В ВАННОЙ КОМНАТЕ

Я курю фимиам, а он пенится словно шампунь,
Я купаю тебя в моей глубокой любви.
Я седа, как в июне луна, ты седой, как лунь,
Но о смерти не смей! Не смей умирать, живи!

Ты глядишь сквозь меня, как сквозь воду владыка морей,
Говоришь, как ветер, дыханьем глубин сквозя:
Кто не помнит о гибели, тот и помрёт скорей,
Без раздумий о смерти понять и жизни нельзя.

Иноземный взбиваю шампунь и смеюсь в ответ:
Ты, мой милый, как вечнозеленое море, стар...
На змею батареи махровый халат надет,
А на зеркале плачет моими слезами пар.

2001

В ГЛУХОМАНИ

Почитающий доблесть, и равнодушный к славе,
Запустил в мое сердце амур не стрелу, а пулю, –
Как служивый солдат на забытой всеми заставе,
Я бессменно твой сон и явь твою караулю.

От мифической пули розой становится рана,
А шипы – охраной любви. В преклонные годы
В этой птичьей глуши – я тебе антенна, мембрана,
Телефонная связь, и даже – прогноз погоды.

Ничего, что о нас забывают друзья-собратья, –
Бремя общих тревог бесконтактным делает время, –
И когда бытию устаю раскрывать объятья,
Пуля в сердце моем проникает в мое же темя, –

Ни за что не дает мне расслабиться, а тем паче
Не дает поглупеть. Оттого и зрение зорче, –
Вот и вижу, что мы одни на бесхозной даче,
Что строка всё длиннее, а жизнь – короче.

2001

В ЛЕСУ

У тебя в глазах вековечный растаял лед,
У меня в глазах вековая застыла темь,
По научному мы как будто – с катодом анод,
По народному мы – неразлучны, как свет и тень.

Я – жена твоя и припадаю к твоим стопам, –
Увлажняю слезами и сукровицей ребра
Из которого вышла, а ты, мой свет, мой Адам,
Осушаешь мой лоб, ибо почва в лесу сыра.

Много тысячелетий прошло с тех эдемских пор,
Лишь любовь не прошла, потому что одна она –
Суть пространства и времени. А троянский раздор
И война, как и ныне, – из-за золотого руна.

Прежде – шерсть золотая, теперь – золотой песок...
Ради красного слова любовь называли певцы
Всех несчастий причиной (любовь возвышает и слог),
Но от лжи и у римской волчицы отсохли сосцы.

И певцы – ни при чем. За словцо я цепляюсь сама,
Как сейчас уцепилась за клюквенные персты...
Ах, мой свет, твоя тень не умрет от большого ума,
А беззвучно исчезнет, как только исчезнешь ты.

2001

У ЯФФСКИХ ВОРОТ

Я – твоя Суламифь, мой старый царь Соломон,
Твои мышцы ослабли, но твой проницателен взгляд.
Тайны нет для тебя, но взглянув на зеленый склон,
Ты меня не узнаешь, одетую в платье до пят,
Меж старух собирающих розовый виноград.

И раздев, – не узнал бы, – как волны песка мой живот,
И давно мои ноги утратили гибкость лоз,
Грудь моя, как на древней пальме увядший плод,
А сквозь кожу сосуды видны, как сквозь крылья стрекоз.
Иногда я тебя поджидаю у Яффских ворот.

Но к тебе не приближусь. Зачем огорчать царя?
Славен духом мужчина, а женщина – красотой.
От объятий твоих остывая и вновь горя,
Наслаждалась я песней не меньше, чем плотью тугой,
Ведь любовь появилась Песне благодаря.

Ах, какими словами ты возбуждал мой слух,
Даже волос мой сравнивал с солнечным завитком...
Для бездушной страсти сгодился бы и пастух.
Но ведь дело не в том, чтоб бурлила кровь кипятком,
А чтоб сердце взлетало, как с персиков спелый пух.

Я вкушала слова твои, словно пчела пыльцу,
Неужели, мой царь, твой любовный гимн красоте,
До тебя недоступный ни одному певцу,
Только стал ты стареть, привел тебя к суете, –
К поклоненью заморскому золотому тельцу?

В стороне от тебя за тебя всей любовью моей
Постоянно молюсь. И сейчас в тишине ночной
Зажигаю в песчаной посудине семь свечей,
Раздираю рубаху и сыплю пепел печной
На седины: Царя укрепи, а тельца забей!

2001

В НОВОМ ИЕРУСАЛИМЕ

И еще любви своей осознать не успев,
И еще кольца обручального не надев,
Повторяла тебе стихи твои нараспев,

На распев ребристого времени, на мотив
Синеструнного моря и златострунных нив,
На мелодию ветра и серебристых ив,

На железную музыку транспортных средств и на
Колокольную музыку, что мне была слышна
Лишь в стихах прорицающих лучшие времена, –

Я с печальной надеждой внимала твоим словам,
Что еще доживем, что еще доведется нам
Лицезреть, как взойдет на Руси многолюдный храм

Из глубин сознания, из Валаамских купин,
Из церквей обезглавленных, из тюремных годин,
Где законов – тьма, а человек один.

Нет, не в полной мере твои прорицанья сбылись,
Ибо скорость паденья стремительней скорости ввысь,
Да и дело всякое медленнее, чем мысль.

Все же добрые помыслы – это тоже дела,
И об этом как раз извещают колокола,
До которых ты дожил и я с тобой дожила.

Наши дни с тобою – то пиршества, то – посты.
Я молюсь на тебя, а Богу молишься ты,
Потому-то меж нами тремя нет пустоты, –

Есть шмелиный бас на дико растущих цветах,
Соловьиный тенор на вековых верхах,
Под которыми чувства учусь умещать в стихах.

Ничего из любви и в старости не ушло, –
Ты, как прежде, нежности шепчешь мне на ушко, –
И как Парка вдевает нитку судьбы в ушко,

Так в кольцо обручальное я продеваю строку. –
И восторг прикрепляю к рифменному узелку:
Не встречала прекрасней тебя никого на своем веку!

2001

НА САДОВОЙ СКАМЕЙКЕ

На садовой скамейке средь буйного сорняка
Дотемна в подкидного режемся дурака.
Старосветских помещиков в возрасте перегнав,
Что еще могут делать два старые старика
В одичалые дни посреди некультурных трав?

Наши дни одичали от всяких бессильных забот –
Чем и как подпереть крыльцо и створки ворот,
Как дойти до аптеки, на что лекарства купить?
Всё же будь старосветскими – мы бы варили компот
Иль взялись подоконник геранью красной кропить.

За день мы устаем от чтенья газет и книг,
Но особенно от газет, где столько пиарских интриг.
Вот и режемся в карты. Но вот, дорогой, беда –
Ты в игре, как и в жизни, проигрывать не привык,
И ловчу, чтобы в дурочках мне прибывать всегда.

Ты, проигрывая, глядишь, как раненный тигр.
И война для мужчин, знать, одна из азартных игр
На аренах времен... Слава Богу, ты вышел живым,
Хоть попал в сталинградский, в кровокипящий тигль...
Но ты к глупостям не прислушивайся моим.

Дама бубен – с цветком, с сердечком – дама червей,
Я трефовая и – твой лучший в судьбе трофей,
Хоть досталась легко, ты и в этом – козырный туз.
Вечерком мы играем, но утро-то – мудреней, –
По утрам мы сдаемся на милость печальных муз.

2001

РЕВНОСТЬ

В уходящую спину смущенно смотрю из окна...
Твоя ревность и трогательна и смешна, –
Неужели не видишь, что я и стара и страшна,
И помимо тебя никому на земле не нужна?

Ну какая тут трогательность и какой тут смех?
Ты от нашего крова, одетого в мшистый мех,
И от быта сплошь состоящего из прорех,
Так и рвешься, ревнуя, отвадить буквально всех.

А приходят к нам исключительно из доброты –
С крыши мох соскрести, кое-где подвинтить винты,
Да еще приносят мне молодые цветы
В благодарность, что жив и мной обихожен ты.

А еще и тайная есть корысть у гостей,
А вернее, мечта, – до старых дожить костей
И любимыми быть, и на склоне преклонных дней
Слушать гимны себе, что свежей любых новостей.

И ревнуют меня к тебе как любви пример,
Так что ты свою ревность бездумную поумерь,
Чтобы в мире, где столько зла и безумных потерь,
Всяк входящему я открывала с улыбкой дверь.

2001

ПОСЛЕ ЗИМЫ

Небо щебечет птицами выше небес,
Реки лепечут притоками ниже земли,
Я говорю о данной весне не без
Явной гиперболы. Ибо после зимы,

Что, как седой мой волос, была долга,
Как мне еще говорить тебе о весне,
Чьи незабудки, как танцовщицы Дега
И веселей репродукции на стене.

К ним присмотрись – увидишь меня молодой, –
Как я плясала в шубке цвета огня,
По голубому снегу, обданному водой,
То каблучком, а то и серьгой звеня.

Что еще спеть, мой ангел, тебе после столь
Долгой зимы, где болел ты, впадая в бред?
Знаешь, любовь огромней, чем эта юдоль,
В случае данном преувеличения нет.

2001

НАША ВСТРЕЧА

Дятел долбит по коре, – легко ль червяка добыть?
Я поднялась на заре и медлю тебя будить.
Своё ты отвоевал – у каждого свой мороз, –
Ты ладожский лед целовал и по волжскому полз.
А в морге был мой мороз, – пошла сирота в санчасть
Тянуть погребальный воз, чтоб с голоду не пропасть.
Есть сокровенный смысл в стыковке судьбы с судьбой, –
Чтоб разморозить жизнь, встретились мы с тобой.

2001

СОЛОВЬИНЫЕ СВАДЬБЫ

Тяжело мне смотреть, как твой тяжелеет шаг,
Тяжело мне слышать, как дышишь ты тяжело,
Выходя на участок в семь соток, в поющий сад, –
(В нашей бедной стране только сад не нищ и не наг), –
Я хочу невозможного, – как бы время ни шло,
Был ты каждому утру, как чести и славе, рад.

И, пожалуй, впервые сейчас сожалею о том,
Что моложе тебя всего на семнадцать лет, –
Что я грелкою стать не смогу, как Давиду была
Ависага-нимфетка: собой, то как смоквы листом,
Утепляла седины царя, то, как солнечный свет,
Согревала аорту, то маком у ног цвела.

Я бы рада была в твой сад Ависагу привесть,
Как царица Вирсавия сделала некогда, но
Мы – не царского племени, да и не те времена.
Но от молодости кое-что сохранилось. В "Атланте" есть –
В холодильнике то бишь, вполне молодое вино,
А в саду соловьиные свадьбы и сваха-весна.

2001

ВЕРБНЫЙ ДЕНЬ

Создал Бог небеса из белых своих одежд,
Создал землю из снега, снег во прах превратив.
А Лилит создана внутри адамовых вежд, –
Этот огненный сон для мужчин, конечно, красив,
Этот сон, как измена супруге, бывает свеж.

Повезло мне, – Господь обошел тебя сном о Лилит,
Вот и верен ты мне, как отчизне своей патриот,
И сетчатка твоя о Лилит никогда не грустит,
Лишь меня неизменно ты видишь все сны напролет
Как желанный до дрожи, хотя не запретный плод.

А проснешься – страдаешь, что так изменилась я,
Хоть твердишь, что былой не утратила красоты.
Посреди раскроя империи и рванья
Ты сберег для меня прозорливой вербы кусты,
Потому что – жена я твоя, Россия твоя.

Желтоперая верба цыплячий разинула рот,
Неужели способен благовестить птенец?
Но поет, что Христос воскреснет и к нам придет
И поможет снять с головы заржавелый венец,
И в одно соберется рассеявшийся народ.

Снег сгорел, превратившись в питающий почву прах,
И над нами одежды Господние подсинены, –
Этот миф я узнала из книг и от певчих птах...
Ах, спасибо тебе, что веришь в красу жены,
Что Лилит не ночует в твоих сокровенных снах!

2002

НАД ПРУДОМ

Милый мой, пусть хозяйки думают о зиме,
Ну а мне ни к чему, когда – вот здесь и сейчас
Все травинки, листочки и ряска, жизнью сочась, –
На зеленые буквы похожи в синем письме.

Может быть, из Одессы тебе, а мне из Баку
Есть привет, как бывало... И хоть за нами – Москва,
Мы грустим. А трава выводит "ква-ква,
Мы грустим. А листва выводит "ку-ку".
Да, империя откуковала, и там, где мы
Родились, совершенно другие страны уже, –
Это мне не строкой, а осокою – по душе,
Это мне не оскомина от незрелой хурмы.

Там уже не цветет на каштанах русская речь,
И по-русски уже не говорит инжир...
Некрасиво грустить, что распался имперский мир,
Но и чувством распада немыслимо пренебречь.

Так что кстати пришлись о запасе к зиме слова, –
И тоску мою твой усекает душевный нерв,
Прежде чем затоскую... Не бойся – распада червь
Не коснется меня – пока с тобой и жива.

Гул волны черноморской – в раковинах ушей
У тебя, а в моих – каспийской волны прибой,
Но печальную оду заканчиваю мольбой:
Хорошей, земля, из последних сил хорошей!

2001

ПОД ПЕРЕПЛЕТОМ

Семену Липкину

Если ты можешь проникнуть в мой сон, то смотри:
Вспышки зари, одуванчиков фонари...
Я проживаю в книге светящейся изнутри,
В книге зеленой, поющей каждым листком
И треугольно поставленной вверх корешком.
Так в ней шумят письмена, что птицы живут тишком!

Что подступает вплотную и что исчезает вдали?
Слушают птицы, жуки, стрекозы, шмели
То, что поют изумрудные стены грешной земли
На языке есенинских зябких осин,
И на цветаевском выкрике красных рябин
О переплете событий, где случай всему господин.

В книге зеленой живу, и синий её переплет
Мне намекает, что гибель – тоже исход,
Что, если нашим дыханьем растенье живет,
То почему не считать, что пророков закланная кровь
Не перешла в зеленые жилы... Даже иван-да-марьи любовь
Жертвенно сеет в землю свою лиловь.

Тем уж чудесна земля, что небо – есть нимб её.
Ах до чего же призрачно в книге моё жилье,
Где я латаю иголкой еловой твое белье.
Но понимают и птицы, что дух не нищ и не гол,
Если есть Осип Эмильевич – лучший на свете щегол.
В книге бытую, где пух одуванчиков выстелил пол.

2002