ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ КАК ПОП-ЗВЕЗДА
Ни у кого из русских не было такой доброй, убедительной, великой славы, какая выпала на долю Толстого. При этом он вел себя так восхитительно произвольно, как никакой нынешней знаменитости не снилось.
Он сапожничал, сидя под портретом Шопенгауэра. Возвращаясь с покоса в свой кабинет, вешал косу на вешалку из оленьих рогов. Если было холодно - заправлял бороду под воротник пальто. Называл музыку Чайковского "Жуков табак", обожал дурацкую песенку "Конфета моя леденистая полюбила меня, молодца раменистого", любой пище предпочитал овсяную размазню и всякого, кто желал с ним познакомиться, приветствовал словами:
- Ну, скажите мне, пожалуйста, на что я вам нужен?..
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ЕГО ХАРАКТЕР
Быль
Как-то раз во время чаепития в кругу родных и близких Льву Николаевичу стало невыразимо скучно. Ему захотелось сейчас же, ни минуты не мешкая, выпрыгнуть в окно. Там, за окном, приветливо шелестел вершинами прелестный летний райский сад, а здесь, за столом, - ничего хорошего, кроме пирожных. Да и те уже заканчивались.
Толстой вытер губы салфеткой, встал из-за стола, подошел к распахнутому окну, забрался на подоконник и спрыгнул. Никто не надеялся увидеть его живым после падения из окна второго этажа. Но Лев Николаевич не разбился. Пролежав в забытьи почти сутки, очнулся, вскочил на резвы ноженьки и выбежал в сад как ни в чем не бывало. Шел ему всего-навсего девятый год от роду. В ту пору Толстой был еще крайне неразборчив в способах утоления собственных прихотей. Да и впоследствии он оставался человеком весьма и весьма своенравным.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ЕГО БРОВИ
Быль
Хотите знать, откуда взялись знаменитые толстовские брови?
Лев Николаевич очень рано испытал смутное влечение к опасной бритве, мылу и помазку. Эта небезболезненная страсть была следствием другой, зардевшейся краской сладкого стыда еще на ранней заре его детства. Маленького Левушку Толстого завораживало созерцание мужских и женских усиков, юношеских пушков, щегольских бачков, молодецких бакенбард, бескрайнего моря бород, бороденок, бородок... Даже самый невнимательный читатель найдет в его позднейших сочинениях тысячи тому свидетельств. Характерно, что бритость какого-либо литературного героя всегда отмечена и осознана Толстым как важная, чреватая негативными смыслами характеристика.
Сцены бритья и стрижки повергали ребенка в состояние неизъяснимо томного, опустошающего экстаза. Он сбривал себе брови, воображая, что это - сразу две пары настоящих, взрослых усов...
Древние египтяне брили брови для того, чтобы обезобразить себя в знак траура. По окончании очередного цирюльного радения будущий автор "Отца Сергия" неделями избегал солнечного света, вида зеркал и общества девочек. Раз от раза его брови отрастали все более густыми и жесткими клоками. Откуда взялись знаменитые толстовские глаза, нос и уши, вы узнаете в другой раз.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ КАК ОБЪЕКТ И СУБЪЕКТ СНОВИДЕНИЯ
Одна особа женского, вернее, даже девического пола увидела во сне доселе ей неведомого молодого человека. Опершись на лафет полевой пушки, молодой человек в мундире артиллериста задумчиво глядел куда-то вдаль, за ним простирались подернутые романтической дымкой гребни высоких гор. Некрасивое свежее, еще безбородое лицо молодого человека грязнили жидкие, темно-русые усики. В руке он держал недоеденный кусок арбуза. Молодой человек сплюнул семечко, нахмурился и исчез...
Едва придя в себя, сновидица поспешила заглянуть в сонник, и что же? АРТИЛЛЕРИЯ предвещала опасность, АРТИЛЛЕРИСТ - мимолетную ласку, АРБУЗ - беременность. Стоит ли удивляться, что к утреннему чаю дева вышла сама не своя?!.
Стоит ли удивляться, что, возвращаясь с Кавказа в Москву проездом через Воронеж, молодой артиллерист граф Лев Николаевич Толстой на балу у местного предводителя, с мазурки перейдя на галоп, сделался орудием небольшого, но совершенно убойного калибра в распоряжении командирши-судьбы?!.
Самому Толстому видеть во сне арбузы не подобало. Зато ему часто снились оладьи с луком. Брезгая заглядывать в бабьи сонники, Лев Николаевич до конца своих дней наивно полагал, что снится ему простая и здоровая крестьянская пища. На самом деле видеть во сне оладьи с луком означает, что вас оговорят. Так оно, между прочим, и было. И до сих пор еще на Толстого возводятся тысячи самых невероятных напраслин.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И СОБАЧИЙ ЛИШАЙ
Диктант
На Кавказе у Толстого был Булька, настоящий мордаш. У Бульки случился лишай. Этот лишай перешел на Толстого. Толстой не знал, как лечить лишай, а дядя Ерошка - знал.
- Экой ты, брат, паршивой!.. Слышь-ка! Ты эти свои парши не чеши! Поишши кишмишу - поспрошай у станишников. Коли сышшешь - потри парши кишмишом!..
Толстой потер кишмишом лишай, и лишай прошел.
Так же хорош кишмиш и при кошачьем лишае.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И РУССКАЯ БАНЯ
Целебные свойства русской бани были известны Льву Николаевичу не понаслышке. Так однажды, находясь в действующей армии, Толстой несчастливо играл в карты с малознакомым гусарским ротмистром и заразился от него конским сапом.
Следуя совету батарейного командира, Лев Николаевич приказал соорудить для себя походную баню из фашинника, чехольного брезента и десятка чугунных ядер, после чего хорошенько выпарился, вооружившись для вящей дезинфекции шестидюймового калибра артиллерийским банником. И сап отступил.
Посредством бани Лев Николаевич также успешно лечился от болей в пояснице, витилиго, воспаления среднего уха, гипертрофии предстательной железы, горечи во рту, грудной жабы, крапивницы, насморка, потливости ног, разлития желчи, рожи, склероза, судорог и ячменя.
В бане задуманы Толстым следующие произведения: "Баба и курица", "Война и мир", "Два гусара", "Дурной воздух", "Жилетка", "Куда девается вода из моря?", "Лед, вода и пар", "Липунюшка", "От скорости сила", "Удача", "Ягоды". Все они учат добру.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И УКРАИНСКАЯ КУХНЯ
Толстой считал Шевченко талантливым, но озлобленным и ограниченным человеком. Шевченко также уничижительно отзывался о Толстом. Для него он был прежде всего - пан. Тарас Григорьевич, как выразитель подлинно народных чаяний, добрых панов презирал, а злых ненавидел.
В общем друг друга классики стоили: при встрече Шевченко норовил ухватить Толстого за бороду, а тот его - за усы. До крови, впрочем, ни разу не доходило. Хозяева тех домов, куда еще ради забавы приглашаются литераторы, знают слова, способные тотчас остановить любую, самую отчаянную писательскую рукопашную. Эти волшебные слова: "КУШАТЬ ПОДАНО".
За одним из таких обедов Лев Николаевич, рассчитывая наконец привести Тараса Григорьевича в миролюбивое расположение духа, стал под видом воспоминаний о недавней Крымской войне рассказывать про удивительные кулинарные таланты украинского народа, в частности о совершенно незабываемых голубцах, которых ему довелось отведать по пути следования в Севастополь, на почтовой станции около местечка Балаклея Харьковской губернии.
Умело чередуя жевательные и сопереживательные движения лицевых мышц, присутствовавшие за столом высокородные дамы и господа искоса поглядывали на крестьянского поэта-бунтаря, этакого нахохлившегося малоросса или малорослого хохла - кому как, по мере собственной спеси, видней было.
Мрачно выслушав Толстого, Тарас Григорьевич заявил, что, по его понятию, ни полукацапская Харьковская губерния, ни уж тем более казенные почтовые станции к настоящей украинской гениальности отношения не имеют. Что величие украинского гения сказалось, прежде всего, в изобретении вареников с вишнями, но не только и не столько вареников...
И тут Шевченко затянул такую протяжную песнь во славу приготовления и истребления пампушек, галушек, гречаников, шкварок и ряженок, что, казалось, конца и края ей не будет, как нету конца-краю широкой украинской степи; и лилась эта песня размеренно-плавно, словно прохладная густая сметана в огнедышашее море борща, посреди которого, будто стрела в кровавой сердечной ране, торчит здоровенная казацкая ложка, и редкие птицы, сумевшие долететь до середины Днепра при тихой погоде, садятся на черенок той ложки, покуда Днепр ревет и стонет, чтобы, переждав лихое ненастье, держать перелет в блаженный край, где нет морозов, голода и рабства...
Съестное и сверхъестественное прихотливо перемешалось в несколько нетрезвом и небесслезном шевченковском речитативе. Толстой проникся его диковатым размашистым ладом. Чтобы лучше понять душу братского славянского народа, Лев Николаевич решил во что бы то ни стало научиться готовить какое-нибудь типически украинское блюдо.
По возвращении в Ясную Поляну писатель тотчас заперся на кухне и несколько часов кряду лепил вареники. Как и все, что выходило из рук Толстого, вареники эти получились далекими от заурядности.
Из воспетого Кобзарем головокружительного разнообразия яств жирнее прочих отпечаталось в памяти, конечно же, легендарное украинское сало. С присущей только ему одному силой художественного обобщения Толстой салом вареники и начинил. Вкус этого украинского блюда озадачил Льва Николаевича. Его попросту вывернуло. С тех пор при слове "сало" по телу Толстого всегда пробегала холодная дрожь.
- спустя годы напишет о нем поэт.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И НЕГОНИМЫЕ ГЛИСТЫ
В пору первого, озаряюще-радостного увлечения буддизмом Толстой запретил давать глистогонный декохт собственному первенцу.
Был Льву Николаевичу вещий сон, бездоказательный, как цыганское гадание: в одном из мелких сыновьих глистенышей воплотилась нераскаянная душа Самозванца, в другом - то, что можно назвать душою Василия Шуйского. Легко себе представить, какая у них там, в недрах невинного младенца, шла грызня!..
Лев Николаевич призвал представителей всех заинтересованных сторон к ненасилию, смирению и братской любви. Мальчик вырос бледным, сосредоточенным исключительно на собственных внутренних проблемах, то есть, попросту говоря, эгоистом; Софья Андреевна потеряла счет огорчениям и радостям в череде бесконечных беременностей и деторождений; Лев Николаевич праздновал свои духовные именины, а Самозванец с Шуйским как-то сами собою снова канули во тьму политического небытия.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И "МОЛЧАЩАЯ ТРУБКА"
В наши дни диффенбахию можно увидеть в горшках на подоконниках во многих городских квартирах, а раньше она была в диковинку.
Диффенбахия в Ясной Поляне появилась после очередного гостевания Ивана Александровича Гончарова. Он якобы раздобыл ее специально для Софьи Андреевны во время плавания на фрегате "Паллада" в одном из портов Южной Америки. Принимая экзотический подарок, растроганная графиня все пыталась вспомнить содержание гончаровской книжки: достигала "Паллада" американских берегов или нет? Но так и не вспомнила.
На самом деле это неважно. Гончаров приобрел диффенбахию за рубль пятьдесят копеек серебром в Москве у одного престарелого немца-аптекаря. Этот сам уже весьма порошкообразный старикан умилил Гончарова сообщением о том, что диффенбахию, которая действительно родом из Южной Америки, тамошние жители называют "молчащей трубкой". Сок ее листьев и веток вызывает паралич языка, затрудняет жевание и нормальную речь. Благодаря этому полезному свойству диффенбахия весьма популярна у южноамериканских мужей. Угомонить самую языкастую и злоречивую супругу для них не составляет ни малейшего труда. Вот и аптекарю, с недавних пор вдовцу, диффенбахия отменно скрашивала долгую семейную жизнь.
Оставшись наедине с Львом Николаевичем, Иван Александрович все ему, конечно, открыл как на духу. Толстой затравленно огляделся и крепко пожал ему руку.
Утром следующего дня Лев Николаевич приступил к написанию давно задуманного "Не могу молчать". И Софья Андреевна писала. Ключнице, повару, дворнику, горничным девушкам, буфетчику, Левочкиному камердинеру, самому Левочке...
Лев Николаевич Толстой провозгласил правду главным героем своего творчества. Софье Андреевне Толстой правда явно была не нужна и даже вредна. Если порой ее язык кое-как ворочался, она всем рассказывала о том, какой Гончаров галант и душка.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ
Чтобы исполнилось желание, отопри замок, переступи порог и опять запри, - кто не знает этого древнего магического способа все устроить по-своему?..
Софья Андреевна отомкнула кладовую, вошла и заперла дверь на ключ. Она загадала сущую мелочь: пусть Левочка перестанет дуться и заговорит. Накануне Софья Андреевна завела речь о чепце и переднике для очередной кормилицы. Прежнюю графиня рассчитала за пьянство. Теперь эта низкая женщина бродила под окнами господского дома и сиплым голосом умоляла позволить ей служить хотя бы на псарне. Пропившая не только хозяйские передник и чепец, но даже собственную нижнюю юбку, она была готова ради прощения выкармливать своим молоком барских гончих и борзых щенков, как это бывало с опальными крепостными кормилицами в совсем еще недавние времена.
Льва Николаевича все это ужасно раздражало и сердило. Он кричал, что ему до смерти надоели бесконечные разговоры про тряпки, что дом превратился в какой-то отвратительный турецкий сераль с вечно плачущими детьми и невыносимо пошлыми бабьими дрязгами, что ему в этом доме нечем дышать и негде спрятаться, что он каждое утро просыпается с мыслью о побеге, а потому даже на копеечный чепец он из принципа денег не даст. Софья Андреевна в самозабвении обозвала мужа жадиной. И вот теперь он казнил ее ледяным инквизиторским молчанием.
...Продлевая казнь, Лев Николаевич беззвучно вынырнул из мрака, проскользнул мимо остолбеневшей жены, отпер, вышел вон и запер за собой дверь. В компании повидл, варений и наливок Софья Андреевна провела, увы, не самую сладкую ночь в своей жизни.
Вновь увидев свет божий, графиня узнала о том, что "граф спозаранку уехавши на кумыс, а про то, когда их обратно ждать, сказывали, что вовремя вернутся..."
Что Лев Николаевич делал в кладовой, какое желание загадывал - Софья Андреевна об этом так никогда и не догадалась.
Известный своей отходчивостью, окрепший и посвежевший Толстой спустя два месяца возвратился в Ясную Поляну. Кумыс явно пошел ему на пользу. При встрече с супругой первыми его словами были: "Ах, Сонечка, друг мой? Как ты?!. Как дети?.. Я так порою скучал без вас!.."
И тут Софья Андреевна поняла, что, если запастись терпением и не падать духом, любое желание рано или поздно сбудется.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И АНГИНА
Если Толстой заболевал ангиной - это доставляло его супруге массу неприятностей.
Дело в том, что, следуя завету предков, Лев Николаевич лечил ангину соком сырой тертой свеклы. Закончив полоскание горла, писатель любил выпустить немного сока из уголка рта, а иногда, ежели находился в приподнятом расположении духа, заливал всю бороду багряной юшкой.
- Это, Сонечка, необходимо мне для освежения памяти. Я, видишь ли, собирался описать одно сражение - и на тебе: напрочь забыл, как выглядят павшие.
Увлекшись Лев Николаевич расхаживал в таком виде по всему дому с небольшим зеркальцем в руке, со всех сторон пристально изучал свое чрезвычайно выразительное лицо, пугал детей и восхищал прислугу.
Только собаки никак не реагировали на эту его "кровь". Недовольно отфыркиваясь под струей умывальника, Толстой вспоминал о легендарном Апеллесе, художнике, который однажды изобразил виноград настолько достоверно, что даже птицы слетелись клевать его картину. Правда ли это? Или всего лишь очередной древнегреческий миф?..
- Сфера деятельности искусства ограничена человеческим обществом, - с грустью констатировал Лев Николаевич, а Софья Андреевна в это время уверяла плачущих малюток, что папа на самом деле не раненый, а больной.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ГОНЧАРОВ
В историю русской литературы Иван Александрович Гончаров вошел как непревзойденный мастер дарить Толстому разные нелепые подарки. Зная о том, что Лев Николаевич с некоторых пор бросил пить, курить, есть мясо и противиться злу насилием, при каждом удобном случае подносил ему: то дюжину бутылок настоящей португальской мадеры, то ящик благоуханных манильских сигар, то пневматическую английскую мясорубку, то трехаршинный плантаторский арапник с рукоятью из берцовой невольничьей кости, испещренной проклятиями и с полуфунтовой свинчаткою на конце.
- Ну для чего мне все эти отвратительные вещи?!. И где вы их только берете?!. Неужели все еще со времен "Паллады"?.. Вот уж воистину неиссякаемый кладезь!.. Опять мадера. Дорогое, вредное зелье, от него туманится разум и скудеет воля, вы бы ее лучше Достоевскому подарили!.. - бормотал, бывало, Лев Николаевич, глядя в горящие безбожным огнем золотые глаза Гончарова и норовя поскорей спрятать подарки в платяной шкаф. - Давайте вместо этой сивухи я вас настоящей крестьянской тюрькой побалую.
- Благодарю покорно, Лев Николаевич! От этой вашей тюрьки меня в лучшем случае вспучит, а то и пронесет. Ладно уж. В следующий раз подарю вам что-нибудь более душеспасительное. Например, гусли.
В очередной свой визит Гончаров преподнес Софье Андреевне настоящие фиджийские серьги, до того роскошные, что их впору было носить не в ушах, а на коромысле; Льву Николаевичу достался скромный мешочек с тыквенными семенами. Толстой даже несколько сник...
- Как вы могли подумать, Лев Николаевич! Тыква!.. Я, Гончаров, дарю Толстому тыкву!.. Вы что, меня за хохла принимаете?!. Это семена индокитайского соусного кабачка! Знаете, какой он интересный вырастает?!.
Лев Николаевич не знал, а чтобы узнать, дождался весны, прорастил семена в ящике и в конце мая, как раз на Сидора-огуречника, высадил в саду.
Кабачок выгнал огромные изумрудные плети, обвил ствол ближайшей елки, вскарабкался на нее и расцвел сотнями белоснежных цветов. Набожные крестились. Посредине лета, в самый сенокос, елка стояла будто наряженная к Рождеству.
Появление плодов вызвало у обитателей Ясной Поляны противоречивые чувства. Гувернантка детей Толстого мисс Ханна Тарсей всякий раз, проходя мимо ели, потупляла взор и прибавляла шагу. Хотя уж ей-то, казалось, чего растений стесняться? Ее папа служил садовником в Виндзорском дворце!
Первый парень на деревне Еремей Репейников забавлял девок рассуждениями о том, что, дескать, дал маху, когда срубил в графской роще березку на оглоблю. Следовало бы пустить на это дело один из господских огурцов. "Стоит еловина, на ней - елдовина" - этой загадки в Ясной Поляне не смог бы отгадать разве что грудной младенец.
Лев Николаевич не казал из дому носу. Сочинял рассказ для народа с красноречивым названием "Выпустил огонь - не поймаешь". Рассказ не получался. Писателя раздражало и злило ежедневное хамское хихиканье под окнами. Малодушествуя, Толстой призвал на помощь кучера Антипа. Ночью, тайком ото всех, они спилили ель и раскорчевали грядку. Непристойные кабачки вместе с листьями, усами и лианами были беспощадно изрублены, вывезены на скотный двор и стравлены свиньям.
Обнаружив на месте своего повседневного увеселения голый пень, повздыхав и поохав, крестьяне хмуро разбредались по своим делам. Мужики - в лес, драть господское лыко, бабы - на поле, окучивать господский картофель. Дети отправились воровать господский горох. Воровать господский картофель им предстояло не ранее Корнилья дня, то есть 26 сентября. Св.Корнилий - небесный покровитель картошки, морковки, репы, а также разных прочих корневых и клубневых овощей. Подобно тому, как Иван Александрович Гончаров является крестным отцом всех российских обломов, обрывов и обыкновенных историй.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И МЕТЕОРИЗМ
Слухи о том, что Лев Николаевич страдал метеоризмом, сильно преувеличены. Метеоризму, этому модному в кругах вегетарианцев поветрию, Толстой воздавал должное - не более того.
Брал по пяти частей семени укропа и сушеного цвета ромашки, по три части травы душицы и тминного семени, столовую ложку их смеси заваривал стаканом кипятка, охлаждал и пил дважды на день. От этого снадобья его метеоры приобретали запах укропа, ромашки, душицы и тмина.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ТУПАЯ КРАСАВИЦА
Однажды Толстой с Гончаровым прогуливались пешком по Моховой, где у Гончарова в доме #3 была квартира. Как вдруг видит Лев Николаевич: некий серый господин ведет под руку яркую, замечательно красивую даму. И эта дама вонзает во встречных мужчин братоубийственные взоры.
- Иван Александрович, дорогой, кто это такая?..
- Ну как же! Известная баронесса С. Существо прямо феерическое. Барон при ней неотлучно. Его женушка норовит броситься на шею первому встречному. Однажды ее застукали с будочником. Это болезнь.
- Но красота телесных форм всегда совпадает с понятием о здоровой силе, о деятельной жизненной энергии, - неожиданно для самого себя как по-писаному отчеканил Толстой.
- Глупая красота - не красота. Вглядись в тупую красавицу, всмотрись глубоко в каждую черту лица, в улыбку, взгляд - красота превратится в поразительное безобразие, - возразил Гончаров и сам удивился, как это у него тоже гладко выговорилось.
С какой обдуманной готовностью, с каким спокойным изяществом умели судить о женских прелестях великие русские писатели! Не с такою ли готовностью, не с таким ли изяществом иные господа раскрывают не рты, но зонтики, даже если дождик явно брезгает на них пролиться и наверняка обойдет стороной?..
Ни Гончаров, ни Толстой баронессу С. никогда больше не видели. Заботливый супруг увез ее на лечение в Германию, где местные светочи вправили бедняжке мозги, но она их не вынесла и, влекомая тяжестью никчемного рассудка, бросилась в Рейн возле города Кобленца.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ВЕЛИКАЯ ПОЛЬЗА
Геморрой - настоящий бич писателей, в особенности романистов. Чем разветвленней, сложней, запутанней фабула, чем длиннее, толще роман, тем геморрой запущеннее, дичей, забористей. Это вам всякий проктолог скажет.
Толстой ужасно мучился, когда писал "Войну и мир". В раздражении ранил героев на дуэлях, отрывал им ядрами ноги, жег Москву - ничего не помогало. Пока, наконец, в середине четвертой части не додумался испробовать старинное народное средство - посидеть в лохани с коровьей мочой. И что вы думаете? Полегчало, отлегло, как по волшебству рассосалось!.. Впору новую эпопею затевать.
Лев Николаевич тут же, буквально "не вставая с места", решил, что неплохо было бы написать роман "Воскресение". Противопоставить миру мелких собственников простую деревенскую корову, которая всеми своими частями, даже испражнениями, приносит человеку великую пользу. А человек просто так, ни за что, полюбить корову не может и бескорыстно заботиться о ней не станет. И оттого, что человек таков, нет у него между грехами ни малейшего просвета.
Замысел этот Лев Николаевич отложил на будущее и воплотил отчасти. Нужно было с "Анной Карениной" как-то сперва разобраться.
Но не успела Анна выскользнуть из тесного корсета в широкие объятья Вронского, а Толстой уже с новой остротою почувствовал, что без коровы плохи его дела.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И АННА КАРЕНИНА
От напряженной умственной деятельности у Толстого часто случались приливы к голове. Лучшее народное средство от этой хвори - капустные листья. Их писатель прикладывал к вискам, лбу и затылку, подвязывал бечевкой и так ходил.
Однажды, размышляя о конечной цели супружеской верности, Лев Николаевич особенно сильно умаял разум, привычно увенчался капустой, вышел подышать свежим воздухом и незаметно сомлел, прилег и заснул под раскидистой яснополянскою липой. Приснилась Москва, в Москве - известное заведение, в заведении - падшие женщины, которые детородными своими частями терлись о его лоб. От этой странной, явно не народной терапии боль тем не менее прошла, неприличные дамочки заволоклись каким-то счастливо-золотистым туманом, и Лев Николаевич проснулся. Над ним, склонив маленькую кареглазую головку, стояла молодая кобыла Пчелка, неизвестно кем и для чего выпущенная из денника. Капустный лист исчезал в ее белых, широких, как рояльные клавиши, зубах.
С той поры, завидев Пчелку, Толстой внутренне вспыхивал, ярился духом и мыслил вразброд. У него начинал чесаться лоб. В таком состоянии не то что роман о супружеской верности - простенького "Филиппка" не напишешь. О том, что Пчелку следует продать, Софья Андреевна услыхала от Льва Николаевича в самый неподходящий момент, мягко говоря - в постели. "Это мужское дело, Левочка, тебе и решать!" - сокрушенно вздохнув, ответствовала Софья Андреевна, и, слава Богу, перевернулась на другой бок. Спроси она: "Зачем?" - великий мастер слова вряд ли смог бы ей что-то объяснить... Кобылку продали в Тулу, в хорошие руки, прогрессивно мыслящему инженеру-путейцу. В тот же день, испугавшись паровозного гудка, Пчелка понесла и расшибла инженера насмерть.
Узнав об этом, Толстой загоревал. Его мутнодушие стоило жизни стороннему человеку. Было так стыдно, что впору самому под паровоз броситься!.. Но этого христианину никак нельзя. Надобно жить и делать из жизни серьезные выводы. Лев Николаевич взял себя в руки. На рельсы возложил жертвенную свою заместительницу - многогрешную Анну Аркадьевну Каренину. Злодейку Пчелку вывел на скачки под именем Фру-Фру, сломал ей спину и пристрелил. Фамилия погибшего инженера была, между прочим, Вронский. Считается, что толстовский реализм насквозь морален. Да, морален. Но не насквозь.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ГЛАДИОЛУС
Как-то осенью при выкопке гладиолусов оказалось, что сорт Дон Кихот не дал ни одной детки. Чтобы спасти его от вырождения, весной Лев Николаевич разрезал клубнелуковицы на три части (на каждой был глазок) и высадил в грунт.
Все деленки проросли, дали высокие замещающие клубнелуковицы и много детки. Толстой был счастлив. Он сиял, как Санчо Панса, который справедливо полагал, что его сеньор более чем кто-либо из смертных заслуживает жизни вечной.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И СВИНЬЯ В МЕШКЕ
Лев Николаевич неоднократно упрекал художника Репина в излишней всеядности. В конце концов Репину это надоело, он решил взять пример с Толстого и стать вегетарианцем. Лев Николаевич тут же произвел Илью Ефимовича в лучшие друзья. Автор картины "Не ждали" стал каждый день ходить к Толстому в гости, чтобы есть с ним за компанию овсяный кисель.
Во время этих постных посиделок Репин наслаждал Толстого разными отрицательными историями про мясо. Отец и дед художника были прасолами, скупали по селам скот и продавали гуртами в город на бойни. Предки Толстого были графами, торговали в основном крепостными. Поэтому Лев Николаевич хорошо разбирался в людях и знал им цену. А Репин больше по яловой части. Спроси иного классика, что такое булдышка или, к примеру, кострец - он, пожалуй, и не ответит. То ли дело Репин! Разбуди его среди ночи - в момент на холсте целого быка изобразит и прямо по нему все досконально распишет: зарез, огузок, ссек, челышка, завиток, подбедерок, толстый филей, тонкий край, ростбиф, вырезка, пашинка, мозги, язык, сердце, почки, ливер, рубец, хвост для супа... Рассказывает Илья Ефимович про то, как на ярмарке в Люботине цыган съел на спор неосвежеванную коровью голову, а Лев Николаевич ахает, переживает:
- Как же это может быть? И череп съел?
- И череп съел. Порубил топором и съел.
- А зубы выплюнул?
- И зубы съел.
- Все до одного?
- Все до одного.
- И рога съел?
- Нет, рога не съел. Комолая была корова... Съел цыган голову и говорит: самое вкусное в корове - это глаза. Я коровьих глаз могу ведро сожрать, если чем-нибудь запивать дадут. Такой, понимаете ли, народный тип...
Не стоит думать, что, кроме говядины, у Репина с Толстым не находилось тем для разговора. Порою речь заходила и о свинине. В Чугуеве, откуда Репин родом, человеческая жизнь измеряется длиною съеденной колбасы. Смалец есть альфа и омега всей тамошней стряпни, его разве что вместо сахара в чай не кладут. О ниспослании изобильного сала сладкоголосые хохлушки суесловно молят Господа. Хохлы с одинаковой страстью лелеют собственных свиней и вожделеют соседских. И всякий знает, как, в случае чего, можно без лишнего шума умыкнуть чужую свинью.
- Свинья - существо разумное. Она не воображает, подобно начитавшейся романов барышне, что похититель отвезет ее в церковь и там с нею тайно обвенчается вопреки воле родителей. Свинья знает, что ее должен зарезать хозяин и это произойдет под Рождество. Свинья умрет - Христос народится. Все честь по чести. "Если вы меня хоть пальцем тронете, я буду кричать!" - визгливо заявляет свинья при виде чужака, и уж будьте уверены: она сдержит обещание. Поэтому толковый, осмотрительный вор сходу натягивает свинье на рыло мешок с мукой. Свинья, конечно, пытается что-то выразить в звуке, но сыпучая масса забивает ей пасть, бедная толстушка сучит ножками и скоренько загибается от такого нечаянного злоупотребления мучным...
- То есть этим палаческим способом вор похищает у ближнего не свинью, а свинину!.. - перебил Репина Толстой. - Воровать вообще дурно, а уж воровать убоину - дурней дурного!.. Прав был Гоголь: дрянь и тряпка стал всякий человек! И эту дрянь, и эту тряпку очеловечить вновь способна одна лишь великая сила братской любви. А что бывает, если свинокрада поймают?
И тут Репин поведал Толстому такое, что автор "Трех смертей" затрясся как осиновый лист, облился киселем, схватился за голову и давешний рассказ про цыганское ведро коровьих глаз показался ему совсем не страшным.
Продолжение "Рассказов о Толстом"
