[Повесть].

ПЕРВОЕ

        Беседа безголовых, потому что он не смотрит вверх, девушек в вагоне метро, он решил им не уступать.
        - Если ты увидишь пожар, горит твой дом, твой магазин или твой офис, то это очень хорошо для тебя.
        - Да (а - а).
        - А если дым, очень много дыма, значит ты погрязла в своих (вспомогательный жест рукавом) неуверенности (еще один) в страхах, вот!
        - То есть ты колеблешься?
        - Ага, а вот мне недавно снилось...
        Сидиромов изучает бумажку, на которой синхронно записал разговор, - зеленый пропуск на съезд Единого Блока Левых Организаций (ЕБЛО), - мгновенно забывает о двух (бежевой и бордовой) башнях, переговаривающихся вверху. Бумажка значит, что наш герой не чужд политики, по крайней мере в прошлом он был существо весьма политическое. Отлично помнит, как явился в подвал к большевикам, думал, они самые честные, а они с порога: "Вступаешь? Отлично. Садись подписи подделывай, потом водку пить будем". Так его приняли в партию. Водка у них тоже оказалась не совсем настоящей. Через год на съезде он, в частности, сказал:
        - В заключение своего доклада предлагаю вам, засучив рукава, дружно засучить ножками.
        И, услышав ответный шум сотен копыт, разлюбил партию окончательно. Потом на стадионе был митинг, и один товарищ мок под дождем с плакатом "Хочу ссать!"
        - У меня то же самое, - вновь слышит он разговор двух женщин, лица и прически которых ему не интересны, достаточно пуговиц. Сидиромов решает записывать дальше на оборотную сторону пропуска их диалог. Пропуск можно запаять герметично в гильзу, сопроводив пространной справкой насчет места, времени, обстоятельств, все это запрятать в фундамент какого-нибудь из строящихся домов, магазинов или офисов, получится несравненный документ, медленная бомба в фундаменте.
        Ему мешает церковное пение. Когда вагон бежит под монастырем, внутри у Сидиромова как в церкви звучит печальный глубокий мужской голос, поющий на забытом языке, а когда монастырь проехали и только стук колес в ушах, женщин уже нет, вышли на своей станции, он вряд ли когда узнает, каковы были их глаза, а они не догадаются, что чирикал на зеленом неуступчивый пассажир. Стук колес, конечно, успокоительный, записан на диск вместе с именами станций, у подземного транспорта давно нет никаких колес.
        Сидиромов шагает на свою платформу (остановка "Бесконечная"), прикладывает палец к индикатору (дактилоскопический автограф подтверждает платежеспособность), поднимается вверх и торопится дальше, к центру нашей повести по своей Астрологической улице, мимо древнего бетонного забора с голубой хулиганской надписью "Володя мы вернемся через полчаса Жди нас". Этой надписи больше года. Меня тоже зовут Володя, но я не останавливаюсь здесь, как и мой друг Сидиромов, тороплюсь куда-нибудь. Наверное, это все-таки не для меня писано.
        Есть ли между мной и представленным вами персонажем разница? Я не знаю. Мне хотелось бы жить не в его времени и немного в ином декоре, так и будет, ибо пока пишу - барин. Надпись "Володя ..." сохраняю, приятно думать, что она останется навсегда. Насчет других отличий между мной и им я вечно сомневаюсь, но от вас того не требую, предположим, это неважно.
        Когда Сидиромов пишет (очень не часто), как в начале этой главы, вот тогда "он" взаправду становится "я", мы совпадаем, я пишу то же самое, в остальных случаях оба бессильны разобраться и махнули на себя рукой. Мы "колеблемся", как выразилась одна из подземных незнакомок.

ВТОРОЕ

        Политическая карьера Сидиромова пробуксовывает еще вот почему. Он уже точно мог считать себя следующим избранником. "Голосовать за ЕБЛО - голосовать за себя!" - рекомендовал телевизор и показывал поворачивающийся портрет. В день выборов друзья романтики ради организовали образцовое похищение харизматика. Народ, ошарашив соперников-маловеров, проголосовал-таки за похищенное. Сидиромов тайно, в гриме трупа (всех живых проверяли компьютером), выбрался из столицы, ждущей своего триумфатора, у него и приближенных к игре, изображавших похоронный процесс, кроме гроба и сверкающих инструментов был с собой совершенно новый план. На кладбище, после заката, разгримировавшись, надев цивильное, было решено перейти к оперативной войне против мира и света. Здесь же, на могилах, и поклялись. Здесь же, из могил, и навербовали армию.

ТРЕТЬЕ

        "Г А С Т Р О Н О М". Снимают двое работников первую оранжевую букву, один другого поучает - "гляди, осторожней отвинчивай, не то она скинет тебя с лестницы, расплющит, и станешь героем сериала". Убитые буквой всегда становятся героями сериалов, посмертный приз, хоть как-то утешающий семью.
        Как и любой другой литературный персонаж, Сидиромов наивен, он уверен, что пришел в   (г) а с т р о н о м   за чайной колбасой и живой рыбой, тогда как на самом деле в   (г) а с т р о н о м е   его встретит олимпийский посланник в темных очках и белом плаще, продавец другого товара. Сидиромов столкнется с ним у кассы, как раз когда засомневается - "достаточно ли у меня денег, не потерял ли я".
        - Зря вы были в библиотеке, нужно идти сразу сюда, если ищете правду о вашем сне, советую и впредь слушаться желудка, - олимпийская улыбка вместо приветствия.
        Сон замечательный, незнакомец, отвлекая покупателя от счета железной мелочи, цитирует его точнее, чем мог бы Сидиромов.

        Стена главного дворцового зала, внутри у нее прозрачный лабиринт с путешествующими по этажам струями - водный календарь, позволяющий замечать бесконечно малые, равные стрекозиному взмаху, и бесконечно долгие, равные жизни бога, периоды. Царь на троне, слева от статуи землетрясителя, перед ним микрофон, царь читает по памяти, полузакрыв глаза, речь, заранее вызубренную всеми слушателями, ресницы царя дрожат.
        - Как повезло народу Эдланда. Соседи по глобусу так и не научились плавить железо и живут по устным заповедям, тогда как ремесла нашего острова процветают благодаря продиктованым со дна формулам. Трижды Посейдон приходил сюда, чтобы изменить нас. Сегодня мы снова ждем.
        Вода в лабиринте добежала до змеиного узла, повисла в стеклянном сердце, и разбуженные ею бубенцы рассмеялись. Под куполом, изображавшим математическое небо, все увидели свечение, потом огненную воронку и, наконец, юлу легкого кипящего золота. Как шерстинки от веретена, от нее разлетались в стороны капли солнца, пока юла опусклась. Бронзовые шрамы барельефов и смальтовая слизь оживали, если им доставалась лучистая капля. Кое-кто из изображенных успевал лишний раз махнуть молотом или выпить глоток из срубленного черепа, прежде чем опять оцепенеть.
        Армия, Культ, Ремесло, Архив и другие, менее важные правители острова, видели такой фокус впервые, прикрывая матовыми стеклами глаза. Кручение веретена замедлялось, огонь, остывая, превращался в смуглую плоть, хитон, бороду, трезубое оружие. Свидетели сравнивали бога, явленного перед ними, с высокой статуей, превышавшей царский трон.
        Микрофон бог отверг. Стены слушали его и возвращали слова, не надеясь понять. Если высокородные правители острова Эдланд не забыли язык богов, а Сидиромов правильно перевел, Гость со дна рассказал примерно следующее:
        Небо обитаемо. На каждой из звезд купола, включая невидимые, на каждой, согретой жаром раскаленного сердца, планете есть население. Боги, ничем когда-то, кроме долготы жизни, не отличные от людей, родились и выросли на одной из них, но сердце их родного шара много беспокоилось, их земля превращалась в зиму, то вдруг одевалась пламенем, пришлось селиться на более терпимой к своим детям соседке. Родины богов не отыщешь на этом куполе, опустев, она взорвалась, как хлопушка с порохом. Беженцам не осталось ничего, кроме баловства с людьми. Ваш остров избран. Они научат вас шагать от звезды к звезде и вызывать при помощи щелчка пальцев искрящуюся воздушную смерть. Они изменили ваш облик, истребив одни племена в интересах других, они собрали лучших на острове и провозгласили царство. Трижды они поворачивали историю державы в правильном направлении. Настал час сказать людям по радио всю правду о богах, пусть они отныне сами выбирают себе господ. Закон будет одинаков ко всем, как и налог. Имущество и жилище неприкосновенно для чужака, как и ложе супругов.
        После слова "ложе" Сидиромов удивляется, как это он разумеет язык атлантов и их богов, и почти просыпается.
        Царь, не осмелившись подняться с колен, осмеливается прервать гостя:
        - Страх перед вами, надежда на вашу милость, этим питается власть, если они узнают, что им нечего больше ждать и бояться, то опрокинут любые загорождения и погубят себя, как вырвавшиеся из хлева свиньи. Если ты такой же, как и я, значит, пока я жив, не ты правишь островом. Тебе служат во всех наших храмах, потому что знают - ты бог, но я могу сообщить всем курящим благовония и воющим гимны, что ты отныне не бог, а дьявол, и тогда все население Этланда пойдет войной против вас. Сказанного тобой они не должны услышать. Но сказанное мной - их закон. Оставайся богом, иначе...
        "Дерзость названного посейдонова внука против божественного деда, нижайшая просьба остаться божеством и не снисходить до смертных" - скажет в   (г) а с т р о н о м е   олимпийский посланник, толкуя сидиромов сон.
        Вода в прозрачном лабиринте закипает. Гость расстался с человеческим обличьем. Напротив трона висит огненный глобус с плавящимися материками и бурлящими океанами. Сидиромов хочет найти на жидкой, незнакомой карте свою страну. Он сомневается, правильный ли перевод их тарабарщины ему слышен, и от этого просыпается, предположив в последний миг, кем здесь был: возможно, одной из незначительных фигурок мраморной хроники над головами эндландского правительства.

        Читальный зал. "Будьте любезны, "Ура Линду" и "Разговорчики" Платона". Хотя с компьютерным библиотекарем незачем любезничать. Потом   (г) а с т р о н о м.  Его сегодняшний маршрут легко проследить, но можно ли подсмотреть подробности ночных экскурсий. Смущенный ситуацией, Сидиромов и не заметил, как привел олимпийца (инопланетянина? галлюцинацию?) к себе домой, так и не купив ни рыбы ни мяса. Успокаивается Сидиромов спасительной в своем идиотизме мыслью: наверное, сновидения еще не кончились.
        - Посейдон обманул врученное ему племя?
        - Дважды. Старая вера и ее продавцы - гримеры трупов, авторы уравнений и составители пирамид, мешали остальным торговать, всякому своим товаром, не позволяли строить в воздухе парящие торговые дома.
        - Кто же такие олимпийцы для самих себя, а не для нас?
        - Для самих себя их нет. Рыбак и охотник, как только нашлось время развлекать своих чумазых детей, придумали каждой стихии по хозяину. Хозяева поселились в общем коллективном сне племени. Вы объявили нас всемогущими, поэтому мы всемогущи, ровно настолько, насколько убоги ваши представления о могуществе, выдумали нас всезнайками, поэтому мы знаем про вас то же, что вам самим о себе известно. Вы сочиняете нас каждый час, если не можете чего-то сделать сами, всякую минуту в воздухе массового сна наберется достаточно свободных корпускул для воплощения кошмара и надежды. Пророчества сбываются именно потому, что они произнесены.
        - Дела небесных и подземных пастухов зависят от веры земного стада?
        - Вы хотели, чтобы мы помогли вам, и мы не смели ослушаться. Существующие исключительно за счет своего несуществования, боги впервые задумались над собственным смыслом, как только один из вас вообразил, увидел во сне, прошептал на ухо статуе такую сцену. Атлантида - наша первая лаборатория. Островитяне не захотели жить без нашего благословения и они перестали жить, не простили себя. Их вера убила их.
        - Ложь о вашем инопланетном рождении не помогла?
        - Между громовержцем и красным воителем некогда погиб неизвестный, возможно, бог людей, но только он тут не при чем, от его планеты остались тысячи кружащихся в пустоте статуй, их видно в телескоп. Атланты виновны сами, выдумав нас жадными до жертв, мы - их ужас и желание. Народ пришлось истребить, ведь он ждал и боялся этого. Богоборческий народ, несущий по миру ересь, грезил о смерти и тем был нам невыгоден. Остались, правда, немногие избежавшие наказания, так и не нашедшие друг друга на разных материках, им, точнее, их отпрыскам, и сейчас нет-нет, да и приснится небезопасный сон. Они неизлечимо одиноки.
        - Так что сейчас я беседую с пустотой?
        - И очень ненормально выглядите, если смотреть со стороны. Вот телефон, наберите номер, если сны вас не отпустят.
        И он подал Сидиромову визитку, на которой не было ничего, кроме номера. Они раскланялись у подъезда. От кофе небожитель отказался.

        К острову направляются беременные электричеством тучи. Женщина собирает бананы, рассыпавшиеся из корзины, хотя, если приглядеться, это старик, недовольно посматривающий на небо, складывает еще живых рыбин в кожаную сумку. Гром пришел сразу отовсюду, изнутри земли, будто остров был барабан, гора с радиомачтой на вершине качнулась как нарисованная, в театре. Свирепый спрут нестерпимой яркости, извиваясь, пал в кольцо города. Дворец потерял балкон, под которым спасались от ливня какие-то тени, отвернулась от моря и поползла вниз башня маяка. Разрасталась сеть трещин на дорогах. Туда устремилась жидкая грязь, но скоро оттуда показываются сияющие и пышущие внутренности земли. По колено в кипятке, не узнавая друг друга из-за густого пара, бежали люди, у одного вместо руки торчит из предплечья надломленная, окровавленная, перламутровая кость. Еще один с воем катится в воде, волосы и плащ все равно горят. Третий несет на руках ребенка.
        Немедленно звонить, - вспоминает Сидиромов номер на карточке, - иначе я утону с ними заодно.
        Изнутри озаренное, разбухающее на глазах тесто из подземной печи лезет, пожирая улицы. Дождь надтихает. - Что меня так взбесило вчера в его визите? - страдает царь острова, пронзенный насквозь дворцовым карнизом, - почему я не договорился с ним? - захлебывается тяжелой, металлической на вкус, кровью посейдонов внук на имперском паркете, - то, что он говорил не со мной, а со своей статуей, я ни разу не поймал его взгляда, бог все предлагал изваянию, а не мне, и я не выдержал, - вспоминает царь уже после того, как сердце стихло.
        С заката, страшно возрастая, идет гладкий водный вал. Стена, в ней можно, но некому, в последний раз увидеть расплавленное отражение острова. Суша становится дном. Похоронная волна уменьшается к горизонту, чтобы за несколько минут обернуть землю и вернуться. Пар. Мокрый пепел. Кипяток. Воронки крутятся повсюду. Резвятся заключительные молнии. Звезд вечерних не видно из-за свирепых испарений.

        Сидиромов, смахнув с подбородка теплую стеклянную нить слюны, тянется к телефону. Эта непрочная нитка возвращает его к словам посланника о связи сновидений с пищеварением. Телефон умеет узнавать по номеру адрес. Адрес не определяется, значит, полицейский или правительственный. Трель автоответчика на другом конце телефонной бездны. Детский голос медленно, внятно, беспристрастно диктует ему адрес.

        Океан успокоился, и волны катились на восток, ничем не выдавая содеянного. Этот потоп не был совсем всемирным. Несколько вершин виднелись над водой в разных частях света. Маленькие, каменные, не устроенные для радости островки. Судьба не разбирала, кому на них спасаться.
        По иронии жребия над морским уровнем оказалась пара упругих братьев. Находчивый брат и любящая прятки сестра. Ласковые сестры. Незнакомые до потопа паломницы двух параллельных культов, говоривших о смысле воды совершенно разное. Загнанные волнами на высоту солдаты. Небольшой гарем под руководством чудом не захлебнувшегося во сне слепого старика, в прошлом виноградаря и гончара. Несколькими сотнями морских миль к югу полная противоположность - дюжина желтых узкоглазых рабов на службе у белой царевны. Одинокая сирота, нежно казнящая себя полированой трубкой для курения, подареной прибоем. Пастух с пугливыми козами и колючей собакой. Дети разных родителей, не ставшие их спасать, поклонившиеся кукле, просили у нее разрешения потрогать себя. Зоркий мальчик и очкастая девочка, бывшие соседи, а нынче, спасибо Посейдону и Эросу, мужчина и женщина.
        Высот хватило многим. Отсиделось на островах то, что потом назвали сексом во всем его мнимом разнообразии. Никто и не вспомнил, как допотопные атланты размножались совершенно иным способом. Никто, кроме отдельно проклятых единиц (дипломат, купец, собиратель минералов, балаган странствующих с пиратским обозом шлюх и сами пираты, разделенные бурей, так и не встретившиеся), не знает уколов прежнего сладострастия. Память свернулась в крови их правнуков, просыпающихся иногда в испарине на сиденьи подземного вагона, неведомо куда их везущего.

        Проснулся от церковного голоса. Поезд под монастырем. Нельзя спать - поет голос - пока все не вы-яс-нит-ся. Сидиромов повторяет про себя имя станции, названное ему по телефону незнакомым ребенком среднего пола. Свой маршрут по карте метро он невольно сравнивает с движением стеклянного шара, несущего синюю воду в центр приснившегося прозрачного лабиринта-календаря. Сидиромов выходит, сжав пальцами карточку с нацарапаным адресом.
        Его ждут. Дверь лаборатории не заперта.

        Всю войну в его свите козырями проходили двое затейников - Ямочка и Удача. Ямочка родом с кладбища, делегат от могил, не помнит себя до похорон. Удача - конспиратор и мейкер избирательной аферы Сидиромова (поясняюще стучит сейчас по глянцевому панцирю аппарата, прицеленного в окно). "Только Сидиромов раскопает вас из могил, соберет в урны ваш пепел и выведет из тумана заблудшие корабли" - сообщал Удача по радио в день исчезновения кандидата. Он же вымотал генеалогию харизматика из змеиного клубка семейной хроники допотопных князей Ни-Хуя-Не-Имеющих, он же, нарядившись иереем, украл избранника у народа, наконец, ему принадлежит модный слух - "Сидиромов победит потому, что помнит момент своего зачатия".

        - Да, да, вы калякали с пустотой, - суетился вокруг аппарата и пояснял Ямочка, - поглядите, Удача придумал, машина для внушения во сне, ставите любую кассету и показываете клиенту необходимый фильм, главное, чтобы он не проснулся. Мы нашли для вас простенький, мистический, для школьников, которым пора интересоваться. Ямочка сказал "не перегружать командира", но ведь можно, понимаете сами, мы старались, чтоб впечатление не такое уж сильное на вас...
        Морочить друг друга, а чаще - командующего, неизвестно, нравилось ли им это, но никто не знал за ними другого занятия. Посерьезневший Удача, щелкая клавиатурой, показывал, как включать транслятор, спареный с телефоном. Достаточно одного звонка клиенту и нотного сигнала (мелодию испытуемый сразу же позабудет), и ближайший сон доставлен в мозг мимо вашей личной воли, подобно запрещенному товару, избежавшему таможенников.
        Они хотели, чтобы Сидиромов убедился, на практике, так сказать, чтобы без недоразумений. В руке у него вместо визитки олимпийца библиотечный талон читателя с двумя названиями - Платон и Ура Линда. Значит, в библиотеку он действительно ходил, а все остальное - вымысел. Аппарат выключен. На экране монитора убыстренно пробегает "Драма острова Этланд", многих сцен Владимир не помнит, отдельные ему знакомы.
        - Использовался монтаж, - подсказывает Ямочка, - мы выбирали самое.
        Подхватив со стола почтенную статуэтку (Фаэтон, выскакивающий из вагона), Сидиромов бухает в экран словно в гонг. Ямочка и Удача куда-то мигом деваются. О, ничему не равный экстаз наказания техники!
        Сидиромов потрошит горбатый аппарат, не разбирая, где главное, где неважное в мудром чреве оцепеневшего насекомого, рвет провода и ломает пальцами хрупкую пирамиду скелета. Задыхаясь от размаха, обрабатывает изящной кувалдой-символом всю лабораторию, сокрушает полки, додавливает крупные осколки, в крошку превращается сложная суть перламутровых гробиков. Машина уничтожения машин обмана, он несколько раз продырявил стенки шкафа, прежде чем догадался его отворить и занялся бесчисленным и бессмысленным содержимым. Раздавленная кассета вышвырнута в окно - ветру.
        Пляс и плач палача: вокруг нет больше ничего целого. Проворство раскрасневшегося кулинара, угодив на самую чудесную из своих сковородок, он не перестает поварствовать. Гимнастика доктора, ошпаренного изутри только что изобретенной и тут же опробованной сывороткой.
        Как же он не вспомнил, ведь не раз видел это кино (второе название "Остров Проклятых"), их водила Сцилла Харибдовна всем классом на каникулах.
        Фаэтон поставлен на место. Если металлический мальчик оторвет левую ступню от вагонной ступеньки, то приземлится среди скверных отрогов компьютерного праха, украшающих путь от станции Обман-1 к станции Обман-2. К счастью, солнечный сын безглаз, подобно всей своей скульптурной родне из галерей античности, отрок не увидит окружающего мусора.
        На каком лаборатория этаже, торопливый Сидиромов не отсчитал. Майский воздух притихшего парка за окном. Окно он помиловал, слава богу. Под павлиньим пером луны, по дорожке, не спеша, движется знакомый белый плащ, очки снял, сейчас скроется за деревьями. Сидиромов бросается опрометью вниз, но этажей оказывается больше, чем он рассчитывал, скачет через три ступеньки, вдогон, посмотреть, какие глаза у него, почему-то уверен - иссиня-черные, немыслимые.
        Вот кого не было в фильме, ни Удача, ни Ямочка ничего про него сказать не успели. Олимпийский курьер в мраморном плаще. Сидиромов пересекает парк, но никого. Легко обознаться в сумерках. Нелегко угнаться за олимпийской походкой. Только статуи, недавно освобожденные из зимних ящиков, наслаждаются луной.
        "Сколько раз говорить тебе, ты совсем бестолковый, что ли," - убеждает девочка куклу, закрывая ей глаза. Иссиня-черные. Немыслимые. Сидиромов не остановится, хотя проигрыш очевиден. Теперь все равно, хоть на Набережную, хоть под землю, хоть в монастырь, хоть на Юпитер, хоть на Марс.
        Довольные опытом Ямочка и Удача наблюдают из укрытия за хозяином, встревоженным возможностями новых вооружений, впрочем, только что побежденных им.

ЧЕТВЕРТОЕ

        Корабль, похожий на птицу без головы, поворачиваясь над рощей, продолжал стрелять. Сегодня заряжали ультрамарином.
        Первым порцию получил пленный. Со спутанными ногами и в наручниках не так-то легко ускакать с поляны. Ковылявшего по углям, пленного смазало по лицу, ослепший, он оступился, повалился спиною вверх и получил еще две ярко-небесные лепешки между лопаток. Обидно, если тебя пачкают свои, подумал Сидиромов.
        Большая клякса грянула в костер, пенилась и клокотала. Корабль, победно воя, страшно приблизил брюхо и поплевывал в лес из четырех вращающихся башен. С размаху ударило по белому стволу. Пленный барахтал несвободными ногами и ныл, как дитя. Сидиромов, зажав уши, лежал в какой-то тени и, чтобы не свихнуться, сочинял мне письмо, буквально следующее:

        "То, что вас только что убили, отнюдь не мешает мне адресовать вам. Утешьтесь, вы по-настоящему умрете в момент так называемого рождения, уберетесь внутрь женщины, с которой уже ничего не могло, отучившей вас от последнего, уменьшающей и поглощающей вас. Настоящая смерть заставит вспомнить строго обратную, вывернутую хронику творившегося с вами. Этот пущенный навыворот фильм вы условились называть "жизнью". Недавнее ваше приключение - "остановка дыхания, успокоение сердца" - всего-навсего мнимая смерть, она всегда означает истинное рождение, неважно, идет ли речь о воскрешении из ящика в земле, где долго созидали тело мокрицы и черви, или о восстании из кремационного пепла, спрятанного до поры в урне, через огонь, из мельчайших частиц золы.
        Мы более или менее помним будущее, зато совершенно лишены прошлого, не осведомлены. Ваши алхимики, а позже - ученые, маги, а позже - художники от века к веку заняты одним - реанимацией настоящей памяти.
        В конце времен (в их истинном начале), перед первым жертвоприношением, если доверять книге "желтых", останутся всего двое. Потом плод, примирение с создателем, превращение Евы в ребро мужа, недельный демонтаж декораций. Альтернатива? Палеонтологический музей, на который, во-первых, и обрушилась наивная ненависть нашего восстания.
        Представьте, как хрюкали и трубили в подземных переходах мастодонты и индрикотерии, когда мы откупорили их из витрин. Как шальные от воли стада игуанодонов штурмовали многоэтажные башни банков, и неуклюжие, но властные стегозавры карабкались по балконам, будто по специальным для них лестницам. Тираннозавр с сокамерниками танцевал на крыше Музея Ископаемых, и петляли в небе, выкрикивая допотопные ругательства, крылатые вампиры-птериксы. Трилобиты лезли, торопливо работая сотнями ножек, под асфальт в фонтанирующие решетки канализации, хлынувшей в русла улиц. Аквариумы магазинов. Мутные озера площадей. Кистеперое плавает над прилавком, пробуя кремневыми челюстями кассовый аппарат. Змеиная голова ихтиотвари, выглядывая из волн, оценивает на вечность бронзовый меч утонувшего памятника. Трехметровый богомол перепутал несъедобный электрический столб со стеблем вкусного хвоща из учебника ботаники и получил полный рот искр. Пятятся расколдованные нами рукастые и дрожат от напряжения вырвавшиеся из камня атлетические рептоиды с костяными ирокезами на головах, они бодают автобусы и, победив, роняют транспорт с моста.
        Мы добились невозможного, освободили музей, первый наш успех - уикенд для отвергнутых эволюцией, застоявшихся, окаменевших, возможно, и не существовавших никогда, появившихся на свет сразу экспонатами. Лично я не наклею на этот конверт марку со звероящером, не было их, потому что они еще впереди. Многие из чудовищ гибли от счастья, убитые током, наступившие в бензиновый факел, холодная сиреневая кровь их была пьянящей на вкус, мы пили этот алкоголь, и те, кто пил, навсегда оставались пьяными, но переставали смеяться.
        Мы сами не верили в свой рецепт, но когда мы проникли в музей вымерших, то стали невидимы для смертных. Удача как обычно прав, мы - дисангелисты, принесли заключительную, бесславную для музейных посетителей, но спасительную для экспонатов весть.
        Представьте, у вас получится: предводитель нетопырей, махайродов, ракокрылых великанов и давным-давно истребленных вирусов - я, бешеный и небритый, верхом на летающей, не боящейся пуль змее. Вначале мы отнимем у посетителей прошлое, и они будут выпрашивать у нас прошлое как милостыню, потом перейдем в наступление с доисторической нечистью впереди.
        Могли ли мы знать, что это означает начало гораздо более серьезной войны? Не могли, только после победы бывшее обернулось будущим, выяснилось, что (см. письмо с начала).
        Пусть земля вам будет асфальтом. У вас все только начинается. Впереди - таяние в матке эдема. Впереди - все книги, пролистанные с конца. Завершающий триумфальный взрыв и не поддающийся зрению результат - окукливание в точку.
        Впереди у наших - палеонтология."

        Пленный совсем захлебнулся ультрамарином. Вздрогнул в последний раз. Яркий ком, партизанская собака Полканчик, тоже влипла в краску, где они: черные уши, острый хвост? - медленно ползла по поляне, среди чавкающей небесной слизи. С веток падали несмываемые капли, две пали на палец укрывшегося Сидиромова и он поставил на рукав вечный отпечаток, представляя как эта куртка достанется другому и другой улыбнется, вспомнив о войне. Корабли над головой менялись.

        Утром Сидиромова разбудил дым. Возвращались, выходя по одному из тумана, "желтые", последний вел на ремне "языка", взяли под высоковольтной трассой, где стрекочут провода. - Мост, - сказал Ямочка, сверяясь с ручным временем. Все услышали голос отдаленного падения, земля содрогнулась, стук состава оборвался. Лагерь зажил прежней жизнью. "Желтые" сели кушать свой онгифилц и тейглах. "Зеленые" подогревали на мокрых карбидовых пластинах чью-то печень, завернутую в глянец.
        Выдали всех, надо полагать, "красные". Не стоило жечь костра. Корабль быстро находит рощу противника по дыму. Сидиромова немного знобило, но к кострам идти не хотелось, там пришлось бы ругать трехдневное стояние в этом сыром, типа "попадешь - не воротишься" болотном лесу, у гнилого охотничьего балагана. Лихорадка рассеивалась вместе с туманом.
        Первый корабль как будто и не прилетал, упал сверху, оглушил сиренами, начал обстрел. Партизаны бросились прочь от уже готовых грибов и шипящей на веточках рыбы. Сидиромов пал щекой в мох, вжался, но одним глазом следил за мной. Я, посаженный "желтыми" у срубленной березы, вскочил и, проклиная наручники, хотел идти, петля жгла голени и не позволяла ступить шагу, ошпарился кипятком из подстреленного котла, ступни вспыхнули, темнота, размахнувшись, лягнула меня копытом в лоб, и лес исчез. Я тонул и горел одновременно.

        Корабли переменились. Новый - невесомая кегля с иероглифами на боках - вел съемку. Раненый синей жидкостью Сидиромов допридумывает постскриптум.

        P.S. Откуда я так точно осведомлен насчет ваших неверных представлений? Тоже, кстати, от пленной. Ее допрашивал во сне Удача. Наяву она держалась откровенной дурой, но, если уснет, часами наизусть рассказывала ваши смешные тайны в поразивших нас подробностях. Если вдруг просыпалась, мы усыпляли Удачу, и он продолжал фиксировать ее настоящие показания, а Ямочка записывал.
        Служила у врага, набирала на компьютере их справки и документы, не вдаваясь и практически не запоминая текста. Отпустили, конечно. Имя ее, я полагаю, вам известно. Не верьте слухам о пещере, никто никого там не приковывает, особенно женщин, разве что они сами попросят - письменно, тогда мы не видим причин отказывать.
        Вы тоже больше не в плену у нас. "Желтые", наверное, зря вас взяли сегодня утром у журчащих проводов. С их слов, вы шли в нашу сторону умирать и не сопротивлялись. Я вас прощаю, и можете считать войну оконченной.
        У нас все по-прежнему. Удача рассказывает всем, будто у Ямочки обнаружили "жабу мозга" и выпустили из госпиталя только в порядке опыта, чтобы понаблюдать со стороны за поведением неизлечимого в отряде, не передастся ли кому через речь или рукопожатие? Ни о чем не подозревающий Ямочка откалывает такие номера, что все безоговорочно верят Удаче, правда, Удача о многом не ведает, например, о том, как Ямочка недавно отдал в журнал несколько своих стихов под его фамилией. Между заветами президента Текиллы, афоризмами Вершкова-Корешковского и пророчествами Гила Гули. И никто из читателей не поинтересовался: кто он, сказавший:
        "Смерть это девочка с пластмассовой косой.
        Ты можешь просто отравиться колбасой".
        Есть между этими двумя какое-то неявное родство, вот недавно, отвернувшись спинами друг от друга, один чистит картошку, другой чистит штык, но оба зевают одновременно.