Стихи |
|
|
|
(1978-1985)
ДОЖДЬ НА СТАНЦИИ ТУЧКОВО
К.С.
В кабину заберется ждать
шофер тучковский, Жора.
По лужам бросится играть
оркестр без дирижера.
И электрички просвистят
едва, в одно касанье.
И я увижу, как блестят
такси у расписанья
(...часы вокзальные стоят
и мокрые такси блестят,
как будто в космос улетят...)
Такая грусть! Придешь – уйдешь.
Траву к земле прибило.
Как будто мне мешает дождь
купить конфет и мыла.
И я пешком домой пойду
вдоль насыпи пахучей,
и за собою уведу
на длинной нитке тучу.
Не спрашивайте, где мой дом
и где моя отчизна.
Я вам скажу: ну вот мой дом,
ну вот моя отчизна.
Кто в рифму пишет, тот всегда
притворщик и обманщик.
И может, вся его беда
– тот мокрый одуванчик.
1984
ГОРОДОК
С.Г.
1. РОМАНС
Ищите выгод
от перемены мест
Вокзал не выдаст
– семья не съест
Вагонным сердцем
прослушаешь совет,
цыганским серьгам
поверишь или нет
Скорее сдайся
на милость проводниц
о только б дальше
от этих близких лиц
О к морю, к лесу,
о к черту на рога –
где поворачивает
река
2. НА УЛИЦЕ В ЧЕТЫРЕ ДОМА...
На улице в четыре дома
я знаю только два столба.
Иду, не подымая лба,
по улице в четыре дома.
А этот лед – моя беда.
День короток. Но к маю, к маю
– сбегает поздняя вода,
гремит музыка полковая
от поворота и до рва.
На улице в четыре дома –
вот где вселенская истома,
растет пахучая трава.
3. ПЕСНЯ
Погибли зяблики,
попадали яблоки,
запрыгали и забрались на столб.
Нас темным утречком
встречает угольщик
вопросом в лоб:
– В такой мороз вы что
делали? Разве что
ля-ля опять?
(Ах, бедный Йорик, ты –
жених мой вылитый...)
Спать, детка, спать.
Долина ровная,
как место лобное,
на всех – одна.
– Принц! Эй, ты, в бабочке!
Крутого яблочка
хочешь, милок, со сна?
4. ФОТОГРАФИЯ
В случайном городе закатный парфенон:
кинотеатр – окошко, пять колонн
с классическим названием: Орбита.
Подростки курят. Хриплый хохолок
оглянется – и попадет в силок.
Тверда земля и, как губа, разбита.
Помедлив, как под вечер из кино
выходят, удивляясь: не темно –
так взглянешь осторожно: угол зданья,
лучится лужа – льдинки и вода...
Ведь ты же не вернешься никогда,
себе возьми пустое состраданье.
Тут времена – как года времена.
И вывески горят, как письмена,
но не меняются.
Подуло с юга, тает.
Как тихо в улицах! Заборы и грачи.
И жизнь смеркается и медлит и горчит.
Нет, нет, не март, а море наступает.
5. МОЖЕТ БЫТЬ
– А может быть, я младше вас
(который час? который час?)
А может быть – я старше вас,
я тыщу лет глазею.
И я умею, может быть,
одно (мели, Емеля!):
как в бакалее попросить
отвесить карамели.
Или – гуляя ввечеру
на каблуках, не горбясь,
к чужому двинуться костру,
превозмогая робость.
И запах с нежностью вдыхать
газонной травки пыльной,
и выдох-облако водить
над толчеей могильной.
6. ГОСТИНИЦА
Очнувшись ночью в южном далеко,
мне так легко теперь сказать, легко,
как разве что погладить по руке
в уже неразличимом далеке.
Едва от губ – лети, мое люблю,
сухим птенцом лети по февралю,
лети, любовь, язык твой птичий прост,
я уцеплюсь за твой скользящий хвост.
7. У МОРЯ
А к вечеру – печальней и добрей
и городок, и вся его окрестность.
Отужинав, садятся у дверей.
А та, что днем зияла – неизвестность –
спокойно закруглилась: небосвод.
Опрятный месяц по ветру плывет
над солью фонарей в потемках вод,
как в россыпи огней – по дегтю порта
в конторе парус на плакате спорта.
1983, 85
Крым
* * *
К.Славину
Знаешь, не будем спорить, спор – слеп.
– Слишком ты умный,
– скажем, – да глуп.
Лучше пойдем на пристань,
а если будет хлябь –
cапоги наденем, пойдем в клуб.
Через реку идет паром – чуть вкось.
Я люблю, чтоб туман и такой вот неяркий день.
Давай жить, не спрашивая, где пришлось.
Длинною гривой – пашня,
а лес будет – конь.
Пусть он тронется – шагом, пускай мгла
снова на реку ляжет, пойдем вспять.
Потому что ночное встает, светлое А
и я чувствую лишней уже – ять.
Видишь, след под ногами – светлой воды круг.
Туча, как орган чувства, сюда плывет.
Влажное сердце ложится в туманный лог,
будто всегда оно тут живет.
1984
ПОД ЧАСАМИ
Н.Р.
В зеленом трюме метрополитена,
немыслимым сияньем озарен,
хоть на виду, почти невидим он,
в венозных жилках – подпирает – стены.
Здесь, под землей, минуты не бесценны:
глядись в толпу, разглядывай плафон.
Разноголосица напоминает стон
иль, что банальней, моря шум и пену.
Он ждет товарища. Часы его вперед
давно ушли, но лень глядеть на стену.
А поезда, как кровь, шумят. На сцену,
как в опере, торопится народ –
чтоб из другой кулисы воротиться.
И, как ни странно, стоило родиться.
1983
* * *
Это зимою – "вставай, пора",
лампы рядами гудят с утра.
Подчеркиванье пунктиром.
Что увидишь в дыру транспортира?
Только кусочек тетради в клетку.
Учиться – это бабка за дедку
год за годом тащить за нитку,
убежавшую в зелень мира
(и там привязанную к некоей ветке,
а этим концом – к запотевшей спинке
кровати),
и видеть вокруг картинки:
двор, физкультура, себя у стенки
в низком старте –
и встать,
отряхивая коленки.
Начало 80-х
ПРИ КОСОМ СОЛНЦЕ
М.С.Рудакову
Сном праведника, праведных трудов
ряд оборвав, за дальние упав кварталы,
не видя, вперившись в зеркальный ряд прудов,
косое солнце руки раскидало
и спит с открытыми глазами. Перед ним
тень от качелей удлиняется, а листьев
рисунок мелкий резче. Нестерпим
блеск спиц под велосипедистом.
У всех подъездов, черные до пят,
по две, по три – управившись с делами,
старухи одинаковые спят
и длинными беседуют словами.
Пока они во сне произнесут
неспешное торжественное слово,
последний свет от листьев унесут
лучи косого солнца золотого,
и загорелые, тотчас из лагерей,
как из кулька просыпанные, дети
сто раз успеют мимо их дверей
мелькнуть, забыв про все на свете.
1982
* * *
выйти замуж будет небо баловаться |
1978
* * *
Опять серебряные змеи...
А.Фет
...Белой бумаги рассыпанный свет.
Как развиваются ленты и гривы!
Как рассмеялись и как шаловливы
за белой церковью речки извивы,
там, где свистит и сияет шоссе, –
это они по утрам, по росе,
сизые, синие,
как в колесе,
пестрые, мокрые, в утре,
волчком,
вниз кувырком.
Вот и зима! Нанесло белых змей,
вьюг и ветров, завываний звериных,
белых счастливых извивов змеиных,
– вот они, милые, без повитух,
вьются уже между снежных толстух,
и, расплетаясь в узоры стальные –
между изрезанных мерзлых катков,
будят зарывшихся теплых сурков,
что-то лепечут, льняные, хмельные,
и, наигравшись, – клубком, точно в ров –
в короб отсвечивающих снегов,
белоцерковных сугробов несметных,
сонных свернувшихся жемчугов.
И рассмеялись счастливые змеи,
версты зигзагами с хохотом меря:
– В корку зимы нам впечатать змеиный
врезанный речкин улыбчивый рот,
за белой церковью крут поворот,
ждут нас на глине сухие извивы
счастья-несчастья, горячие гривы...
Шепот, скольженье, свистящий разбег,
белой бумаги рассыпанный снег.
1979
НА МОТИВ 60-Х
Арктика льды распаковывает Талая-ла печаль! Даль моя, припорошенная |
1979
* * *
Таволга таволгу лето ли? – Цедится Завтра ведь, |
1978
В СОСНАХ
Фанера есть фанера, но все же – дом под крышей.
Железная дорога – как моря суррогат.
Должно быть где-то море,
его уже не слышно –
и кто в том виноват?
Как на аэродром, летят к клеенке осы,
и серебристый день от сосен полосат.
Дымится мокрый пень, наш день вдвоем несносен,
и кто в том виноват?
1981
НОЯБРЬ В ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ
Дым от заводов, дым от костра, пар изо рта.
Трудное солнце даже не светит, а так – сквозит.
Пруд замерзает, тонкая корка, почти вода.
Если пустить снежок, то далеко скользит.
Выйдешь из дома и сразу увидишь: снег
с рыжею глиной рядом, и неживой
пар от таинственных водопроводных рек.
Вот нам и стало мало друг друга. Ну, ничего.
Вроде бы только был день – а почти темно.
Мех на одежде влажен.
Сводит с ума
то, что, казалось бы, день, но зажглось окно –
сердце сожмется так,
что сразу поймешь: зима.
1982
ТРАМВАЙНАЯ ЭЛЕГИЯ
П.С.
Пальто забрызгала, но приступом трамвай
взяла. Протискиваюсь в середину,
как требует невидимый водитель
(я чувствую, как близко микрофон
к губам она подносит). В середине
салона – так же тесно, но тепло
(а вот и поручень!) и сухо. Повисаю,
в тепле, довольстве свысока смотрю
на сумрак, дождь в окошко проливное.
И если не сломается вагон,
и нас не высадят в полузнакомом месте –
смотри себе в окошко, прогибаясь,
раскачиваясь, словно обезьяна,
на гладких поручнях. А вот уже опять
открылась дверь, и снова уминают.
Сказать по правде, хочется домой:
погреть под краном руки, выпить чаю –
но с давкой дождь все борется в дверях.
У остановки странное названье,
всегда прислушиваюсь: Стеклоагрегат.
Ни стекол, никакого агрегата:
пустырь, забор, какая-то листва
– да марсианский лом блестит на глине,
округе надоевший натюрморт.
Все это жизнь моя, не более. Все это
лишь повод провести нас на мякине,
пока мы тут въезжаем в поворот.
Март 1983
В ПАУЗЕ
1. ШАБОЛОВКА
Отказываешься от меня, отказываешься.
Боишься – а я смирная. Раскаешься.
Назад идешь, к метро, я – к трамваю,
оглядываюсь – и ты оглядываешься.
Площадь под нами черна, как безумие.
Лужи горят на полосе нейтральной.
Коплю, коплю тебя, моя радость, с собой везу тебя.
Если б ты знал, каково это: не тратить.
Всё гостинцы друг другу носим – слова, книги.
Ими ласкаем друг друга – скажи, не глупо ль?
Вздрогнет в метро контролерша, как пограничник.
Но даже она не знает, как любим.
2. НАС С ТОБОЮ...
Нас с тобою не разольешь водой оттого,
что нет воды в вакууме. Зато,
не сдерживаемая упором воздуха, беспредельно
расширяясь, грудная клетка
перестает быть клеткой.
И может, скоро
ты, подавая (сезоны сменяются, идут годы) мое пальто,
сердца уже не застанешь: пробег свободный
сердца, движущегося со скоростью сердца,
превысит допуски для вселенной,
довольно тесной, которой легче
найти пределы, чем
кухню, где посидеть ночью.
3. ИЗ ПОДЪЕЗДА
Я не узел любых уз Я засыплю, как смехом, ту Я подожду тебя во дворе Как тебе "Голубой блюз"? |
4. АЭРОПОРТ
Уходи, уходи, улетай.
Я тебя не встревожу ничуть.
Это просто – оборванный край
неба
лег на железный путь.
Никого уже не обманет
"как-нибудь".
Провожавшему в горле станет
в город обратный путь.
Уплощается в перспективе,
упрощается даль.
Нам иронии не хватило –
вот печаль.
В воздухе – запах льда, и он
может тебя нести.
Летное поле – как ладонь
разжавшаяся: лети.
1983
* * *
"Воспоминание об Альгамбре",
этюд тремоло для гитары
Франсиско Таррега
...Как в розвальни упавший старовер,
зима в себя погружена,
как в соты.
И снег не вынесет напрасной этой ноты,
по сердцу странствующей.
Милиционер
проталкивает пробку безуспешно,
как я гоню мотив тревоги грешной.
– К тебе на грудь!
на снег слетает лист.
Как ученик, склонился гитарист
над декою, щекою оснеженной
такого города, где ты – и где тебя
нет.
Упаси нас от соседства:
вернее нету средства для разлук.
...Слепят глаза карнизы и полпредства
в известке снега.
Запряженный звук,
моргая, тащит сердце против снега.
И в душу просится словарь волны и брега.
И на столицу пялясь, как турист,
троллейбус тянется – усердный гитарист
гриф проводов терзает.
И разлука
нелепой кажется.
А небо кажется доступнее тебя.
Душа, сжимаясь до размеров звука,
что, днем и ночью стенки теребя,
в ней свил гнездо – узнает ли тебя?
29 января 1984
ПОЭТУ, С ОПОЗДАНИЕМ
1. СТРАНСТВИЕ
Когда за тобой горизонт, как занавес,
падает, то одномерность странствия
явственна: чувство запомнит азимут,
как ни раскачивай. Странно, ведь
точно знаешь, в какую сторону
руки тянуть. И горизонтальность
этой знакомой тоски упорной
уже не требует доказательств.
...
Как я тянусь к тебе, может, чувствуешь,
превозмогая земли вращение,
всей безнадежной длиною улиц
города, данного мне в ощущение,
в городе, где даже сила тяжести
кажется вытянутой к горизонту,
нету поэтому большей радости,
чем разматывание узоров
этих решеток вдоль чутких улиц,
этих витиеватых лестниц,
этих, вдоль длинного неба, узких
туч, тянущихся к Адмиралтейству.
2. ПЛАЧ
По ком
слеза блазнится?
В разоре
стоит тело
Какая теперь разница,
как жить
и что делать
В каналах
вода голая
поворачивается на бок
к темной стенке – не видеть полог
повисающего
снегопада
3. ПИСЬМО. ИЮНЬ
Это лай всех собак
(и округа спит)
Это сон всех мостов
навесных цепей
Вслушивайся же
в свой шаг
В этом городе был постой
денщиков-императоров
и солдат-царей
Это бег всех дверей
подворотен зов
Загляни в захудалую душу свою
Не распутаешь
о такой поре
понавязанных
нежных узлов
и заря идет не догнав зарю
И барашки по белой воде бегут
и бумажные корабли идут
Ты за тыщу верст
а тебе наврут
будто был ты тут
1976 (84)
ПЕРЕД РАЗЛУКОЙ
Листва твердит, что тень – и громкою посудой
ей вторит дом, покуда не жара.
Всего лишь семь часов, и веет со двора
покоем движущимся, тенью изумрудной.
Входи скорей, с калиткою пропой
мое любимое: "Скучал я за тобой!.."
И я соскучилась по узкому лицу,
на смуглом пальце смуглому кольцу,
по мягким "ч", по странным сочетаньям
нерусской этой речи, этих щек
нерусской удлиненности – еще
по странному себя неузнаванью.
Входи скорее! Вымыт виноград
при помощи ковша с кривою ручкой.
К тебе кидаются Малыш, Цыган и Жучка;
в беспамятстве гостеприимства сад –
в немом восторге – твердою листвою
тебе гремит, и ведрами, и мною.
С какой свободою ты в это утро вхож,
пригож по-утреннему, в майке бирюзовой.
Тебя не узнаю – какой ты снова новый!
Смотри, вот этот ковшик – он похож
на то, что на небе вчера... Он тоже
запутался в существованьях схожих.
И не узнать себя в почти что невесомом
соленом существе, а этот, прямо к дому –
чуть шатко, как по палубе – и в тень
глубокую – такой чужой – шагрень
дворовую... Дай руку мне, пора
– бежим отсель, покуда не жара
Сентябрь 1982
Судак
В ДВИЖЕНИИ
Нам с музыкой не препираться,
ей невозможно не отдаться,
и в черном ритме не плескаться,
в ночной невидимой воде.
Черти бетонные виньетки!
– раз, раз, марионетки,
как с эскалатора монетки,
как черти на сковороде.
И ты, легчайший и ритмичный,
с такой серьезностью комичной –
танцуй со штучкою столичной,
упругий мальчик из Уфы,
мотоциклетными ногами
скажи, чего не знаем сами,
чего нельзя сказать стихами
– хотя б и ямбами – увы,
под грохот музыки негордой,
где ресторан морской негодный –
гуляй, мотивчик полумодный
в забойных ритма завитках!
Сегодня бриз в особом блеске.
На набережной тени резки.
А рядом с фырканьем и плеском
ночной купальщик ловит кайф.
1982
* * *
Луна. Молчит виноградник. Я вниз никогда не сойду, (музыка скрылась за склоном). – там, где музыкою пахнет, |
1984
Крым
* * *
Это и вправду – конец сезона.
В Крыму на дорожках останки клена.
И один за другим отменяются поезда.
Кроны пустеют, словно аэропорты.
Юг срывает, как корку, кличку курорта.
Море становится море, а не вода.
Летнее время, однако, еще остается в силе.
Но уже в парке листвы и пыли
путник неспешный, последний на этом свете,
с книгой в руке, в пальто, берете
появляется из агав.
И подметальщик раскатывает рукав.
Пусто в душе осенней, и потому – светло.
Набок в траву свалившись, нездешняя, как НЛО,
мертвая карусель.
Солнце с ветки
смотрит сквозь автобусное стекло.
Голубь гуляет по танцевальной клетке.
И уже дуют евпаторийские ветры.
Проволока тянется гнутая из кювета.
Блестит, вхолостую вращается турникет.
Едет автобус к морю, словно пустые соты.
И я, последней входя в теплево самолета,
оглядываюсь на остывающий свет.
1983
АРМЯНСКИЙ МОТИВ
Ты едва за горами возник
– а уже непонятлив язык.
Непослушнее он и нежней
легкомысленной речи моей.
И вольно ж заплетаться! – но он
заблудился на небе имен.
Легок нрав мой, но ты не спеши –
я не знаю, где дно души.
...Это суд, немезида, рассвет.
Пахнет сумерками бересклет.
И ведут нас из разных племен
на свиданье простых имен.
А на небе живут имена,
как рунические письмена.
Как подкидыш, обернут в плащ
речи – иноплеменный плач.
И пока не родной язык
прямо к теплой гортани приник.
Тяжко мыслит язык. Новых мук
слышу новый и горестный звук.
Тяжко дышит ночная река
речи тихой, чужой пока.
И межзведная пыль, что окрест,
ищет в легких свободных мест.
1983
КОЛЫБЕЛЬНАЯ С ОТГАДКОЙ
Слова, как слоны,
вереницею длинной
за сонными снами ушли,
и тихо цеплялись
к троллейбусным линиям,
и синие факелы жгли.
Трубили трамваи,
боками качая,
об обетованном депо.
И пахло Китаем
и байховым чаем
весеннего неба дупло.
И будто светало,
хотя не светало.
Хотелось забыться-уснуть.
Но света для этого
не хватало,
и штора завесила путь.
В рубашке мерцающей
ночь собеседница
сидела в ногах, босиком.
О ком бормотала,
умаявшись, лестница?
Ты знаешь прекрасно, о ком.
1984
О СНЕ
(из серии "Трактаты")
1.
А утром
подумала я: как мудро
все устроено –
ночью
человек хочет уснуть,
и в этом суть
разбивания жизни на сутки,
что удлиняет ее в итоге.
Ночь
прекращает вчера,
и всё можно начать сначала
с белого подоконника,
раскачиваясь на парашюте шторы.
2.
Тонок слой сновидений, лег
пудрой на мозг, и пока нам спится,
сон карабкается на потолок,
балуясь, представляет в лицах
то, что еще не дождалось дня.
Сон, неподкупнее, чем Аввакум,
душу наощупь берет со дна,
как таможенник или анатом.
3.
Сон, медленно выедая свою
кровную треть от неспешной жизни,
спит, причмокивая во сне, баю,
не сознавая дождя по жести.
Он, перейдя сновидений брод,
вытянув губы, ищет соску
действия. Извилист ход
его в мозг, заляпанный памяти воском.
Он пробует у сердцевины. Он
тянется к той, недоступной стуже,
точке, глубокой такой, что стон
это иль смех – не поймешь снаружи.
1983
* * *
Неправда, что неправ восторженный анализ
– он там звенит, где чувства обознались.
Он тоненькими ножками ступает по листу,
серьезный, как комарик, по слову, как мосту.
Где шумный, как Герасим, бушует водопад,
он тоже – неуверенный, и сам себе не рад.
Он сам тебя боится, чужое существо,
и страшным глазом смотрит, поймешь ли ты его.
Скользя, словно намыленная, мысль от тебя бежит,
серебряный пинцетик над буквою дрожит,
– и над тобою жизнь, что только что кончалась,
на веточке пустой морозно закачалась.
1982
ПОСЛЕДНЕЕ СОЛНЦЕ ЭПОХИ
По дорожке в парке (Иногда вдруг доносился гул ...Прекрасная старость настигла петровский парк. Мелкие листья, подробная ива, тысячи мелких монет, (А на полянах лежачие группы скульптурные Лодка скользила, |
Октябрь 1984
* * *
В птичьем небе – благодать
невесомого покоя.
И не хочется гадать,
отчего оно такое.
Реактивный самолет
чертит мостик над вселенной –
как соломинку кладет
над водой самозабвенной.
Небо в марте! тот, кто зряч –
и не просит, и не судит.
Несчастливый черный грач
улыбаться сердцем будет.
1985
| Вернуться на главную страницу | Вернуться на страницу "Тексты и авторы" |
Ирина Машинская | "После эпиграфа" |
| Copyright © 2000 Ирина Машинская Публикация в Интернете © 2000 Союз молодых литераторов "Вавилон"; © 2006 Проект Арго E-mail: info@vavilon.ru |
