Сказки, истории, притчи

М.: АРГО-РИСК, 1996. Серия "Библиотека молодой литературы", вып.6. Обложка Станислава Львовского. ISBN 5-900506-42-8 28 с.

        Все куда-то исчезли, а мы остались возле этого дома. Он был огромный и одинокий и терялся в небе, а труба котельной гораздо выше, и на нее садились, пролетая. Мы вошли в парадное и стали подниматься по лестнице. На нее падал снег с площадки первого этажа, и валялись окурки. Я шла между папой и мамой и видела краем глаза чье-то присутствие в темноте закоулка. И мне показалось, что кто-то неслышно пристроился сзади к нашей процессии. Но я побоялась оглянуться и сообщить об этом. Животное долго не откликалось, но наконец спустилось, настороженно поглядывая на нас из своей клетки. Чугунная дверь захлопнулась, деревянная опала, и лифт поехал вверх. Вдруг он остановился на третьем этаже, хотя мы нажимали выше. - Что случилось? - это спросила мама, и папа как-то ответил: - Мы, кажется, застряли. Он принялся нажимать сожженные кнопки, и с каждой минутой ему становилось все хуже. И мама отстранила его, но лифт не трогался с места. Настала тишина, и кто-то за стеной внятно произнес: - Откройте двери. - Не открывай, не открывай! - закричала мама, и, откинув деревянную дверь, они вместе ухватились за ручку чугунной. Кто-то сбежал по лестнице, и в ту же минуту лифт стал сотрясаться от сильных ударов. - Ломай потолок, ломай же! - прошептала одними губами, указав глазами на тонкую щель. Я вылезла и стала карабкаться вверх по сетке шахты. Лифт дернулся и пополз следом за мной, но почему-то не убил меня, и я соскочила на крышу. Свернувшись на досках, я слышала внутри тихую возню, но, когда заглянула вовнутрь сквозь то отверстие, там никого не было. Лифт достиг последнего этажа и, не останавливаясь, полетел вниз, а я уцепилась за ручку, зубами и носом открыла замок. Я позвонила в дверь и успела проскользнуть в квартиру раньше, чем тот, кто гнался за мною по лестнице, появился на площадке. Склонилась к замочной скважине и увидела нечто темное, заслоняющее свет, а потом чей-то глаз, или просто. Вдруг за дверью метнулись, и в щель просунулась тонкая спица и тут же исчезла. Но я уползала прочь. Раздался смех, дверь медленно заскрипела, но мне показалось. Так и не узнав, кто спас меня, я забралась в шкаф и уснула среди шороха маленьких шранков. А лифт всю ночь безостановочно ходил вверх и вниз, и в чугунные двери стучали.

        Потому что открылась весна, и маленькая ниша, где он ждал ее, залита водой. Ему ничего не стоило перебраться в подворотню, и там капли стучали в ладошки. Стены были, шершавые и тихие, а она не пришла. Тогда он отправился домой, и бабушка сказала, что эта кошка больна, что усыпить ее должно. Но он придумал пожить до вечера, встал с бетона и понес кошку к соседям вымыть в теплой лоханочке. Но никто не открыл, и, стало быть, спустился во двор. Солнце нагревало улицы и пространство, а кошечка скреблась и устраивалась на плече. Вдруг из булочной выскочила бабушка и, помахивая кошелкой, сказала следующее: - Вот я давно хотела с тобою поговорить. Мать как рыба об лед, а ты дерзишь и опускаешься. А в остракичных дистрофункциях циркулирует вишневый сок, а Луна вращается рядом с Солнцем. Не стыдно тебе обижать тех, кто любит тебя, и класть на головы жирные кучи г.....? - Они как раз... - Вырастешь - поймешь! - ...проходили мимо остановки транспорта, первоначально не зная, куда. - Только тогда уже поздно будет. И подкатил автобус, и он попал в него, и двери состукнулись прямо на бабушки взгляде. Автобус тронулся, а бабушка бежала следом, пытаясь догнать и вцепиться за бок. Все восхищались ловкостью сей пожилой женщины и буйно корили его. Сначала он думал, что ей не удастся, но автобус зафыркал, и двери раскрылись. Бабушка забралась в салон, слегка задохнувшись, промолвила: - А вот и милый друг. Хотела бы я в шмеля превратиться и прожужжать хоть одним глазком, с кем ты там стены обтираешь. Он стоял будто бы в нерешительности, а когда дверь уже закрывалась, выпрыгнул вон, ловко увернувшись от губ. Автобус завершил и увез старушку. Она желала разбить стекло с капустными головами.
        Он побрел, заглядывая в каждую лавку. Из чего-то у него родилась уверенность, что в пять он встретит ее возле метро. Мысль омрачалась предчувствием боли, но тело не принадлежало ему, равно как и оживлявшее их. И вот он проскользнул в предбанничек, там продавали торты. - Какой маленький человечек, - защебетали кухарки, - хочешь тортик? - и оторвали кусок. Но он нырнул вглубь, где стояли медные шляпы и отражали. Он уже выбрал себе одну и намеревался схватить, но раздался шелест соломки, и дама явилась в виду. Кухарки сразу замолкли, а он посмотрел на ее брюхо и кинулся прочь.
        Потом ему захотелось есть, и он очутился в кафе. И много людей с жадностью покупали пышки и трубочки и полоски. Ими уставляли всю витрину, а один поднос стоял в непосредственной близости от него. Он схватил пирожок и проглотил. И никто не заметил, хотя заметили многие непродавцы. "Какие хорошие, добрые люди," - подумал он.
        Уже где-то пять, и он обитал возле самой пасти. Кошка уснула, но не переставала устраивать минискандалы. - Господи, пусть она придет, - просил он, сидя на отшибе большого потока. - А ты кит, кит, - обзывал он метро, и увидел ее. Она не замечала их и двигалась, по обыкновению углубленная в свои мысли. Он слез с мраморной глыбы и пошел следом за ней. - Здравствуй, - прошептал он за спиной. Она обернулась сразу и ласково улыбнулась ему. - А я так и знал, что тебя встречу, - продолжил он, - а меня вот выгнали с кошкой. Они уже были внутри, и она пробралась к машинке, сохранявшей имена ждавших и недождавшихся. Зеленые цифры запрыгали. - Хорошо бы покушать, - и спустились к вокзалу. Там забрались на подоконник, и она изумленно уставилась на свои принадлежности: кофе, ложечку, пирожки. Тогда приблизились двое и стали оживленно болтать. Наконец эти ее знакомые зазвали выпить и поиграть, а его будто бы не замечали. И она томно отвечала им, но ведь он знал, что все это - так. "А выхода все еще нет, а лучше не становится," - так бы заключил он в постели после всего. Но этого не случилось.
        Когда они лились по платформе, подъезжал поезд, и они заспешили. - Ну, пока, хороший мой, не поминай лихом, - коснулась она его, и поезд унес ее в своих кишках. Он остался в странной растерянности, но в это мгновение кошка извернулась всем тельцем и, дико вскрикнув, спрыгнула на рельсы. Она помчалась в тоннель, и, что оставалось делать, он бросился вслед за ней. Он пробегал мимо темных комнат, где сидели люди и сосали что-то в бутылке. А по временам он падал ничком и забивался в узкие ямы в путях. И поезда проносились над ним, не задев своим электричеством. И он поднимался и следовал дальше. Мимо множества станций, и на одной из них схватил-таки черную беглянку не без помощи высокого гражданина в белом демисезонном пальто.

        Некто Р. попал в немалую комнату, прямо к застолью. Они не обратили на него ну никакого внимания, хотя он вошел незаметно. Он подождал и отправился, там он увидел большой грубый шкаф. Были еще столы и стулья, занятые собравшимися. Ютилось множество книг, но кое-где наполнялись воздухом промежутки, и всякие там статуэточки были натолканы, а в промежутках лежала пыль. У него создалось ощущение, будто стоило подождать еще. Он стал приглядываться к книгам и скоро увидел, что у каждой на корешке есть три желтые буквы ПСЗ, а ниже - имя. Книги сделали толстенькими. А писателей этих он не читал и видел впервые. Тэрэ. Аринар. Априкозе. Ласерапьяну. Она взяла Тэрэ. Внутри золотом значилось: Полное Собрание Записей Александра Тэрэ, когда-либо существовавших. Далее следовал Биографион. Александр Тэрэ родился... Прозрачный ребенок... Пристальное внимание к смерти... Плач в трамвае... За случай в провале Сен-Параной... Цветок в горшке... Вершины... В стол... Совершенное одиночество... На склоне лет страдал некрофилией... После странной истории с сестрой Амой был заключен... Где и скончался... А датой смерти значилось сегодняшнее число. Тогда она перелистнула страницу и начал читать светлый выпуклый шрифт. И все проплыло наяву. Оторвался и уполз в сторону он, а группа распалась, а те двое мертвы, но их лица оживлены и подвижны. Мужчина - его близнец, и женщина в белой изорванной робе. Что-то объясняют ему. Он знал теперь, кто повинен в этом, и они возникли на залитом солнцем лугу в центре парка. Вдали гуляли пары. Там они видят двух развратного вида женщин и бегут за ними, желая схватить. Одной он вцепляется в туфель, и она падает, и он в шаг позади. Она всего лишь в руке от него, но отползает, бежит едва впереди, и опять, и опять. Наконец он догоняет ее, валит на землю и убивает. А потом, словно не он, сладострастно насилует труп. Он не закрыл книгу так и. А те уже разошлись.

        Трехэтажное здание стояло в метре от высокого земляного вала. Сквозь выбитые стекла виднелись лестницы, пересекавшие здание зигзагами сверху вниз. На чердаке ощущалось движение, но было темно и невозможно разглядеть, что там творилось. Что-то темное метнулось к лестнице, и по ней толпами стали валить маленькие ушастые существа, похожие на кошек. Через минуту на валу появился человек с собаками. Это были доги бежали молча. Когда они приблизились к месту, человек по одному спустил их с цепи. Собаки прыгали на крышу, протискивались в некое отверстие и бежали вниз. Они гнали существ, вероятно, к подвалу, и, странно, никто не бросился прочь. Рядом стоял одноэтажный дом, и красноватое исходило от него сияние, озарявшее все вокруг. Дверь распахнулась, и на пороге возник высокий мужчина в чем-то бледном. Йохим бежал к нему. - Человек спускает собак, - прошептал он ему. Он потащил его за рукав к тишине. Того на валу тоже не было. Вероятно, он спрятался и наблюдал за ними из тьмы. - Если ты спустишься вниз, там ничего не найдешь. Железо захлопнулось, их погнали по ходу. И Йохим садится на влажную землю, прячет лицо и молчит. - Мне очень плохо, говорит он тихо-тихо, и опять безмолвие. Он боится поднять голову и не найти никого, как случалось тысячи раз. Но время истекло, и он обернулся. Мужчина сидел рядом и чудно смотрел на него, и дул ветер, и стряхивал капли с небес. - Пойдем в дом, - сказал он наконец и обнял за плечи, и ввел. - Кто ты? - спросил Йохим в черной прихожей. В комнате рисовали, и одно осталось в его глазах: на сгибе ступеней множество тел карабкалось вверх по трупам умерших. Вторая дверь, и маленький зал. Места кое-где пустовали, и они опустились в самом центре. Йохим прижался к нему и замер. С первой минуты с ним он предчувствовал нечто хорошее, и занавес грянул. Он так и не понял, что промелькнуло перед ним. Движенья точно отлажены, и где тела, где механизмы вращали фигуры, осталось загадкой. Тут его внимание заняла девушка, сидевшая впереди. У нее светился на редкость окаменевший профиль, и люди вокруг нее какие-то вытянутые. - Кто это? - Это Моника. Она режиссер. И это ее рук дело. - Тебе не понравилось? - в следующий миг. - Нет, что ты, все это очень... здорово, - глядя в глаза. - Самое интересное впереди, - сказал он и поцеловал Йохима в губы. Мира не стало. Йохим лежит на скамейке, он стоит перед ним на коленях, кто на его руке? Его лицо склонилось над ним, челка упала на лоб. Глаза ужасно грустные, а губы... Господи! губы его. Йохим поднимает руку, невесомые пальцы скользят по лицу, столь изумленно касаясь губ и темных ресниц. Его глаза совсем близко, и, в сущности, ничего нет кроме них для него. Он привлекает Йохима к себе, и прежде, чем он поцелует его, веки Йохима сомкнутся сами собой. Кто-то принес его в заваленную хламом комнату. Кто-то положил его на кровать с голым матрасом и лег рядом. Наверное, это был он. Всю ночь Йохим плакал и помнил лишь крики, мятущийся свет и то, что не кончится никогда. Он много дней блуждал по городу, расспрашивая людей о доме и его обитателях, но никто не ответил ему. Поздней осенью Йохим покинул на рассвете. Шел дождь, на его руке осталась слизь городской стены.

        Всё это Герда Му. Вот как тот юноша. Он очень мучался, у него ничего не было и быть не могло, у него ничего не было и быть не могло, это судьба, не жизнь, а мельтешение за стеной, так он думал. А девушки не ведали, что он хотел от них, и, как те сучки, не подпускали ближе на шаг. О других и говорить не приходится. - Господи! - зашептал он опять ночью и до этого плакал, и тогда. - Сделай со мною что-нибудь, хороший мой! Я больше так не могу. Я всегда третий лишний, я никому не нужен с моим всем. Я хочу их Любить и люблю их и с ними, но их стены не подпускают меня и заставляют играть роль шута. При встречах Радость моя избивает меня коваными сапогами от великой любви ко мне, оттого что Ты порешил только так выражать наши чувства из глубины, Мастер Плети. Плеть щелкает, и мы пляшем. И ничего не случилось, и время прошло, и он заснул, и днем повстречал возле дома маленькую старушку в накидке из шкурок пасхальных яиц. И она сделала так, что он очутился в чужом городе совершенно один и никогда не хотел больше есть. А родители забыли его и воспитывали миленькую обезьянку. И он стал путешествовать и жил у полян. И он стал путешествовать и жил у полян. И все это просто разбить, раз-два и готово. А одна дама питалась мальчиками и девочками, и красиво получалось у нее. И любила всех, а насилия не любила. - Он не за грех наказан, - говаривала она, подливая себе из пурпурного графинчика. Тонкие пальцы сплетались, а утром стояли у раздвинутых окон, и над башней волшебника вились голубые дымки. Рассказывают также, что в нашем городе заболел один человек, и первый припадок случился в ресторанчике у реки. В проходах скользили и падали пьяные женщины, и галантные мужчины жали их руки и поджигали длинные шлейфы. Люди говорили слова знакомства, чтобы закончить застолье убогой постелью. А если и не убогой, то что же? И он сидел за столиком с девушкой, и она смотрела мимо него, даже тогда, когда смотрела прямо в глаза, и он скалил зубы на этот закон. А потом он погрустнел и взглянул на нее в последний. Потом вдруг резко поднялся от той самой боли. Тут он и ощутил желания всех людей, бывших здесь, все их вселенные. И закричал громко-громко, и дернулся вверх, вцепившись в нее. Но полетел стол, и коньяк залил вечернее платье. Да, одну девочку нашли под кроватью почти разложившуюся, после того, как месяц отсутствовали. Она залезла туда и выпила много таблеток, и мама сошла с ума. Когда мы начинали, хрупкий старичок вышел из дома, где он проживал со слепою женой. - А она родилась в конце прошлого века, и никто не знал, откуда она взялась. И носил ей поесть. - Ни на парня, ни на девушку не похожа была Герда Му, а была человек с ощущением. Он свалил части помойки в новую кучу и... - О нем можно писать всю жизнь, а зачем, ведь она исчезла и все равно умерла. ... жег ее, жег и тихо бормотал под нос, чтобы о не выходи. Но таки выходи, и полете, полете над крышами все выше и выше. - Кто знает?

о не выходи - Здесь и далее - местоименные и глагольные формы 4-го лица единственного числа. - Прим.ред.




*

        Вот он лежал в недрах своей квартиры, а об двери парадного бился листок, выложенный красными буквами кем-то из тех, кто ходил потом по квартирам и предупреждал еще раз испуганных граждан. - В этот четверг к крану нельзя подходить во избежание несчастного случая, а выехать на простор всего надежней. Так говорили они жильцам и квартирантам. А его караулили всю неделю, но знать не могли, что он там задолго до них. Он не подавал признаков жизни, и дверь опечатали, решив: он уехал куда-то. А он не слышал ни их звонков, ни мощных ударов в дверь по причине глубокого сна. А когда слышал, не выбирался из одеяла, смотрел, и даже не ждал окончания. Дело в том, что однажды ему стало все равно, он уволился с работы, лег в постель и больше не вставал, почувствовав утром конец всяческих сил. Но пришел-таки Четверг, и шум за дверью затих навсегда. По странному совпадению именно в Четверг он принял решение двигаться, выбрался из одеяла и побрел в ванную. И струи потекли, как обычно, он протянул ладонь и вода на удивление мягкой, и ничего не заметил. И вступил без отвращения. Тепло обожгло застывшую кожу. В ту же минуту он ощутил, как стекает вниз его голова, плечи, рук и туловище, сливаясь с веселой водой, и вот уже ноги обгоняют их и устремляются в круглую ямку, в черную пустоту. Он лился сквозь что-то до ужаса узкое, и ему хотелось вон, в-о-о-н, и он бился, визжал задыхаясь, кричал, кричал, что есть сил. Но его не было. Вода не разделила его с телом, и он впереди, и там, позади, и повсюду. Но его не было. Так через канализационные трубы он попал в реку и плавает там до сих пор.

        Йохим в светлом кругу под каштановой елью заметил улыбающегося с виду крестьянина. И он не ответил, далеко ли ночлег и деревня, а улыбнулся по-другому: жутко, и только спину показал. А в сумерках он дошел до черного дома с ржавым железом на крыше. Сперва он забрался в кусты ожидать наступления ночи, и что-то темное срослось с деревьями, и он увидел его и заночевал в нем. В той комнате стояла кровать напротив окна, а на стене висело зеркало. Зачем-то он ткнул выключатель, и лампочка заструила. Вот и была комната с зажженной лампочкой, он и стены, и еще, и что-то могло быть еще. Он разделся и лег. А глубокой ночью в подполье раздались тихие скрипы, и он услышал, потому что не спал. В темноте он накинул одежду и по стершейся лестнице спустился к подвалу. Двери не было вовсе, и он, не входя, увидел странных созданий, напоминавших песочные часы. Они кишели везде, и подвал шелестел. Его передернуло, и он возвратился. На рассвете он вытащил ступни на крашеные половицы и долго смотрел в раскрытое кем-то окно, прикрываясь мягким одеялом. Все зеленело в тумане так живо, и образовывались капли. Он встал и протолкнул себя к зеркалу. Как он и ожидал, оно отразило лишь его, и он растворился в воздухе.

        У некоей маленькой девочки были папа и мама в бархатном доме. А в том же городе жил ее дедушка, но он не знался с ними, и они не ходили друг к другу в гости. И никто ничего не рассказывал. Только вот девочка, проезжая в карете, спросила с испугом, отчего так смеются головы на бордюрах, и нянюшка шепотом прожурчала: - Здесь твой дедушка, Наденька. Забудем про это. Но однажды утром дом наполнился чужими вещами. А потом лишь немного осталось, и пыльный матовый ящик с флюгером на самом верху. Его поставили в уголке и обтерли фланелевой варежкой. - А что это, мама? - спросила девочка, - стоит там на столе? - Волшебный фонарь, душа моя, и мы все соберемся смотреть его веселые картинки, - отвечала мама. Так оно и случилось. И как-то в столовой потушили свет над белой простыней. И огни побежали. И запело множество голосов под звон колокольчиков. Смотрела девочка и щелкала орешки. - Как это мило, - воскликнула мама, - но довольно на сегодня... Это для вас, дети. И фонарь поставили в детской, ведь мама решила, что это игрушка. Иногда девочка включала фонарь и знала, что он живой и любит ее. На белой стене возникали картинки, каждый раз новые, но иногда повторялись. Девочка вообще не умела болтать и молчала о странностях друга. Ведь это касалось только ее. Ей казалось, что он стучит куда-то настойчиво и неумело. Девочка тоже любила фонарь, но ей хотелось других картинок. Почему-то. А надо сказать, что ни папа, ни мама не знали, как обращаться с фонарем, и множество неизвестных ручек не двигалось там. Когда порою девочка трогала их, изображение вовсе пропадало, и раздавался жалобный смех. И вот приехал юный Виктор. - Не хочу смотреть волшебный фонарь, - заявил он и взмахнул сабелькой. Но девочка убедила его, что, как мужчина, он должен помочь ей в сем важном деле. Спустив фонарь на пол, дети оживили его, и Виктор открыл его тонкую крышку. Там не было ничего интересного, лишь колокольчики. Они решили, что самое главное - флюгер. Девочка случайно выдернула его, и уже не могли вставить обратно. Они потрогали колокольчики и решили узнать, что им покажут теперь. Стена засветилась, и долго дрожал чье-то лицо, и вдруг все погасло. Взрослые не смогли починить игрушку, и фонарь пришлось выбросить.

        Меня положили в удалявшейся комнате, называемой гостиной. Здесь нельзя смотреть на ковры долго, не то станешь новым узором. Свет истекал из распластанной бабочки. Его потушили.
        И светящиеся тени сразу возникли на потолке. В такое окно хотел улететь мальчик, уловив в нем пространство. Он разбился и упал на паркет.
        А под настоящим окном росло дерево. Они не делают зла. И ветви его качались, потому что на улице ветер. Поэтому в бледном пространстве все находилось в движении, а я размышляла, когда там появилось нечто иное. Я как-то оцепенело уставилась на эту новую тень, и только бежало, бежало. Я встала и подошла к окну.
        Прямо напротив, в трех метрах от окна сиде на ветви о. А я стояла неподвижно, и о оторва и поплы прямо к стеклу, прибли и указа. Я залезла на горячую батарею, зацепилась за раму и распахнула. О тут же влете.
        О се на раму и бы слишком тяже для нее: она не затрещала, но осела. У не хвост и ручки на животе сложены. О посиде в темноте, спрыгну на пол и пропа. - Где ты, где ты, не прячься, - позвала я, и он явился в воздухе передо мной. Я не могла разглядеть личико, а глаз не было. О был теперь он.
        Потом он стал творить чудеса. Я не находила частей предметов. А потом они возникали или разрастались вокруг и струились. Теперь он присвоил обличье, но говорил все так же беззвучно внутри меня. - Пойдем полетаем, - и что-то напомнило мне. Он обернулся к окну, но я замотала руками, испугавшись. - Пойдем через дверь, через дверь, через дверь...
        Он просочился сквозь скважину, пока я надевала ботинки. Я долго слушала в коридоре, и услышала, как кто-то храпит. Я отдавила древний замок и опустила чугунный крючок. Язычок тихо чмокнул, и все кончилось. Я стояла теперь на площадке, и дом становился бесконечным. Я слыхала об этом раньше. И я просто заскользила вниз как можно тише.