Шестой день ты бежишь без сна. Шестой день ты бежишь с фронта, будучи великолепно осведомлен - лучшее все давно прекратилось, переплавилось в оружие. Не бывает другого имущества, кроме войны. Эта дорога не приведет тебя в Рим.
В армии тебя прозвали Пантера. Уходя в опасные джунгли, солдаты полосовали себе зеленым лицо - "маскировали рожу". Ты же никогда не оставлял розовых пятен - "менял расу". При помощи темного пигмента делался на несколько ночей негром.
Ты больше не помнишь фронта. Перед тобой открылись снежные регионы. Снег на песке. Песок на снегу. Слепит разболевшиеся глаза. Но все-таки бежишь. Кое-чему научили тебя в траншеях восьмого участка.
"В тело вживлено все необходимое и навсегда. То, что помогает от голода, кислородной нехватки, разбалансировки сосудистой и лимфатической систем, эпиприпадков, танкобоязни и прочего. Навсегда. Уничтожить меня можно лишь крайне редким прямым попаданием," - твердилась в голове молитва полковника.
Все лучшее, предвоенное разлетелось на атомы в момент большого взрыва, с которого начались боевые действия. Нарастает выматывающая тошнота. Отвлечься. Думать о себе в третьем лице, чтобы не чувствовать нагрузок, как советовал полковник.
Бегущий вспоминал "дерево, прощально качающее веточками" - свою первую семисекундную роль в пьесе, называвшейся "Дезертир". Было такое довоенное слово, режиссер - электронный школьный библиотекарь - почему-то выбрал в названия патриотической постановки именно его. Реже бегущий вспоминал вечно плывущий между янтарным морем и янтарным небом круглый город. Были ведь когда-то такие города. Острова в воздухе. Роботы убирали снег с крыши, смешно передвигая плоскими лапами-лопатами. Вместо голов у роботов беспокойные желтые лампы. Снег красиво и грустно срывался вниз. Роботы убирали снег с крыши города и улетали на полюс - об этом утреннем обряде механических ангелов знал только он, репетировавший семисекундные деревья, просыпавшийся раньше всех и первым вылезавший наружу.
Оглядываешься. Следы. Отпечатки опознания в личном деле - вспоминаешь ты - ноздри лежащих в ряд вражьих трупов. В глотке, меж воспаленных аденоидов, противный щекотный жук.
Тебе встречается на каменистой, избитой прошлогодними взрывами равнине группа мастеров. Как всегда немых, глубоко ушедших в свое колдовство.
Мастера молчат, полагая всякую речь состоящей из команд, - говорил полковник при посвящении - справедливо ли? допустимы ли существа, не знающие боевой позиции и не причастные к войсковым передвижениям?
Мастера разливают теплый почти живой гипс в оставшиеся от погибших каменные следы. После долгой работы мудреными стальными и бронзовыми инструментами у них получаются рельефы. Разрозненное оружие. Острый чешуйчатый хвост ракеты. Отдельная вертолетная лопасть. Взорванная лишь наполовину мина. Оторванные фрагменты или целые тела унесенных отсюда. Одного ты узнал, он был снайпер с восьмого участка, чаще всех попадал в мишень. А дальше узнавать побоялся.
Гипсовых своих чад мастера строили в неудобные, дырявые заграждения и жилища - от ветра. Не получалось. Ломалось. Падало. Это был, конечно, предлог. Мастера никогда не замечали ни ветра, ни холода, занятые воскрешением происшедшего, "вторыми похоронами", как выражался фронт.
Здесь, обняв остывающего гипсового соратника, ты впервые по-настоящему спишь. Общего прошлого у мастеров нет, так что никаких сновидений. "Вместо того, чтоб смотреть сны, они строят их вокруг себя," - предостерегал полковник. Поднимаешь голову из объятий статуи - оригинал отправлен в тыл на кладбище много месяцев назад, - всматриваешься. Седьмой день. Мастера одевают маски, очки, шапочки, парики - готовы работать. Один размешивает штыком в каске свежий гипс. Откуда только берут? Полковник намекал, мол, воруют у раненых в госпитале, подкупив некоторых врачей.
Но изводить себя догадками не стал. Задержать внимание на чем-либо более минуты уже не мог. Снова песок, теперь бурый, отливающий кровью почти как янтарное море из детства. Натыкаешься на одинокое тусклое существо. Телефонная трубка. Схватив, тянешь на себя, прислушиваясь к подземным шорохам. Вынув метров семь бледного провода, бросаешь. Аппарата там быть не может. Устаревшая шутка для партизан. Да и так ли уж ты хотел поговорить с полковником, разве ты не знаешь, что он сумеет убить тебя одним только словом, переданным по проводу. Или сумеет вернуть тебя - другим словом. Этого ли ты хочешь?
Медленной улиткою появилась мысль: вдруг я по-прежнему на задании, исполняю волю полковника, управляют из башни восьмого участка при помощи простейших лучей? Жаль мозга, который, получалось, плавал сейчас в пластиковой ванне на лабораторном столе начальства и мог быть заменен на другой в первый же критический момент. Тогда поменяется прошлое, окружающий пейзаж, цель путешествия, личные характеристики дезертира. Улиткою приползла, протекла по всем лезвиям, да и спряталась в раковину.
Облако черных броуновских точек, предназначенных для сдержания ракет вдали от передовой, изобразило в глубоком зеленоватом бессолнечном небе породистый профиль полковника. Повернувшись к тебе, командующий пытался нечто сказать, но распался и рассредоточился обратно. Не узнать. Или ты галлюцинировал, подчиняясь недельному голоду? Находишь у себя на лице жесткие курчавые волосы. Изумляешься. Тоже похоже на галлюцинацию, ты бывал на разных участках и видел разных сражающихся, даже обезьян-саперов, выученных штабом, но такого не встречал ни разу.
Выбираешься на асфальтовую равнину с редкими плавными опухолями холмов.
Асфальтовый океан - вспомнил притчу полковника и только теперь догадался. Кое-где из асфальта торчат вздыбленные скелеты брахиозавров, игуанодонов, криптериев и прочих мезозойских тварей. Что-то музейное, специальное угадываешь в расположении останков этой, еще до войны истребленной нечисти. Низко над асфальтом плывет, атакуя иногда свою тень, ворона. Дезертир закрыл глаза, лег спиной в лучистый асфальт, как ложился на крышу города в давно позабытой игре, и асфальт пронизал его миллионами солнечных игл.
- Врау, - счастливо повторил за вороной дезертир.
И асфальтовые зеркала неба впились в него глазами полковника.
Продолжение книги "THE"
|
