* * *

сердобольная бабка нашла в сугробе за гаражами
грела в сухих ладошках вымыла в керосине
чистеньким положила сохнуть на подоконник
сидела и вспоминала о сене сыночке сыне
думала время времечко держали за хвост держали
было оно и нет как дихторша говорила
крыл моих облак слышен уже над пятыми этажами
хорошо хоть квартирка на Пресне отходит сыночку сыне
вот и подсох соколик вымытый в керосине
зубоньки жемчуга глазоньки самоцветы
вот он опять дрожит носится над дворами
и если это не голос то что же это

* * *

Здесь будет тайский ресторан,
а там – дурдом для хромоножек,
и тапочки из бересты,
и платья белые в горошек.
К весне бедняжку приберут,
уложат во хрустальный короб,
над коробом еловый сруб,
а рядом – огроменный город.
Здесь будут фильтровать базар,
а там – лечить электрошоком,
и можно будет поводить
туда-сюда ленивым оком,
смотреть, но внутрь не заходить.

* * *

Здесь будет всё и ничего –
Пахра, дикарские частушки
и маргиналы из Гюго.
Не бормотание вотще.
Урицкий в неживом плаще,
Воровский в модном кардигане
мозгами шевелит в борще.
Я нераздельный сын и мужд,
и дух бомбизма мне не чужд,
когда темно и пострелушки,
и Сталин плачет у вертушки.

* * *

Кто они, где живут, что вызывает смех их,
что их тревожит, что заставляет плакать?
Говорят, говорят, опускают веки,
переходят на жесты, намёки, знаки,
шепчут: "Подай вина, свечи зажги и слушай.
Как тебе – скрипок звук, как тебе – чёткость линий?
Уже никто не придёт, уже ничто не нарушит
эту лёгкость письма, этот воздушный иней.
В тихие небеса тебя приберёт сестрица,
в край, где пчела по капелькам собирает
сладкий нектар, что в перстне моём хранится,
и пластинка Сальери, что твой Амадей, цепляет".

* * *

Молилась и проснулась знаменитой,
а по бульвару срочники прошли,
весомые для всякого пиита.
В большом стакане Пушкина внесли,
и долго лили в гипс, ещё живого,
как будто он не Пушкин, а Брюс Ли.
Подумала – какого января,
какого августа на скорой золочёной,
какого дня, в какой реестр включённой,
каких небес, короче говоря.

* * *

Зимние Олимпийские Игры. Фигуристка любит судью,
а судья – фигуриста другой державы.
5-9; 5-9; 5-5 – тренер кричит – "убью",
но для неё это всё ещё шифр, обещанье любви и славы –
5-9; 6-0; 5-0 – и она уходит под лёд, в полынью.
Левой рукой она отключает процессор левого глаза,
правой сквозь сердце вводит в зрительный нерв трёхразовую москву,
коньки с кристаллическим приводом сами делают все выкрутасы,
ей нужно только подумать – "плыву, плыву".
В Шереметьеве мама сказала – "Стране нужно олово",
папа сквозь слёзы добавил – "Не ссы, дружок".
Плохо ей, очень плохо, она опускает голову,
и в её голубые, прозрачные ноздри летит снежок.

* * *

догадайся догада с трёх раз с кем любуется твой полюбовник
чей он ждёт сокровенный приказ сторожит как звезду подполковник
совершенно нормальный на вид в сапогах из простого цемента
ежедневно за небом следит ожидая прилёт конкурента
за фугасом ложится фугас но ему не до нас не до нас

* * *

за питьевой исправленной водой
за флагманом и высшим комсоставом
встаёт Казбек и шевелит ногой
или каким другим своим суставом

грохочут громы плачут бубенцы
воробушки и прочие скворцы
взлетают ввысь друг друга догоняя

и среди этой праздной чехарды
растёт лоза и дети вырастают

* * *

Чего потребует мой слух
заместо трёх, заместо двух,
заместо деревянной пыли –
скажи мне, дяденька пастух,
и все, кого спросить забыли.
Скажи мне, милая старушка,
чего потребует кукушка,
откуковав, – каких щедрот?
Спроси, кого спросить забыли.
Вот деревенский дурачок
купаться едет на кобыле,
свой неразборчивый зрачок
позолотить в прибрежном иле –
как самурай и как солдат,
которого спросить забыли.

* * *

тигр огромный хоп и прыгнул мне на шею
и давай мне сухожилия кусать и перекусывать дорвалась гадость окаянная
под её зубами жёлтыми чтоб не сказать грубее я немею
жизни ветреной прожитой сумерек последних судорог теряю

вот не расскажу откуда эта новость эта радость эта вспышка
эта погребальная конечная с Коньково со степного Волгограда
всё на ушко мне шептала всё весёлое насвистывала

вот не расскажу за что она меня сожрала непокорного
не узнать вам не услышать как любила эта рыжая губастая отрада
как голубка голубя качала и укачивала чёрного
груши околачивать долгими вечерами учила мышонка мама

* * *

ну что они найдут мой китель распоров
и чем я хуже им и чем я лучше
овсянку грыз как этот или тот
владелец отвратительных зигот
ну что им толку в звёздочках моих
нашивках папиросах документах
а просто так начнут мерси мол и боку
и где же ты служил в каком таком полку
пойдут своим путём но вспомнят и догонят

* * *

Внутри Днепра мне родина кругом.
Свернись калачиком, фундаментальный витязь –
течением доставлены сюда
побед твоих свинцовые суда.
Литовский князь поддерживает связь
с литовцами посредством рачьей почты,
на рыбьем воздухе, на взорванном железе,
спит конница татарская в разрезе.
Скатились полумесяц-мудозвон
и свастика, шершавая царица,
в фарватер, и с пленительных высот
им баба русская тупым мечом грозится.

* * *

1.

солдаты спят и видят Сталинград
и Сталина летящего в ракете
и радуются и животворят
и мучаются как больные дети
когда они услышат в первый раз
простой как объявление в газете
давным-давно подписанный приказ
из слов не существующих на свете

2.

Впоследствии, когда начнут считать,
нас насчитают двадцать или тридцать.
И то и то враньё, нас двадцать пять.
Распятые, как маленькие птицы,
мы будем между ёлками летать
на случай непостыдныя кончины.
Мы в этом ложе пар, и пепел, и треножник,
нам ридная земля сестрёнка и братан,
теперь ты можешь спать, усни, художник.
Я в этом ложе пан, и пыльник, и рапан,
уже хлебнувший ледяного газа,
забывший навсегда, как Левитан
читал концовки сталинских приказов.

* * *

Жерминаль Жерминаль говорю тебе
специальным собкором служил в гб
внутривенных послов расставлял по росту
в пистолетном кармане носил версту
этих скользких гнид измерять непросто

повторять много раз прокричать в окно
Нахтигаль был дворником в гороно
в голове его дребезжали трели
всё чего избежать могли
корабли Шали соловьи Растрелли

* * *

Так говорит Хафиз:
"Зелень – лучший сюрприз.
Полюбуйся, мой друг,
сколько её вокруг".

"Лучшая птица – вран".
Так говорит Коран.
Истинное три-ди,
видимо, впереди.

Стойкий запах козла.
Тётенька без весла.
Град из живых камней.
Ведите себя скромней.

"Жизнь, – говорит Хафиз, –
я иду по карниз".
На языке фарси
жизнь говорит – "мерси".

* * *

в центре мира на чайке катался и пел наливай генацвале
на вокзале увидят бывало и честь отдавали лобзали
глазами меня поедали засранцы сегодня и вспомнят едва ли

заманили в ловушку кольцо пошехонские жу́чки кончиты
хвать меня за язык пармезанки дешёвки бандиты
катафалк подавайте лафеты катите уйдите же все отойдите

всё забрали ограбили дурь побрякушки совсем не осталось
перепуталось зрение слышу то наши взрывают то немцы а всё ведь как шалость
начиналось качалось кончалось и кончилось и оказалось

* * *

На фото он с кошачьими зрачками,
стоит и наслаждается, паук,
периодично точными толчками.
Я химию и жизнь, как ласточку морфлот,
наколкой наколю и стану любоваться,
под сердце наколю, где капитан запаса
за яхтами следит, вдыхая первый йод.
Мне Менделеев арии поёт,
в уездных городах и водородном поле
несёт ядро – частицу всех наук
и яды сочиняет поневоле.

* * *

Никаких посвящений. Ни чёрной, ни красной икры –
комары ночные, вам – кладбище этих строчек.
Юг разгрызает виски, трескает клеток моих делянки,
вечером тихим пальцы его черны.
После большой войны нищенки тощих щенков ласкают, шепчут –
"Сынки, во всём виноваты янки.
С криком на север собак запрягли – Аляска их кормит и поит.
С юга петролеум возят, на западе и на востоке – мы,
совершенные слепо- и глухонемые.
Август нам яблочко даст, а Ноябрь забирает,
Декабрь отгрызает носы, уши – Январь,
а Февраль или Март – убивают".
Полно вам, женщины, вот вам волшебное солнце, утешьтесь.
Следите его середину и ждите – другая слеза потечёт – улыбнётесь,
а третья – на пляж побежите купаться в забытом обличьи.
Немцы, южки́, полюбуйтесь, как местные девы плывут
мимо огромных рыб, изображающих одалисок.
Путь их не близок.
Точные, аки часы песочные, хохлушки и караимки – все – здесь.
Вот – с дальнего-дальнего юга пришли
эти снимки.

* * *

Поверхность озера как первый коммутатор –
всю ночь трещит, приказы отдаёт,
а утром спит. Небесный свет угрюмо
поглаживает тихое зеро
и греет упоительное тело.
Поужинав на берегу ручья,
легко смотреть, как золотые черви
вгрызаются в поверхность пегих вод,
пока рыбак забрасывает невод.
Для рыбы утомительна ничья –
ночами заколдованное время
стремительней, чем щука или конь, –
фигачит электрическое семя,
и льётся речь, как масло на огонь.

* * *

Дай мне такое же утро, и всё возверну, как умею, я,
глупых сестрёнок твоих пальцем не трону, смогу
в точку кривые собрать, синусоиды разные,
трупик фазана висит у меня на ремне – вот и осень.
Целого вечера кушали булочки,
утра варенье малинное мазали турки на крыши Сущёвского Вала,
вот оно, солнышко! С первыми птичками местными
чёрствую корочку чёрную трогает вороном давешним.
Всё возверну, как умею, и волоком, волоком
мебель туда, где стояла, и пыль – где была.

* * *

кто ходит с буквы "А" как форменный удод
кто сторожит луну и думает полёт
изменник и злодей невиданного свойства
кто за мышиный цвет отечество пропьёт
предание предаст и скушает геройство
кузнечик на обед на ужин саранча
а если хочет спать нальётся из ручья
и дремлет под травой не помня и не знача
где тает леденец под клювом петушка
за чаплинский башмак серёжку из ушка
и пушкинскую речь и Дельвига в придачу

* * *

где берег подойдёт и правильная медь
могучий корабель космический смотреть
храпеть как Карабас сопеть как Буратино
где берег для дворца и правильная глина

добыча времени ныряй в свои кусты
в овраги прячься хворост пустоты

клянусь на недописанном Коране
в каком-нибудь опущенном Иране
пластмассовыми чётками треща
что тает в воздухе то для огня не пи́ща