтан, кафе и церковь
давно заросшая крапивой, за которой патруль не видит. В доме рядом

устроена тюрьма, за ней загаженная школа, вечерами
                                                  там царствовала тишь; как рисовал Филонов
так и жили. Сквозь вафельное полотенце в гараже цедили пиво
самодельное. И старшина-сверхсрочник с поставленным годами нюхом
                              тянул ноздрями воздух: - Хорошо! Черт, как у вас тут пахнет
без спичек прикуривали ваткой от лампочки. А в тире до апреля держались ландыши

под липами на площади, куда горячая и липкая рука
сводила в сумерки всех, чешские хохлушки - чьи-то внучки
с именами невесть почему славянскими: Марина, Саша, Люба
подначивали нас, что твои серны играя бедрами

с молоденьким безусым лейтенантом Юлиана прошагала, значит
забыла кукол и нацелилась в субботу потанцевать. Когда совсем стемнело
с вояками водилась хромая, как ангельчик бескрылый, потаскушка;
и прачки кареглазые, воркуя, допытывались: - Как живешь? -
                              Я отвечал: - Скажу, что хорошо, решишь, простак, а плохо,
                    не поверишь, - И овражек горячий меж грудей, и немота, как в школе,
                                                                                хотя знаешь: кругом соседи

называлось: искать приключений. Ночью топать по 10 верст
нырять в кювет от пышущих в лицо моторов
чтобы после у соседей с гордым видом - (холодок в паху от офицерских шагов) - травить помалу
и обратно брести по шею залитым росой пшеничным полем
(польза: не стирать х/б)

и тралить речку шириной в пятак
в которой шесть подводных нор скрывают полное ведро форели
и дикий мед с лесных опушек
                                        с воском вместе (Румцайс был задет) все с воском вместе
называлось: подножный корм

лишь раз пришлось к земле припасть и уши по-заячьи прижать
две пули прожужжали приветом как беспроволочная телеграмма из рая
где еле-еле различимы слова "pojd sem pojd sem"
да нас уже там и в помине не было

V

Гайзиню родственник - Радагайс, Радегаст...
мир знакомый и маленький - все мы спускаемся с гор, выходя на равнину
даже море забыто, здесь небо в тысячу раз
ближе. И огоньки во тьме...

стою в карауле, в зеленом хэбэшнике, разбитые кирзачи хлюпнули
немой калашников через плечо, папиросу прячу в ладони
стою в карауле: ночь, темнота, трясина молчит
плеск крыльев в воздухе: скалится деревянный божок

многоликий идол славян, предводитель кельтов, чело на монете
гроза Великого Рима и усталый, небритый ходок через Альпы
здесь мы встретились - в спрессованных тысячелетиях
древнее первоплемя на коленях Европы: я на восток отправлюсь обратно,
                                                  бойи-богемцы (собиратели скальпов) останутся тут:
                                                                                другие уйдут еще дальше

на стене надпись: до смерти два шага
положим, враки, и до Москвы поменее 2000 километров
месяц совсем близко - неужели до дембеля не дотопаю - нашли дурака
хватит стоять, присядем-ка на дорожку

горный воздух бодрит: Радагайс, зеленый подол Европы
урановая руда и гномик Румцайс с горняцкой лампой
вылез из книжки с картинками, прошел сквозь облако (горы, как опиоманы?) по тайным тропам
на лыже одной, получил золотую медаль, сияет

богема праджеров. Стою в карауле, полон интернационализма
звезда просвистела мимо ушей, в пустоты провалов
на другой стене надпись: парень, иди домой, Федя твои Наташу
заболело колено, кругом чернота - скоро сменяться

седьмое вступление. Утомительно. Рестораны внизу ни на час
крыши особняков острые, как пирамиды (в Риге знаю, кто этой ночью не спит)
вдруг полыхнуло, и в ритме ча-ча-ча
вонзилась еще звезда, попала. В яблочко. Гаснет. В сердце




ПОЧТИ ДНЕВНИК. 1989

1

по рельсам мчит дрезина среди рифм и ритм
непрост
          но дважды преломляясь между туч
по закоулкам и промоинам горит
дрезина как последний луч
с которым баню истопить и покурить ольхой
и травы освятить и упросить чердак
и сердце сердце прятать глубоко
едва заплещет грусть пусть будет так
торит дрезина путь и можно петь
здесь где-то зона караваны у ручья
и птица бьется пойманная в сеть
еще ничья

2

кризис одолен
                    впереди круиз
огни маяков обещают приз
по морю носятся как пираты
офицеры лекари адвокаты
вырвемся из удушливой эры
вослед крысам и осьминогам
их интеллект в недоступных сферах
должен вести по иным дорогам
где можно все на что нет запрета
там где глаза даны чтобы видеть
так где уши даны чтобы слышать
где мы не мерзнем совсем раздеты

3

и голубь посланный им через шесть недель пути
назад к ковчегу возвращается покорно
гонца пока он бездною летит
скупая совесть иудеев кормит

дадим же вестнику отборного зерна
пусть облако воронье дышит жаром
не многих испугают времена
обжалованию не подлежащей кары

но голубь посланный им через шесть недель пути
назад к ковчегу возвращается покорно
и никого не может здесь найти
как опоздавший почтальон в измятой форме

4

когда ты стынешь схваченный ненастьем
за крест церковный зацепившись шпорой
еще купить весь город в твоей власти
с осенним рынком речкой и собором

кто дорожит пропахшею болезнью
и грязным трюмом денежной бумажкой?
уж лучше скрыться где-нибудь в подъезде
иль к мачехе податься в замарашки

ах золотая пленка на которой
дрожит весь мир серебряной луною
еще ты можешь сторговать весь город
и Бога не пустить в окно ночное

5

в раннем средневековье мы обитаем
в памяти остывает плебейский мир
с запахом мяса из римских квартир
пока мы людские потоки считаем
наденет кольчугу степная стая

все отчетливей тянет лапу пустыня
к грядущему тысячелетию как раненый барс
в ребрах дыханий хлопки холостые
и борозда багровеет как Марс
и бьются у пояса ножны пустые

определенно линейны время и фрески
то что избыточно сдавлено прессом

6

молочной спелости достигший воздух жжет
тебе глаза и чайка кверху взмыла
за двадцать лет поймешь как хорошо
тебе под пулями судьбу услышать было

не нам знакомый Золотой телец
Мардук свирепый в блеске жестких крыльев
жизнь новый круг вдохнула наконец
а мы всего мгновенье вместе были

молочной спелости достигший воздух бьет
тебе в глаза и чувствуешь укол
я знаю крикнут "каково шитье"
хотя король и гол

7

я за морозные узоры
шесть раз на дню благодарю
а на коньке на крыше воры
вот с ними-то и говорю

когда проснутся в мае пчелы
воздушный путь к верхушкам ив
нам скажет: мы лишь новоселы
все прожили не сохранив

есть только жизнь и очень рано
над крышей вечер что с того
лицо поэзии туманно
как тайна или волшебство

8

...в жару одно спасение кровать
"так есть хочу что негде переспать"

и строгий бас из облачной пыли
"эй ну-ка взяли письма и пошли

и пейте воду вам разрешено
на опохмелку уксус все равно"

а у креста и молоток и клещи
и скипетр на лестнице лежит

не на земле решать такие вещи
кому заняться этим надлежит

давно уснул а в небе только смех
и снова влаги не добыть на всех

9

Дикому Западу от нас привет
Туз Десятка Король и Валет
приволоклись сюда на гастроли
грызли стекло глотали шпаги и чушь мололи

Белую Леди пилили в ящике
та встала и ходит как настоящая
видать задобрены местные духи
пара капель и будут глухи

скорее домой и дверь на засов
послезавтра поздно Шах и Мат
Heavy Metal в палате Мер и Весов
на сцене сияние в зале тьма

10

я одевался в то что мне соткал паук
в петлице веточка мышиного гороха
а пуговицы нет поскольку вдруг
нить порвалась
сбежала рыбка-крошка
она одна с ума меня свела
как в омут Гауи я был затянут в бездну

кому я угрожал дурак и бездарь
когда туннель мембрана и стрела
вонзилась в глаз и там на дне засела
все всё равно примчатся пить ликер
и что поэзия наворожить успела
на повороте вывалил шофер

11

когда останется лишь пять минут
и пять последних дней уже не в счет
молись тебе помогут и намнут
снежков хоть полный короб и еще
к сухому словно кашель чет-нечет
часы свое добавят тики-так
и к белому листу опять влечет
и жить не надоест пусть даже так
Летучие Голландцы среди тьмы
драконы в небесах и звоны в вышине

молись помогут и повалит снег
как в перфомансе "Пятница и мы"

12

уже пора сказать "labrit"
извечно Сущему всем тварям всем предметам
три времени для нас как три горы
соединили отраженным светом
на гроб Господень сбрось ярмо нужды
и ненависть и зависть канут в Лету
тут нужен новый сруб а у воды
посланец-голубь с пальмовою ветвью
крылатый гость спустившийся так низко
явленьем -
          Жизни формула & Co
мы будем счастливы и будущее близко
но кажется что очень далеко




О СВЕТЛЫЙ КАЙФ ЧИСТОВИКА

* * *

две с половиной радуги в небе осеннем высоком
словно бы семицветик там наливался соком

позже январь завалит радостный скрипы стоны
всякая тварь под снегом волки и овцы тонут

фуга в каминном зале да черенков морзянка
чугунная сковородка медный таз жизнь-жестянка

скорость горят как море всеми красками спектра
к сладкой молочной луже подкрадывается вектор

журавль открывает танцы фату надевает цапля
на пол стакан соскальзывает не проливая ни капли




СИЛЬНЫЙ ВЕТЕР С УТРА

Вроде все позабыто. Лишь след до сих пор прохладен.
Дождь смоет все следы. С остальным сами сладим.
Трясогузки клюют по зернышку. 6 баллов волны.
Стропила вдруг стали вантами. Полночь.

Тьма. И я рисую фантазию.
Через SOTHEBY она отправится в Азию.
В салатовых комбинациях музы кругом порхают.
Дождь и ветер. Не сахарные, не растают.

Ветер наглеет навстречу.
All You Need Is. На встречу
с судьбой поспешает кочевник.
Ритм рван, нос испачкан. В харчевне

дух бараньей похлебки, вина, чеснока.
Сюда заходят в поисках закутка.
Алюминиевая плошка с дольками апельсина.
Чаша полна. И ветер. С утра слишком сильный.




СТИХИ О СЛАДОСТИ АЗАРТА

Причаститься можно повсюду.
В церкви, в избе, в Мазирбе, в Мазсалаце.
Главное:
совибрация.
Чудо.

Юрмала. Дюны, перелески и Саулкрасты,
фуникулер лунных бликов, т.е., переправа.
Луч локатора ловит отчаянных.
Причастие нон-стоп. Слава!
Сентябрьским сумеркам! Угарным ветрам, балласту
и китайскому чаю!

Христово тело воскресным утром. Глоток кагора.
В понедельник с изюминками грильяж.
Или с орешками, но время пойдет еще в гору.
Надеюсь, примется. Сладость азарта.
Мираж.

Тем не менее, музыка сфер в извивах корней.
Если можно назвать поэзией то, что мне снится,
это - алиби, невиновность. И мы с тобой не
более чем нарушители границы.




СТАРИННАЯ КЕЛЬТСКАЯ МУЗЫКА ДЛЯ АРФЫ

То ли подруга Тристана, то ли ангел пел песню.
Берег Святого Патрика, шум прибоя окрест.
Круглый стол и чертова дюжина кресел,
от одного к другому огненный крест.

То ли ангел пел песню. Так одиноко.
Король Артур и дюжина рыцарей за круглым столом.
Пареньку на вытянутую руку садится сокол.
Куда захочешь, туда пошлем.

Сад камней на лугу. Белый конь, черный бархат.
Корнуэльский принц взбивает двойной дайкири.
Только музыка древних кельтов для арфы
в целом мире.

Бритоголовая Шиннед. Ночная эстрада.
Просто папа был напрасно обижен.
Старинную кельтскую музыку слушаю как награду.
Нежный берег Святого Патрика. Флаг неподвижен.




ОСТРОВ В ЭГЕЙСКОМ МОРЕ

Я там не был. Могу отыскать на карте.
Конечно, там делают вина и цедят ракию.
Конечно, там в моде сиртаки под южными звездами яркими.
А вот хитонов не носят.

Я там не был. А там прожорливы козы.
Валуны там раскиданы словно игральные кости.
Там изумрудное море. Шоколадных и сливочных мотыльков
Расклеены пестрые марки.

Пять букв голубая аура.
Я там не был.
Нежатся на солнце моллюски и барки.
Да иногда виден парус.

P.S. Кто ищет, находит, Яники.




СТИХОТВОРЕНИЯ ПРИ СВЕТЕ СВЕЧИ

1

Саунд Матвеевской улицы ночью:
электроны гудят в проводах, капля вечности стонет в кране,
автомобильные чик да чирик, кроит брусчатку фура,
одинокое жужужужжанье троллейбуса,
двортерьер томно брешет, ему отзываются в конце концов.
Орден стопки не спит; сестер порицают братья.
(Каждый проезжающий автомобиль заставляет свечу трепетать.)
Русские народные от фонаря
и до Любочки-Юбочки,
а на улице Ключевой все точки закрыты, исключая одну.
Пара сантим в кармане нервничает, ожидая приплода.
Клав! Я теперь живу на улице Твоего сына.

2

Ежели Альтона - Латинский квартал,
то здесь подножье Монмартра.
Гей, старина! Анатоль, гей!
Ежели Монмартр - это Агенскалнс,
то здесь Монпарнас.
Не 19, конечно, но 89-6.
Шут с ним, псевдомансарды, сухие сортиры.
Может быть, ты поступил в Академию в 89-м?
Может быть, ты в ней отучился шесть лет?

3

Тут хорошая аура.
На подоконнике разведу летучих мышей.
На Луговой (а то Полевой) улице наплету веночков.
Скрипку сверчка я настрою так,
как ты захочешь.
И, была не была, отправлюсь в поход за искоркой рододендрона.

4

Вентиляционная дырка на кухне:
виден дымоход
и, если напрячься, серебряный отвислый ус месяца
(другой, невидимый, полощется в реке Ушуайя или же в реке Мары,
речка Мары коричневеет от просыпанного табака Dobelman),
зато зеленеет&зеленеет парк Аркадии.

5

Тут хорошая аура.
Хотя и залистана книга.
Вот она, от кончиков ногтей и до мозга костей настоящая Рига.
Сквозь сон бредут коровы, поет лосось, блестит чешуя.
Надсадно оса гудит, и другая
дуэтом, как гитара и бас.
Выстраиваются в очередь стихотворения (где взять столько свечей?),
          и цимес их на вес вполне ощутим.
Рабиндранат Тагорян, индийский факир из Лимбажей,
          шпагоглотатели, бродячие кукольники, Карабас Барабас.

Час призраков определенно минул.
Жаль, мимо касс.

6

Чует, чует мой нос.
Мощеная улица с каноническим текстом про яйца.
Цыганский переросток Рингла глядит в окно.
В полуподвале коммерц-парикмахерская "Данас".
                                                  О, бойся данайцев!

7

Светлая кровь с фитиля свечи
скатывается мне на левую руку,
густея.
Пламя и свернувшийся воск.
Кельтский меч в моей правой руке помнит все.
Золотая яблоня.

8

Яблонька. Инга приснилась.
Кацапочка из 9"Б" нашей школы.
Смех сквозь слезы, балетные ножки в разношенных чоботах.
Глаза же сверкают, как месяц май (для
кого?) Портовый ветер в косе. Возбуждает.
Что ж, выпьем, на хальяву - таков мой тост.
Лирический мовизм.

9

Лирический мовизм.
По совместительству сценический реквизит.
Или, изволите видеть, картина без автора.
Все на продажу. Вольера с нетопырями, роскошнейшее небытие,
или заурядное присутствие в завтра.

10

"я думаю Ты улыбнешься
бесхитростным этим строчкам
а может быть и поплачешь
над сотней моих чудачеств

на небе свары птичьи
чего им делить спроси их
я знаю лишь что на крыльях
птицы несут Мессию

гляжу в глазах встали слезы
я думаю Ты улыбнешься
а может быть и поплачешь
за окнами цвета розы"

11

Филя отнюдь не глуп, но слегка покусан.
Прет на рожон порой, порой параллельным курсом.
Филин летает ночью, мышиные ультразвуки;
          складывают крылышки Чикаго Блэк Хавкс.
Эманацией поля Святого Духа, быстрее света
          в миллиард тысяч раз.
Маленькая черная родинка возле уха.

12

Когда сгорает свеча,
густой парафиновый запах
приводит сны
и Малую ночную музыку.




РОМАНС

Она стояла у выхода возле Распятья
черным-черна обвязавшись двумя платками
кажется один из них был с белой каемкой
лицо девушки только желтое как пергамент

шел на улицу и нащупал в кармане десять сантимов
повернул назад поскольку не должен был умирать
щелочка в кружке волновала как пуп пловчихи
          с картины Илзе Нейланд на осенней выставке в "Арсенале"
без возраста лицо желтое но словно у девушки

перекрестила меня тремя перстами
и спросила как зовут
и сказала да хранит меня Господь
и снова перекрестила

видимо кто-то в этот момент поставил БГ
паства ломанулась на закупки или так просто
во Храме Божьем останутся мои десять сантимов
и лучистые глаза монашки

я знаю хранит меня Господь
дает писать стихи порой журит по-отечески
во Храме Божьем останутся мои десять сантимов
равно как и Та, о которой мечтаю сейчас




[Памяти Юриса Кунноса]