Второй язык: Три книги стихотворений. СПб.: Пушкинский фонд, 1998. Серия "Автограф", [вып.28]. ISBN 5-89803-014-X 64 с.

I. Пятое чувство

Запятая – один раз слюну проглотить,
точка – два.

(Лиза, учась читать)

1

привкус хлорки
брассом из последних
привкус пальцев
после стирки "Асом"
привкус тряпки
для стиранья мела
привкус соски
высохшей на солнце
привкус поцелуя после драки

2

целую кончики твоих ресниц
целую луковки твоих бровей
целую буковки твоих страниц
целую маковки твоих церквей
сегодня лучница своих ключиц
а завтра ключница твоих дверей
целую луковки твоих ресниц
целую маковки твоих бровей

3

роса это пот цветка
гроза это божий пот
вокруг твоего соска
ночная роса цветет
построчно ее нижу
на нитку нижней губы
просыпала оближу
губы о если бы
сбежать далеко-далеко
плевать на все свысока
и пить твое молоко
росу твоего соска

4

по-русски как на иностранном
который знаешь в совершенстве
так что невольно усложняешь
согласованья и спряженья
и с наслажденьем напрягаешь
и корень языка и кончик
так по-французски шутит Тютчев
так Бродский по-английски пишет
как мне б хотелось говорить
по-русски

5

– Не глотай!
  Дай
  попробовать мне.
  Надо же! –
  Это
  сладко.

6

Вкус вкуса – вкус твоего рта.
Вкус зренья – слезы твои лижу –
так, пополам с дождевой морская вода,
а рот... В поисках слова вложу, приложу
язык к языку, вкусовые сосочки – к соскам
твоим вкусовым, чтобы вкуса распробовать вкус,
словно тогда я пойму, что же делать нам,
как избежать того, чего так боюсь...

7

Заусенцы осязанья лакомы.
Слезный соус солон в самый раз.
Так о чем бишь я так сладко плакала
до утра, не размыкая глаз?
Будто бы в бассейне переплавала –
горько при впаденьи носа в рот.
Так о чем бишь я так сладко плакала –
что умру? Что умер? Что умрет?
Что умрешь. Что, божество вчерашнее,
станешь цвета завтрашних газет.
Что, поцеловав чело бумажное,
вспомню: у бумаги вкуса нет.

8

Опершись на правую руку, согнув в колене
ногу, ложись в траву с таким расчетом,
чтобы от тебя до реки было полвзгляда,
чтобы до леса – другая его половина,
чтобы тебя в траве не было видно,
кроме, может быть, голой левой коленки.
Теперь – главное. Главное – выбрать травинку.
Первую не бери – это не твой выбор.
Вторую не бери – она вот-вот пожелтеет.
Третью не бери – оставь что-нибудь на завтра.
Четвертую – бери. Бери, где круглее и тверже,
и тяни вращательно, как Маргарита пряжу,
и вытянешь, вытянешь, вытянешь, вытянешь нежность –
пробуй ее на зубок, как мытарь монету,
потягивай ее, как с блюдечка, вытянув губы,
как посредством соломинки – чужую душу,
как молозиво первых часов жизни.

9

то, что невозможно проглотить,
что не достается пищеводу,
оставаясь целиком во рту,
впитываясь языком и небом,
что не может называться пищей,
может называться земляникой,
первым и последним поцелуем,
виноградом, семенем, причастьем

10

А еще
брала в рот
лягушку – на спор, –
маленькую, с трудом пойманную в роднике,
вкусную-вкусную, как родниковая вода, вкусная,
как растаявший горный хрусталь...
Танька проспорила.
Лягушка таяла во рту,
вяло ворочаясь, словно второй
язык.




II. О к О

Больше не могу – у меня уже все буквы тикают!

(Лиза, учась читать)

1

Господи, что у тебя за глаза!
Нет никакой возможности сказать,
какой из них правый, а какой – левый.
Или оба они левые?
Или ты переставил их нарочно,
чтобы не было никакой возможности
встретиться с тобой взглядом?

2

Твои глаза – иллюминаторы затонувшей яхты,
через которые рыбы смотрят друг на друга
без всякого, впрочем, удивления.

3

Твои глаза – зеркало бокового вида:
нельзя поправить прическу,
но можно увидеть стоящего за левым плечом.
Оборачиваюсь.
Никого.

4

                улыбка чеширского кота –
смотришь в них, смотришь, смо-т-ришшь –
и все остальное исчезает

5

а потом
не могу вспомнить
какой длины
какого цвета
как изогнуты
твои ресницы

6

смутно подрагивающие,
как будто снятые
любительской видеокамерой

7

Цвет? – Чая,
заваренного наспех –
щепотку в чашку –
а потом обжигаешься,
и чаинки назойливо
прилипают к спинке языка

8

и подсветка откуда-то сбоку,
как в бассейне для прыжков с вышки

9

Ты мог бы взглядом опылять цветы,
ты мог бы взглядом подпевать наядам,
ты мог бы, мог бы... Но не мог бы ты
на взгляд прямой прямым ответить взглядом
наперснице твоей, сидящей рядом
на краешке гудящей пустоты?

10

У мужчин глаза – орган осязанья.
У женщин глаза – орган слуха.
А ты, даже затягиваясь сигаретой, не щуришься.

11

Цвет? –
Подсолнечного масла
в прозрачной бутыли
на залитом солнцем
подоконнике
(Когда ты улыбаешься.
 Когда ты смеешься.)

12

А когда засыпаешь,
они становятся голубыми.

У всех спящих
глаза становятся голубыми.

Даже у тех,
у кого они голубые.

Будешь кого-нибудь будить,
присмотрись: размыкаясь,
ресницы плеснут голубым
на какую-то долю
секунды.

13

твои глаза тикают
как буквы мелкого шрифта
в третьем часу ночи

14

пряди, падающие на брови
ресницы, сплетающие пальцы
вспотевшие слезами роговицы
зрачков учащенное дыханье
я не вижу тебя
я не вижу
Господи, Господи,
что у меня за глаза?

15

У слезинки, у любой
есть зрачок.
Ну конечно, я с тобой,
дурачок!
Что же, не вступая в спор,
не виня
никого, слеза – в упор
на меня?..

16

Глаза в глаза – четыре глаза,
равноудаленные друг от друга, –
магический квадрат, в котором – все,
что нам с тобой хотелось бы знать.
Пытаясь прочесть, отводим глаза, –
и нет квадрата, ответа нет,
нет ответа, есть поцелуй, –
анестезия, паллиатив.

17

Око за око, да зуб неймет...
Око, зрачком сверлящее зуб, –
ярое око зубного врача.
Вот как ты смотришь во время любви.
Вот почему во время любви
я закрываю глаза.

18

незримая слеза. Она течет
по внутренней поверхности щеки,
она течет путем грунтовых вод,
притоком нарицательной тоски,
она течет без видимых причин,
а тайные известны только ей,
она – причина складок и морщин
у глаз, вокруг улыбки, меж бровей

19

Скорость взгляда, на первый взгляд,
равняется скорости света,
а на второй, прищуренный, взгляд
скорее уж скорости звука,
а на третий, опущенный, взгляд
неправда ни то, ни это,
а правдой будет последний взгляд
перед последней разлукой

20

Одними губами: умер.
Словно боясь разбудить.

Умер: струна взгляда
лопнула посередине.

И отлетело зарницей
зренье от глаз: дальнозоркость.

Умер: кто кого
больше никогда не увидит?

Плачу: глаза пересохли,
сухо векам его.

Умер: твердеют глаза,
тайно ресницы растут.

Умер.
Если пойму –
больше никто не умрет.

21

Здесь –
ресница,
попавшая в глаз,
извлеченная при помощи языка.

Но не извлекается стихотворение
из того, что без всякого стихотворения
само является стихотворением.

Но ресница твоя сладка.




III. Одно касание в семи октавах

О-на. Через О. Проверочное слово – он.

(Лиза, учась писать)

1

Прикосновение: наискосок,
как почерк первоклассницы, с наклоном.
С моей щеки отводишь волосок,
движеньем нежно-неопределенным
смещая вверх и влево облик мой,
и делаюсь оленеглазой гейшей...
Наискосок. При этом – по прямой,
дорожкой и кратчайшей, и скорейшей.

2

Фокус – в уменьшительно-ласкательных
суффиксах: уменьшить – и ласкать,
ласками уменьшив окончательно,
до нуля, и в панике искать,
где же ты, не уронила ль я тебя
в щелку между телом и душой?
Между тем лежишь в моих объятиях.
И такой тяжелый и большой!

3

Сначала приласкаю по верхам,
поверхностно, легко, колоратурно, –
рассыпчатое пиццикато там,
где надо бы напористо и бурно,
потом – смычком по тайным струнам тем,
что не были затронуты вначале,
потом – по тем, которых нет совсем,
точнее, о которых мы не знали.

4

Мои ль ладони гладят твои плечи,
твои ли гладкие плечи – мои ладони
гладят, от этого делаясь суше и резче,
и законченней? Ласка, чем монотонней,
тем целительней. Камень вода точит,
а ласка тело делает легким, точеным,
компактным – таким, каким оно быть хочет,
таким, каким оно было во время оно.

5

С двадцатилетними играет в жмурки,
с тридцатилетними играет в прятки
любовь. Какие шелковые шкурки,
как правила просты, как взятки гладки!
Легко ли в тридцать пять проститься с нею?
Легко. Не потому, что много срама,
а потому, что места нет нежнее,
и розовей, и сокровенней шрама.

6

Одной рукой подать от крайней плоти
до плотной, до звенящей, до бескрайней
бесплотности. Заложена в природе
касания деепричастность тайне
развоплощений. Я лишилась тела,
а дрожь осталась, боль осталась, радость – тоже,
и дрожи, боли, радости нет дела,
что, может быть, уже не будет кожи.

7

Как нежно!.. Муравьиные бега.
Как много их, как медленно бегут!..
Иной от позвонка до позвонка
бежит не менее пяти минут.
Их дрессирует легкая рука,
годами понуждая мурашей
бежать от волоска до волоска
до финиша, до одури, до Эй,
ты спишь?




IV. Музыка на словах

Ты играешь прозой. Играй стихами!

(Лизе, уча ее играть на пианино)

1 Музыка на воде Аккуратно вырезанные из лейпцигского двухтомника страницы 32-ой сонаты Бетховена плывут, вернее (мертвый штиль), лежат на поверхности дачного пруда (ряска, бутылки погрудно, новый футбольный мяч). Стрекоза, покружив в раздумье, приземляется на Ариетту. Поднимается ветер. Ветка ивы дирижирует на 12/32. Воду мутит от пунктирных ритмов. Мяч уплывает все дальше от берега. Начинается дождь. Он начинается очень долго. Но не продолжается. И, следовательно, не кончается. 2 Дуэт согласия Певец и певица, владеющие фортепиано и друг другом, поют, аккомпанируя себе в четыре руки. Бурная романтическая музыка с частым перекрещиваньем рук. В какой-то момент правая рука певца встречается с левой рукой певицы, и пальцы их переплетаются так крепко, что выходят из игры. Фактура делается прозрачней, голоса – тише. Пьеса заканчивается медленной мелодией пианиссимо, которая поется в октавном удвоении, а играется одноголосно, но двумя руками, двумя пальцами, которые одновременно нажимают клавишу за клавишей. Или – нотку он, нотку она? 3 Реквием младенцу Двенадцать мужчин (белые облаченья, марлевые повязки, судейские парики) медленно катят по кругу двенадцать черных колясок на черных колесах с поднятым верхом. По знаку дирижера они склоняются над колясками и отнимают у невидимых младенцев соски-пустышки. Оглушительное додекафонное У-а. Знак снятия, и пустышки возвращаются владельцам. Оглушительная тишина в унисон. Остинато: пустышка – У-а – пустышка – тишина повторяется шесть раз. А на седьмой вместо тишины из колясок звучит хорал Мессиана, исполняемый с закрытым ртом смешанным хором. Шествие останавливается. Мужчины опускаются на колени позади колясок так, что видны только головы, снимают марлевые повязки и восклицают: Amen! Но слышится что-то вроде Ма-ма!, потому что у каждого из них во рту соска-пустышка. 4 Шесть репетиций Дирижер снимает руки, но оркестранты некоторое время продолжают играть, и музыка разлезается по швам, растекается жирной кляксой, наводя на мысль, что в разложении есть что-то хамское. Певец ставит на пюпитр газету и поет разгромную рецензию на свое вчерашнее выступление. Божественная мелодия. Безукоризненное бельканто. Тишина не между звуками, а внутри звуков, внутри петелек в и о – пианиссимо Т.Куинджи. Партия фортепиано – М.Аркадьев. Державин: "Здесь тихогрома с струн смягченны, плавны тоны / бегут..." Школа игры на тихогроме: ударил по клавише, высек звук – и не дави. Над этим звуком ты уже не властен, но можешь, напрягши руку, испортить следующий звук. Это – главное правило хорошего тона. В чьих "Песнях без слов" меньше слов? – В Верленовских. У Мендельсона слишком хорошая артикуляция. Спинки кресел в Большом зале консерватории, овальная форма которых повторяет рамы портретов на стенах, – сотни пустых рам. Памятник Неизвестному Музыканту. 5 Марш Густав Малер, по-солдатски печатая шаг, пересекает пустырь. С плейером за поясом, в наушниках, он марширует под музыку одной из своих симфоний. Но которой именно – неизвестно: во-первых, наушники, а во-вторых, вокруг все равно – ни души. 6 Симфония Под дирижерской подставкой – люк и лифтовый механизм, посредством которого дирижер то плавно, то рывками, в соответствии с характером музыки, погружается в сцену: по колено... по пояс... одни руки... одни пальцы... Оркестранты выносят новую подставку. На нее встает новый дирижер и делает знак начинать финальную часть. 7 Месса вздохов Кyrie eleison: Исполнители – шесть мужчин и шесть женщин – неплотным кольцом окружают дирижера. Он дает ауфтакт – и они начинают дышать по руке, в унисон, a la breve: глубокий вдох через нос – еще более глубокий выдох ртом. Как будто за спиной стоит педиатр, прикладывая холодное рыльце стетоскопа к плавящейся от температуры спине. Gloria: Во рту у каждого исполнителя – трубка для подводного плаванья. Послушные дирижерской палочке, исполнители вдыхают через нос, а выдыхают через трубку, сначала беззвучно, потом – на О, так, чтобы все эти О вместе составили двенадцатитоновый кластер, – О, О, все громче и громче. А когда громче будет некуда, трубки салютуют водяным залпом, и все заполнится сверканием и звоном, и капли будут висеть в воздухе так долго, что радуга успеет расцвести. Credo: Дирижер раздает исполнителям воздушные шарики, которые надуваются следующим образом: каждый исполнитель делает в шарик один выдох, зажимает свищ пальцами и передает шарик соседу, другой рукой принимая второй шарик, чтобы сделать в него второй выдох. Пройдя круг, шарики надуваются. Исполнители перевязывают им пуповину и вручают их дирижеру. Дирижер связывает их вместе и задумывается, решая, как поступить. Он понимает, что они не полетят. Подумав, он развязывает узел и раскладывает шарики возле своих ног, по кругу , по одному. Sanctus: в руках у исполнителей дудочки, вроде разрозненных стволов кугикл, настроенных по звукам ре-мажорного трезвучия, и емкости с концентрированным мыльным раствором. Окунув дудочки в раствор, исполнители выдувают из них переливающееся на солнце трезвучие и септаккорды, нонаккорды, ундецимаккорды мыльных пузырей. После нескольких трезвучий и нескольких сотен пузырей воздушные шарики отрываются от пола и улетают вослед пузырям и звукам по направлению к небу. Agnus dei: Дирижерская палочка превращается в свечу. Дирижер держит ее в левой руке, правой рукой дирижируя на четыре четверти с затактом. Исполнители сначала стоят неподвижно, а потом , один за другим, начинают тихонько дуть на свечу, вступая на первую долю. Они дуют все сильнее, все дружнее, все громче, все убежденней, – дуют до тех пор, пока свеча не загорится.





V. Цепное дыханье

Мам, душно! Открой форточку
и выдвинь ящички тумбочки!

(Лиза, в бреду)

1

Вдыхаю вдох. И выдыхаю вдох.
И слышать не желаю слова выдох –
не выдохнусь. И мой усталый бог
не будет знать о болях и обидах
моих, а будет знать, что бобик жив,
что ноздри круглосуточно открыты,
как тот ларек, где покупаем джин,
когда все допито, что не пролито.

2

Ноздри:
две точки
над Е
в слове
небо

3

мартовское,
новенькое,
только что распакованное.
И если смотреть на него не мигая,
увидишь роенье светящихся точек –
то ли звезды,
то ли молекулы воздуха.

4

Благорастворение воздУхов,
в воздухе благое растворенье
света, ветра, веток, пенья, пуха
тополей и запаха сирени.

По волнам дыханья легкой лодкой
я плыву к истокам аромата.
Каждый вдох – счастливая находка.
Каждый выдох – горькая утрата.

И не скоро, скоро, очень скоро
лодка легкой лодкою причалит
к берегу кисельному, который
всякое дыхание да хвалит.

5

Благорастворение дыханий
в комнате прокуренной и душной.
Время к ночи. Время для взиманья
пониманья подати подушной,
нежных слов тяжелого оброка,
барщины бесчеловечной слова
и молчанья в унисон – урока
легкого дыхания цепного.

6

На уроке музыки
учила детей
цепному дыханию.
Научила.
Смотрю –
а они –
все! –
держатся за руки.

7

Любовь – урок дыханья в унисон.
Беда – урок дыхания цепного.
И только сон, и только крепкий сон –
урок дыхания как такового.
Освобожден от обонянья вдох,
а выдох не татуирован речью,
и проявляется в чертах – двух-трех-
лица – лицо щемяще человечье.
Ты – человек. Запомни: только ты
и более никто – ни зверь, ни птица –
спать можешь на спине, чтоб с высоты
твое лицо к тебе могло спуститься,
чтоб, выдохнув из легких черный прах,
дышать как в детстве, набело, сначала,
и чтобы по улыбке на устах
твоя душа впотьмах тебя узнала.




VI

– Мам, тебя!
– Але? Але!
Молчанье.
Положила трубку.
Расстроилась.
Сказала про себя, внятно:
Я знаю, что это ты.
Позвони мне завтра в двенадцать.

Назавтра, в двенадцать:
– Мам, тебя!
– Але? Але!
Молчанье.