ВОЗРАСТ

1

Молодость – время, а старость – место.
Каждая вещь имеет названье.
Нет против места во мне протеста,
Это к успению привыканье.

Молодость – двери, а старость – окна,
Где перемешаны быль и небыль,
Где переставлены веси и стогна,
Как в этом ветхом домишке мебель.

В этом дому, занесенном снегом,
В этом дому, оглушенном ветром,
Жизнь измеряю не времени бегом,
А стихотворным мерцающим метром.

В окнах метель – ни пройти, ни проехать, –
Ни пешехода и ни извоза...
С неба косматого – снежная перхоть...
Молодость – действо, а старость – грёза...

2

Беспечна молодость, но возраст –
Отнюдь не опыт, –
Сжигая прошлогодний хворост,
Золы не копит.

Едва компьютер я раскрою,
Приходят в строчки
Литературные герои
Поодиночке.

Все живы, только постарели,
Как всё на свете –
Седой Ромео иммортели
Несет Джульетте.

На волны снежного потопа
В окошко глядя,
Путь расшивает Пенелопа
Крестом и гладью.

О чем страдает на ступеньке
Согбенный Вертер?
А жизнь летит быстрей чем деньги –
И всё – на ветер...

2001

ЗАКАТ

Ягода вышла – осталась у кустика
Скука кювета.
Музыка вышла – осталась акустика
В сердце поэта.

Ах не горюй, мой товарищ единственный,
Жизнь торовата –
Красною ягодой в зелени лиственной –
Солнце заката.

Солнце заката, что ягода дикая,
Радостью пышет, –
Это оно, неразборчиво тикая,
Музыку пишет.

2001

* * *

В лесу, где не бытует эхо,
Где лето – как в зиме прореха –
            Мой утлый дом.
Собака лает, ветер дует,
Мотыль порхает, хмель колдует, –
            Всяк при своем.

И в это лето гость случайный
Не станет ни лучом, ни тайной
            В моей судьбе.
Ель цепенеет, реет птица,
Пространство млеет, время мчится, –
            Всяк по себе.

И если вдуматься подробно, –
Ничто друг другу не подобно:
            Часы – ходьбе,
Стрельба – грозе, прореха – лунке,
Слеза – росе, ресница – струнке,
            А я – тебе

2001

НАПУТСТВИЕ СОЛЬВЕЙГ

Ты идёшь по земле, и я песню шлю
            Вслед путям твоим,
Странник мой, покуда тебя люблю,
            Ты будешь живым!

Не считай морщин холмов и долин,
            И морщин на лице,
Ты живой – покуда необходим
            Хоть паршивой овце!

Ты живой – покуда нужен зерну
            И тайне корней,
Ты живой – покуда не знаешь длину
            Оставшихся дней!

Ты живой, покуда не ждешь барыша, –
            Был бы хлеб на столе,
Ты живой, покуда помнит душа
            О своем крыле!

2001

СОСЕД

Олегу Чухонцеву

Затворника речь, как птичий голос доходчива,
Слышна, как пред службою звон, и к тому же она
Вольна, как центон восприемника Слова Отчего.
И мне между дел бытовых и всякого прочего
Затворника дачка за ближним забором видна.

Над ближним забором – верхушки тесного садика,
Чья первая зелень, в сияющий купол срослась, –
Под ним распушилась верба в предверии праздника,
У этой картинки нет неподвижного задника,
А только – кириллицы облачной беглая вязь.

Сквозь щели забора я вижу фигуру затворника –
Он худ и очкаст, и с граблям в гибкой руке,
Сегодня он накануне страстного вторника
Метет прошлогодние листья по руслу дворика –
Но граблями жабу обходит, как рыбу веслом – в реке.

Два яблони, слива, три малые грядки клубничные,
Атлас молодого барвинка и первоцвета синель,
Летучие белки и мотыльки хаотичные,
Скворцы и синицы – друзья закадычные, –
Он с ними толкует о том, о чем забывает прель, –

О слоге открытом внутри словаря не затертого
Со вспышками сленга, о неразрывной судьбе
Росы и травы, поступка и слова, живого и мертвого...
Еще – и о тайной робости дерева гордого...
А жаба признательная жабенка несет на горбе.

2002

ЛЮБОВЬ

Не в райском саду, а в хаосе
Нашлось для меня дупло.
В паучьем путаясь гарусе,
Смотрю сквозь дождя стекло

На лес и гнезда соседние,
На твой оседлый уклад,
Известья слышу последние,
Как тысячу лет назад.

Опять погибель предвещена,
Как тысячи лет тому,
Когда не птицей, а женщиной
Была я в твоем дому...

2001

ПЕРВОЕ ЭЛЕКТРИЧЕСТВО

Электричество было открыто еще при Адаме и Еве:
Он входил в ёе лоно так плотно, как штепсель в розетку.
Как светильники быта, плоды на познания древе
Загорались их страстью, приняв золотую расцветку
Волосков напряженных, под коими синие вены
Трепетали разрядами молний. Оазис Востока
Заряжался их током соитья в тот миг, как мгновенно
Плоть взлетала в экстазе сильней, чем душа от восторга.
Наблюдали за ними все звери, и рыбы, и птицы,
Да и Змей наблюдал, распаляя в мозгу своем похоть.
Поднося Еве яблоко, так он сумел изловчиться,
Что от света плода засверкал искусителя коготь .
От Адама был Авель. От Змея, возможно что – Каин, –
И возможно, от змиева когтя пошла на земле вся недоля.
Всё возможно, пока размышления лед не оттаян
Той эдемскою вспышкой электромагнитного поля.

2002

* * *

Тихие дни и тихие вечера.
А в телевизоре – взрывы, убийства, война.

Тихие дни и тихие вечера.
А в интернете безумные письмена.

Тихие дни и тихие вечера.
А в телефоне тревожные голоса.

Тихие дни и тихие вечера, –
Плюнь мне в глаза и отвечу: божья роса.

2001

ОДНОМОМЕНТНОСТЬ

Идёт из Египта народ, ведомый огнём Куста.
Чермного моря брод, за ним пустыня пуста –
Ни пальмы, ни эвкалипта.
Ветхозаветный Исход – бегство в иные места,
Новозаветный Исход – это распятье Христа
Недалеко от Египта.

Пожалуй, и от Москвы Египет не так далеко,
Если учесть мосты неба, чье молоко
Кропит и овцу и волка.
Бредовые мысли просты: нос самолетный легко,
Скорость продев в винты, в звездное рококо
Входит, будто иголка.

Ах, пристегни ремни и телевизор врежь!
Не слушай моей брехни, – я вижу ресниц промеж,
Промеж и дождя косого
Исходных костров огни, чей след искрометный свеж,
И в те же самые дни во гробе Господнем брешь
И Воскресенье Христово.

Как бы унять эту дрожь? Подай мне, мой ангел, плед,
Чтоб ложью вытеснить ложь, подай мне стопку газет.
Анафема и Осанна...
На правду мир не похож, хоть в божий космос продет, –
Диагонален дождь, горизонтален след
И вертикальна манна.

2001

ГИАЦИНТ

Нет за душой у меня никакой корысти,
Это единственное, в чем мне еще везет.
И хоть глаза у меня разные и вразлет,
В небо заезженное вперяюсь сквозь листья
Здесь, где так близко внуковский аэропорт.

Ах, самолёты летают не выше, чем птицы,
Ввинчен в несчастный мой слух самолётный винт,
След реактивный, как госпитальный бинт
В памяти, – видимо, к югу лайнер стремится,
И заливаюсь краской, что твой гиацинт.

Там, где, в военные годы я бинтовала лица,
Там, где был госпиталь, детство, имперский тыл,
Где была кровь привычнее школьных чернил,
Там заграница, боже мой, там заграница!
И ни при чем гиацинта розовый пыл.

Ах, как легко от империи край отломан, –
Легче, чем от лозы виноградной кисть.
Все-таки есть за душой у меня корысть, –
Вывинтить из ушей самолетный гомон,
Голыми деснами след реактивный разгрызть.

Это, пожалуй, легче сделать, чем выжечь
Память свою, печальную память свою.
Я не в саду – в эпицентре распада стою
И из косящих глаз слезы пытаюсь выжать.
Будем считать, что из неба я слезы пью
И под сурдинку небес гиацинт пою.

2002

МУЗЫКА

Сижу на диете, но вместо меня
Вдоволь и ест и пьет
Дикая музыка зимнего дня
И торфяных болот.

О как необуздан её аппетит –
Такую не взять на бал, –
То, как кикимора, заверещит,
То разобьёт бокал –

И служат капли вина и стекла
Свистулькой её губам.
И высоковольтную ноту взяла, –
Сосулькой – по проводам, –

И свет отрубила, и так хрустит
Орехом и сухарем,
Что слышно, как наст на болоте трещит
И ухает в сердце моем.

2002

КУЛИК

Быстрее мысли – пламени язык.
Под треск деревьев и под птичий крик
Едва идет пожарная работа.
И перестал пословичный кулик
Хвалить своё родимое болото.

Забуду я земли добро и зло,
Забуду год и месяц и число,
И сон, который в прошлое заносит,
Голодное забуду ремесло,
Которое все время каши просит.

На облачном прогорклом молоке
И на воде, оставшейся в реке,
Мне не сварить младенческую манку.
А Клио с круглым зеркалом в руке
Похожа на бездетную вакханку.

Каким её попутным занесло
Сюда, где небо мглою заросло,
Сюда, где я пытаюсь наудачу
Заспать и год и месяц и число,
И ремесло, которое я нянчу.

Какая гарь стоит в моей в ночи, –
Быстрей, чем речь, огня язык торфяный!
О, Боже мой, в золу меня втопчи,
Но дай немного дождика и манны!

2002

ПЛАЧ СКИФИЯНКИ

Мы, насельники бедной страны,
Не от алчности ли бедны?
Грехи ненасытны.
Мы не помним своей вины –
И тем беззащитны.

Мы – насельники скифских мест
С обрывами тока:
Лишь забуду запомнить текст,
Как компьютер заплачку съест
О жизни жестокой, –

О голодных наших грехах,
Загребущих наших глазах, –
Сквозь снежные чащи
Зрящих злато и в бычьих рогах
Европу хранящих....

Что бы нам в орлином крыле
Не беречь своих оберегов?
И выходят из строя реле
На охочей нашей земле
До краж и набегов.

2001

ЧЁРСТВАЯ МЫСЛЬ

На снегу сосновой тенью
            Свет подчеркнут.
Я недвижна, как растенье,
            Разум чокнут.
То – лицо, а вот – изнанка:
            В свете слабом
Ох и скачет жизнь-жестянка –
            По ухабам,
Скачет Русью, скачет рысью...
            Ей вдогонку
Я закусываю мыслью
            Самогонку –
Черствой мыслью о спасенье,
            Мыслью книжной.
... Белый свет подчеркнут тенью
            Неподвижной.

2001

* * *

Зелёным лаком ногти я налачу,
Пускай сулят все десять лепестков
Ещё одну весну, да и удачу –
Как из снегов, мне вылезть из долгов.

Я задолжала всем, кого жалею,
Приблудной кошке, мудрому слепцу,
И плачущему светом Водолею,
И стрелы потерявшему Стрельцу,

Да и зиме, такую мне задачу
Задавшей, что я лучше промолчу,
Иначе и ногтей я не налачу,
И не взлелею вербную свечу.

2001

ЯХОНТ

Прошло немало времени и места
От рабской дрожи рук до царственного жеста.
Раз в год тишайший царь раздаривает деньги
Насельникам тюрьмы.
Чем богомольней царь, тем разудалей Стенька,
Заступник тьмы.

Тюрьма полна. И все ж, как говорится,
Еще не пойман вор и не раскрыт убийца.
И в зареве пурги
Москва под утро подбирает трупы,
С которых сняты шапки и тулупы,
И сапоги.

Всё – поперек души и вопреки закону!
Как жаль Тишайшего и русскую корону!
Во всю плодится чернь! Она бессмертней
Поэтов и царей.
Сквозь яхонт, что надет на палец средний,
Пророс репей.

2002

* * *

Но если о смерти? – я с нею накоротке.
Я жизнь её прокрутила в своем котелке,
Заначила ключик её в своем кошельке.

Вся прибыль её – это наш перед нею страх
Из глины привычной уйти в неизвестный прах.
Я тоже боялась смерти на первых порах:

В одежде на вешалке мстился её силуэт,
В кустах облетевших маячил её скелет,
Но всё это было еще до военных лет.

А после я столько видала её страстей
И столько от мертвых своих получала вестей
О жизни иной в пределах иных скоростей,

Что стало не страшно.

2002

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Раз в году, но навещай мою могилку, –
Два пиона вставь в литровую бутылку, –

(У меня от них не будет аллергии –
Пост постфактум ощущения другие.) –

Может быть, душа под видом махаона
Будет лакомиться пряностью пиона.

Не забудь на камень бросить горсть пшеницы, –
Может быть, моя душа под видом птицы

Поклюет зерно, попьет из лужи воду
И споет тебе молитвенную оду.

А в оградку вставь один или два конверта,
Может быть, моя душа под видом ветра

Письмецо забросит в дом, раздвинув шторку:
Не забудь еще про веник и ведерко...

2001

* * *

Каких ты ждёшь
Вестей или подарков?
Прошёл и дождь,
По-старчески прошаркав...
И жизнь прошла
Вполголоса, вполслуха...
Метраж угла
Да времени краюха...

2001

ПОСЕЛКОВАЯ ДОРОГА

Отыграет закат на трубе своей блёсткой гроза,
Поселковый стройбат заколодит свои тормоза, –
Окна я растворю – пусть согреется ветер немного,
Двери я растворю – пусть заходит трудяга-дорога, –
Вся промокла насквозь, вся в лохмотьях с небес и берез,
Вся в рубцах от колес, вся в потеках бензиновых слёз.
Дальше некуда ей, не ухоженной и несуразной, –
За избою моей – только лес да сушняк непролазный.
Ей сочувствую я, но от ревности скуп мой язык:
Мир – твоя колея, а моя, как ты видишь, – тупик.
Ведь едва рассветет, как отправишься в путь свой обратный,
Где кладет пешеход перед храмом поклон троекратный,
Где ты будешь возить пришлых боссов и местных воров,
И с испугом влачить на убой тощегрудых коров,
И с натугой трясти на себе стеклотару и мебель,
И недужно нести на себе пыль событий и пепел,
И с надеждой таскать на себе домовитый кирпич
            И меня вспоминать, моей ревности глупой опричь,
Потому что, меня покидая, оглянешься ты на крылечко
И увидишь меня, дорогая, с зажженною свечкой,
И поймешь, – за тебя я молюсь на последней заре,
На последнем дворе в тупиковом моем сентябре.

29 июля 2002

В САНИТАРНОЙ КОМНАТЕ

Надо же так засидеться на месте одном,
Чтобы в больницу залечь, как будто бы в рай –
Сколько окон и людей за больничным окном, –
Так что кури в санитарной и жизнь наблюдай!
Здесь, на кушетке с клеенкою для процедур,
Возле гальюна, у кафельной этой стены,
Длится получасовый мой перекур.
В кольца табачного дыма пропущены сны
О восьмилетней давности наших встреч
В этой же комнате, где ты меня заставал
За сигаретой и, чтобы розы сберечь,
Ножиком перочинным шипы срезал.
Ах молчаливые чайные розы твои –
Сколько они говорили моим глазам,
Так изъяснялись мне розы в твоей любви,
Будто бы ты, молчун, изъяснялся сам.
Кардиология – место больных сердец,
А у меня всего-то предсердья стеноз.
Небо в окне как лазоревой тайны ларец,
Где облака, как закладки меж солнечных роз.

2001

НА БОЛЬШОЙ ПИРОГОВКЕ

Александру Недоступу

И в сердце хворь. И над страною хмарь.
И снова я в стенах родной больницы
Смотрю в окно, как муха сквозь янтарь, –
Там говорят в бессоннице столицы
С окном окно и с фонарем фонарь.

Так светом умащен смычок метели,
Так чисто скрипка снежная звучит,
Что даже ангел смерти мимо цели –
Мимо меня и улицы летит,
И ангел жизни с нами говорит.

2001

* * *

Заносчиво фуфло,
А правда диковата.
Забывчиво число,
Но памятлива дата.

И здесь, где ничего
Крутым снегам не мило,
Сегодня Рождество
О нас не позабыло.

И сквозь морозный мох
Сейчас достигли сердца
И роженицы вздох
И первый крик младенца,

И меканье козлят
И блеянье овечек,
И скальных слез набат,
И треск пещерных свечек,

И то, как мир притих,
Себя в себе нашедший
Под колыбельный стих
Звезды новопришедшей.

2001

ГОЛОЛЕДИЦА

Хранитель певчих сил и памятных примет,
Носитель легких крыл и стоптанных штиблет,
Ты так меня забыл, как будто меня нет
Среди живых и мертвых.

Но это не упрек, а оторопь на льду,
Где, не жалея ног, как время я иду,
В котором и самой себя я не найду
Среди живых и мертвых.

2001

* * *

Павлу Крючкову

В этом новом столетье зима, что тюрьма, –
Ни заначки зерна – лишь снегов закрома, –
            Мышиная жалость.
Где веселья зерно? задержалась зима,
Да и я на земле задержалась весьма,
            Весьма задержалась.

И в зиме задержалась, а реки бегут...
И в уме задержалась, а птицы поют, –
            Кто звонко, кто хрипло...
Наконец, отмотала я зиму, и тут
К заоконью на несколько майский минут,
            Очнувшись, прилипла.

В емких лужах промеж огородных ухаб
Неподвижно соитье фисташковых жаб –
            Лишь ходят под горлом
Голубые жабо... – Я подробностей раб, –
Веет белечьей былью от елочных лап,
            От рифм – протоколом.

Мне б – свободный стишок! Но как будто бы мхом
Обросла я, как пень, регулярным стихом.
            А вот для японцев
Хор лягушек милей соловьев над ручьем –
Но об этом я вскользь... Просто третьим лучом
            Пасхальное солнце

Разморозило мысли, – и мысли летят
Мимо милых японцам квакушьих рулад
            К родным виртуозам.
Я в зиме задержалась, но в майском бору
Под псалом соловьиный блаженно умру
            В обнимку с морозом.

2001

* * *

Размотала судьба предо мной моток
Узловатых лесных дорог,
Доломаю я здесь мой век!
Одинок в людской толпе человек,
А в толпе деревьев не одинок.

Меж деревьями я не хожу бочком,
Не верчусь волчком, не лежу ничком,
Как валежник или вода.
Спой мне, птичка с красным воротничком
О строительстве своего гнезда.

Над твоим зрачком хохолок торчком...
Ах пичуга с красным воротничком,
Улетают и от тебя птенцы
Разлетаются кто куда.
А от крылышек в воздухе нет следа, –
Только горлышек бубенцы, бубенцы...

2002

ЗАПОВЕДНЫЙ ДОМ

Дивный леса обитатель
В марте запестрел –
Черен дятел, красен дятел
И частично бел.

Облетев седую крону
На седой заре,
Клювом, как по ксилофону,
Водит по коре.

Он берет за нотой ноту:
Чтоб продолжить род,
Дятел к брачному полету
Дятлицу зовет.

Музыкант не чует драмы,
Не дошел умом,
Что вцепились пилорамы
В заповедный дом.

Боже, будет беспризорен,
Будет не у дел! –
Дятел красен, дятел черен
И частично бел.

2002

ОДА ГОЛОСУ

Белле Ахмадулиной

Этому голосу быть не может износу, –
Он соткан из пуха и выдоха летних деревьев,
Из облачных водорослей, из океанского ворса,
Из галактических нитей и ангельских перьев.

Однако и прост, как уличное просторечье,
Как над семью холмами летучее колоколье,
И лишь для его обладателя он не легче
Камня, который в пустыне вопит от боли,

Когда терновник прожилки когтит, а в сердце
Втекает закланной овцы кипящее сало.
Но это известно камню и словопевцу,
А голос выглядит так, как я его описала.

2002

НА БЕРЕГУ ЛЕТЫ

Жизнь – чет и нечет, реверс-аверс
От соски до седин.
Меж смертных не бывает равенств,
Но путь у нас один.

Мы мечены одною метой,
И дом один и стол,
А если сравнивать с монетой,
Я – решка, ты – орёл.

И нас подбрасывало время,
И медью-серебром
На землю падали, как семя,
Я – решкой, ты – орлом.

К чему метафора такая?
Но перевозчик прав,
Сказав, пробоину латая,
Что мы не легкий сплав.

Срок думать об иной монете...
Чет-нечет, нечет-чет...
Но если мы потонем в Лете,
То Лета петь начнет.

2002

КРИСТАЛЛ

Е.М.

В глазах, перенасыщенных разлукой,
Как бы в перенасыщенном растворе,
Кристаллы выпадают слез.
Меж нами – соль и йод. Как ни аукай –
Не отзовешься. Нет на Мертвом море
Богини Эхо – лишь глухой утес.

В душе, перенасыщенной любовью,
Дитя мое, внезапно выпадает
Кристалл глагола – пламени кристалл,
И ты его увидишь в изголовье
Глухой скалы, когда едва светает.
Он и в глазу верблюжьем просверкал.

2001

* * *

Больше всего привлекает вода, –
Это усвоила раз навсегда
Солоноватая память плода.

Всякий раз кажется, в море входя, –
Выйдешь на берег, как будто дитя
Из материнского лона, хотя

Знаешь отлично, что это прибой
Вытолкнет душу из голубой
Тьмы на песок от ракушек рябой.

Если к тому же у моря рожден,
Водной утробой ты заворожен
С первых шагов до своих похорон.

Как же не плакать от моря вдали
В пыльный подол сухопутной земли?
Матерь, прапамять мою утоли!

2001

ВО ЧРЕВЕ ПОЛНОЧИ

Каждый из нас выбирает одно из двух.
Еще во чреве Ревекки близнец близнеца вопрошает:
Что больше сгодится в жизни – плоть или дух? –
Исав выбирает плоть, Иаков дух выбирает,

Но вылезает на свет, за пятку брата держась, –
Эта подробность в мозгу у меня гвоздится:
Неужто уже во чреве, еще не родясь,
Праведник-брат слабее, чем брат-убийца?

Это в моей голове не иначе как бес
Делает разного рода загвоздки, заклепки,
Дескать, на что сдалась тебе манна с небес,
Если полно на земле чечевичной похлебки?

Предвосхищая Содом, насильничает Исав
И убивает жертвы... И в мокром ознобе
Я просыпаюсь. Однако же, дух избрав,
Крепкую пятку ищу в полночной утробе.

2002

* * *

Утро сегодня встало не с той ноги –
Вот и стучит по коже отечных туч,
Вот и заладил дождь, от его нудьги
Вышел из строя птичий скрипичный ключ.

Птицы умолкли, не слышно даже ворон.
Но если вслушаться в однообразный звук,
Можно услышать времени перегон
В новое нечто, затеянное не вдруг.

Новое нечто растет из явлений двух –
Суши и неба. А над третьей средой,
Море морщиня, Божий витает Дух,
Как и витал над самой первой водой.

Тут-то и слышится времени перегон
В новый потоп на быстром нашем веку.
Глупая мысль приходит к тем, кто умен,
Что же приходит в голову дураку?

Ну для чего мне вообще какой-либо ум,
Если я вижу последней воды круги?
Под дождевой, почти барабанный шум,
Я безусловно встала не с той ноги.

2001

СОН О ПАПЕРТИ

Не я ли на паперти мира стою –
Очи долу, ладонь вперед –
Прошу у Господа милостыню,
И Он её подает:

Жилье, еще не затопленное,
Молоко и ржаной батон,
Окно, вполне приспособленное
Для того, чтобы выплыть вон.

А в нем реальность неистовая –
Бунт ветров и восстанье рек.
И память свою перелистывая,
Упираюсь я лбом в ковчег,

О дверь колочусь задраенную,
О глухие ставни кают,
Но, подаяньем задаренную,
Меня на борт не берут.

За ступеньку хватаюсь гнилостную,
Но и паперть спасти нельзя
За то, что просила милостыню,
Прощения не прося.

2002

АРАРАТ
(из апокрифа)

Я на закате быстротекущих дней
Затосковала по родине мамы моей
И по армянской речи, в которой есть
Звонко шипящие звуки, – будто ручей
Выгрыз из горного туфа щемящую весть.

В огнеупорной стране поэта Нарекаци,
Где я шашлык вкушала прямо с ножа,
Где повторяет лаваш рисунок мацы,
И где умеренно пили, Ноя в уме держа, –
Память у Арарата, как снег, свежа:

Да, Арарат – и причал ковчегу весной
И виноделу первому обелиск, –
Первую в мире лозу здесь вырастил Ной,
Первым отведал вино и напился вдрызг,
И посреди шатра в беспамятстве лег нагой.

И на заре, погруженный в глубокий сон,
Праведник пьяный предательски был оскоплен, –
Горе какое, какая боль и позор!
Всё Арарат запомнил – и до сих пор
Розов от Ноевой крови заснеженный склон...

2002

ЧЕТЫРЕ РУКИ

Эти четыре руки, как в данном мифе дано,
Протянуты через лето, –
Это четыре реки – масло, мед, молоко, вино –
Протекают по саду Света,

Крыльями светел сад – триста ангелов стерегут
Эти реки четыре, –
Строг закон и уклад: скромнику – здесь приют,
И нет лазейки проныре.

Грешнику не припасть ни к одной из названных рек,
У безгрешного к каждой – допуск.
Господи, твоя власть! Не гордый я человек, –
Пусть делают ангелы обыск:

Не мало мыслей дурных во мне найдут для Суда
И дел не мало негожих,
И столько же мыслей благих найдут они без труда
И столько же дел хороших.

Не взвесить души одной и на крылах трехстах!
На что мне руки четыре?
На что мне вечный покой, где праху не равен прах?
И пусть я еще посплю в убогой своей квартире,
В еще не взорванном мире.

2002

* * *

Держит воздух на крыльях птица,
Ветка вербы держит лучи,
Держит землю Божья десница,
Человека держат ключи, –

Держат гаечный и скрипичный,
Родниковый и потайной.
Что меня касается лично –
Опираюсь на ключ дверной.

Очевидная эта странность –
Пораженье и торжество:
Охраняю свой дом как данность
Одиночества моего.

2002

* * *

Как давно это крылышко было,
Это крылышко с синим зрачком, –
До того красоту я любила,
Что её накрывала сачком.

Я не знала, конечно, не знала,
Что Психея трепещет в сачке, –
И на пальцах пыльца оседала
В пятилетнем моем кулачке.

Я не знала, что мы не бессмертны,
И конечно не знала о том,
Как бываем жестокосердны
В дальновидном незнанье своем.

2002

* * *

Душою доросла я до безлюдности,
Дошла я до такого рубежа,
Когда биографические трудности
Не стоят в самом деле ни гроша,

И хочется без мины иронической
Припомнить жизнь, из света исходя,
И точку после рифмы дактилической
Поставить в виде запонки дождя.

2001