* * *

На ноте седьмой и ели
Замерли на Руси, –
Над бездною еле-еле
Держится нота "си".

Себя в настройщики прочим,
Гремя скрипичным ключом,
А музыка, между прочим,
Держится ни на чём.

1998

ЖИЗНЬ

Улыбкой слезу
Стираю с лица, –
Кому же к лицу
То хворь, то ленца?

Хочу – не в подъём,
В подъём – не хочу,
Вот так день за днём
Я жизнь волочу.

Ленись не ленись,
Болей не болей.
А всё-таки жизнь
Всех жалоб умней:

Снимает, как смерч,
С насиженных мест.
Она – моя речь,
А я – её жест.

1998

* * *

Андромаха громко плачет
На руинах Трои,
Слёз осмысленных не прячет,
Скорость времени утроив.

Русь глотает слёзы эти,
Превращает их в дожди
Для иных тысячелетий,
Что рассеяны впереди.

Проглоти комок горячий
И в молитве порадей
За глотательницу плачей,
Насылательницу дождей.

1998

* * *

Куст. Приоконный куст –
Радость для бедных уст, –
Можно сделать дуду
И упреждать беду.

Весть. Внезапная весть, –
Басурманская месть:
Ждите от нас гостей –
Вам не собрать костей!

Век. Многовзрывный век.
Новой орды набег, –
Страх под рёбрами сжат.
А дуда – как набат.

Сон. Провидящий сон.
Лучше бы я с пелён,
Как пропойца – вина,
Сна была лишена.

1998

* * *

Я возвращаюсь в разговор о Данте,
Уста работают, улыбка движет стих
О вряд ли управляемом десанте
Пыльцы космической и бабочек ночных.

Жизнь не игра. А все-таки блефую,
И вместо козыря – шестёрок мошкара.
Зачем нащупываю точку болевую,
Когда последнюю поставить бы пора?

Но и в последней жизнь и смерть, поверьте,
Пересекаются, не образуя крест,
И через голову пустынноглазой смерти
В луга стигийские свершаем переезд.

1998

* * *

Так ли, не так ли –
Жизнь получилась:
Капля по капле
Горе копилось,
Нитка по нитке
Рана латалась,
Нотка по нотке
Песня слагалась,
Искра по искре
Пламя рождалось, –
То, что таилось,
Тайной осталось.

1998

ЮБИЛЕЙНОЕ

Что твои бессловесные розы,
Что мои безответные дни, –
То ли приняли солнца сверх дозы,
То ль в тени перемерзли они.

Так давай же устроим поминки,
На поминках и то веселей,
Чем рассматривать фотокартинки –
У меня как-никак юбилей.

Что мне пинии в древней Равенне,
А в Марселе моллюски в вине?
Ничего нет уже несравненней,
Чем со смертью кутить наравне.

Ишь какая сыскалась кутила –
Алчным солнцем влетела в окно
И стаканы до дна осушила
И кувшин из-под роз заодно.

1998

* * *

Змиеву жалу,
Коже дорожных лент
Кровь я ссужала
Так, а не под процент.

Вздрогну и вспомню:
В райском саду ни зги!
Долг свой исполню –
Всем отпущу долги.

Сердцу доходней
Так закруглять дела.
...Жертвой Господней
Плоть Сыновья была.

1998

* * *

В лесу многогнёздном,
Где каждый мал и велик,
Лучом инозвёздным
Ты в сердце моё проник, –

Последняя вспышка
Последней моей любви,
Умру от излишка
Печали, а ты живи.

А там, за разлукой,
Когда от смерти очнусь,
Ты мне поаукай –
И я с небес отзовусь.

1998

ПОД СОЗВЕЗДИЕМ ПСА

Ночь не наносит глазам ущерба,
Хоть обжигает искрой падучей,
Будучи кошкой, землю и небо
Ночью я вижу гораздо лучше.

Созвездие Пса за мною в погоне
Зря пребывает – неуловима,
Ныне на мраморном я балконе
Древнеприютного Ерусалима.

Евреи собак не держали, к тому же
Им любы египетские химеры, –
Днём я внутри, а ночью снаружи
Не потому, что все кошки серы.

Созвездию Пса улыбаясь с ехидцей,
С тенью играю от кипариса
Иль за почтовой охочусь птицей
С первою весточкой из Мемфиса.

Весть из отечества, в чьём дизайне
Храмовом я повредила ногу.
Тайна язычества в том, что втайне
Служит оно единому Богу.

Гибкий мой ум с рассеяньем свыкся,
Есть и в Исходе моя повадка...
Вот и кажусь загадочней сфинкса,
Ибо сама для себя загадка.

1998

* * *

"Мы уйдём из словесной памяти" –
Этой мысли мне не навязывай,
Мне и так есть о чём поплакати
Под плакучею тенью вязовой:

Вижу дачный мой домик проданный,
Слышу бред твой с утра и до ночи,
А вокруг, нищетой обглоданный,
Русский путь юродски-разбойничий.

Так на что мне в любимой местности
Толковать о Лете и, в частности,
О местечке в русской словесности
И моей к нему непричастности?

Видишь, пламень с водой в обнимочку,
Чёлка чёрная, око червонное, –
Это осень. К такому снимочку
Не подходит рама оконная.

1998

ОДА КОМПЬЮТЕРУ

За тебя зеленых тыщу
Отдала, дружок,
И тебе готовлю пищу
Из последних строк.

Смысла облачное мясо,
Рифма на гарнир, –
Из последнего припаса
Наш с тобою пир.

Что мне деньги? Что мне слава,
Зрелищ колдовство?
Ты – последняя забава
Века моего.

Эхо, зеркало, посредник,
Призрак и двойник,
Может быть, в мой день последний
Ты возник?

1998

В ОКНАХ КОМПЬЮТЕРА

1

В компьютере я замыкаюсь, словно в квартире
С множеством окон (вишь, обучилась чему!),
И нервные мысли мои о текущем мире
Овеществленному я доверяю уму.
А мир наш, в сущности, мало в чем изменился
С пустыни Исхода и с Воскресенья Христа,
Ну разве что скоростью звука обогатился
И до светящегося умалился листа,
Верней до экрана компьютерного, в котором
Щуки кричат и безмолвствуют соловьи,
Обратную перспективу суля просторам,
Где вещь уподоблена сердцу с толчками в крови.
Уже мне не надо: где мы? нет смысла в вопросе.
На клавиши жму и вращаю окон колесо,
И вижу меж спиц голубых бокал на подносе,
И пробую в крымском подвале "абрау-дюрсо", –
Ах! Для чего я опять попадаю в Ялту,
В когти глициний и в галлюцинации волн:
Клио ножом для бумаги кромсает карту –
И сокращается русский наш Вавилон,
И вертит блудница, из волн вылезая, тазом,
Сосками медузьими перед глазами трясёт...
Заходит окно за окно, ум заходит за разум,
И мне неизвестно, что далее произойдет.

2

Весть не буквальная. Я вижу, как во сне,
Яйцо пасхальное в компьютерном окне.

Яйцо расцвечено: по тонкой скорлупе
Мария мечется в смеющейся толпе.

А кровь распятая жалеет палачей,
И три крылатые свечи для трёх ночей

С креста возносятся и знаки подают, –
И Богородица припоминает тут

Те ясли тесные, где Сына родила,
А весть архангела поныне ей светла.

3

Экран компьютерный. Окно
Всё буквами засижено.
Всё близкое удалено,
А дальнее приближено.

Здесь, путаясь во временах,
Пространству деться некуда, –
Тебя охватывает страх,
А помолиться некогда.

А что же в мире и в стране
В твоей, в любимой до крови?
И в мирный день – как на войне,
И во поле – как в логове.

4

Нет покамест в душе
Ни безбожной алчбы, ни безверия ветреника,
Но и нету уже
Алтаря и престола и жертвенника.
Что случилось со мной?
Что с друзьями, ушедшими в жизнь предприимчивую?
Что стряслось со страной?
Или все-то я преувеличиваю?
Даром, что ли, цветут
Заоконные липы – пчелиные пасечники?
Разве нас не зовут
Соловьи – древнерусские сказочники?
Разве зря, как живой,
Мой компьютер со мной третьи сутки сумерничает,
И вопрос ключевой
Задает, и от слов моих нервничает?

5

На самое дно
Упрятала память,
И это окно
Дерзаю орамить
Не верткой лозой
Из сада родного,
Не мёртвой смолой
Из моря чужого,
А тайной судьбы,
Цветеньем, рождённым
От страстной борьбы
Меж лавром и тёрном.
Цветок моих дней,
Дичок вкругоконный,
Ты мавра темней,
Бледней Дездемоны...

6

Нажимаю на кнопку Home –
Возвращаюсь на тот причал,
Где под бабушкиным платком
Ветер люльку мою качал.

Нажимаю на кнопку End –
Попадаю в самый конец,
То есть в данный вхожу момент,
Где деньгу с меня взял гребец.

Погоди, гребец, не греби!
Видишь, в Стиксе кипит волна,
Да и столько во мне любви,
Что и здесь я ещё нужна.

И покуда река кипит,
Плот свой утлый смолой проклей,
Да и видишь: ко мне спешит
С олеандром в руке Алкей.

1998

* * *

Стали бояться меня домашние вещи,
Чувствуют, бедные, как опротивел мне быт, –
Ест древоточец его, моль от счастья трепещет,
Зеркало пылью слоится, кресло скрипит,
Петли дверные визжат, плачут старые краны,
И запекается ржавчина в мойке, как кровь,
Бродят по кухне растерянные тараканы, –
Нечего кушать, картошка одна да морковь.
Переключаясь, грохочет пустой холодильник,
То мне всё некогда, то я у лени в плену.
Даже любимец-компьютер закрыт и похож на могильник,
Где, как известно, не может быть места окну.

1998

* * *

Утихни, дождичек, пробравшийся сквозь сон,
Где дом знакомый мне, а в нём аукцион,
Считалка-стуколка,
Трёхкратный молоток.
Пространство – куколка,
А время – мотылёк.

Умолкни, дождичек, прокравшийся сквозь бред
В банкротство памяти, где остаётся след, –
Плева от куколки,
Пыльца от мотылька,
Стекло от сутолоки,
И ключ от тайника.
Ах, тренькай, дождичек, прорвавшийся сквозь смерть:
Мой ключик клавишный включён в электросеть, –
И что ни буковка –
То жизни фитилёк,
Пространство – куколка
И время – мотылёк.

1999

* * *

Подушечками пальцев и глазами,
Да и ноздрями ощущаю вещь, –
Переживет нас созданное нами –
И этот знак зловещ.

Ужель Создателя мы пережили,
И только совестливый сон о Нём
Нас вызволяет из золы и пыли,
Из праха, где живем?

1998

* * *

Память я перепахала,
Но возникли, как вчера,
Дальней пальмы опахало,
Дней павлиньи веера.

Ну откуда что берётся?
Кровь шумит в моём виске
На доходчивом, как солнце,
Разговорном языке.

Ни архаики, ни стёба.
Неужель, лозой змеясь,
Будет сниться мне до гроба
Место, где я родилась?

1998

* * *

Август. Знойная сырость.
Август. Яблочный спас.
И почему-то сирость
Мимо глядящих глаз.

Кто ты, глядящий мимо
Прячущийся в закат?
Преображенье мнимо,
Ежели – без утрат.

Все и в утрате ново, –
И на мир неспроста
С каждого дна глазного
Смотрят глаза Христа.

1998

* * *

Давно я вымерла,
Но так, как только море
Могло бы вымереть, –
По рыбке, по медузе,
По устрице, по крабовой икринке,
По капле, по травинке, по солинке,
По биоклетке мошки в янтаре.

Давно я вымерла.
Так отчего же люди
Ко мне приходят при любой погоде,
В мою ракушку стряхивая пепел,
Свои тайноугольные проблемы
В меня швыряют, будто бы посуду
С издохшим джином-тоником. Как видно,
Им обнажаться предо мной не стыдно,
Все потому, что вымерла давно.

Давно я вымерла. Так почему безумец
Крючок-вопросик мне забросил в сердце?
Ужель мы с Гамлетом единотерпцы
В трехчастной драме времени? A may be,
Гуляет золотая рыбка в небе
И празднует, что вымерла давно.

1998

* * *

Средь упований наших и разрух,
Среди деревьев с пеной на устах, –
Как ночь прошла – запомнила кровать,
Как день прошел – запомнила тетрадь,
Как жизнь прошла – запомнит снег и пух,
Как смерть пройдёт – запомнит пыль и прах.

1999

* * *

Я – как земля, скриплю, мечтая
Вернуться к состоянью рая,
Где люди, звери, птицы, гады
Друг другу, помню, были рады.

1999

РАЗГОВОР

– Почто, собрат Арсений,
Нет от тебя гонца,
Ни весточки весенней,
Ни почтой письмеца?

– А я сижу на тучке,
Здесь дивные места,
Да жалко – нету ручки
Для синего листа.

– Но раз меня ты слышишь,
Пришлю я сизаря,
Крылом его напишешь
Про дивные края.

– Живу я на воздусях,
Где всё, как мир, старо,
Пришли мне лучше с гуся
Державина перо.

– Про этот мир, Арсений,
Все сказано, а твой
В прекрасном остраненъе
От плоти мировой.

– И здесь ранжир устойчив
Не плоти, так души...
Грущу о звёздах ночи, –
Как вспомню – хороши!

– Неужто нет в пределе
Твоём цариц ночей?
– Скажи, а в бренном теле
Наш дух звезды ярчей?

– Дух светится незримо.
Слова имеют вес,
– А ты неизлечима
От шелухи словес.

– Спрошу тебя попроще,
Однако не грубя:
Там, где Господни рощи,
Кем чувствуешь себя?

– И здесь, под райской сенью,
Я убедиться мог,
Что я, Его творенье, –
Царь, червь, и раб, и Бог.

– И звездочёт! И вправе
Был вывезти в гробу
Свою, в стальной оправе,
Подзорную трубу.

– Без груза спать удобней,
Да я и не ропщу,
О звёздах, как сегодня,
Я изредка грущу.

– Но лишь звезда о крышу
Споткнётся в тишине,
Во сне тебя я слышу.

– И я тебя – во сне.

1999

* * *

В этот мир, где за деньги выдал
Верный раб своего Царя,
Бог не вдунул меня, а выдул
В виде мыльного пузыря.

В этом времени, где и завязь
Вербной вести шла на износ,
Я сияю и рассыпаюсь
Мелкой пылью блескучих слёз.

В этом новом столпотворенье,
(Чем Россия не Вавилон?)
Моё тяжкое назначенье –
Навевать легковесный сон.

Что до вечного сна – не верьте,
Не иду я на смерть стеной,
А заискиваю пред смертью,
Чтоб она погнушалась мной.

1999

ПЕСНЯ ЛИЛИТ

Я, Лилит, не помню Леты,
Лета для живых.
Сны мои ещё не спеты
В днях довременных.

Время – призрак мирозданья,
Плоти первобыт.
Прихожу я на свиданья
И смеюсь навзрыд,

И люблю, и вьются змеи
Вкруг безумных рук.
Я с Адамом, иудеи,
Провожу досуг.

Мой Адам вещам покуда
Не даёт имён, –
Древа нет, и нету блуда,
Только крови звон.

И никто мозги не пудрит
Ни добром, ни злом,
И мои змеятся кудри
Над его ребром.

Рано Еве вылупляться
Из его кости,
Пьёт он яд галлюцинаций
Из моей горсти.

Жалит змей меня в запястье
Смертоносным льдом,
Но не мерзнут слёзы счастья
На лице моём.

1999

* * *

Вместе с осенью горю и холодею,
В две сопелочки задумчиво сопя:
Понапрасну ты затеяла затею
Наизнанку выворачивать себя.

Никому чужая тайна не в подмогу,
Никому и щедрость опыта не впрок,
И никто не заберет с собой в дорогу
Этой памяти-прапамяти мешок.

Все, что будет, не учтёт всего, что было,
А иначе бы не двигалась земля.
Ой, гуляй, гуляй, осеннее светило,
Сердцевидными листочками пыля?

Человека человек не повторяет,
И времён не повторяют времена...
Будет заживо – лишь песня допылает –
Твоя память-перепамять сожжена.

1999

ПИСЬМО

Меж нами – всё более писем,
Всё менее длительных встреч,
Давай же прощеньем возвысим
Всё то, что возможно сберечь.

У встреч наших привкус миндальный,
Миндаль – ядовитый орех,
В нём грех мой и давний и дальний,
Увы, материнский мой грех.

У моря, где ты подрастала,
Мы мало бывали вдвоем,
Я сказок тебе не читала, –
Стихи запивала вином.

Ссылаюсь на давность и дальность,
И всё-таки вечность подряд
Меж нами, как злая реальность,
Те детские сказки стоят.

И памятью слёзы ты множишь,
А я множу соли в кости...
Прости меня, если ты можешь,
И если не можешь – прости.

1999

* * *

На песню обменяв свечу
И всё, чем я была богата,
Умру и не осирочу
Ни внука, ни сестры, ни брата...

И только вспышливая дочь,
Как та обмененная свечка,
Слезами освещая ночь,
Подумает, что смерть – утечка

Неразрешаемых задач,
Неосвещаемых вопросов...
Ах, ласточка моя, не плачь, –
Был воздух между нами розов.

1999

* * *

1

То ли есть нечто надцарственное
В том, что услышал ты
Слово мое благодарственное
Из мировой темноты.
То ли из мира, засвеченного
Всполохами имен, –
Слово моё застенчивое –
Колокол медных крон.

2

Я сильная? – Но это болтовня.
Я остаюсь с тобой наедине:
В твоих руках – и право на меня,
И память обо мне.
В меня, словно в оконное стекло,
Да и как в зеркало ты посмотри,
И если мне с тобою повезло,
Слезу мою сотри.

3

Ради правды единой такую грозу
В жизни вынесла, –
Что тебя украду, уведу, увезу
В область вымысла!
Нет, мой бедный читатель, постой, подожди
Божьей милости!
Видишь сам: из-под каменных слёз на груди
Мне не вылезти.

1998–1999

* * *

Слежались архаика, суржик и сленг
Не хуже валежника...
Усталое, будто бы мартовский снег,
Сознанье моё ожидает подснежника:

Едва уловимо дыханье цветка,
Едва уловимая
Расцветка, – так пахнут над снегом века,
Так выглядит имя навеки любимое.

И всё, что слежалось, вдохнёт новизну,
А имя засветится,
И я вечереющим словом рискну
К подснежнику утреннему присоседиться.

1999

* * *

Настолько раскидиста осень, что мы
С листвою и птицами вместе парим
Поверх разуменья толпы и молвы,
Где всякий огонь превращается в дым.

Вкруг листьев – взамен обручальных колец –
Нам дым дорисует сюжет неплохой:
Я помню тебя, словно книгу слепец,
Ты помнить меня, словно скрипку глухой.

И в этом загвоздка, и в этом залог
Того, что мы видимся только во сне.
А птицы, а листья летящих дорог
Без нас хороши в золотистом окне.

1999

* * *

Часы остановились. Кот чихнул.
Фонарь мигнул на уличном столбе.
Ты постарался так, что зачеркнул
И тень воспоминанья о себе.

Ты постарался так, что навсегда
Забыла я, как постарался ты,
Чтоб от тебя – ни эха, ни следа,
Ни даже очертанья пустоты.

Так постарался, чтобы мне вовек
Не вспомнить, как не вспомню и сейчас:
Ты – небожитель или человек,
Обрывок сна иль времени запас?

1999

ЖАЛОБА

Я люблю, но ты не знаешь,
Я зову, но ты не слышишь,
За чужой спиной витаешь,
Над чужим дыханьем дышишь.

Чьим внимаешь ты тревогам,
Чьей задачей озадачен?
Глупый ангел мой, ты Богом
Мне в хранители назначен!

Жалуюсь я и в записке,
В паутине Интернета:
Сколько можно без прописки
Околачиваться где-то?

Наконец, ты будешь возле,
Вызван жалобой великой, –
И окажется, что вовсе
Ты не ангел, а калика,

Чго изранен, и что раны
Всяких крыльев мне дороже,
И что мне нужней охраны
В безымянном бездорожье
Врачевать тебя.

1999

ОСЕННЯЯ СКАТЕРТЬ

Октябрь, десятое число,
Ещё двадцатый век –
О, только бы не замело,
О, только бы не снег!

В виду слепяще белой тьмы
И сокращенья дня
Очарование зимы
Померкло для меня.

Жёлто-зелёно-голубы
Ещё стоят деньки,
Я вижу в них предел судьбы,
Как видят старики.

Лишь дождь, как чёрное вино,
Пятнает самый край, –
Ты этой скатерти, окно,
Подольше не меняй!

1999

* * *

На слова мой век разменян
И летит, как вьюга:
Друг от слабости надменен –
Пожалею друга.

Я не вследствие недуга
Жалостью крылата:
Спесь бессилием чревата –
Пожалею брата.

В нищете гнездится злоба –
И сестрицу злую
Пожалею, – в глаза оба
Песней поцелую.

Грех на святости алеет –
Оставляет метку, –
Пожалею, пожалею
Я свою соседку.

А за то, что в зимнем бреде
Правда еле тлеет, –
И меня на этом свете
Кто-нибудь жалеет.

1999

СТАРОСТЬ

Вот до снега с тобой
Мы выходим на просеку,
Потому что зимой
Нету силушки – по снегу.

Ветер листья метёт
По земле и по воздуху,
Воздух сил придаёт
Для берложьего роздыху

В том дому городском,
Где всё книги с закладками,
А борщи с чесноком,
А гардины с заплатками,

Где до тающих дней
Мы довольны берлогою –
С коробком новостей
И сторонней подмогою...

Вот и мысли летят,
Словно листья отдельные,
И понять не хотят,
Что уже – запредельные.

1999

НА ПОСЛЕДНЕМ ПИКНИКЕ

Мы пьём вино и преломляем хлеб,
А наши отражения в Москва-реке
Свет преломляют. Это нам взахлёб
И птички сообщают и комарики.

Наш путь вдвоём не грешен и не свят.
Давай с тобой мечтательно условимся,
Что превратимся не во прах, а в свет
И в новых отражениях преломимся.

1999

ГОЛОС

1

Говорю сама себе: не кисни
Перед угасающим окном,
Смерти нет, поскольку после жизни –
Снова жизнь, но в облике ином.

То, что тенью было, станет светом,
Станет эхо голосом моим,
Из жилья жемчужины воздетым
К берегам, как небо, голубым.

Говорю себе: сиди, работай
В мороке последних сигарет
Пред окном с пчелиной позолотой,
Перед сном, в котором смерти нет.

2

Крыла твои – камыши,
Плеча твои – перегной,
Прошу тебя, не спеши,
Ангел смерти, за мной.

А ты, который хранил
Жизнь мою, не сули
Взмахами белых крыл
Музыку вне земли.

И если солгу, что мне
Плоть моя не нужна,
То провинюсь втройне
И трижды буду грешна.

О Боже, к Тебе приду
В горе, что признаю, –
Мне лучше в земном аду,
Чем у Тебя в раю.

3

Мне слышен голос из-под снега:
Не сорок дён,
А сорок зим душе до брега,
До райских до окон!

И воздух я перекрестила,
А между тем
Блестит в снегу твоя могила,
Как храм из хризантем.

И снова слышу голос давний,
Как наяву:
Мне гроб – ковчег, забиты ставни,
Я сорок зим плыву.

Не тронут ни водой подземной
И ни червём,
Отсюда вижу луч полдневный
И страх в зрачке твоём.

Не бойся! Голос мой – предвестье,
И повторю,
Тебе у райского предместья
Я окна отворю.

1999

СВЕЧА

Горит свеча, не видя ничего –
Ни Матерь Божью, ни её Младенца,
Свеча слепа от света своего,
От фитильком пропущенного сердца

Сквозь стеарин. Но слышит, как молюсь,
В словах одних и тех же повторяясь:
"Прости, Господь, помилуй нашу Русь!"
И чувствует, – молюсь, над ней склоняясь.

И лишь когда свеча почти сгорит,
Черноресничным всмотрится огарком
В два лика, пред которыми стоит, –
И свет свой обнаружит в нимбе ярком.

Отметит мельком то, что я жива,
Что, в сущности, одно творили дело:
Я пыл души влагала во слова,
Она во славу Господа горела.

1999

ЧЁРНЫЙ ГОД

Кто пред скинией пропляшет
В этот чёрный год?
Дождик мочит, время пашет,
Вечность жнёт.

Кто себя в благую жертву
Нынче принесёт?
Время косит, вечность жатву
Соберёт.

Ветер сеет, косит время.
Кто ж кропит росой
Человеческое племя
Под косой?

1999

* * *

Вновь изумруд дерев
И неба аквамарин.
Снова на обогрев
Сердца продрогшего –
Ты у меня один.

Даже среди руин
И нам посулит весна
Много хорошего.
Ты у меня один,
Я у тебя одна.

Только бы не заесть
Будущего глоток
Крошевом прошлого.
Мы друг у друга есть,
А Благовест одинок.

1999

ПОТЕРЯ РИТМА

Не осталось от радости ничегошеньки! –
Обезумев, бросаюсь я старости в ноженьки:
Помолчи, помолчи, помолчи, помолчи!
Воробьи, трясогузки, сороки-вороны, грачи,
Соловьи, зимородки, малиновки, глухари.
Говори, говори, говори, говори!

– Ты – моё настоящее, будущее, прошедшее –
Я от жалости делаюсь более, чем сумасшедшею:
– Подорожник, крыжовник, шиповник, шалфей, белена,
Ель, осина рябина, ольшаник, береза, сосна...

Говоришь: "Пожалей, пожалей меня, прежде чем..."
Продолжаю от ужаса я утешительный перечень:
Солнце, молнии, ливни, звёзды, ветры, снега,
Дни, недели, месяцы, годы, века-облака...

1999

БЕРЕГ

1

В детстве мечтаем о реках молочных
И берегах карамельных,
В юности – о парусах полуночных
И берегах беспредельных,
В молодости – о пространствах заочных,
О берегах сопредельных,
В зрелости думаем о водосточных
Трубах, квартирах отдельных.
В старости думаем, пусть о непрочных,
Но берегах скудельных.

2

Сбежала река из русла,
Будто бы молоко.
Под рученькой заскорузлой
Око заволокло,
На пальце желтеет сушка
Кольцом последнего сна...
Что высмотрела старушка,
Из своего окна?
А видит: большой водою
Смоет её судьбу, –
С козочкой молодою
Старенькую избу.
Остался стакан бесцельный
Козьего молока...
Поправила крест нательный...
Зверем ревёт река,
А сушка, как жизнь, легка.

3

Что за плечами? – Берег, море, рыба.
Что пред глазами? – Мост, река и берег.
Что на сердце? – Любовь, вина и дыба.
Что на уме? – Сокрытие америк.
А что на картах? – Гробовая глыба.
А что за гробом? – Музыка и берег.

1999

КОСТЕР НА СНЕГУ

– Забудь об огне и не помни огня! –
Костер говорит кусту.
– Забудь обо мне и не помни меня! –
Я говорю костру.

Тетрадки ли жгу, чья безумная быль
Опасней огня была?
И пахнет зола, как паленая пыль
Из-под копыт осла

На въезде в бакинскую крепость. Иль то
Ворота в Иерусалим?
И кутаюсь я в меховое пальто,
В беспамятство, в снег и дым,

И машет костер мне кошачьим хвостом,
И я сказать не могу,
Тетрадки ли жгу перед голым кустом
Иль мусор обычный жгу.

Но лето настанет, и вспыхнет жасмин,
И в белом его огне
Воспомнит пчела и выпьет в помин
Выжженного во мне.

2000

* * *

Жила и пела нараспашку
И без оглядок,
Но допиваю свою чашку
И вижу в ней осадок

Нечистой тайны, да и черной
Вины, и жути.
Быть в этой тайне уличённой...
Лучеобразны прутья

На низких окнах, но кого же
Они обманут?
Решетчатой железной кожей
Вид из окна обтянут.

А там все небо нараспашку.
Но так ли это?
Мороз из снега лепит пташку
Искрящегося цвета,

А тайны в облаке сокрыты,
Как в каждой твари.
Полевки целы, кошки сыты,
Жива и я во хмари.

И, говоря высокопарно,
Я жизни чашу
Не допила, и луч янтарно
Пронизывает чащу

Годов, деревьев и решеток,
И сей осадок,
Куда мороз глядит, как отрок
В одну из тех тетрадок,

Где нет решения задачи,
Что задана другими...
Смеется старец, отрок плачет
Над страхами моими.

2000

* * *

Господи, дай ему силы
Встретить и эту весну,
Где голосистые пилы
Трогают ель и сосну,

Где низвергаются пылко
Снежные глыбы с домов
Под золотистой развилкой
То ль облаков, то ль веков.

Господи, сделай благое,
Дай ему в лето окно
И горьковато-сухое
Белой берёзы вино.

2000

* * *

Что за дремучая морока,
Что за гремучая звезда
Меня направили сюда,
Где я живу так одиноко,
Как не живала никогда.

Ни собутыльника-соседа,
Ни одноверца по перу...
Лишь кот корябает кору
Сосны, где белка-непоседа
С судьбой затеяла игру.

2000

* * *

Ну хоть что-нибудь сделай, в иглу впусти,
Что ли, нитку – прореху зашей!
Это глупости, глупости, глупости
Жить в глуши и страшиться мышей.

Тем не менее, да, тем не менее
Даже мочки от страха дрожат:
Мыши бегают черными тенями
Темной памяти наперехват.

Ну а что мне, а что мне до памяти,
В коей был сумасшедший провал?
Почему вы, хвостатые, правите
И сейчас в моем разуме бал?

А в ответ, а в ответ мне – шуршание
И комочки скользящих теней.
Мне и стены даны в испытание
Несгибаемой жизни моей, –

Из руин поднималась, из разного
Разоренья, и вот тебе на –
Мышь прореху нашла в моем разуме,
И себе я вдруг стала страшна.

2000

РОЖДЕСТВЕНСКИЕ БАБОЧКИ

Наталье Ивановой

В этом лесу не нашли бы волхвы ночлега.
Но, не забывшие с горней средою родства,
Кружатся бабочки, кружатся бабочки снега –
Нежные вестницы русского Рождества.
Кружатся так, что рисуют мне влажные лица
Мать и Младенца в овечье-воловьем тепле.
...Гусь, начинённый яблоками, лоснится
Лишь на имеющем твердый достаток столе.
Есть и такие столы в этой хвойно-дубовой,
Смешанной местности, но не о них разговор.
Мы разговляемся в складчину у Ивановой,
Нашей коллеги, живущей через забор.
Нам обсусоливать беды России обидно,
Вот и болтаем о всяческой ерунде.
Кружатся снежные бабочки так первобытно,
Словно пора не настала заветной Звезде.
Mpут на стекле шестикрылые бабочки снега,
Бабочка сердца трепещет, вопросы тая.
Да неужели Звезда закатилась с неба
За календарное время, за край Бытия?

2000

* * *

Почтовый ящик – как скворцов обитель,
Он из досок и к дереву прибит.
Но ни один эпистолы любитель
Писать мне не спешит.

Февраль. И до скворцов еще так долго,
Лишь глупенькая белка иногда
В почтовый ящик сунется без толку,
Откуда в нем еда?

Почтовый ящик или же скворешник, –
Всё может петь – от писем до скворца.
Пою, и мрет во мне мятежный грешник,
Идущий на Творца.

Так больно одиночество дается,
Так больно бьет словотворящий ток,
Что мнится мне: вот так из богоборца
Рождается пророк.

2000

ВМЕСТО ПИСЬМА

Ось земная мне мнится строкой.
И нет-нет, прижимаясь к окну,
Посмеюсь над своей тоской,
Над твоей печалью всплакну.

Все случилось не так и не то.
Там, где воли гарлемский фольклор,
Отыграло твое шапито,
Мой собрат, мой чудесный жонглер.

До чего же слова ты любил!
На опасном публичном свету
Ты подбрасывал их и повил,
И местами менял на лету.

Меткий жест и наметанный глаз, –
Ах, зачем ты уехал отсель,
Где свобода – на небе алмаз
И искусства невольная цель.

Говорят, ты весьма постарел –
На ермолку сменил шапито.
Да и что той свободы удел?
Вид на жительство – это не то.

У меня вид на чеховский сад
Русской жизни. Но это ли жизнь?
Вверх корнями деревья стоят,
И поди-ка за них удержись!

2000

* * *

Среди игольчатой чащобы,
Как гробы, горбятся сугробы,
И крупнопорист март.
И в этой в подмосковной хмари
На иглах, словно на гитаре,
Играет ветер-бард.

О чем он воет, серый ветер?
Лоснится карт военных веер
Среди игральных карт.
Приснись, приснись жених невесте,
Но не приснись мне транспорт 200.
О чем он, ветер-бард?

Нет, это я во мгле потертой,
Склонясь под молодостью мертвой,
И вою и дрожу,
Мне снится: как в сороковые
Грузила трупы молодые,
Так и сейчас гружу.

Оратора сменил оратор,
Арбу сменил рефрижератор,
Похожий на ломбард,
Где не опознаны останки.
И воет, и пустые санки
Толкает ветер-бард.

2000

СУМЕРКИ

В хвойности тупика
День мой – самоарест:
Кажется, на века
Сумерки этих мест.

Сумерек полон рот,
Руки, глаза, тетрадь.
Бьётся сердце вразброд,
Стрелку направив вспять.

И на разрыве дней
Сумеречной зимы
Светит мне все больней
Рыжий фонарь хурмы,

Лампочкою "миньон"
Жжёт виноградный свет.
Там, где мой Апшерон,
Сумерек вовсе нет:

Жабры раздув свои,
Каспий во глубину
Солнце вдыхает и
Выдыхает луну.

Как мне прижать к устам
Солнцелунную смесь?
Не ужилась я там,
Не приживусь и здесь.

2000

БЕДНАЯ ИВА

Вечно снится мне море, но давеча
Снилась ива-гадалка,
И прислышалась песня русалочья
И прабабкина прялка.

Не на диво мне горюшко Лизино
И недолюшка жизни, –
Я ведь корнем из дворни Фонвизина,
Из селения Лисни.

Не дивлюсь и терпенью народному,
Ведь и я терпелива.
Жду и верю, как зеркалу водному
Верит бедная ива.

2000

* * *

Мы, русские, на мифы падки.
Хоть землю ешь, хоть спирт глуши,
Мы все заложники загадки
Своей же собственной души.

Змею истории голубим,
Но, как словами ни криви,
Себя до ненависти любим
И ненавидим до любви.

Заздравные вздымая чаши,
Клянем извечную судьбу, –
Болит избранничество наше,
Как свежее клеймо во лбу.

2000

ПРИ СВЕТЕ СНЕГА

1

Столпотворение –
Зима по плечи.
Нет освещения,
И вышли свечи.

Но есть и хлеб в дому,
И печка – рядом.
А как же бедному
Под снегопадом?

К стеклу оконному
Прижала очи, –
А как бездомному
В потопе ночи?

В снегу проплешинки
Голубоваты, –
А как там беженки?
А как солдаты?

2

Столпотворение зимы, –
Снега по плечи,
Нет света, кроме белой тьмы,
И вышли свечи.

В снегу по козырек крыльцо.
Как из ковчега,
Пишу тебе я письмецо
При свете снега.

Пишу о том, что я глупа,
Что, в снег поверив,
Хочу слепить я голубка
Из снежных перьев,

Пишу о том, что, если снег
Светить способен,
Пробьемся мы и в новый век
Между сугробин.

2000

* * *

Не вестей мировых телеящик,
Ни алкаш – поселковый аэд,
А мороз, по стеклу рисовальщик,
В эту зиму мне добрый сосед.

Он китайской работает кистью
И рисует мне птичье перо,
А еще – виноградные листья
И родимой воды серебро.

Он рисует и рыб оперенье,
И волну, и спасательный круг,
И дарует мне отдохновенье
От всего, что творится вокруг.

Я в соавторы не набивалась,
Но опять на рассветном стекле
От дымка сигареты осталось
Сердцевидное факсимиле.

2000

* * *

Глупо смеюсь, кося
С детства зрачком косящим,
И не связать нельзя
Прошлого с настоящим.

Я на твоей груди
Смехом рыдала низким:
Всё прощу, но уйди,
Ангел мой, по-английски.

Но у входных дверей
Так ты долго прощался,
Что во сто январей
День один превращался.

Голубоватый снег –
В желтых зерцалах солнца,
А глуповатый смех
Опытом слёз дается.

2000

* * *

Праздник Благовещенья.
Воздух свеж и сед.
На сутулой женщине
Стариковский плед.

Сжалась она в креслице
На сквозном крыльце
И на воздух крестится
С мукой на лице.

Что-то вспомнить силится
Иль забыть навек...
И никак не выльется
Слезка из-под век.

Что же намерещено
Голубиным днем?
Что же ищет женщина
В воздухе седом?

То ли весть о будущем
То ли о былом,
Голубком воркующим
Вон за тем стволом.

2000

* * *

Всё, что мной пережито, – рассказано
Слёзы – это не бисер метать.
И, людскою насмешкой наказана,
Я в глухую ушла благодать.

Хуже нет быть до донышка понятой
Или выплаканной до конца,
И в траву с головою приподнятой
Я спускаюсь с гнилого крыльца.

Пробираясь крапивными дебрями,
Подхожу к одинокой сосне.
Ничего я не знаю о дереве,
И оно – ничего обо мне.

2000

ЧАЩОБА

Какая мы к черту Европа?
В прорубленные времена
Рванулись российские тропы,
Да снова чащоба одна.

А мы, отщепенцы и психи,
Путь к воли и на водопой,
Как будто рогами лосихи
Торили ребром и судьбой.

Так что же, Иванушка, что же
Всем миром мы пятимся вспять?
– Всё то же, сестрица, всё то же,
И снова нам ребра ломать.

2000

* * *

Чтобы словесное шитьё
Не занавешивало сути,
Чтоб сложной мысли бытиё
И вам открылось, и минуте,
Всю жизнь пытаюсь овладеть
Наипростейшими словами.

А это – колокола медь
И облака над куполами...

2000

* * *

Быстрей поймет слепой, чем зрячий,
Каким идти ему путём.
Слепая бабочка удачи
Была моим поводырём, –

Но привела меня не к морю,
А в одичалый этот сад,
Где отдаю плебейской флоре
И сердца жар, и мысли чад.

Я зонтичной толкую сныти,
Лишайнику и тростнику
И сны свои, и суть событий,
Благоволящих сорняку.

Чем речи жарче, тем пустее.
Но как пройти остаток дней –
И это, видимо, Психее,
Хоть слепенькая, а видней.

2000

В МАЙСКОМ САДУ

1

Смотришь на дерево – видишь сплошную зелень.
Это ошибка – каждый листок отдeлен,
Зелень – толпа, но каждый листочек – личность, –
И злободневность своя, и своя античность.

Ах, это дерево, ах, это дерево в мае,
С плотностью населения, как в Китае,
Знает о смене времени, но не места.
Мне ж постоянство места – призрак ареста.

Дерево и не желает менять привычек,
Хоть о различных краях узнает от птичек.
Так для чего мне страдать, принимая за пытку
То, что ни шагу не делаю за калитку?

Разве я дерева лучше, мудрее листочка?
Так для чего мне дорожная заморочка?
И соловей мне внушает, что сад не тесен
Для неподвижно зачатых, но вольных песен.

В каждом листочке мысль о первопричине
Первого сада и о его кончине,
Каждое дерево – повод для размышленья, –
Это ль пустое времяпрепровожденье?

2

Соловьи, мой друг, соловьи.
Се ля ви, мой друг, се ля ви.

И сирень не знает о том,
Почему ты забыл мой дом.

Фиолетов ветвей напор,
Перекинут через забор, –

И сирень пробирает дрожь,
Всякий раз, как мимо идешь.

3

Брачная ночь листвы и дождя,
Шорох и шелест.
Сад, вожделением изойдя,
Шелков и перист.

И неожиданно, как божество,
Лунное млеко.
Кроме любви, и нет ничего
У человека.

2000

* * *

В глазах твоих себя узнaет день,
В глазах моих себя узнaет ночь.
И ты в саду, где правит светотень,
На бабочках свой ум сосредоточь.

Две разные психеи. Их полет
Несовместим, и в сутках, хоть умри, –
Одна с утра до вечера живет,
Другая, с вечера и до зари.

Вот так и наши души, хошь не хошь,
Не существуют как одна судьба:
В глазах моих себя не узнаешь,
В глазах твоих не узнаю себя.

2000

* * *

В саду что ни день, то новинка.
Шиповник проснулся чуть свет,
И розочка, как балеринка,
Отважилась на пируэт.

И глупо и несправедливо,
Что, новости сада любя,
Я чувствую так сиротливо
И так одиноко себя, –

Я вижу сквозь вспышки восторга,
Не знающего забытья,
Как время выносит из морга
Отснившийся сон бытия.

2000

У ЛЕСНОЙ ПЛАТФОРМЫ

1

– На части время распалось,
На календарь измельчилось!
– Это тебе показалось,
Ведь ничего не случилось.

– Пространство распалось на доли,
На тропки-грядки разбилось!
– Это твой бред – не боле,
Ведь ничего не случилось.

– На слоги распалось слово,
На буковки раздробилось!
– Это ты нездорова,
Это ты заблудилась.

2

Идешь к платформе огрузло
Под хохот лесных химер,
И мысли не входят в русло,
Время – в размер.

Никак и буковка в форму
Свою не войдет...
Минуя в лесу платформу,
Поезд идет.

Он движется в южный пояс –
В твои молодые дни.
Ах, поезд, ах, скорый поезд,
Повремени!

3

Где лежат твой отец и мальчик,
Там катком сровняли пригорок...
И в лесу от твоих заплачек
Воздух солон, суглинок горек.

Из заплачки речитативной
Вырвись в плавное величанье,
Потому что жизнь беспрерывна
И для тех, кто зарыт в молчанье, –

И срастется все, что распалось
На свои составные части, –
Время жизни, пространство жизни,
Море скорби и берег счастья.

2000

* * *

Не печалься, печаль не поможет, –
Никого, ничего не вернет.
Но апрельское утро положит
На уста твои солнечный мед. –

Подсластится слюна средь опасных
Событийных растрат и разрух,
И легчайшие ласточки гласных
Убаюкают сумрачный слух.

2000

* * *

Свистульки, трещотки, звонки, гребешки, кастаньеты –
Какое в лесу вавилонское разноязычье!
К Создателю птичьи молитвы и гнезда воздеты,
Отсюда, наверное, все привилегии птичьи.

А что небородные думают о земнородных, –
Не хватит фантазии мне, а тем более знанья.
А птицам известно ль, что несколько точек исходных
Мы взяли у них для старательного подражанья?

Так музыка создана, так создаются поныне
С Икаровых дней все летательные аппараты.
Но прежде – Господни крылатые стражи в пустыне,
И на Арарате – ковчега разведчик крылатый.

Целительна музыка. Флейты, виолы и лютни
Меня примиряют и с тем, что крылаты ракеты.
И я забываю, что дни моей родины люты,
Заслышав свистульки, звонки, гребешки, кастаньеты.

2000

* * *

Рвётся жизнь по всем возможным швам,
Кровью сердца мысли разогреты:
Боже, как завидую я вам,
Неодушевленные предметы, –

Ни греха, ни страха, ни вины,
Ни завистливого подозренья,
Что и вы душой наделены,
Но у вас поболее терпенья.

2000

* * *

Жизнь превратилась в сплошной изумрудный досуг.
Лес мне сегодня – и ангел-хранитель, и друг,
Даже дыхание наше взаимообменно.
Но по утрам, если небо гремит многопенно,
Зеленоглазый мой и многотрепетный, вдруг
Страх на меня нагоняет, рассудок скребя:
Створки окна открываю, как створки моллюска, –
Будто бы лес, губы вытянув трубочкой узкой,
Все содержимое комнаты втянет в себя, –

Втянет, проглотит кровать, гардероб и трюмо,
Кресло и стол, за которым я это письмо
Не дописала тебе и уже не закончу.
Так вот, возможно, густой африканскою ночью
Бросил со страху поэзию нервный Рембо.
В грозы такие в себя прихожу я с трудом,
Трогаю дрожко неодушевленные вещи,
Словно боюсь испугать их, а лес рукоплещет,
Видя, как я обращаюсь с его же ребром –
С деревом, отданным им в услужение мне.

Ливень утихнет, и я, оклемавшись вполне,
Вынесу стул раскладной и горячий кофейник –
В сосны, в шалфей фиолетовый, в желтый лилейник,
И заведу разговор о тебе и стране
Самого бурного моря, где правду любила
Бурно настолько, что прочие чувства убила
И опротивела этим тебе и себе.
Шепчет мне желтый лилейник – "В безумье причина..."
Или бормочет лиловое пламя люпина:
"Дело простое, – оно, дорогая, в судьбе".

Нет, никогда я письмо это не завершу.
Я сверхъестественным чувством уже не грешу, –
Все сверхъестественное завершается крахом.
Я при грозе охлаждаюсь нахлынувшим страхом.
Прежде спешила, теперь уже не поспешу
Створки души раскрывать, словно створки окна,
Или, что хуже гораздо, – моллюсковы створки.
Нет, я не слышу ни моря, ни шума моторки!
Мне повезло! – изумрудные жизни задворки,
Сосен дыхание и тишина, тишина...

2000

СКОПИДОМКА

Меняют кожу змеи и растенья,
А человек меняет точку зренья
И точку проживанья.
Сегодня твое местонахожденье
В саду. Но лип июльское кажденье
Ты как бы оставляешь без вниманья.

Тебя как бы не трогает погода,
С пчелиной позолотой небосвода.
Но с тщаньем скопидомки
Заносишь ты в свою статью прихода
Буквально все, что летняя природа
Способна дать на зимние потёмки.

По-стариковски копишь горстку зноя,
И облачко жасмина кружевное,
И прочее в его безвещном роде.
И шутишь: старость – дело наживное,
Забыв, что место жительства земное
И время – на исходе.

2000

ЗАТЯЖНОЙ ДОЖДЬ

Поздно мне бредить о дальней дороге.
Месяц июль в предпотопной тревоге:
В нищем краю
Жизнь и безвылазна и непролазна, –
Стрелы воды пробивают алмазно
Кровлю мою.

Крыша течет, но покуда не едет,
Хоть, подражая мне, сумрачно бредит
Ночью и днем:
Где ты, спаситель мой, кровельщик, где ты?
Балки и нервы гнилые раздеты
Голым дождём.

Стекла трепещут, трепещут и пальцы, –
Вот бы податься в бродяги, в скитальцы!
Ветхий мой слог
Пальцы толкают в табачные кольца,
И запоздало звенят колокольцы
Дальних дорог.

2000

ВОРОНА

Ветер качает деревьев верхи,
И на березе ворона
Громко, в раскачку слагает стихи:
Родина, крона, корона!

Царственно мнится ей: это она
Так раскачала березу,
Что междождливая голубизна
Дарит ей жёлтую розу,

Кажется: держит на черном крыле
Розу осеннего солнца,
Кажется: всё на огромной земле
Царством вороньим зовется.

Я в междождливое небо смотрю,
Вижу всё то, что не снится,
И верноподданно благодарю
Дерево, ветер и птицу.

2000

ЛЕТО

Схимница-зима и весна-блудница –
Все прошло, мой друг, но осталось лето,
Где на берегу смоква золотится
И стучит волна в камень парапета.

Чем, скажи, не жизнь – в памяти копаться,
Не в её золе, – в золоте песочка, –
Так вот и до мысли повезёт добраться:
Память – есть душа, время – оболочка.

Так вот и поверю в то, что не грешила,
Что судьбы не жгла, не жила в позоре...
Память у меня – золотая жила,
Потому и лето, потому и море...

2000

* * *

Задремали огни
И дорога рябая...
Мы сегодня одни,
Баю, баюшки, баю.

Так и жили вдвоем,
Но с мечтой разноцельной, –
Ты хотел быть псалмом,
Ну а я – колыбельной.

Ты умел пробуждать,
Я баюкать умела,
Чтоб свое оправдать
Материнское дело.

Всяк внимавший тебе –
Слов твоих совладелец,
А в моей-то судьбе
Всяк живущий – младенец.

И, сквозь рябь ноября
Глядя в непогодь злую,
Мой мудрец, и тебя
Колыбельной балую.

2000

* * *

Не ищу причины бедствия
Средь отеческих руин.
Все мы, люди, – только следствия
Нам неведомых причин.

И, с безумьем трезвомыслящим
Принимая, что дано,
Тщусь я жизнь не путать с игрищем,
С кровью – красное вино.

Но когда в сыром свивальнике
Упокоюсь, то со дна
К вам пробьётся цветик аленький –
Ёрш из крови и вина.

2000

* * *

Я замечала: в счастье ли, в печали, –
Все от меня ужасно уставали.

И лес устал от странности моей
Любить людей и избегать людей.

А от моих мятущихся историй
Когда-то уставало даже море.

Устали от меня и небеса
И ленятся закрыть мои глаза.

И может быть, когда меня не станет,
Моя могила от меня устанет.

2000

ГОД ЗМЕИ

Ещё поспи, ещё не утро,
Ещё услышишь в год Змеи,
Как ветры Азии – Полундра! –
Свистят на палубе Земли,
Ещё услышишь в час аврала,
Как проскрипит земная ось, –
Всё, что припрятано, пропало,
Всё, что развеяно, нашлось.
Но не соли морей слезами
И ход вещей не торопи!
Уже с открытыми глазами
Еще немножечко поспи.

2000

* * *

Я воспою тебя, осенняя печаль,
В краю, где ёрничество служит одичанью,
Я на плеча твои поношенную шаль,
Как царское наброшу одеянье.

Я воспою тебя за то, что ты одна –
Без почитателей, поскольку ты не в моде,
Я воспою тебя за то, что ты пьяна
От бражки дождика и не внимаешь оде.

Позволь, я в очи загляну твои, печаль,
Увижу сдержанную дымчатостъ опала
И догадаюсь, что и мне себя не жаль,
И догадаюсь, что не всё ещё пропало.

2000