Чтение книги, особенно поэтической, сравнимо с посещением музыкального концерта. С той разницей, в пользу книги, что ноты у нас под рукой и мы всегда можем вернуться к непонятой или полюбившейся фразе и, более того, забежать вперед и без ущерба для цельности и полноты впечатления услышать, скажем, завершающий аккорд. ("А в книгах я последнюю страницу всегда любила больше всех других..." – А.Ахматова).
        Хорошая музыка освобождает, и если снимок души сопоставить с остановленным в кинокадре небом, то она как бы включает ток образов и ассоциаций, облака приходят в движение, а наша благодарность обретает естественность и, пожалуй, незаметность и безадресность. Это избавляет от комплиментов, обычно в большей степени имеющих в виду себя и свою щедрость, чем адресата.
        Я не стал бы так настаивать на сравнении с камерной музыкой, если бы данная книга на него не напрашивалась. Дело даже не в названиях вещей и лексике – дело в самом строе стихов.
        Строй этот – выверенный, прописанный, он "исполнен" хорошо разработанной и знающей, что такое уроки музыки, рукой. Рукой, которая так далеко убежала по клавиатуре от гамм, что может позволить себе изящное его (строя) нарушение и вообще увести технику в невидимую, а потому – совершенную – область.
        Камерность и женственность, присущие этой книге, я расшифровал бы как непретенциозность и спокойную доверительность интонации. Высокие материи как раз и обнаруживаются там, где их не афишируют: "В полседьмого навеки стемнеет. / Я вернусь в городок никакой. / Пусть он взвоет, пускай озвереет, / мотоцикл за Пассаик-рекой. / От платформы до серой парковки / – как пойду в темноте, пустоте? / По реке города, как спиртовки, / и над ними Ничто в высоте".
        Критики ищут в поэзии новаторства и то и дело ошибаются, принимая за него обычную истерику и невнятицу – куда более распространенные явления, чем ясные мысль и чувство. В конце концов, сосредоточенный человек – слишком редкий и счастливый случай, чтоб не счесть его попросту необыкновенным. Я имею в виду книгу Ирины Машинской.
        "Эта музыка вся об одном", – сказано в первом же стихотворении сборника. О чем? Мне кажется, что прежде всего о себе самой – т.е. о музыке: "она одна товарищем / будет нам, как понесет пожарищем" (из одноименного книге стихотворения "После эпиграфа").
        Здесь уместно заметить, что эпиграф к книге отсутствует, но легко прочитывается, ибо растворен в тексте. Приведи его автор, он оказался бы неподъемно велик.
        "При музыке?! – Но можно ли быть ближе..." – вспомните вы неназванный, но очевидный эпиграф из Пастернака к упомянутому только что тексту, а последнее стихотворение, "Осень в Михайловском", мелодически перекликаясь с пушкинским, указывает одновременно и на исходную, или – лучше сказать – точку отсчета для русской поэзии вообще и для И.Машинской, в частности. Как будто она знала, что вы заглянете в него первым делом.