Стихи Tenafly: Hermitage Publishers, 2000. ISBN 1-55779-125-2 84 с. Книга заново выправлена автором.

III. ПРОСТЫЕ ВРЕМЕНА

* * *

Н.Горбаневской

непоющий певец и ручья не прошел
как анапест тяжел он сидел на коре
он как птицы не пел он как жук многокрыл
он копил под оборками звук настоящий
отзывался в коробке безокий язык
никуда не ушел он не сжал кулака
тридцать лет и три года сидел и смотрел в облака

1999




* * *

Маме

Перелески в окне – как реклама на длинном плакате:
разбираешь под утро, а сложишь уже на закате
то, что может сойти и за смысл, если круглые даты,
а замедлится если – то ели стоят, как солдаты.

До того, как войдет проводник с неизбежным вопросом,
ты умылся и едешь под голубым купоросом.
Только утром, пожалуй, и смотришь с таким интересом,
словно тут ты живешь, за каким – все не выберешь, лесом.

Но полуденный мир поражает подобьем устройства.
Переехав, ты только удвоишь размеры изгойства.
Разве ноги размять или яблок купить, а отстанешь –
только бабки останутся, сам же козленочком станешь.

Примеряйся хоть сколько к чужому вприглядку, вприкуску –
не ухватишь всего на ужимку, утряску, утруску:
то луга, то стога, то снопы кувырком, как попало,
и лесок на стекле, и закатом горит одеяло.

Как печально чаинок вращенье в стакане граненом,
в этом свете, с востока зеленом, а справа каленом,
отставая повсюду, как есть без меня оставаясь
– не сегодня, так завтра – какая им разница, то есть.

сентябрь 1999




ВЕТЕР

С.Волкову

Сидите тихо, господа, у них там ружья наготове. И не играйте на гитаре, и не ходите никуда. Зачем крутится ветр в овраге? Подъемля пыль, идут варяги. Несут хоругви боевые, корявые, как никогда. Слышь, лес ползет, сухое днище. Вот гнет сосну, что кнутовище. Вот нож кладет за голенище пока молчавший тамада. Зачем бросать в бороздку семя, зачем носить пустое имя, зачем, зачем бродить со всеми? Ведь ты один, как никогда.

15 марта 1999




ГРОМ В МАРТЕ

С.Г.

А тут опять весна, воздух скрипит сырой,
ветер такой в грудь, будто стучит: открой,
слабая тень косит, вбок бежит,
испаряется жизнь, плохо лежит.

Я стою под столом, надо мной стол,
гром рассыпает, как ртуть, бильярд.
Будто один остался мужик – во дворе столб
посреди барахтающегося белья.

Вот из заплат атлант выгибается, вот колосс,
вот над кормой летит парус с прорехами.
Кто до свету рожден – до темноты подрос.
Ехали мы с тобой, ехали и приехали.

Ах, как хотят жить, как хотят пить,
но идут к реке в сапогах котят топить,
где, угрожая, тебе говорят: мать,
где нелегко жить, легко умирать,

в тех краях, где воздух трещит, как холст,
где за холмом холм, на холме погост,
где, как дыра с дырой, с тобой говорит март, –
там поймешь, что никто не мертв.

Вот и хватит ваять – ветер, ты лепи.
Нечего нам вещать, множить вещи.
Ничего, ничего в груди, кроме любви,
Тяжелеющей, отсвечивающей.

1999




ШЕСТЬ ОТРЫВКОВ

А.Сумеркину

1. Посмотри на ветку – вот она скользнула. А за ней – другая смотри не моргая 2. Все стоишь матросом, держишь, не качаясь, толпу под вопросом Зачем тебе это? Зачем тебе это? 3. Со мною вы, мои труды и пни пруды и дни в подслеповатой чаще Меня такой живой и настоящей вы знаете одни 4. и от созвездий устать впору – как от известий бежишь в гору под ноги глянешь полюбишь глину вниз гляжу и люблю долину 5.

Вот небо, синее с исподу,
вот сверху – черное до дна.
Не пой же, дева, про свободу,
она другому отдана.

6. Посвящается подписи

Я расписываюсь так
                          и так
                                и вот так
потому что пуст,
                    а то полон,
                          то пуст мой верстак.

Вот моя подпись маленькая,

                      а вот – вот какая,




                            а вот печальненькая

1999




БЕЗ МУЗЫКИ

Скажи, а кто устраивает вечер?
Пришла давно, а никого не знаю.
Все разбрелись, им хорошо друг с другом,
зовут к себе, а я, поверь, стесняюсь.

Со мною друга нет. Со мною друг не ходит,
не ходит он, где я еще бываю.
А как кого зовут – я забываю,
и кто меня находит, тот находит.

Их лица озаренные, сквозь дымку
искусственого света, как на вече –
я их люблю, но близко к фотоснимку
не подойдет любовь, темня далече.

Как в поезде, как ложечка в стакане,
торчишь вот так, ломясь посередине.
Так свежесрезанный сидит в своем ульпане,
по пояс в зелени, башкой в ультрамарине.

Ну, выпустили рыбку, а куда ей?
А лбом в стекло, улыбкой об улыбку.
Зеленые бегут-бегут за стаей,
раскачивают синие, как зыбку.

<2000>




ГРОЗА В ИЮНЕ

Сырую шкурку,
  как штукатурку,
теряет туча
        болотной ночью

белье снято,
            пуста веревка
ребенок вырос.
качает колос

греби, предок,
    вослед предкам.
путем верным,
                ты был редким.

                Как все, парус,
скользи, ломок!
          Мотай папирус,
      дерзи, потомок.

1999




В ГОРАХ

Таких, как я, двуногих,
с подобьем головы,
в виду имея многих,
Вы мне сказали вы.
Я наклоняю ухо:
ну что же, вы так вы.

С чужими, неродными,
в невидимом строю,
я даже не хористом –
хористкою стою.
Как пузырьки в игристом –
поют, и я пою.

С настолько неродными –
каким бывает хор.
Я слушаю укоры,
мне страшен Ваш укор.
Со мною воюют горы –
знать, я достойна гор.

Но к ночи все больнее,
умереннней восторг.
Они лицом темнеют,
открытым на восток.
Поток, как некрещеный,
бежит себе, нестрог.

Ах, лорд Вермонт, мне грустно.
Сказать Вам, почему?
Ведь я-то к Вам без рифмы
вошла, как к одному.
Теперь тропой корявой
назад иду, во тьму,

травой, такой же торной,
меня тут тьмы и тьмы,
и больно мне от черной
на западе тесьмы.
Я слышу голос горний.
Умеем слушать мы.

июль 1999




* * *

Пространство, я тебя не опечалю
еще незавершенностью одной.
Недовоплотившись, как отчалю?
Не береди, побудь еще со мной.

Холодное теченье Куро-Сио –
вот так блестят такси на авеню.
Как, милое, ты в сумерки красиво.
Повремени, и я повременю.

Так путник на закате одеяло
скатает, обернувшись на посад, –
там облако, как Троица, сияло,
но все погасло пять минут назад.

Что возвращенья может быть глупее?
Но если это так, то отчего
твой образ, как монета, голубая
на самом дне смиренья моего?

2000




В ПОДЪЕЗДЕ

Соне Чандлер

Спустись по лестнице, отстань
от няни. К батарее встань.
И в сон тебя потянет, в сон.

Окно морщит, как целлофан,
на подоконнике стакан
и трупик варежки чужой.

И столько света над водой,
в листве, изученной тобой,
а осень – как стакан пустой.

Две птицы есть на свете, их
сегодня нету. Их двоих
сегодня нету во дворе.

Вода морщит, как 33,
и ты в пальто стоишь – смотри:
неглубоко, но ты внутри.

2000




* * *

В такие дни тебя оставляют люди.
Неутолимы, сколько ни дли, объятья.
Тысяча бедных слов канет в воду.
Ты же чего-то ждешь, все не уходишь.
Будто стоишь в рубашке среди одетых,
длинные лампы гудят в три накала.
(Кончился тихий час, а ты наказан.
Как неопрятна жизнь, как без семьи плохо.)
Тысяча лет прошло, а ты о том же.

Ну, уходи же. Холод на плоскогорье.
Перед тобой пыльный уступ Тибета.
Из-под ноги камешки сыпят, словно
шарит змея по склону, стекая в щели.
Века не хватит вон до того карниза.
Вот и стемнело. Словно на дно, долина
тихо ушла – поздно смотреть в долину.
Запертый монастырь окружен стеною,
звезды – как свечи в кельях. Скучая, камень

катится сверху, тоненько шерп смеется.

1999




* * *

Они стоят лицом
к стене,
забытые в своей стране
как в мастерской отца
холсты
стоят лицом к стене.
Да мало ль деток у отца
– и вот, забытые отцом, стоят к стене лицом.

Они стоят лицом
к стене,
и понимает их стена
горячей белизны,
в буграх,
в скорлупках извести,
наждак
песка, небес наждак.

Их двое, может, трое,
их, неверных,
то есть никому
не верных, больше никому
не должных. Их
и любит
в кандалах
томящийся Аллах.

2000




В ЮГЕНДСТИЛЕ. БРАУНАУ-АМ-ИНН

                    Ночевала тучка золотая
                    на груди у Гитлера младенца.
                Кружева слегка приподымались
            все еще далекой занавески.
        Улыбалось ласковое чрево
        мира, прогибавшегося к югу,
        улетала чудо-занавеска.
        То ей захотелось восвояси,
          то скользила внутрь, на подоконник
            налегала, словно это мама
              гладила, скользя по одеялу
                алою атласною ладонью.
                          Месяц нам какой апрель достался –
                        утренний, летящий, изумрудный,
                          первых листьев нежные щепотки,
                          веток изумленное дрожанье,
                              Климт червленый, и Бердслей червивый
                                тоненькой решетки на балконе...
                                Как живые, движутся обои,
                                как живые легкие картины,
                                  кружево ласкает подбородок,
                                зло зияло в дыры золотые.
                              Cолнце, словно радио, играло,
                          с нами ни за что не расстается...
                        Ночевала тучка где попало,
                      а проснулась – радио играет,
                    песни распевает из колодца.

2000




* * *

Пришли простые времена,
а мы еще витиеваты.
Раскрой глаза, идет война,
растерянно идут солдаты.




ПОХОДНАЯ

И герои, героям вослед,
собираются – мол, за Еленой...
Раздвигают военный рассвет,
будто впрямь – мы одни во Вселенной.

        Как по улице полк за трубой
        вдаль протопал: печально и пыльно.
        Эти песни о нас, дорогой,
        оттого-то и больно.

Даже в этом кафе потому
нам сыграют почти духовую,
чуть советскую, знаешь, какую.
Чтоб одно к одному.

        Вот, губу закусил,
        отвернулся – обиделись, значит.
        Никого, кто бы сверху спросил:
        – Кто тут ссорится, плачет?

У кого так темно на лице?
...Напылили, листву посбивали...
То и будет в конце,
что и было вначале.

1994




* * *

сегодня ночью проложу по нашей улице следы куда хочу туда хожу такие ровные ряды вы говорите: много тут живет, а я не вижу вот мои следы туда идут а вот идут наоборот а больше просто вот ничьих, ни песьих и ни птичьих да вот мои наоборот за четвергом бежит среда вот так и мы (сказал бы тот поэт, чей так люблю стежок) вот так живу как будто вот моя земля и мой снежок и до меня тут никого со мною тоже ни следа и я назад по целине где кончились мои туда

27 февраля 1999




* * *

Моей дочери Саше

О, я люблю тебя давно, мой домик с мордою комода. Я, может, Гончарова, но без Полотняного Завода. И что? не всем же полотна намеряно, зато как холодна земля в снегу, как неумеренно снежинка, обжигая, льнет. зима 1999 P.S. да, я забыла: и чиста улыбка милого холста