Место

        Только о встрече я хотел бы сказать. Но место встречи болезнь в саду.
        И мой голос – может быть, только рама для твоего.

        Змея прячется в себя, она уползает в себя, трудно найти ее, следовать за ней этим узким извилистым путем. Если змея проползет от головы до хвоста, она станет вдвое короче. Если она вернется к голове, ее длина уменьшится еще вдвое. Но если подойти к голове, змеи там не найти, нужно повторить этот путь – от головы к хвосту и обратно. Падая, разбивая колени и локти, а змея ползет далеко впереди, уменьшаясь и уменьшаясь.

        В Китае говорят: мужчина – глина, женщина – вода. Глина без воды – только пыль.

        – Но существуют ли тогда духи? – спросил царь.
        – Существуют, – отвечал Хуанцзы. – У озера есть Соломенный Башмак, у очага – Высокая Прическа, в куче сора во дворе обитает Гром, в низине на северо-востоке на берегу реки прыгает Лягушка; на холмах – Разноцветная Собака; в горах – Одноногий; в степях – Двуглавый Змей; на болотах – Извивающийся Змей.

        Звонки в отдел науки посольства. "Когда будет приглашение и авиабилет?" – "Кто может это знать?" В чем-нибудь ближневосточном сказали бы: "Аллах знает", – и правы будут, Аллах знает, да не скажет, а у китайцев и Аллаха нет. Ждать, читать Деррида, свернувшись на полу, вслушиваясь в очередное послание на литературный конкурс. "Любил Ларису я до слез,// тащился от нее всерьез". "Это же бланк: любил Людмилу я до слез, любил Ирину я до слез..." И в последние минуты перед отлетом дописывать статью – там компьютера с кириллицей может и не быть.

        Что привезти из Китая специфически китайского? Рис? Палочки? Веер? Китайцев? Дракона поймать? Феникса? Снова горизонт загорожен крылом, но полет теперь навстречу ночи, не заря над Северной Атлантикой, а тьма кромешная над Сибирью. Между тобой и мной будет четыре часа. По самолетному телевизору – муравьед, неполнозубое. Зубы на земле – горы на рассвете.

        Встречают трое! с цветами! только что на руках не носят. На машине из аэропорта. Ведут в гостиницу. Ведут показывать кампус. Ведут показывать комнату в институте. Ведут в супермаркет – покупать тарелки-вешалки. Но зачем этот хвост из трех человек? Еле объяснил, что мне по городу лучше будет ходить одному, пусть без языка. Повезло – в супермаркете нашлась карта города, пусть на китайском.

        Но в гостинице дверь в мой собственный номер открываю не я – всякий раз надо просить дежурную на этаже, и она идет, громыхая связкой ключей. Зачем? – For your own safety! [Для вашей собственной безопасности!]. Расположение вещей. Здесь расставил книги на полках, тут буду жить, теперь дом здесь.

        Первый великий китайский обед. Если русское национальное занятие – питье, то китайское – еда. Стол с вращающимся диском, уставленным блюдами. Каждый палочками – в свою маленькую тарелку, а чаще просто в рот. Нарезанные в нитку овощи с чем-то сырообразным. Цветная капуста. Блюдо с огромным сазаном (как они едят рыбу палочками? Мне удается только отщипывать микроскопические кусочки). Скользкая лапша из картофельного крахмала. Маленькие кусочки свинины с косточками. Суп – говорят, из лягушки. Да, плавают там какие-то тонкие косточки. Что-то плоское, хрящеватое, думал, это они ската зажарили, оказалось – акулий плавник. Пельмени двадцати сортов, с мясом, яйцами, зеленью, морковью. Сколько на все это ухлопано труда. Листики морской капусты – каждый завязан бантиком. И перец, перец, перец. А говорят, это не острое, вот есть сычуаньская кухня. Что, там перец в чистом виде едят? Или с небольшими мясными приправами? И они кормят до отвала в прямом смысле этого слова. Когда уже совсем сил нет, только пробуешь иногда что-то для поддержания течения процесса, – вносят еще какое-нибудь добивающее блюдо – пельмени или лапшу. Речи о будущей плодотворной работе. Хорошо, будем работать и по субботам, делать тут все равно больше нечего.

        Но впереди воскресенье – в город, с картой на китайском и без свиты из трех человек, пешком, потому что черт знает, куда везут местные автобусы. Но понять, где центр, можно и так – широкая улица, выводящая к реке. Это недалеко, и на карте – мост туда через железную дорогу. Русский провинциальный модерн времен КВЖД, из-за которого торчат небоскребы. Помесь Самары с Атлантой. Раздувшийся краснокирпичный собор Святой Софии – сколько взорвали таких по русским городам в 30-е – взрывать, конечно, не дело, но и плакать по такому не тянет – а кругом вывески с иероглифами. А на площади в землю вмонтированы динамики, из которых – что-то популярное американское. Львы на улицах – попарно, перед входом чуть ли не в каждый уважающий себя банк или ресторан. Толстые, с гротескными гримасами на мордах, кажется, тот, кто делал их средневековые прообразы, львов не видел никогда в жизни. А перед биржей борются бык и медведь. Особняк с зеленой крышей и всякими башенками-балкончиками – когда-то это был загородный дом, наверное. И трехметровые статуи древнеримских легионеров на фасаде банка среди китайской толпы. Постмодернизм в действии. На два ордерных этажа с колоннами могут запросто поставить следующие пять в виде хрущевки. На рекламах много европейских девушек.

        Китайская работа – женщина чистит ступеньки эскалатора в супермаркете. Вставила палочку в один паз ступеньки, и эскалатор на нее ползет. Какова длина эскалатора? Сколько пазов в каждой ступеньке? Явно больше ста. Девушка у дверей хлопает в ладоши, зазывая на распродажу. И так весь день. Или стоять статуей у входа с лентой через плечо. А не тепло, однако. Носильщик с тюком, под которым его еле видно.

        Супермаркеты везде одинаковы, но в каком русском провинциальном городе есть книжный в пять этажей? И говорят, этот здесь не самый большой. Китайская грамота мне пока не по силам, но – огромное количество альбомов по искусству, дешевых и неплохо изданных. Кажется, в этом придется долго копаться, выбирать, и оставить тут ползарплаты.

        "Вот здесь русские книги на китайском – " Как закалялась сталь ", Горький..." Мама...

        На улицах раздают приглашения, торгуют китайскими яблоками – маленькими и красными. Парень несет девушку на руках к автобусу. Пешеходный бульвар – пальмы в горшках – в ноябре? Бумажные. Указатели на перекрестках – 12 дао, 8 дао. Сплошной даосизм. 12-й путь, 8-й путь. И на 6-ом дао – скрипачки, ломкие, легкие, бронзовые. Неизбежная девушка с веслом в неизбежном парке на набережной. И мужчина в трусах на драконе. Райком – "китайский стиль" – прилепленные к зданию загнутые углы крыши, раскраска в красный и зеленый. Но сейчас они от этого своего "рюсс" отделались, формы небоскребов еще те – острия, волны, шары.

        Река, вода ушла далеко, коричневый берег, глина с песком, а вдали ездят машинки, ходят лошади и верблюды. А еще дальше – арфа подвесного моста. Ветер на берегу сбивает с ног. Воздушный змей летает с ревом бомбардировщика, пикирует, делает немыслимые фигуры. Как его удерживает человек?

        Упорядоченность растений. Клумбы только белых, только красных, только синих цветов. Иероглифы из травы разных оттенков.

        Первая самостоятельная покупка – шоколадообразные плитки на улице. Вопрос о цене в протянутом блокноте - Y? сколько юаней? Карандашный ответ – 5. Коммуникация... Радости и впечатлений – еще минут на десять. На банке скумбрии – 397 грамм. Это какой-то фунт китайский? На банке тушенки по-русски: "гарантинный срок". Гарантийный? Карантинный? Как-то ты купила китайский мелок от насекомых. Рекомендовалось провести им линии, достигая которых тараканами и клопами, моментально отравляются. Кто?

        Странное сооружение – старая серая башня с проемом и чем-то вроде алтаря внутри. Колонны, опирающиеся на шары. Каменные решетки. Три яруса, пирамидка на вершине. Яблоко на алтаре. Среди домов Большого Проспекта – древнее всего города. Надгробье? Маленький храм? Этого я не узнаю никогда. В кампусе – корпуса института, ресторанчики, библиотека, супермаркет, столовая, дома для сотрудников, детсад. Нет роддома и кладбища – а то можно было бы и вообще не выходить. Они и не выходят почти. На фотографию, на вопрос – пожатие плеч. Не знаю, не видел. Кажется, вы можете показывать город нам, а не мы вам.

        Китайский воздух – плотный. Запах еды, пыль. На главных улицах подбирают мусор мгновенно. Шаг в сторону – потянутся обшарпанные, ржавые пятиэтажки с балконами, увешанными чем-то белым, вроде гигантских корневищ зеленого лука. Кварталы огорожены высокими стенами, и ворот немного. Рынок на улице – всякие каракатицы и жутко длинные узкие рыбы. Два шага в сторону – окажешься среди сарайчиков, где в России хранят ржавые велосипеды и рассохшиеся комоды. А тут в них живут, а зимой минус 35, и помои застывают бугром у решетки канализации на улице. Где-то там внутри квартала, судя по карте, должен быть даосский храм, но спрашивать не у кого, по-английски в таких местах не говорят. День, но начинаешь думать, что при себе чужой фотоаппарат, и вздыхаешь легче, вернувшись на проспект с дежурными дворниками. Впрочем, дао и должно быть незаметным.

        Прилипалы. Войдешь в супермаркет – продавщицы в отделах за тобой бегают и чуть ли не в физиономию ботинок тычут. В другом магазине – "Русский? Что надо?" – и так и ходит за мной. Отсутствие идеи privacy полное. Они не понимают, что, спокойно посмотрев, я бы, может быть, и купил что-то, а так приходится выходить на улицу. (Хотя что я от них хочу? И с какими русскими они имели дело? С такими же торговцами, скорее всего. Люди из института все-таки поняли, что для меня и будет лучше, если меня оставить одного по городу ходить.)

        Работа, работа наконец. Кружком вчетвером, с одной на русском, с другим на английском, меж собой, пытаясь вместе понять, на китайском. Три языка, гора словарей. Трудно им, однако. Я в эту премудрость несколько лет влезал, на своем языке, а они хотят за месяц на чужом. Поворачиваются они очень быстро. Уже к вечеру чертежи, они хотят кое-что скопировать, сделать сами, попробовать. Куча копий русских статей. Подбирают за мной мои бумажки с объяснениями. Не утонут они в этой куче?

        Но они часто спрашивают: какая переменная главная? что лучше – это или то? Объяснять снова и снова, что в одном случае это, в другом то, надо думать, рассчитывать, нет общих рецептов, есть конкретные случаи, не бывает преимуществ без недостатков, и всякая задача имеет несколько решений. (Но только в ХХ веке европейская философия начала переставать искать рецепты на все случаи жизни. Сами-то хороши.)

        Кажется, настоящие важные вопросы не решаются вообще – раз навсегда. С ними можно только жить, пытаясь ответить в каждой ситуации заново, на свой страх и риск, на свои нервы.

        Слегка истерическое состояние от обилия впечатлений. Обед в столовой, покупка печенья – события на полдня. Кириллица читается прекрасно, письма уходят, даже свою статью в "Русском журнале" посмотрел. Кажется, теперь утрата связи с Родиной – это неработающий центральный сервер института.

        В столовую – с ложкой в пакетике. Студенты с полными тарелками на подносах ждут, пока дожуют предыдущие и освободится место. Много их. Кальмара этого, вернее, процент перца в нем, на всю жизнь запомню. Выбор еды – лотерея. Думаешь, фасоль, а это арахис. Думаешь, соевый творог, а это курица с костями. Не колбаса, а жареный банан. Предполагаемая рыбная котлета оказалась лепешкой из вязкого теста с финиковой пастой. Но перец – везде. Шоколад есть не принято, это здесь для детей. Удивляю продавцов, покупая его коробками. Что-то белое, сладкое и невероятно клейкое. Ложка гнется, зубы вязнут. Лепешка с яйцом, поджаренным на ее серединке – очень удобно для поедания за компьютером. Студент-негр жалуется за столом китайцу: "Всего одна рыба – и так много костей! Вот у нас в Уганде в рыбе костей нету".

        Ван (учивший русский) принес "Анну Каренину" и показал первую фразу о несчастных семьях. Не знаю, скорее счастье отличается, а несчастье одинаково скучное. В гостинице есть peace and happiness room [комната покоя и счастья] с бильярдом, шахматами и еще чем-то. Вот они где, мир и счастье.

        Холодно. Работа. Чертежи экспериментальной установки. Столкнулся с профессором Лю – из бывших на обеде. Теперь и тут встречаешь знакомых. Ужас. Кажется, и они со мной уже урабатываются – у них же еще и студенты, и свои какие-то экзамены. Начинают носами клевать.

        Как же ты там, где цветет кактус, пропадает вода и надо менять лягушку. И по стенам расходятся легкие рисунки, где все превращается во все. Как ты там со своей мышью и бабочкой, со своей осенью, всегда стучащей каплями по окну. Болит тот же палец, что и у тебя, в том же месте. Но я вернусь. Будет что рассказать.

        Собирают подписи за олимпиаду-2008 в Пекине. Подписываются на огромной ленте. Как эти подписи считать? Километрами? Где тут отдельный человек? Есть тут "English corner" [Английский уголок] – в четверг вечером толпа человек в 100 со всего города. Гудение от разговоров – пчелиный рой. Но как ответишь 20 раз на Where are you from? What is your major? [Откуда Вы? Чем Вы занимаетесь?], двадцать первый уже не хочется. Словно засунули с головой в учебник английского, причем начальных курсов, где словарный запас не слишком большой еще. А знакомятся они очень активно – вот тебе и закрытая нация. Но – только мужская половина, девушка первой не заговорит никогда.

        Просвеченная жизнь. Человек всегда в толпе, никогда не один. Говорящего сразу окружает толпа любопытных слушающих. Не только меня-иностранца, вообще мало кто говорит вдвоем. Private life – кто здесь знает, что это такое? (а кто знает в России? Вот и мне приходится по-английски.)

        Понял, чего здесь нет. Птиц. Несколько голубей у колоннады на набережной. Ни ворон, ни воробьев, ни наглых штутгартских черных дроздов, которых все время хотелось дернуть за хвост.

        Ласточки прилетели в город – толстенькие, серые и коричневые, с желтой перевязью. Ложкой есть удобнее и быстрее, чем палочками, а вилка и дома лишняя. Мир расширяется взглядом и давлением изнутри. Нет никакого "должно быть", всегда есть что-то иное, только оно может быть не легче. Люди не делятся, они и делают, и думают, и печалятся в то же самое время. Обманывают себя, думая, что нашли навсегда, и смеются, обнаружив обман. Кто взвесит радость? Это и музыка тоже. Не предсказывать – понимать. Уважать двери. Кто захочет – откроет и впустит к себе, в себя. Все – вопрос, но как надолго? Объяснить, показать путь. Не боясь испугать – пусть испуганный возвращается. Поверх года, месяца и числа. Отличая по легкости взгляда, повороту, звуку шагов. Находящиеся вне, внутри большего. Сон-трава уже отцвела, и ее не увидишь с чужой спины. Запах – будущее. Беспокоиться – это не ждать. Чтобы увидеть – нужно войти. Не выпаренная соль, а семена в ветре. Не обертки конфет, а цветок на молчащей земле.

        В конце концов, это только вопрос времени – выйти из его течения и начать что-то делать. (Работа – это не дело. Это работа.)

        Есть 10 коробок, в каждой из них по 10 пакетов. В одной коробке пакеты по 9 лян, в остальных по 1 цзиню (= 10 лян). Как узнать, в какой коробке пакеты легче, взвесив только один раз? Пакеты можно вынимать из коробок.

        Купец Чурин превратился в магазин Цюлинь. Некоторые девушки красятся в рыжий цвет, что очень эффектно в сочетании со смуглым лицом. Они не желтые, они коричневатые, как старое золото. У одной девушки волосы показались с зеленым пятном, потом с желтым, на самом деле они настолько черные, что в них отражаются вывески.

        Книжные, наконец. Не так все просто. После полутора часов раскопок – одна книга. Альбомы с китайской средневековой живописью дороги и неподъемны (в самолете предел багажа 20 кг!). В маленьких книгах ничего не видно. Много современных художников, но это либо реализм, либо копирование классики (причем копия распознается мгновенно! по деревянности линий, по явному влиянию импрессионистов). Огромное количество книг по технике рисования – как нарисовать бамбук, лягушку, сосну. Живопись не как индивидуальный взгляд, а как набор приемов? Но любопытно смотреть, как это на глазах получается. И – неожиданно много альбомов по европейской живописи, хорошо изданных и недорогих. Везти из Китая Модильяни? Но почему нет? А кто в России знает Джорджию О'Кииф? Сколько раз локти кусал, что не купил в Германии, а тут ее цветочки лежат спокойно. А кто знает Игнасио Сулоагу?

        "Бесплодная земля" Т.С.Элиота, написанная в 1926, вышла по-китайски в 1927, по-русски в 1971. А ведь никакая цензура не мешала переводить Элиота эмигранту в Берлине или Харбине. Шли мы своим путем, и так и продолжаем.

        Другой книжный мне показали на карте – не близко, но прямо по проспекту, должен бы найти, а сорок минут быстрым шагом – не проблема. (Китайцы не ходят пешком! Пара остановок – уже автобус или такси. Такси тут полно, и они дешевые, но что я оттуда увижу? Город надо чувствовать ногами, боками и пальцами. Хотя сейчас я и не смогу объяснить, куда ехать. Не в карту же тыкать.)

        Книжный все-таки пропустил и попал в место, где на забросанной бумажками улице продают батарейки, расчески, стельки для ботинок. Десять тысяч мелочей. Университет провинции, а это уже явно дальше. Стал спрашивать – около институтов это имеет смысл, с третьего раза можно наткнуться на англоговорящего. И одна девушка ответила на хорошем русском, даже предложила довести, тут рядом, книжный, оказывается, просто чуть в сторону от проспекта. Отказался автоматически. Почему? Инерция вежливости, не хочется нагружать человека, если можешь сделать сам? Реакция на русский язык после прилипал на рынке? (В Штутгарт, город заводов "Мерседес", русские приезжают с вполне определенной целью, и вполне определенные русские, которых у меня никакого желания видеть, потому русская речь на улице или в магазине срабатывала, как предупреждающий звонок. Потом в Москве первое время он звенел постоянно.) Встретить русскоговорящую девушку в этой толпе практически нереально, мне повезло, а что я? Хоть бы спросил, где она так говорить научилась.

        Кто умеет пользоваться подарками? Идти, куда ведут, а не куда с усилием пробиваешься? Верить этому? Ты думаешь, это легко?

        Магазин одноэтажный, но книжные полки уходят куда-то в бесконечную даль. После "19 октября" или "Гилеи" потерянность полная. Сначала две девушки показали мне, где отдел искусства. Но там ненамного легче. Многоэтажные ряды корешков на китайском. Вынимать каждую и пролистывать? Рядом еще одна книги смотрит. May I ask you, do you speak English? – A little bit. [Можно Вас спросить, Вы говорите по-английски? – Немного.] После этого – час разговора у полок, под непонимающим взглядом продавщицы. Подразделение живописи по династиям – Тан, Сун, Юань, Мин, Цин. Даже какие-то стилистические различия начинаю улавливать. Эти пятна туши, прекрасная расхлябанность, появились в Китае в XVII веке еще, а может быть, и раньше. А рядом – туманно-тонкая прорисовка. И, к счастью, есть вполне приемлемые альбомы. Joanna – с чего у нее такое английское имя? – работу ищет сейчас, договорились встретиться через неделю, она еще каких-то друзей приведет, вроде есть у нее знакомый, учащийся в университете провинции на факультете искусств. И бойфренд у нее есть. Что мне делать с такой кучей людей, как они любят склеиваться.

        Ощущение стены вокруг. Время идет, одна треть уже, я ищу не там, где надо, и не умею продолжать начатое. Страна или город – это не человек, не лицо. Только человек, вот этот человек, делает страну полной или пустой.

        Ответ: 10a+9b+8c+7d+6e+5f+4g+3h+2i+j=55 цзиней – n лян, n – номер коробки, где пакеты легче.

        Надо весы? Через час будут. Коротка форма для прессования? Завтра сделают новую. Но приходится объяснять совершенно элементарные формулы человеку, учащему С++. Без штанов, но в шляпе. Хотя он вправе улыбаться каменному веку моего Fortran.

        Чжу учился убивать драконов. За три года овладел мастерством. Однако своему искусству не нашел применения.

        Мое море – книги. Однажды оно принесло мне тебя, только я это не сразу понял.

        Карта города на русском. На обороте – окрестности. Красивые места "Эрлуншань": "С горы смотрешь вдаль, увидешь: лес зелен, поле ровно, деревни усеяны, как будто островами. Катаешься по озеру на лодке, поглядишь летающие рыбы – это изумительное явление. Когда пристанешь к берегу островка "Жемчужина", поднимаешься на восемиугольном павильоне и заметишь, что разделенные озером горы подходят на танцующих драконов, а тот под ногами островок является жемчужиной, игранной обеими драконами. Ночевая здесь под небом, смотря вверх на чистую Луну, почувствуешь, что Луна близка, гора дальня, все наполнено чудной природной поэзией".

        Лыжная площадка "Ябли": "Здесь стоит Немецкий современный инструмент нержавейки, длина которого 2680 м. Управляя самодействующее оборудование саней с вершины к подножью пикируешь, иногда вперед быстро, иногда завернешь весело. Летая над лесом и полем, ты почувствуешь чудно, возбужденно и тронут очаровательной природой". Гора "Сунфэн": "Здесь камни красивы, вершины зеленью нагроможданы, скалы обрывисты, каменные плиты наслаиваны, горные пещеры глубы, древные храмы величенствены".

        В городе тоже много чего. "В парке зелени достигнуты 70%" и еще аттракционы "Безумная мышь" и "Атоиный шкив". Храм рядом с парком "строен серными кирпичами" что-то адское. "Оконце Европы-Азии", где Храм Василия-Бражена, стеклянная пирамида дворца Луфу (редкий футурист сможет так объединить фараона с Лувром), Травянистый дом Африки, Дача Англии, Дача Германии, Дача Франции, Буфет России и Автотрек уравнения первой степени (для математиков?). 1-й рассадник и 3-й рассадник. "Подземное место выращивания мальких животов" – впрочем, это уже не смешно, это место, где японцы работали во время войны с бактериологическим оружием. И Безумная мышь – всего лишь американские горки для детей. Но Атоиный шкив – для взрослых – с мертвой петлей и штопором в два оборота.

        В Рязани около вокзала фирма "Леонардо", делающая надгробья, и киоск картонажного завода, торгующий колбасой. А между Рязанью и Сасово есть станция Ванчу – нет ли там ветки на Китай?

        Судя по карте в 24 километрах есть какие-то древности – не времен Цин, раньше, династия Цзинь.

        Некоторый отдых. К Сун приехал бойфренд, Мей переводит книгу, Ван заклеивает окна на зиму. А то уже ручка кончилась, столько бумаги исписал за объяснениями. У столовой плакаты – объявление о концерте. Студенты, стоявшие за плакатами, билет дали и вытолкнули мне навстречу девушку – объяснять. Вита? То же круглое мягкое лицо, честный до боли взгляд, даже интонации те же. Концерт – конец 80-х в России? Англоязычные имитации – и время Дягилевой и Башлачева. Опора на слова, а не на децибелы. Музыканты везде одни и те же – худые-заморенные-длинноволосые и толстые-уверенные. Одеты аккуратно, никакой панкухи (партком не разрешит?), а играют на разрыв. Мальчик в телогрейке и кепочке – жаль, что я не понимаю слов, жаль, что в ближайшие десять лет он либо махнет из окна десятого этажа, либо станет коммерчески успешным. Зал за тысячу размахивает светящимися палочками, пускает на сцену бумажных голубей, втягивается в пение. Кто бы мне сказал, что в музыке от интернациональной англо-американской основы, а что они все-таки китайского туда намешали. Может быть, время колокольчиков сейчас тут? "Мы поем, чтобы сделать людей немного более сумасшедшими, чтобы они не сидели все время за учебой". Так она и разрывается между учебой и музыкой. (Ох, Вита, руки твои дрожат от наркотиков и водки, от коробок стирального порошка, которыми приходится торговать на улице, музыка эти руки оставила.)

        Телевизор я не смотрю, газет русских тут нет. А есть ли еще Россия? Письма по e-mail приходят, значит, люди есть, но они – не Россия.

        Q – между ч и ц, Z – цз, но и J – цз вроде бы. Четыре способа произнести каждую гласную – с повышением тона, с понижением, ровно и что-то вроде аа с впадиной между ними. Shi в словаре: труп; ошибка; учитель; дивизия; стихи; вошь; сказать; лев; мокрый; десять; смесь; камень; знать; час; поднять; есть (вроде английского is); убыток; история; стрела; мчаться; послать; начало; кал; интеллигенция (не из Китая ли товарищ Ленин позаимствовал идею о том, что интеллигенция – это говно?); сержант; род; город; выразить; жизнь; карьера; образец; церемония; формула; словно, как; пробовать; работа; тенденция; украшать; свита; комната; хурма; вытирать; да; всякий; именно; кстати; убийство; пристраститься. Конечно, произношение различается по тональности гласной, иероглифы разные. А какие стихи возможны на языке с таким многообразием звуковых связей – думать завидно. Но мне пока – поздороваться бы да спасибо сказать.

        Ай хао – написано на шариковой ручке. Любовь хороша – смутное известие – в скорби завывать – по порядку номеров – шаблонный знак – любить, любить – рядом много – сверкающий ослепительно – темный номер – негибкий здоровый – мешать легко – около полоть – терпеть много – горе любить – белая шерсть – любить легко. Или – объединяя – ай, хорошо! или – ай, хороша!

        Чтобы набрать иероглиф на компьютере, набирают транскрипцию. Поскольку сходное произношение у нескольких иероглифов, компьютер выдает список, в котором еще надо выбрать.

        Поскольку европейские имена приходится транскрибировать существующими китайскими иероглифами, узнать их после этой операции нелегко. Прежде чем говорить о каком-нибудь европейском писателе или художнике, надо долго выяснять, кто же это все-таки. Александр – это Я-ли-шан-да. Перевести иероглифы буквально? Второй прошел большую гору? Уступает каждый большой горе? Хуже всего большая гора?

        Математика продолжается. С₁₁, произнесенное по-английски – это китаец Си Ванван. Но посреди работы они могут сказать "собрание у нас" – и уйти часа на два.

        Вечером – guitar party [вечер гитары], не концерт, а скорее тусовка с попытками научить народ играть. Большую часть времени трепался с двумя девицами с языкового отделения, потом они меня потащили в институт, в свою классную комнату – оказывается, студенты там сидят чуть ли не до 10 вечера. Скатерти на столах, семечки, карты – не географические. Занятия вперемежку с отдыхом. Но вместе, всегда вместе. А отошедший на десять шагов исчезает бесследно в толпе. Они разные, с очень разными лицами, но вместе, всегда вместе. Невозможно иметь дело с человеком, всегда с группой. И ведь это студенты, а что в деревне?

        Храмовый день. Храм – не здание, но место, окруженное забором и содержащее различные павильоны, пагоды, галереи. Под крышами – драконы и колокольчики. Красные столбы под зелеными стропилами. Городу сто лет едва, это все новодел по пекинским образцам, скорее всего. Но действующий. Пучки дымящихся палочек в руках, коленопреклонение с земными поклонами на специальных подушечках. Курильницы, через которые бросают деньги для прибавления. Позолоченные статуи, яркие краски. Православная церковь. Красный, зеленый, желтый, все свеженькое и блестящее. Будда с дудочкой на слоне. Яблоко на блюде перед богом. The place for circulation of dharmas things [место циркуляции предметов дхармы], куда входил с большой опаской, оказалось сувенирной лавочкой. Пагода, первый этаж – яйцо с дверью, дальше что-то ажурное, космический корабль из "Аэлиты". Звякают колокольчики от ветра. В храмах под праздник полно людей. Дым палочек, процессия гуськом со сложенными молитвенно ладонями, с пением чего-то гипнотизирующего, бесконечной восьмеркой проходя, даже смотреть – втягивает так, что чуть не шагнул с двухметровой платформы мимо ступенек. Яблоки во рту каменных черепах, потереть ее морду на счастье и руки приложить к голове.

        Еще концерт. Театр теней. Черепаха вылезала на камень, грелась осторожно. Тут прилетел журавль, стал на этом камне сидеть сам, рыб ловить. Черепаху с камня сгонял, долбил всячески, та пугалась, терпела, потом дождалась, пока журавль подошел близко, и вцепилась ему в горло. Зал аплодировал. Очень китайская история. Тибетские и монгольские танцы. Отдельная жизнь каждого сустава, доведенная до крайней подвижности. Все тело колеблется и течет, причем в разные стороны, а голова абсолютно спокойна, на ней три чашки друг на друге. А потом другая – улыбающееся пламя желтых рукавов. Гитаристы с чем-то душевным, пианино поставили так, что играющую девушку не видно, спохватились и стали поворачивать прямо в процессе игры, благо и пианино, и стул на колесиках. Испанский танец желтых рубашек и черных юбок, что-то брейкообразное – в черной коже, под вспышки красного в темноте. Причем многие исполнители выходят из зала, переодеваются, появляются на сцене и возвращаются в зал. Под конец рок-группа с отличной девушкой на ударных.

        Временная жизнь. Палатка, уносимый под мышкой шкаф для одежды. Пестрая коробочка наполняется плачем. Слишком рано встает восток. Рвется одежда. Выносить чужую работу, заметать чужие следы. Оказаться, показаться. Убегают в ливень от закрывающихся дверей, но внутренний дождь входит с тобой. Ни чайников, ни лестниц, ни семян дерева гингко, только мыши летают в нем. Как вернуть возможность, посыпанную пылью? Там, где хлопок одной ладонью – поцелуй одних губ. Что почувствует третий, передавая? Медленный орех лунного затмения, мягкие змейки падают на подоконник, ломая герань, пробираясь к спящим косточкам. Отпусти воду из чашки, ночью в Неву вошли корабли. Колодец у озера – что выберешь? Все хотят быть спокойными, но кто-то немного меньше. Если бамбук поднимется в горы, у него будут плоды. Ждать, когда все уйдут. Находя разное снова и снова. Вечер, вот я и с тобой.

        Начинаешь на улицах встречать людей, которым рад. Вита – Ан Сюэли. В столовой новое знакомство – Чжау Ян, немного знает русский, говорит, что любит "Отцы и дети", после закаленной стали – это уже прогресс. Встреча в книжном – Joanna, с ней – в общежитие университета провинции, к ее бойфренду. Железные кровати в два яруса, бетонный пол, аквариум с золотыми рыбками. Добрались до инь-ян и историй о китайских мудрецах. Поэзию времен Тан и Сун современным китайцам тоже читать трудно. Советуют мне каких-то китайских авторов (современных? 30-х годов?), но я эти имена первый раз в жизни слышу. (А что я вообще знаю о китайской литературе ХХ века? Пара рассказов в "Иностранке", замешанных на политике. Хорош американец, знающий из русского ХХ века одного Солженицына. Но ведь ничего больше не переведено, хоть лбом о стену бейся.) Ушел во тьме – кажется, их поразило мое намерение добираться до института пешком, и предполагаемая скорость этого.

        Подожди, это место, еще только место.

        Много нового можно обнаружить, пройдясь вечером по кампусу. Столовая, работающая до 22.00, где можно купить кока-колу или вино. Танцзал на четвертом этаже в другой столовой – всего два юаня вход. Медленная музыка, захватывающе красивое кружение пар. Я так не умею, но предполагается порой что-то более динамичное, для чего пиджак не совсем подходит. До гостиницы пять минут, переодеться – еще три, но при возвращении – не постепенное углубление в ночь, а остатки спускающихся по лестнице. 21.00 – закрытие. Вот тебе и ночная жизнь. К 23 гаснут почти все окна, мое, наверное, последнее светящееся.

        Казусы продолжаются. Купили автомобильный домкрат тонн на 10 – и этим они хотят осуществлять точное нагружение в статическом эксперименте. Кончилась еще одна ручка.

        Институт вечером наполнен парочками, целующимися на лестничных площадках и в коридорах. А что им еще делать? В общежитии кровати в два яруса, на улице круги наматывать не будешь – холодно. В коридоре института играют в бадминтон.

        Показывал Чжау Ян открытки Питера – она вспомнила, что Екатерина убила своего мужа. "Китайской женщине такого не сделать. Китай – страна мужчин, место женщины ниже". Ура феминизму. Деньги: на 1 и 2 юанях женщины, на 10 – мужчины, на 50 – народ, рабочий, колхозница и гнилой интеллигент сзади, на 100 – вожди.

        Китайцы любят 8 (по звучанию похоже на "счастье"), 9 – самая большая цифра, 4 – смерть. А у нас – четыре стороны света, четыре стихии. Мир.

        Jazz-party – облом. Полно народа, но это не джаз, а пение под фонограмму. И сидят, аплодируют. Ну хватит, не может же каждый концерт быть интересным. Все разваливается. Горло болит, что-то попало в глаз. У Сун от усталости совсем подох русский, у Мей болеет дочка. Надоело на пальцах объяснять теорию, не имея возможности ничего показать. Но оборудование накапливается.

        Бесконечная толпа студентов, идущая с лопатами и метлами убирать снег. Жуть. Если каждый взмахнет лопатой хоть раз – снега не останется в пределах видимости. Взмахнет два – снесут вообще все.

        Воскресенье, зашел на работу отправить почту – почти все на месте, во главе с профессором. Они работают с 8 до 21 и по воскресеньям, похоже, тоже. Жизнь ли это? И не хуже ли от этого и работе тоже? Даже если кирпичи класть, отдых нужен, иначе их можно не так положить. А мы же не кирпичи кладем. Чтобы в голову могла прийти новая идея, голова эта должна быть пустая порой, иначе там места не будет. "У нас конкуренция". У всех конкуренция, у меня тоже. Они тут все заработавшиеся. Лин, с которой познакомился на танцах, работает в детском саду с понедельника по пятницу, кажется, и ночами тоже. За выходные – только выспаться. Одна радость – танцы по субботам. Они удивляются, почему в России так мало работают. Магазины закрываются рано, университет в воскресенье закрыт. А я удивляюсь армии горничных. Кажется, у них работают десятеро там, где мог бы справиться один. И привратники-придверники.

        Профессор устроил ланч в ресторане, стилизованном под русский. Очень помпезный обед с икрой (китайцы ее не очень любят – слишком соленая). Сказал Вану, что лучше бы они датчики на эти деньги купили. Он отмолчался: "Китайская традиция". Видимо, у них заложены деньги на представительские расходы, и девать их больше никуда нельзя, так хоть красиво проесть.

        Превращаюсь в китайца – весь вечер воскресенья выводил уравнения. В садике у главного корпуса к деревьям приделаны таблички. Дуб монгольский, прунус армянский. Похоже на ругательства.

        В столовой студент попросил меня написать "я тебя люблю" по-русски. Все знают, кто я и откуда. В корпусе столкнулся с бойфрендом Joann'ы. Большая деревня, где все у всех на виду, и просто нельзя делать движений в сторону чужих людей.

        Другой профессор решает задачу по уравновешиванию системы при помощи отличной американской компьютерной программы, обеспечивающей численный эксперимент. Задал одни параметры – не получается. Другие – тоже. Посадил студента считать – тот перебирал варианты неделю, бесполезно. А ведь можно было вывести уравнения, описывающие систему, решить их, понять, что параметры оказываются в зависимости друг от друга, так что попасть случайно на правильный набор почти невозможно. У меня ушло только три часа.

        Рок-концерт в доме культуры при школе полиции. Большой танцевальный зал, музыканты не на высоте сцены, а почти рядом. Хотя часто берут децибелами. Потом – диско. Madamia, madamia, madamia. Пытался в грохоте разговаривать записками с девушками рядом – но сразу тянутся шеи. Говоришь с одним, десять скапливаются послушать. Кто им объяснит, что так нельзя?

        Снилась ты, я принес тебе большие тропические раковины и больших высушенных рыб с яркой раскраской.

        Инна говорит, что в пятницу-субботу-воскресенье все иностранное общежитие перемещается в бары "Блюз" и "Давид". Она толком не знает, где это, можно сказать таксисту "Болюсы" – довезет. Что там делать? Танцевать, курить траву, знакомиться с девушками – но иностранными, китайских там нет. И надо ли мне таких девушек? Видел я случаи, когда человек от вкуса к подвижной литературе переходил постепенно к более подвижной жизни – а вот наоборот не видел. А целоваться с той, с кем ни говорить, ни молчать не о чем, – скучно.

        Оборудование для статики готово. "Все есть, кроме восточного ветра". Если бы. Резьба плохая и забита стружкой, некоторые отверстия не совпадают, батарейки болтаются на скотче. За такие сопли дома в лаборатории убили бы на месте. Проверять датчики они, похоже, вообще не собираются.

        Постоянное ощущение того, что слишком темно. Почти все студенты в очках. Может быть, они действительно на свете экономят? Или глаза иероглифами исколоты?

        Утром в столовой мне улыбнулась девушка с приличным английским – студентка факультета социологии – и сказала, что ей очень нравится ваш президент Путин. Ох.

        Когда Чжуанцзы удил в реке Бушуй, от чуского царя прибыли два знатных мужа и передали ему слова царя: "Хочу обременить вас службой в моем царстве".
        Не выпуская из рук удочку и не оборачиваясь, Чжуанцзы так им сказал:
        – Слыхал я, что в Чу есть Священная черепаха. Три тысячи лет как она мертва, и цари хранят ее в храме предков, в покровах в ларце. Что лучше для черепахи: быть мертвой, чтобы почитали и хранили ее панцирь, или быть живой и волочить хвост по земле?
        – Лучше быть живой и волочить хвост по земле, – ответили посланцы.
        – Вот и я хочу волочить хвост по земле. Уходите!

        Замечательная карта мира. Посередине Китай (срединное государство!) и огромный Тихий океан без разреза. Разрез – по Атлантике. В левом верхнем углу маленький хвостик Европы, справа невероятно вытянутая Америка.

        Жена Вана, преподающая английский, спрашивала своих студенток, кто бы хотел со мной разговаривать. Одна нашлась. Договорились о встрече по e-mail. В этот день выключили свет. На лестнице в гостинице – свечки. Мин появилась, однако, с киви в подарок – великая китайская экзотика. Что не получается сказать по-английски, можно показать по-китайски – при свете фонарика – слово в русско-китайском словаре. Начали с того, сколько времени в России учиться, добрались до существования Бога. Она как раз из этого городка с древностями, куда я собирался, и тоже хочет мне все это показать. Жаль, мало всяких открыток захватил из России. Мин с опаской спрашивает, согласен ли я ехать с китайцами в автобусе. Я этот час и стоять могу, не переломлюсь. В воскресенье в Ачон и поедем. Она говорит, что была в городе в меньшем количестве мест, чем я – "потому что в некоторых районах могут отнестись недружественно", а мне, иностранцу, легче.

        У столовой объявление, окруженное целой толпой. Стоял рядом, подошли две студентки, Ма и Хуан, и пригласили – оказывается, это дискуссия на тему о любви! Как жаль, что языка не знаю. Но как они собираются говорить на такую тему не вдвоем, а перед толпой в двести человек? Посмотреть бы пошел, но вечер занят встречей с Мин. С Ма и Хуан удалось поговорить потом. В общем, как я и думал. Знакомятся медленно, два месяца – это очень мало, нормально – год. Истинная любовь – одна и на всю жизнь. Большая семья или комната в общежитии, где все все про всех знают.

        Нам с тобой хватило 24 часов – хотя кто подсчитает время писем и время мыслей.

        Любящие, чтобы не разлучаться, в горах Хуаншань вешают на веревочку замок с дужкой, а ключ от него выбрасывают в пропасть. Такие замки висят гирляндами.

        Китайское свидетельство о браке – разукрашенные корочки, фотография пары, а внизу иероглиф "двойное счастье".

        Сюрреалистический звонок от какого-то русского из Самары. Он обо мне знает от Водиловых – господи, кто это? Большая деревня. Но я предпочел бы говорить с теми, кого выбираю я.

        И я не хотел бы прятать свои наверняка несерьезные по здешним понятиям занятия – и напускать на себя торжественный вид. Пусть лучше платят меньше. Я, конечно, устал, но если следить, как выглядишь, устанешь в сто раз больше. Может быть, свобода – также и средство долгой жизни?

        Стоило сказать на работе о поездке в Ачон, как все стали вокруг меня ходить и говорить, что отвечают за мою безопасность, что дорога скользкая, что могут плохие люди встретиться. Но не бродят же у них по окрестностям банды с пулеметами? Профессор сразу пригласил на ланч в воскресенье. Но вечером – звонок из международного отдела. Можно ехать. Сколько же людей занималось разрешением на поездку в музей с девушкой. Это похоже на планирование штурма Ачона силами нескольких дивизий. И самое главное – не создал ли я этим проблемы для Мин? Черт дернул, надо сидеть на месте и ничего у них не просить.

        Конец битвы за Ачон был печален. А как все хорошо началось! Мин взяла подругу, у вокзала влезли в маленький автобус, куда набилось полно людей пригородного или совсем сельского вида, разбитная и громогласная кондукторша на остановках выскакивала и помогала входящим втащить мешки. Нормальный русский районный автобус. Я – инородное тело – сидел в уголке и по совету Мин помалкивал. Добрались до хорошего музея. Раскопки столицы династии Цзинь, северное княжество 1000-летней давности. В мелкой скульптуре явно скифский звериный стиль. Отличная коллекция бронзовых зеркал. Они не поленились одно зеркало отполировать, отражает не хуже стеклянного, только чуть желтоватый оттенок (а стеклянное зеркало голубоватое, наверное). На обороте зеркал – драконы, рыбы. Ладони, держащие иероглифы о том, что сердца должны быть вместе. Любовь навеки. А в древнем кирпиче отпечаток маленькой ладони. Но потом пошли к Мин домой, а там отец и мать, потом брат с машиной, и все поехали в ресторанчик с изрядным обедом, где уже ждали знакомые отца. Ввел я девушку в кучу хлопот и расходов. Отец у нее, как я понял, углем торгует, и, судя по квартире, не бедный, но я-то тут при чем? Пойдешь с девушкой в музей, а получится визит иностранной делегации. Сиди дома и не двигайся, каждое мое движение создает всем кучу проблем. Какие тут поэты в Пекине, о которых говорил Леонард Шварц. Какие тут поездки из Штутгарта в Страсбург или Мюнхен, о которых меня никто и не спрашивал никогда. Только и остается, что работать, больше делать нечего.

        Мин пришла ко мне разговаривать одна, в прочих случаях люди притаскивают подругу, пусть даже не говорящую по-английски. Есть в них любопытство, и есть страх, и страха больше. А Мин занимается с 8 до 8, после этого сил хватает на бадминтон по воскресеньям, и это все. Какие там Бергман или Феллини. Как найти своего (свою, то есть)? В России пошел бы на литературный вечер или выставку – где они тут? и есть ли вообще? Есть пароли – Бланшо или Левкин, ну хотя бы Кортасар или Павич. Очень хорошая знакомая в Питере образовалась, когда узнал, что она ищет Геннадия Алексеева. А здесь? Если в России интересен один из десяти тысяч, слишком маловероятно, что здесь именно этот один окажется рядом и будет знать английский.

        Установка для статики работает наконец, хотя точность плохая. С трудом вспомнил, какое сегодня число. Втянутость в работу полная. Разбираемся с усилителями. Нашли вибростенд времен культурной революции (1969), но вряд ли это будет работать. А Мей вовсю чертит детали для установки с вращающейся нагрузкой. Но они опять спрашивают, что делать с математической моделью. Кажется, у них еще нет вопросов, на которые я пытаюсь объяснить ответы.

        Пыльная буря, на зубах похрустывает мелкий песок, и не дай бог оставить окно открытым, потом этот песок будет клубиться по комнате и его фиг подметешь. Премия Белого – Ярославу Могутину. НЛО выпускает книги лауреатов – Фанайлова, Айзенберг. Ощущение полной бессмысленности происходящего. Те, кто могли бы поддержать действительно сложную литературу, отошли совсем в другую сторону.

        Как сворачиваешь планы, так появляется куча лишнего времени. Вряд ли я стал бы (и смог бы) столько времени сидеть в Интернете в России.
        А как перестаешь биться головой об стену, так кончаются стихи.

        Велик и длинен китайский обед. Перед каждым котелок с кипящим бульоном, где варятся тонкие ломтики мяса, ракушки, грибы, крабы, креветки, какие-то белые пластинки, листья шпината, и всего этого великое множество. На середине стола кастрюля с живыми раками, один из них вылез и был быстро засунут в кипяток. Микрошашлычки на спичечке, ракушки с коричневыми зигзагами по бежевому полю, пупырчатые трепанги, какие-то кубики в стынущем на воздухе сахаре, плов с финиковой пастой. Они сидят и треплются, и так может продолжаться до бесконечности.

        Привезти тебе веер? В магазинах нет! Зима – не сезон.

        Полдня вытаскивали кольцевой демпфер из формы, где его прессовали. Китайский труд посильнее египетского. Пирамиду если в стену разложить, сколько будет? Ну километров сто. А стена – пять тысяч.

        С балкона на балкон полтора часа, падая в тюльпаны и вишню. Вишь она, на других смотрит, не нарцисс. Холод спрятан в бутонах черных ягод. Один овощ – Европа, много овощей – Китай? Простота супермаркета. Один у художника был живой, ломкий, протянутый человечек, да и тот не его, остальное – дворы да лестницы. Как может быть в порядке пройденное чужим? После воды – своей? Но тогда можно и не делать ровным. А о том, что из шести уже есть два, говорить и вовсе незачем. Под – шерсть, камень и потом воздух, над – только воздух. Не выбирая – потому что из этого уже нельзя. Скользя, сосредотачивая, поворачивая – но это будет уже совсем другая история. Откуда легко вернуться, приходят слова, не письма. Там не растет дерево гингко. Там посреди города не родник, а ром. Не прочитала ли ты еще до того, как было написано? Не откладывай, ответ уже есть, а детали не кончатся никогда, им – ты – после и не один раз, медленно и осторожно. Не становясь на колени. Это встреча наконец, но как им быть чаще?

        Истерика близкого отъезда. Просыпаюсь в 5.30 – это я уже перехожу на токийское время? Все работы не сделаешь – и меня расширили в пустоту. В последний день после обеда набрал воздуха в грудь объяснять дальше, а они говорят – хватит. Полчаса ходил по комнате и соображал, что буду делать.

        Китайские города квадратные – основанные правительством, по плану. Европейские появились сами. Они живые. В Пекине даже каналы прямые, не петербургские реки, ломающие регулярность. И многие здания в Китае на высоких пьедесталах. Власть и боги – над людьми. Греческие храмы и готические соборы – на уровне людей, в старые русские церкви сейчас надо спускаться. Китайская архитектура – для движущегося человека, храмы и дворцы – много одноэтажных зданий, человек идет от одного к другому, но никогда не видит все. Европейская – для мгновенного взгляда. Здание все передо мной, и видимо целиком. Может быть, это более пассивно, но человек может быть со зданием и лично с ним разговаривать, со всей его сложностью. В Китае перед ним всегда только часть. Хотя, конечно, все – только часть.

        Запретный Город – императорский дворец в Пекине – пустота площадей и зданий, красно-зеленый холод. Храмы, они же тронные залы, ангары для бомбардировщиков, мертвое небо. Тяжелые шапки крыш на красных колоннах. Пустота парадных площадей. Мелочность орнаментов. Тяньаньмэнь – платформа пятнадцатиметровой высоты, с которой власть изволит обращаться к людям, держась от них подальше. Никогда ни с кем не говорил здесь о политике – зачем подставлять? Глиняные воины Цин Ши Хуанди – большому человеку большие солдатики – а такие же вышагивают, поднимая флаг. Москва, Кремль, Мавзолей. Человеческое приходится искать на задах, в покоях императрицы и наследника. Узкий листик бамбука против зелени колонн, губчатость камня против столбиков баллюстрад. Зигзаги ветвей на фоне неба. Дерево – молния, бьющая вверх? Но павильоны без перегородок, как аквариумы. Место, где одиночество невозможно. Утром с холма: половина Запретного Города на солнце, половина закрыта туманом. Точно по оси. И туман не рассеивается, все утро так. Да, в туманной половине канцелярии, и ходить там было холоднее, а на солнечной половине императрица и жила. Огромные хлюпающие-всасывающие рты рыб. Девушка показывает на дерево с еще зелеными хурмообразными плодами и, невероятно довольная, как родного увидала, кричит: "Ши-за! Ши-за!". Красный, зеленый, желтый. Белый ферзь пагоды. Драконы – лазоревые, вишневые, охряные.

        Медленно, длинной кистью, вписывать иероглифы в квадраты плитки. Это вода, только вода. Она медленно испаряется, и стихотворение исчезает.

        Старый город разделен проспектами на квадраты, а внутри – узкие кривые улочки, глухие стены серого цвета мостовой, никаких окон, редкие дверцы во дворики. Абсолютная замкнутость. Старый китайский дом – это и есть забор, к которому изнутри пристроены комнаты. Лабиринт перегородок, веками складывавшийся из желаний хозяев. Спрятаться, но стена Запретного Города выше, с нее высмотрят и выковыряют. Между красно-зеленой помпезностью дворцов и серыми заборами – ничего. Нет здесь архитектурно интересных домов частных лиц.

        А для времени – две высокие башни, серая для колокола и красная для барабана. И чтобы никто до времени не добрался – стена вокруг них, и улица обтекает эту стену. Но вокруг времени кварталы не такие замкнутые, с бабушками на каменных завалинках, через вход с улицы проглядывают – лунная круглая дверь, разрисованные окна, гирлянды цветов, крохотная бамбуковая рощица. И по обеим сторонам моста через канал на Дианменвай – львы, уморительно свесившие с берега головы и лапы.

        Бункеры могил императоров династии Мин – к атомной войне они готовились, что ли?
        Около Запретного Города – древнее дерево, на котором повесился после восстания в 1644 г. последний император династии Мин. На схеме парка оно указано в двух местах.

        Храм бога литературы – на огромной тяжеленной платформе. Растекаются зеленой тушью кроны сосен. Хаос скал коронован геометрией беседок. Дерево прямее камня. Крыши расходятся веерами, крыльями с топорщащимися перьями. Белка живет в изъеденном камне. Идти, как она, пещерами вглубь горы. Голубые длиннохвостые сороки – птицы наконец. Окна с ветками сливы или лотосами на стекле. Двери – кувшины. Павильон Драгоценного Облака – из бронзы. Коридор тянется в пеструю бесконечность, бронзовый бык смотрит на семнадцать арок моста.

        С холма – долина, где к красному и желтому подмешан синий, вода и крыши, вниз по мосту – на узкие проходы между домами и рекой. Перил нет – кто не упадет, засмотревшись, в воду с дорожек. Говорят, в Сучжоу самые красивые девушки в Китае, императоры брали оттуда жен, а чтобы они жили, как дома, построили эти домики. Но это неправда – и про девушек, и про Сучжоу. Это красный, синий и желтый, а Сучжоу белый, и ни одна девушка из Сучжоу мне не нужна, пока ты рядом.

        Наверное, небу и нужен такой храм – просто площадка, где стоять перед небом, под небом, в кругах столбиков и ступеней, только для меня небо – ночь, а для них, наверное, день. Там и должны быть звучащий камень и стена, где живет эхо. Звуки уходят в небо, оно слушает всех. Мужчина – дракон, женщина – феникс.

        Алтарь Неба – круглый, Земли – квадратный, конечно. Длиннохвостые черноголовые фазаны – птицы земли. В Храме Земли – рынок! так и должно быть. Будет мне рубашка с земли.

        Белая башня на вершине горы. По гребню, только по гребню, повторяя его изгибы, появляясь вновь и вновь из-за холмов, распластываясь морской звездой, трудно поверить, что Стена одна и та же. Но это – Граница. Там и здесь. Но против извивов – регулярность зубцов и ступеней. Коренастая, выросшая из светло-серых скал, красная с ними в закат. Пробираясь сквозь песок и туман, где-то она устает, становится каменистой коричневой тропой, ветер и кустарники затопляют ее. Половина расстегнутой "молнии", если потянуть замок, небо упадет на землю. Много их было, стен, отмечавших вновь и вновь границы. Башни времен Хань оплавленные, оплывшие, обточенные, буро-желтые. Кусочек Стены и в России есть, где-то в Бурятии, около 1100 года.

        Тут никто не может сказать, что едят драконы. Европейские, понятно, девушек, и вообще всех, кто подвернется. Китайские людей не трогают. Они – в небе, в потоках (извилистые молнии?). Но что-то же они должны есть? Неужели никто за три тысячи лет этим не поинтересовался?

        Думаешь, китай далеко, где говорят на непонятном языке, пишут китайской грамотой и непонятным образом едят рис палочками? китай везде. Это не о Чайна-тауне в Нью-Йорке, не о Китай-городе в Москве и не о надписи Made in China. Это о том, когда вокруг тебя обсуждают планы свадьбы на двести человек или вчерашний футбольный матч. Ли Бо, ловящий луну в водах Янцзы, много ближе. Язык совершенно другой. Не получится объяснить, что такое стихотворение Мандельштама. Не получится объяснить, что фотография выброшенного в уличную толпу разобранного пополам манекена, спокойно взирающего в пространство около супермаркета, интереснее купленных в этом супермаркете ботинок. Другие обычаи – деньги, работа-учеба, еда-питье, шоппинг, спорт – прочее бесполезно. Удушающая коллективность – бабка за дедку, бюргер за бюргера, рокер за рокера, соломинки не всунешь. Они в себе уверены, они знают, как надо жить. Правительство? Выйди на Красную площадь, глянь на Кремль – вылитый Запретный Город, пекинский Гугун. Ты – чужой. С соседом на лестничной площадке в сто раз меньше тем для разговора, чем с китайцем, переводящим Бланшо и Бонфуа, Реверди и Жакоте (работал в какой-то африканской стране в посольстве, потом в фирме, ушел в институт иностранной литературы на в шесть раз меньшую зарплату; родственники считают сумасшедшим). Ну и пусть я не знаю китайского, он русского, я французского, а его английский еле шевелится. Китай большой, он везде и давит. Это просто нужно учитывать, как давление воды при погружении. Граница спорная и неохраняемая, так что сам решай, на чьей территории находишься и как обороняться.

        Под самолетом – бурые острые горы без следа человека. Много мест, где никто не живет – тем плотнее там, где люди есть. Горы действительно торчат из земли, очень заметен переход к мятому камню от ровной земли долин, заливающей, как вода. Все больше теней, потом появляется снег, самолет догоняет солнце, но не успевает за ним.

Встречи

        Повествование? Скорее, настоящее время.

        The light is across the leaves of the tree and on my face. All these are my favorite things. I should talk to you directly. Sometimes it's difficult to me. And you say so directly, it makes me afraid. I guess your smile is like the green of a lake. In 1980's in China, if a man says a girl is beautiful, the girl would be angry, would not say thank you. But now I am glad to hear you say that.
        [Свет сквозь листья на дереве и на моем лице. Все это – мое любимое. Я должна говорить с тобой прямо. Иногда это трудно для меня. И ты говоришь так прямо, это пугает меня. Твоя улыбка – как зелень озера. В 80-е в Китае, если мужчина говорил девушке, что она красивая, она не благодарила, а обижалась. Но сейчас я рада слышать, что ты это говоришь.]

        Огромная, чуть не квадратная, кровать – что мне с ней делать? Подушка с гречневой шелухой. Когда голова поворачивается, кажется, что потрескивают мысли. Как хорошо переселиться в общежитие без завтраков, без ежедневной смены белья и зубной пасты, без вешалок в шкафу – со своим ключом в кармане. У выключателя листок с правилами: будьте как дома в семье, несите нам ваши проблемы, гостей обязательно регистрировать и на ночь не оставлять, домашних животных и поющих насекомых держать запрещено. Тараканы ходят спокойно. Впрочем, они молчат. На многих окнах нет занавесок. Двери многих комнат распахнуты в коридор. "Так воздух лучше". Какое тут privacy. Из окна видно двенадцать баскетбольных площадок – все рядом, вместе.

        На полке 10 художественных книг на 5 технических, и с килограмм открыток и альбомов по живописи и архитектуре. Кто приехал? Вряд ли инженер. Никто? I'm Nobody. Who are you? Are you – Nobody too? [Я – Никто. А ты? Тоже – Никто?] Тогда мы будем вместе. Я бы хотел быть именно этим Никто. Не анонимным Одиссеевым. И не пустым-буддистским, что после смерти при жизни, после конца, а мне хотелось бы – в начале. Как постоянная возможность, иногда реализующаяся как-то, но не принимающая себя слишком всерьез и не бросающаяся в глаза. Кто он ей? Никто. Все самые хорошие вещи – просто так, в подарок.

        Наконец вибростенд – тяжелая бочка, и еще два шкафа с управляющей аппаратурой. Установка для деформации в двух направлениях. Можно работать. Денег на научную периодику они не жалеют – тома американских и английских журналов в библиотеке.

        Пустота. В "Русском журнале" вывесили статью о "Словаре жестов" – но не мою. Зачем тогда у меня просили? Продолжаю по графику – голландцы для "РЖ", о "Флорентийском дневнике" Рильке для "Знамени". Потом о Гольдштейне. Потом о Кружкове для "Дружбы народов". На письма нет ответов. В оборудовании полно дефектов. Они спрашивают, как определить резонансную частоту. То есть начинай объяснять заново. Так мы далеко не сдвинемся. Бесполезность происходящего. Тупость и тяжесть. В соседнюю комнату блока поселится Хуй. Язык учить, да и лучше ему, конечно, чем в общежитии вшестером. Но мне-то с ним что делать? Хуй со мной. Хуй – вроде английского can, уметь, мочь. Во хуй – я умею.

        Каждое воскресенье дождь. Дозвонился до Мин – говорит, боится, что я занят. Так и будем друг друга бояться. Местный модерн на фото из России она узнала сразу, но на готику Фрайбурга смотрела с какой-то опаской. А Ренуар – вообще голые женщины. В бадминтон она играет, в теннис, и в гробу ей надо все остальное.

        И грядет великий праздник 1 октября, по какому случаю подарили огромную корзину с печеньем, приглашение на обед и билет на балет. Огоньки просвечивают сквозь веера, подкрадываются с четырех сторон. Длинная колода со струнами, издающая неожиданно разнообразные звуки.

        А когда ты меня позвала, первый раз твой голос застрял в красках, в линиях, и были нам полки с книгами, но пока еще в разное время. А второй раз твой голос заблудился в памяти не о том, в предположениях и работе, и был нам стальной шар, но пока еще в разное время. А в третий раз голос твой пробивался сквозь еду и чужие пальцы. И была нам комната – одновременно, наконец.

        Жесткость растет, рассеивание уменьшается. Петля гистерезиса разворачивается. Божьи коровки по улицам, в комнатах, на стекле, на столах, двух-, семи-, двенадцатиточечные, красные и угольно-черные с красными точками. И огромная серо-красная бабочка в коридоре корпуса вечером.

        Вот твоя Сиань-Чанъань. Квадрат городской стены, ворота не к городам, на четыре стороны света. Башня Колокола на перекрестье. Колокол – утро, барабан – вечер. Башня Барабана. Твердо поднимающиеся квадраты Большой Пагоды Дикого Гуся. Тонкие линии вдоль карнизов Малой Пагоды Дикого Гуся. Лес Камней – стелы с надписями времен еще Хань или Вэй. Большая Мечеть – странное наложение мусульманских орнаментов на китайские ворота с загнутыми углами. Большой Храм Творения Добра. Остатки дворца, где ходили Ли Бо и Ян Гуйфей. Горячие источники. Императорские могилы – пирамиды, ряды каменных лошадей. Гора Лишань – жить у деда в деревне около и хоть каждый день ходить смотреть на раскопки воинов Цин Ши Хуанди. Ртутные реки и жемчужное небо под тобой. Города на воде, горбатые мостики, ивы ветками в воду, острые горы в тумане, стелющиеся ветки сосен.

        Так в руке возникает движение навстречу, к прикосновению, отведенному, словно загнутый угол крыши. Но связь возникает и остается в воздухе, тянется между выходящими, цепляется за скамейку. У тебя своя тяжесть, у меня своя, ты что, плачешь? над чужой? так имя становится ты.

        I am so foolish that think of you as a friend. Thanks for your honesty. But I don't want to discuss with you the private matter about myself. Don't write to me!
        [Я была глупа, думая о тебе как о друге. Спасибо за честность. Но я не хочу обсуждать с тобой мои личные вопросы. Не пиши мне!]

        Расстояние – доверие – жалость – все вместе – и все сложнее – хочется сделать тебе что-нибудь хорошее и интересное – и поцеловать тоже – убедиться в существовании и близости – но ты свободна хранить ту дистанцию, какую хочешь – и ты права тоже.

        Sometimes you are open and kind to others. Even though you don't know some skills of communication of this society. As I think you are lovely to someone's mind, and not so lovely to the others'. One man is liked, the other is poison. Maybe all is much simpler than I think. And you need not keep long distance from me. Why do you have pity on me. It makes me think I am so weak, maybe in fact I am.
        [Иногда ты открыт и доброжелателен к другим. Хотя ты не знаешь некоторых уловок общения в этом обществе. Я думаю, ты хорош в глазах одного человека и не так хорош в глазах другого. Один человек нравится, другой – яд. Может быть, все проще, чем я думаю. И тебе не нужно держать большую дистанцию от меня. Почему ты жалеешь меня? Из-за этого я начинаю думать, что я слабая, может быть, это так на самом деле.]

        В старом русском языке жалеть иногда означало любить.

        You wish me freedom, so I wish you the same. I don't know where I will be or what I will do next year. I have been here for more than one year. It's too long and I think this city is not suitable for me to stay. If I become a postgraduate I will be in Beijing next year. If not, maybe I will go to Lasa, Xizang or other city. I have no time to think more about the next year. But I like changes. Let it be! It's my advice. I will lend you a CD, which is adapted from Zang folksong.
        [Ты желаешь мне свободы – я тебе тоже. Я не знаю, где буду, что буду делать в следующем году. Я прожила здесь больше года. Это слишком долго, и я думаю, этот город не подходит мне, чтобы остаться. Если я поступлю в аспирантуру, буду в Пекине в следующем году. Если нет, может быть, поеду в Лхасу, Сицзян или другой город. У меня нет времени думать больше о следующем годе. Но я люблю перемены. Пусть будет так! Вот мой совет. Я дам тебе CD с обработками песен из тибетского фольклора.]

        Идешь по улице – тебя разглядывают. Пялятся. Это китайская закрытость? Любопытны, как младшие школьники. А идешь с девушкой – на тебя держат равнение, как на генерала.

        Две координаты, зубчатые петли, трогаешь вбок.

        Would you like to go to the Plant Park with me tomorrow? It is about 30 minutes from XueFu bookshop by walk or bus.
        [Хочешь ли ты завтра со мной в ботанический сад? Это в 30 минутах от книжного Сюэфу пешком или на автобусе.]

        Все же есть в этом городе долгая дорога вглубь, где сесть под деревьями и чертить на земле карту, где кто был, где тутовая рощица и бегают рыжие курицы. Красные ягоды, седые сухие головы цветов, с которых ты сдуваешь пух. Лесная фиалка – в октябре – такие в России в мае. You speak without a mask with me, it is so strange. [Ты говоришь со мной без маски, это так странно.] И роскошный вьюнок в канаве. Ты срываешь узкий листочек ивы и гладишь себя по щеке. Трогаешь все деревья и столбы, мимо которых проходишь. Здороваешься? Убеждаешься, что они есть? или – что есть ты? Смотришь кожей? В Чэнду вместо учебы ты читала романы, плавала в бассейне и думала о самоубийстве. Из Пекина ты поехала к Стене на велосипеде, надоело, увидела ее издали (которую?) и повернула.

        Что это? Минута, мышь, горячая, бьющаяся в ладони. Настоящее время.

        – I regret I invited you to the Plant Park. You are clever, but I am not the fish you lure.
        [Я сожалею, что позвала тебя в ботанический сад. Ты умный, но я не та рыба, которую ты ловишь.]
        – Но иногда это хорошо – сожалеть. Ты не рыба. Рыба холодная. И я не ловлю тебя – или кого-то еще – зачем? – только смотрю на тебя – и у нас слишком мало времени. Но если кто-то встречает – на кого рад смотреть – это праздник – редкий – и неважно, сколько он будет продолжаться, неделю или десять лет. Это огонь, но это может быть долгий огонь.
        – If I live again, I will be a fish in the sea, which can swim free all days and nights. Yes, my hands are cold now.
        [Если я буду жить снова, то буду рыбой в море, которая может плавать свободно все дни и ночи. Да, мои руки сейчас холодны.]
        – Я хотел бы быть дельфином, который смотрит из-под воды и улыбается.
        – Time is one reason. Which distance do you want to decrease? The body and the soul.
        [Время – одна причина. Какую дистанцию ты хочешь уменьшить? Тело и душа.]
        – Обе – они связаны – тело – один из путей к душе – а если я вижу только красивое лицо, я не пытаюсь быть ближе – к кому?
        – I can't "do more things than kiss" with the one who has others. I can not "do more things than kiss" one night, then leave and forget him absolutely and come back to sleep with my boyfriend.
        [Я не могу "большее, чем поцелуй" с тем, у кого есть другие. Я не могу "большее, чем поцелуй" одну ночь, потом оставить и забыть его полностью, и вернуться спать с моим бойфрендом.]
        – Почему – забыть? Мы целуем тех, кого будем помнить.
        – There are many interesting things in your life. And after more than one week, you will go back to your girls, you will be with them. Maybe sometimes you will remember me, when you feel lonely like the first time we met in the bookshop, miss me just like a tear in my eyes, which will disappear. Except "Let it be", what can I say?
        [В твоей жизни много интересного. Чуть больше, чем через неделю ты вернешься к своим девушкам, ты будешь с ними. Может быть, иногда ты вспомнишь меня, когда будешь чувствовать одиночество, как в первый раз, когда мы встретились в книжном, вспоминать меня только как слезинку в моем глазу, которая исчезнет. Кроме "пусть будет так", что я могу сказать?]
        – Я вспомню тебя не тогда, когда почувствую одиночество. Я его люблю. Все, что мы говорим – для будущего. Жизнь открыта. Ты будешь вспоминать, что был человек, которому ты была нужна. Это не так плохо.
        – I look around to find the meaning of life, but I still do not find. Why did you say all this to me, I am upset, yes, life is interesting for you, but where is my life? Why do I live? Why am I not a fish to swim? I am afraid. If you receive my letter, answer me quickly, I want to finish all these now, or I won't do anything. And I give back your books.
        [Я смотрю вокруг, стараясь найти смысл жизни, но не нахожу. Почему ты говоришь все это мне, я расстроена, да, жизнь интересна для тебя, но где моя жизнь? Почему я живу? Почему я не рыба, чтобы плавать? Я боюсь. Если ты получишь письмо, ответь мне скорее. Я хочу закончить это сейчас, или я ничего не могу делать. И возвращаю твои книги.]
        – Смысл жизни – жизнь. Я – только маленькая часть твоей жизни, где твой бойфренд, твои мысли, впечатления, книги. Это не так мало, твоя жизнь сделала тебя интересной для меня. Ты свободна, я буду рад сидеть с тобой на скамейке (она сейчас такая холодная) и говорить, о чем ты хочешь. Города, музыка.
        – I will go to the steel ball, and I will reach it at about 20:00. If you do not see this mail, I will call your dorm until I meet you.
        [Я иду к стальному шару и буду там около 20:00. Если ты не увидишь это письмо, буду звонить тебе в общежитие, пока не встречу.]

        Я не знал, что ты ждешь, не согреть тебя ни одеялом, ни чаем. Книги назад, I must go [я должна идти], закушенный рукав, остановка. Go back! [Возвращайся!] Я должен быть уверен, что ты дома, только бы она оказалась дома, остальное неважно, сейчас лучше думать она, не ты, go back, автобус, другой, третий, четвертый, ступеньки какого-то банка, что ли, острые холодные прутья ограды, go back, войти, выйти, автобус, другой, третий. Be quiet! Go back! [Будь спокойна! Возвращайся!] Так встречаются губы и щека, так понимаешь, что я – ты, это наша среда.

        Дистанция, разговор, картины – важно, но самое важное – ты. Я прошу тебя быть. Далеко, близко, но быть. А второе – я надеюсь, ты можешь сказать мне больше, чем "I must go" и "Go back!", а я тебе – больше, чем "What's happened?" [Что случилось?] Я постараюсь, чтобы ты от меня смеялась, а не плакала.

        со спины черепахи монетка не упадет
        а под голосом другой у глазного дна
        у стального шара в ладонях лед
        кто живой непременно один/одна

        пух сдувать с высохшего цветка
        и подпрыгнуть камешек ногами зажав
        кто один свободен и тоже прав
        не поделаешь ничего никогда никак

        помнить так и будем свои
        листья на плечах и солнце узнай
        водой наполняется взгляд от далекой змеи
        I am at home. Good night.

        – Sky with the tint blue and red, the fish will leave dolphin. I will remember the eyes with sorrow and smile undersea. I will remember flowers in the sun. The sun will rise, time will disappear. One day the fish will grow up with wings, across seas and mountains. One day, she will know the truth of life.
        [Небо с оттенками голубого и красного, рыба оставит дельфина. Я буду помнить глаза с печалью и улыбку из-под воды. Я буду помнить цветы на солнце. Солнце встанет, время исчезнет. Однажды рыба вырастет с крыльями, через моря и горы. Однажды она узнает правду жизни.]
        – Но сейчас мы в одном море. Почему последней встречей должна быть печаль? Сейчас, когда ты ближе? Я не знаю "истину жизни", мне кажется, что ее вовсе нет. А ты есть. И я тебя жду. Сейчас мы можем смотреть вместе. Почему ты должна запомнить меня только из того вечера, с единственной мыслью – что ты должна быть дома. Сейчас мне кажется, мы в начале, а не в конце.

        Оборачиваюсь на каждую красную куртку, кажется, что это ты. Надо работать, конец поездки, полно работы. Лечь, to lie (почти твое имя). Положить голову на подушку и ничего не делать. Тяжело понимать, что ты становишься ближе, и тебя нет. Но жизнь параллельна, часы стали длиннее от письма до письма, работать и помнить, зачем говорить прощай, если еще не сказано здравствуй?

        – Today 17:00, steel ball has its ice in its hand. I ask you to take care of yourself, and forget me for several hours, or I will worry about you! Sometimes waiting is more beautiful than meeting.
        [Сегодня 17:00, у стального шара в ладонях лед. Прошу тебя заботиться о себе и забыть обо мне на несколько часов, или я буду беспокоиться о тебе! Иногда ожидание прекраснее встречи.]

        Не беспокойся обо мне, жить под напряжением – нормально. Я буду ждать так долго, как ты хочешь. Что я взял? Может быть, смогу вернуть? Быть тебе не потерей, а прибылью. И я обещаю хранить ту дистанцию, какую хочешь.

        Забыл карточку для столовой. От стенда опять бьет током. Какая-то диссертация из Пекинского Аэрокосмического. Зачем все это? I am at home. Good night. [Я дома. Спокойной ночи.] Тут в библиотеке случайно какие-то альбомы по архитектуре, готика, Африка, комната, ты пьешь молоко из кружки. Шея, ладони. – Это для школьников. – I know, I have my own secret. [Я знаю, у меня есть свой секрет.] Как хорошо, что до тебя так долго идти. – I meant to ask you a lot of questions but I forgot them all. [Я хотела задать тебе полно вопросов, но все забыла.]

        И когда ты уже смеешься и не плачешь, когда не только я приближаю к тебе губы, но и ты ко мне. Впереди полно времени. Я хочу видеть тебя во сне. Мы даже книгу по африканской архитектуре не досмотрели, я без тебя не буду.

        – You said we couldn't solve some problems. Maybe I can't either. Sometimes I follow the direction my heart leads you. When my hair in your hand flies to the floor, I feel something, the sound of silence, the snow without cold. That's really enough for me, like the fairy-tale, I like them, "Sea Daughter", "Ugly Duck".
        [Ты говорил, мы не можем решить некоторые вопросы. Может быть, я не могу и то, и другое. Иногда я иду в направлении сердца, ведущего к тебе. Когда мой волос из твоей руки летит к полу, я чувствую что-то, голос молчания, снег без холода. Мне достаточно этого, как сказка, я люблю их, "Русалочка", "Гадкий утенок".]
        – Сейчас наша память становится больше. Нам нужна большая память, на много лет. А объяснить, что мы делаем, мы часто и себе не можем – и надо ли? Иди в своем ветре – может быть, он иногда в мою сторону.

        – Вечер, нет твоего письма. День уменьшается. Завтра утром я поеду в центр города сказать ему "до свидания" – а после 13.00 продолжу ждать. И буду у стального шара в 16.00 в любом случае.
        – I don't know what I am thinking about now. Don't wait for me. Tomorrow you can buy some presents for your girls. There are many things before you leave. Don't wait for me.
        [Я не знаю, о чем думаю сейчас. Не жди меня. Завтра ты можешь купить подарки для своих девушек. Много всего до твоего отъезда. Не жди меня.]
        – Я не говорил, что ты должна быть у шара. Я туда приду, подожду тебя – потом уйду. Но ты – самое важное до моего отъезда. Все наши встречи – постоянное прощание.

        Кружить, возвращаясь к компьютеру, проверяя почту снова и снова. В лабораторию – к компьютеру, в библиотеку – к компьютеру, в книжный – к компьютеру.

        - I don't want each of us to feel bitter before we say goodbye. I hurt you, I am sorry indeed. Yesterday I looked at the picture-book you gave me, I felt you closer, I can feel you.
        [Не хочу, чтобы каждый из нас чувствовал горечь, прежде чем мы попрощаемся. Я причиняю тебе боль, мне действительно жаль. Вчера смотрела альбом, который ты мне дал, я чувствовала тебя ближе, я могу чувствовать тебя.]
        – Мы пишем одновременно. Посылаю тебе письмо и получаю твое. Почему ты извиняешься, боль – от тебя, но это нормально, это мой выбор. Быть с кем-то близко – чувствовать его боль, и чувствовать боль, когда его нет. Без нее – это без близости – и без радости.

        – Because I must not, when I faced my boyfriend last night and this morning, I felt guilty. I must not betray myself, it's unfair. I think we both are not wrong, but we must keep distance (now our distance is too small, we are not God but human beings) but just say good bye in happiness is the best way. It's only 6 days. Why not to smile and be happy?
        [Потому что я не должна, когда я встречалась с моим бойфрендом прошлой ночью и утром, я чувствовала себя виноватой. Я не должна обманывать себя, это нечестно. Я думаю, мы оба не делаем ничего плохого, но мы должны сохранять дистанцию (сейчас расстояние между нами слишком мало, мы не боги, а люди), но счастливо попрощаться – лучший выход. Только 6 дней. Почему бы не улыбаться и не быть счастливым?]

        Башня университета за окном, подлокотник ее стула, вспышка. Это как по минному полю, не здесь подорвешься, так там, это кончилось, как должно было кончиться, хлопнувшей дверью, пустой остановкой автобуса, что ты хочешь, едва понимая друг друга, бойфренд у нее хороший, ты приехал и уехал, а ей тут жить, мне тяжело, а ей каково, все правильно, тошнота, пустота, расправленные плечи, дунет – и полетишь, давно не летал во сне, колокольчики, жгут, проволока, работа, Ан с двумя знакомыми студентами, один – большой поклонник Чайковского и Мендельсона, которого честно считает русским (может, он и прав: "Русские люди прекрасно умеют жениться", как говорил Глазков).

        Вместо встречи, которой, может быть, не будет. Я получил новую жизнь, спасибо. Может быть, ты тоже немного выросла. Но это постепенно, не в один день, и никто не может сказать "достаточно". Никто не может стать независимым за один день. Никто не может решить действительно важный вопрос, с ним можно только жить. А если ждать окончательного решения, жить не будешь никогда. Сейчас ты на дистанции от стандартной жизни, и я желаю тебе ее сохранить. А не дистанцию от меня. Если бы я ее согласился сохранять, ничего бы и не было, каждый остался бы в своей жизни, не больше. Я не буду извиняться за сегодня. Мы становимся ближе, когда ты меня удаляешь опять, это удар. Я буду помнить тебя на самом коротком расстоянии, которое у нас получилось. Если я тебя забуду после одного взаимонепонимания, вот тогда я сделаю плохо. Это – тоже работа иногда, ты знаешь. У нас нет времени. Я буду рад видеть тебя на любой дистанции, какую ты хочешь. Я согласен начать приближение заново. Моя жизнь длинная, спасибо тебе.

99999                    99999

o                        o

~ ~

        Это твой портрет? Твой взгляд? Ночь – не цель, одно из средств идти. Вырастить память (и я действительно не хотел делать – и не сделал бы – того, что невозможно вернуть).

        медленно падает волос выпущенный ладонью
        время растягивает проволочный почтовый жгут
        вырастает память открывается ожиданье
        настоящий вопрос не решается с ним живут

        падать в мир наклонившийся и открытый
        гнется трава прощающаяся всегда
        жизнь удлиняют неровные обороты
        в лунное воскресенье коснется воды вода

        для дыма самые тяжелые трубы
        палочкой по земле чертить автобусы пропускать
        где твои крылья летучая рыба
        море одно и то же пока

        – We do the same thing at the computer, I feel. How to speak to you? I want to see you as soon as I can, but I think today you are busy, and tomorrow will be better for me, what is better for you? Maybe both? I don't know, it's all up to you? And all my time is for you too!
        [Мы делаем одно и то же за компьютером, я чувствую. Как сказать тебе? Я хочу видеть тебя так скоро, как могу, но я думаю, сегодня ты занят, и завтра будет лучше для меня, что лучше тебе? Может быть, оба? Я не знаю, это тебе подходит? И все мое время тоже для тебя!]
        – Завтра – это завтра. Очень далеко. Ты права, можно встретиться и сегодня, и завтра. Если ты хочешь. В любом случае я у шара в 18.00.

        Утро, твои письма идут, а за окном полный мрак, как ночью, молнии и стена воды.
        – Yesterday I wandered along the street, I saw many faces in the street, who are they, where they want to go, I don't know. One girl passed by me crying. Yes, so many people, only one cried. This world doesn't belong to me. With you I feel free, no crowd, no noise, no shopping, no restaurants. A kiss is on your eyes. You are a snake too. This year is a snake year. Both of us are snakes. I want to see you. I really want to see you.
        [Вчера я шла по улице, видела много лиц, кто они, куда хотят идти, я не знаю. Одна девушка прошла мимо, плача. Да, много людей, только одна плакала. Этот мир не принадлежит мне. С тобой я чувствую свободу, нет толпы, шума, шоппинга, ресторанов. Поцелуй на твоих глазах. Ты тоже змея. Этот год – год змеи. Мы оба змеи. Я хочу тебя видеть. Я действительно хочу тебя видеть.]
        – I am waiting for you. I am jealous for the girl who loves you. Don't think about me now, and I will be with you, you must work now. And take care of yourself.
        [Я жду тебя. Я ревную к девушке, которая тебя любит. Не думай обо мне сейчас, и я буду с тобой, ты должен сейчас работать. Думай о себе.]
        – Now I will go, take care of yourself, I always worry about you. I promise you to be OK for the rest of the day so that I can see you! Kiss you. (I am shy to say that, but you like.)
        [Я сейчас ухожу, думай о себе, я всегда беспокоюсь о тебе. Обещаю, что все будет хорошо остаток дня, и я смогу тебя увидеть. Целую тебя. (Я стесняюсь говорить это, но тебе нравится.)]

        Вечер, закат, который рассвет. I am shy. [Я стесняюсь.] Снизу навстречу. You know my secret now. [Теперь ты знаешь мой секрет.] Проводив, возвращаясь, встретил впервые кошку, на улице, свободно ходящую, поздоровался с ней, она со мной, и спрыгнула в окно подвала общежития. Люди – тени на акварели под ослепляющим солнцем. For me it is more than enough. [Мне этого более, чем достаточно.] Страх поселяется прочно – как помочь тебе за 5000 километров. Мягкий туман на улице. Изменилось все. Лунный понедельник, мне воскресенье. Прикосновение к воде.

        – I just feel tired this morning, so I lie in my bed for one hour, now I am at the computer. I feel lost. All these happened so suddenly. I feel dizzy, not happy. But I want to try something that is not allowed by others. I will never regret about what I do. Just feel lost. Can you understand me? Your smell is around me now. I can feel something of your girls from last night. The soul helps flesh not more than the flesh helps soul. That morning I cried on the ground, to the sky. Maybe it is short feeling for me. Now I think my emotion to you is not love, maybe more than love. Maybe no love. Yes, I will meet you in 17:30. But I must leave before 21:00. You can understand me. For we must speak English, not native language, sometime I feel like talking with a soul or ghost.
        [Я чувствовала усталость утром и лежала в постели час, сейчас я у компьютера. Чувствую себя потерянной. Все это случилось так неожиданно. Я чувствую головокружение, не счастье. Но я хочу попробовать что-то, не позволенное другими. Я никогда не буду сожалеть о том, что делаю. Только чувствую потерю. Ты можешь понять меня? Твой запах сейчас вокруг меня. Я могу чувствовать что-то от твоих девушек после этой ночи. Душа помогает телу не больше, чем тело помогает душе. Этим утром я плакала на земле, в небо. Может быть, это короткое чувство для меня. Сейчас я думаю, что мое чувство к тебе – не любовь, может быть, больше, чем любовь. Может быть, не любовь. Да, я увижу тебя в 17:30. Но я должна уйти до 21:00. Ты можешь понять меня. Из-за того, что мы должны говорить по-английски, не на родном языке, иногда я чувствую, что говорю с душой или призраком.]

        Утром убираюсь в комнате. Полно пыли, стыдно. Нашел три твоих волоса, длинных и черных. Это уже обычно – покупать яблоки и молоко перед встречей, ждать у стального шара. I don't like your skills, I like more directly. [Я не люблю твои уловки, мне нравится более прямо.] Туча и дождь, после дождя будем с тобой говорить, без воды глина – только пыль. В старом китайском любить и жалеть тоже близки.

        Как поймать рыбу, ускользающую и улыбающуюся? I am tired. [Я устала.] Холодное молоко, ты греешь его во рту, пить из твоих губ, сейчас ты – кувшин, длинной жажды должник виноватый, столько раз прощались, что сейчас это не имеет смысла, карта Китая, рисунок, CD с музыкой Тибета. Звонкий, странно меняющийся голос с какими-то другими голосами, еле слышными на самом дне.

        Зашел Ли, передать бумаги в Россию. Говорит по-русски он вполне хорошо. "Подружку тут завели?" – да откуда он? да какое ему? хотя видеть меня, у шара маячащего... Большая деревня, чтоб их...

        – I must see your letter, so I came back to the computer. Thanks for your letter and never excuse again. Have a good lunch with vegetables, eat slowly. That's the thing that makes me happy. And drink more water.
        [Я должна увидеть твое письмо и вернулась к компьютеру. Спасибо за письмо, никогда больше не извиняйся. Обедай хорошо, с овощами, медленнее. Это делает меня счастливой. И пей больше воды.]

        Твое "Good morning" – я знаю, как смотреть в твою сторону – на башню университета провинции. Прости, я думаю медленно, но наконец придумал тебе подарок. Сумка сложена. Время – для тебя. Я купил молока – я помню, что ты любишь.

        Рыба и змея, ты разная. Я сижу за компьютером и пишу последний отчет о своей работе здесь. Я постараюсь уйти с этого чертового обеда, как только возможно, но ведь и обед нужен, чтобы к тебе вернуться.

        Утка по-пекински, зажаренная до сладости, от нее отрезается острейшим ножом кусочек, кладется на тончайший блин, туда кусочек огурца или лука, заворачивается, обмакивается в соус и только так поедается, и это все палочками – убиться можно – и с убийственной неспешностью. А в 20.00 ты будешь у шара. Мне надо складывать вещи, устал я в последние дни, отдохнуть надо перед дорогой, вряд ли они думают, что я вежлив, в 19.50 я у шара.

        Рука в руке, надкушенный тобой шоколад, таблетки от простуды. Лодка у черной стены. Как оставить тебе хоть что-то, римская T-shirt с Колизеем, Сан-Анжело, Тринита деи Монти, вот тебе город, сколько времени в одежде остается тепло того, кто ее снял. Как я, тебя не зовет никто, здесь не принято звать по имени.

        Ты должна возвратиться, тебя ждет бойфренд, сказать ему good night. Но будет еще утро, еще целый час. If you want...[Если ты хочешь...] – Но ты хочешь тоже... Длинный час, очень длинный. Красный, синий, кремовый...

        Час в книжном, два в общежитии, в этот раз – одиннадцать встреч, тридцать восемь с половиной часов. Перебирать золотые. В самолете в иллюминаторе со стороны салона – дырочки для выравнивания давления. Там несколько длинных волосков – черные и крашеные рыжие. Девушки положили. Я засунул свой – очень тонкий по сравнению с китайскими.

        June, July? Do you think it is not a long time? You don't want to forget, but you will not recognize my face if we meet again. I want to forget, but everyday I recall... You give me freedom, you must stand in the sadness of leaving. I give you freedom, I must stand in the load of memory. A cocoa drops in the pure milk, but nobody can find it again. The milk will never be pure like before.
        The hurried figure looked from the back, a heavy bag always over the shoulder, you are you.
        Sleeping in the wind, hearing the sound of the sea, what can I do? There is no answer, there is no question, there is no one.This morning, moon high in the sky, light, white. I want to hug it, moon can light on your shoulder, but I can't. Do you see the moon, but maybe not the same moon. Kiss you.
        [Июнь, июль? ты думаешь, это недолго? Ты не хочешь забывать, но не узнаешь мое лицо, когда мы встретимся снова. Я хочу забыть, но каждый день вспоминаю. Ты даешь мне свободу, ты должен стоять в печали покидания. Я даю тебе свободу, я должна стоять в тяжести памяти. Какао капает в молоко, но никто не соберет его снова. Молоко никогда не будет чистым, как прежде.
        Торопящаяся фигура, видимая со спины, тяжелая сумка всегда на плече, ты есть ты.
        Спящая в ветре, слушающая звук моря, что я могу? Нет ответа, нет вопроса, нет никого.
        Этим утром луна высоко в небе, легкая, белая. Я хочу обнять ее, луна может светить на твое плечо, а я нет. Ты видишь луну, но, может быть, не ту же самую луну. Целую тебя.]

        Ты – стоящая на развилке дерева, оборачивающаяся на улице, присевшая на корточки среди желтых лилий, серьезная рядом со скульптурой вальсирующих, ушедшая в себя – ландыш в кармане красной куртки, серые волны озера позади. Легкая и тяжелая одновременно. Равная в свободе.

        You have several girlfriends, you are free, you can live between them. But I can't live between two men. I haven't mentioned you any longer before my boyfriend after that Wednesday, and I have to lie to him. I don't want to lie to anyone. And I can't love two men at the same time. My heart is so small. It is 8 o'clock in your city.
        [У тебя несколько девушек, ты свободен, ты можешь жить между ними. Но я не могу жить между двумя мужчинами. Я не упоминала тебя больше при моем бойфренде после той среды, и я должна лгать ему. Я не хочу никому лгать. И я не могу любить двух человек в одно время. Мое сердце такое маленькое. 8 часов в твоем городе.]
        Перестать понимать, где дом. Часть его – с тобой. Добрый вечер? Утро? Время письма с тобой. Письмо не в ответ, просто так. Луна в твоих письмах. Мы вырастаем осенью, около дна воздуха. Глаза у черных деревьев, губы, греющие молоко, это одна страна. Минуты – наша руда.

        This afternoon, I'm angry with my boyfriend, I know I should not do like that, I have no right to disturb him. But I can't control myself. I have to tell you if my mother asks me to do this, I'll do that, no matter she is right or wrong. So if you desire something from me, I will refuse it more. My dormmate told me that last night I spoke English in my dream! and I know I smiled very happily in my dream. And don't forget you are a ghost, and a ghost can do everything he wants. And I want to be a snail, the snail in that girl's picture book is very beautiful, I like snails.
        [Этим вечером я обиделась на бойфренда, я знаю, я не должна так. Я не имею права его беспокоить. Но я не могу себя контролировать. Я должна сказать тебе, если мама просит меня делать одно, я делаю другое, неважно, права она или нет. Так что если ты сильно желаешь что-то от меня, я буду отказываться сильнее. Соседка по комнате говорила, что прошлой ночью я говорила по-английски во сне! и я знаю, я улыбалась очень счастливо во сне. И не забывай, ты призрак, призрак может делать все, что хочет. И я хочу быть улиткой, улитка в книге с рисунками той девушки очень красивая, мне нравятся улитки.]

        Наш ботанический сад, хмель на ограде, сейчас желтый и красный, с гроздями темно-голубых ягод. Это краски – тебе. Падают каштаны. Озеро – осенняя вода самая черная, ты знаешь. Тихо, ты любишь шорох шагов по сухим листьям, змея любит шуршать. Или мы можем стоять и слушать, как падают листья в легкий туман. Никого. Мост через глубокий овраг, рядом скульптура – сейчас уже не разобрать, олень это или тюлень. Длинные красные кислые ягоды барбариса. Осень. Хороших снов.

        What do you do? When I was 3 years old, I cried for the Ezha (an old tale about a little rebel child) in the movie house. When I listened to the voice of a bird at noon, when I looked at the adult, I thought when I will grow up as high as her, when I lied in the grass looking at the clouds I imagined they are a very soft bed, when I walked on the road of the village looking at the pea field.
        I will lend you my bicycle, I will give you half my apple, I will draw on the ground with you, I will walk along the railway with you to find the stone with a red heart. I will swim in the rain with you. I will sleep beside you quietly in the boat when I am tired.Life like a circle, we met on my second and your third circles. If time can return, I want to spend my first circle with you. I don't know why. But what else can I do for you? What will you think if a little girl skips and laughs noisily beside you? Will you hug her and kiss her on red chicks? She will take your hand, ask you to play clay with her. She will find the worms on the ground with you. She will ask you to take her to the forest. She will ask you to read tales for her before she sleeps. She will ask you to wait for her growing up...
        A drop of night water.
        [Что ты делаешь? Когда мне было 3 года, я плакала из-за Ичжа (старая сказка о маленьком непослушном ребенке) в кино. Когда я слышала голос птицы в полдень, когда я смотрела на взрослую, я думала, когда я вырасту такой высокой, как она, когда я лежала на траве, смотря в облака, воображая, что они – очень мягкая кровать, когда я шла по окраине деревни, смотря на заросли гороха.
        Я дам тебе свой велосипед, дам тебе половину яблока, буду рисовать с тобой на земле, буду идти с тобой вдоль железной дороги, чтобы найти камень с красным сердцем. Буду плыть с тобой в дожде. Буду спать около тебя тихо в лодке, когда устану.
        Жизнь – круг, мы встретились на моем втором и твоем третьем круге. Если время вернется назад, я хочу провести мой первый круг с тобой, я не знаю, почему. Но что еще я могу для тебя сделать? Что ты подумаешь, если маленькая девочка будет прыгать и громко смеяться около тебя? Ты обнимешь ее и поцелуешь в красные щеки? Она возьмет твою руку, попросит слепить с ней что-нибудь из глины. Она будет искать червей на земле с тобой. Она попросит тебя взять ее в лес. Она попросит тебя читать ей сказки перед сном. Она попросит тебя ждать, пока она вырастет.
        Капля ночной воды.]

        Яблоко, молоко – это тоже ты. Я нахожу тебя во многих местах. Это море, его не соберешь в точку. Письмо праздник вспомнить просто так тоже.
        I am always with my boyfriend, each of us is tired, we don't have much to talk about. Love is fire, and life is water. (Yesterday I took you to the XueFu bookshop to browse a painting-book by Shagall, he flies in the air, bends his head to his wife and kisses her, and his head is on the violin...) One day if I meet you, it will be just silence.
        [Я всегда с моим бойфрендом, каждый из нас чувствует усталость, у нас не так много, о чем мы могли бы говорить. Любовь – огонь, а жизнь – вода. (Вчера позвала тебя в книжный Сюэфу смотреть книгу картин Шагала, он летит в воздухе, наклоняет голову к жене и целует ее, и его голова на скрипке...) Однажды, если я встречу тебя, это будет только молчание.]

        Как ты несешь свою свободу? Моя свобода – помогать тем, кто мне близок. Каждый раз решать, какая свобода возможна.

        Сколько раз говорить "прощай". Только вчера – книжный, Волга, Шагал. Yes, I decide. [Да, я решила.] Память уже велика. Страшно говорить – ты поймешь не так и оставишь опять. Равные быть рядом и понимать, разные говорить. Быть рядом, потому что понимаем, понимать, потому что мы рядом.

        – And when did the last time you feel jealous when your girl is in another man's arms?
        [И когда ты в последний раз чувствовал ревность, когда твоя девушка в руках другого мужчины?]
        – Никогда. Только боль – когда она оставляет. Причина – не руки другого, а то, что не встретятся наши. Но она свободна.

        Постоянная близость и постоянная потеря. Пытаясь сделать выбор – там, где, может быть, не надо выбирать. Если ты забываешь обо мне около него, я согласен. Не хочу закрывать от тебя остальной мир. Уметь помнить, забывать и вспоминать. Мне нужна ты и твоя свобода. Никогда не спрошу "или – или". Без слов – потому что без них хорошо, потому что страшно их говорить. Смотреть на коричневую землю. Только от близкого и возможна обида, от далекого и чужого не ждешь ничего.

        Всунуть тебе какие-то деньги так и не удалось – вчера встретил свою бывшую студентку – умную и хорошую – у нее куча проблем со здоровьем и нет денег – когда я их ей дал, это было как тебе.

        Today, a little child with his father walked on the ground, she asked her father: "Can the leaves on the ground fly to the tree again?" Last night about midnight I set in the kitchen, and turned off the light. Quiet. You are in front of me. You look at me. And I think about a gift for us when we meet again. That tree I was painting is a date tree, a very beautiful name.
        Munch is good. Sometimes we need this kind of cry. At the dawn, near the sea, out of the crowd. I always see the 'cry' but in black and white. Different impression. Color made the cry not so loud. When will you write about Schiele? He died so young. The line he used in his paintings is not beautiful. And color is not bright but not very heavy. And what did he think about himself, his fingers are like striking, the woman is so direct before him and always looks out of paper, hollow, no sad, he is honest. Tired? Сolor is very important to me, I'm pity for them, don't want to use it uncarefully, like my lover.
        Now every time I meet something not good, I think how will you do with it? And I gain some power from you. I always imagine your home, so many books and a computer, but I don't know the color of your wall and your bed.
        [Сегодня девочка гуляла с отцом, она спросила его: "Могут листья с земли влететь на деревья обратно?" Прошлой ночью около 12 я сидела на кухне, выключив свет. Тихо. Ты передо мной. Ты смотришь на меня. И я думаю о подарках для нас, когда мы встретимся снова. Дерево, которое я рисовала, это дерево встреч, прекрасное имя.
        Мунк хорош. Иногда нам нужен такой крик. На рассвете, около моря, из толпы. Я всегда вижу "Крик", но черно-белым. Другое впечатление. Цвет делает крик не таким громким. Когда ты напишешь о Шиле? Он умер таким молодым. Линия на его картинах не прекрасна. И цвет не ярок, но не тяжел. И что он думал о себе, его пальцы как ударяющие, женщина так непосредственна перед ним и всегда смотрит вовне бумаги, пустота, не печаль, он честен. Устал? Цвет очень важен для меня, я жалею его, не хочу применять неосторожно, как моего любовника.
        Сейчас всегда, когда я встречаю что-то плохое, то думаю, что сделал бы ты с этим? И я получаю от тебя силу. Я всегда представляю твой дом, так много книг и компьютер, но я не знаю цвет твоих стен и кровати.]

        Но листья вернутся на деревья весной. И лучший дар – встреча. Морские звезды, затмение луны, вишневая тревога. Полумесяц солнца сквозь темное стекло. Цвет – это холод и тепло, любовь и гнев. Линия – превращение одного в другое, как сон. Длинная дорога каштанов, озера под тонким льдом. Темные пятна, окна в воду. Снег на красных ягодах, белка с зимним хвостом. И качается мост между соснами и березами. Древние стулья с резьбой на спинках, половинки шкафа разбрелись по углам. Ветер размахивает тополем за окном, комната плывет, свиристели висят на рябиновых гроздьях. Трогая волосы ночью.

        There is a milk new moon in the sky, for me last night was like a dream, I saw about 20 stars flied through the dark night. They are from you.
        My building is tint green, and I live on a third floor under you. I took a yellow bell for you, when the bell rings I will be with you. When it is windy, we begin our sailing.
        [Молочная новая луна на небе, для меня прошлая ночь как сон, я видела 20 звезд, летевших через ночную темноту. Они от тебя.
        Мой дом светло-зеленый, я живу на третьем этаже, под тобой. Я взяла желтый колокольчик для тебя, когда он звучит, я буду с тобой. Когда ветер, мы начинаем наше плавание.]

        Из моей ночи в твою. Письмо – как еда и сон. Твое Good morning ждет четыре часа, мое Good night начинается днем. У тебя ожидание, у меня память. Ты приходишь в утренние сны, я в вечерние. Мы на разных концах неба. Где я живу? Я встречаю тебя каждый день, и подолгу (за компьютером и вспоминая). Сегодня, подходя к дому, чувствовал, что подхожу к твоему, не своему.

        Ты меняешься всегда – вода и должна меняться. Иначе скучно будет. Понимать и быть рядом во всех переменах. Голову положить на твои колени, чувствовать, как твоя рука проплывает от виска к виску. Снег и туман, я буду смотреть на звезды твоими глазами.

        Why not to go to sleep earlier in evening or to wake up later in the morning on a sunny day, like a snake that doesn't want to leave her stone so quickly... only half hour, sometimes laziness is not so bad thing. One point we can be sure, we have the different opinion in the past time, now and in the future. Maybe I am too eager to know the result. It is not good. We have an old saying, Qi worried that the sky would fall down to the ground! I am the Qi!
        I want to go abroad, including Russia, but I can't go to your country with your help, how can I tell my boyfriend? Or probably we will part... This is another reason why I do not allow you to help me.
        I like that pictures of Zverev you sent me, it is light, and the first girl is sleeping or imagining. Second one looks far and nervous.
        [Почему бы не ложиться раньше вечером или не просыпаться позже утром в солнечный день, словно змея, что не хочет оставлять свой камень так быстро... только полчаса, иногда лень – неплохая вещь. В одном мы можем быть уверены, у нас различные мнения в прошлом, сейчас и в будущем. Может быть, я слишком тороплюсь узнать результат. Это нехорошо. У нас есть старая притча, Ци беспокоился, как бы небо не упало на землю! Я – этот Ци!
        Я хочу за границу, включая Россию, но я не могу ехать в твою страну с твоей помощью, как я скажу это бойфренду? Или, может быть, мы расстанемся... Это еще причина, почему я не позволяю тебе помогать мне.
        Мне нравятся картины Зверева, которые ты мне прислал, они светлые, и первая девушка спит или мечтает, вторая смотрит вдаль или нервничает.]

        Разные, разные, разные, конечно, любить тебя, не себя же. Чувствовать близко, голова кружится от взгляда. Когда что-то делаешь для тебя, это интереснее, чем для себя. А что еще? Был бы я твоим бойфрендом, только радовался бы, что ты куда-то едешь и что-то увидишь. Конечно, хорошо, когда со мной, но и без меня тоже.

        С днем рождения! Приглашаю тебя внутрь твоей/моей рубашки, в Рим. От Колизея – к фонтанам белой римской воды, к длинной Пьяцца Навона, к обнимающим рукам Святого Петра, к лестнице от Тринита деи Монти, с которой хорошо смотреть на город, с которой не хочется уходить, мы просидим там до вечера.

        What if our feeling leaves the shell of life? The hazy moon is in the sky. I am the man who walks in the crowd at dawn. I am the fish in Klee's picture. No one can live a real life. Only the heart to have experience, to be lonely, to be sad, to cry, to be drunk, to be afraid. Who am I, what did my mother think when I was born? Did she get what she wanted? A freshness grows up and wastes almost half her life. And far away from her.
        For me you are not you, you are the other feeling of my life. Never turn your head back.
        [А если наше чувство покидает раковину жизни? Туманная луна на небе. Я – человек, идущий в толпе на рассвете. Я – рыба на картине Клее. Никто не может жить реальной жизнью. Только сердце, чтобы иметь опыт, быть одиноким, быть печальным, плакать, быть пьяным, бояться. Кто я, что думала моя мать, когда я родилась? Получила ли она то, что хотела? Свежесть растет и теряет почти половину ее жизни. И далеко от нее.
        Для меня ты – не ты, ты – другое чувство моей жизни. Никогда не оборачивайся.]

        A generation
        By GuCheng

        The night gives me black eyes.
        I use them to find the light.
        [Поколение, стихотворение Гу Чона.
        Ночь дала мне черные глаза.
        Я буду искать ими свет.]

        До этих скал недалеко, минут 40 городским автобусом и полчаса пешком через лес. В лесу валяются объявления – "продаю дом", "куплю машину" – зачем? Не знаю. Огромные опавшие листья – почти как тропических деревьев. Их поверхность – как бархат. (Но, конечно, еще лучше – коснуться тебя.) Тропа выходит к реке у белого обрыва, там раньше добывали известняк, а некоторые кусочки – как мрамор, сверкают. Белый, желтый, красный. Скалы почти вертикальные, видно волны метрах в 70 под ногами. Узкая тропинка по самому краю, иногда надо брать тебя за руку (и это так хорошо), или держаться за ветки. Некоторые скалы – как скульптуры. Вода осенью низко, появляется дно, оно – как сеть, множество песчаных линий и впадин между ними. Но это только у берега, а река все равно широка. А влево – город, впереди – горы в дымке. И полно осенних цветов – голубые колокольчики, белые маленькие розочки. В Китае на этом месте точно построили бы храм, здесь оно свободно и пусто.

        My mother always can't understand why my father buys so many books and doesn't read them all and spends much money? My father didn't smoke and drink, he said the money for books is like the others' for smoking. And he will read them all when he will retire, I don't know has he finished his books now?
        [Мать никогда не понимала, почему отец покупает столько книг, тратит столько денег, и не читает их все? Отец не курил и не пил, он говорил, что деньги на книги – как у других на курение. И он прочитает эти книги на пенсии. Я не знаю, закончил ли он эти книги сейчас?]

        Основание памяти – ладонь, скользящая по руке. Падающий волос. Говорящий в ветер.
        Месяц – так много... Ты научила считать часы. Тепло ли в доме твоем? Три жизни у нас, твоя, моя и наша, время встреч, писем и мыслей.

        Hate to wait for you! hate you!

        Through a glass ceiling, moon dances, ghost.
        One star is near her, far from her.
        Are there any leaves on that date tree in the yard?
        Timidly, great effort, to fly and to fly, can't higher,
        Not difficult, to fly over a whole steps, astonished.
        A country, old and tired, a women, black,
                                                              bare clothes, windows, bad dream, tattered step.
        You're above me, pout lip. Staring eyes, terrible.
        A strike, quick and strong, vanishes without echoes.
        A touch, tender, murmur in the dream,
        Spreads dimly
        What is this memory?
        Coffee, bitter, put in sweet, coaxed to drink.
                                                                            Forget that bitter, but recall.
        Who are you? Carrying a shell on your back.
        Snail or slug?
        Never relax (forget), even sleep in the bed!
        Never turn head, eyes gazed on your back, regret!
        Hold hands, near face, quiet words, broken branch!
        The Milky Way, 'Hua-La', put into your heart,
                                                                            you don't know that all is over.
        It is a new beginning!
        [Ненавижу ждать тебя! ненавижу тебя!

        Сквозь стеклянный потолок, лунные танцы, призрак.
        Одна звезда около нее, далеко от нее.
        Есть листья на дереве встреч во дворе?
        Испуганно, большое усилие, лететь и лететь, невозможно выше,
        Нетрудно, лететь через целые шаги, изумленно.
        Страна, старая и уставшая, женщина, черная,
                  поношенная одежда, окна, плохой сон, разорванный в клочья шаг.
        Ты надо мной, полные губы, пристальный взгляд, ужасно.
        Удар, быстрый и сильный, исчезает без эха.
        Прикосновение, нежное, шепот в темноте
        распространяется, покрытый рябью.
        Что – эта память?
        Кофе, горький, положенный в сладкое, уговорил выпить,
                                                            забудь эту горечь, но вспомни.
        Кто ты? Несущий раковину на спине.
        Улитка или слизень?
        Никогда не отдыхай (забудь) даже во сне в постели!
        Никогда не поворачивай голову,
                глаза пристально смотрят на твою спину, сожаление!
        Подними руки, около лица, тихие слова, сломанная ветка!
        Млечный Путь, Хуа-Ла, положен в твое сердце,
                                    ты не знаешь, все кончилось.
        Это – новое начало.]

        Попадался мне старинный китайский трактат о сексе. Все – с точки зрения здоровья. Эта позиция укрепляет костный мозг, та – дыхание. Все – регламентировано. Представил себе человека, в некоторый момент параллельно действию подсчитывающего – три длинных движения, девять коротких, три длинных, девять коротких. И очень не по себе мне стало. В Китае говорят: "еда и секс – это природа". Но секс – это путь к другому человеку. И мало что настолько индивидуально.

        В китайском искусстве нет обнаженного тела. Может быть, обнаженный человек слишком открыт для Китая, и одежда не говорит, кто он. Конечно, китайский художник хотел дать возможность для воображения. Но по телу можно было бы попытаться представить то, что за ним.

        Письмо – время с тобой, забывшее все. Когда один – помнить, помогать, чувствовать, как кружится голова только при мысли о.

        I must be honest, I want to leave you again since last weekend. Maybe you will set me free again, but I don't need it indeed. I want to forget it all. Forget the bad or the good. Just near you. No reason... When I want to leave you, I always think of your bad part. Still no answer! What if I hurt you?.. Will you leave me? If you leave me it is better than if I leave you, I can't decide to leave you.
        [Я должна быть честной, с прошлого воскресенья я снова хочу оставить тебя. Может быть, ты снова дашь мне свободу, но она мне не нужна. Я хочу все забыть. Забыть плохое или хорошее. Только около тебя. Без причины... Когда я хочу тебя оставить, я всегда думаю о твоей плохой стороне. Еще нет ответа! Если я причиняю тебе боль?.. Ты оставишь меня? Если ты оставишь меня, это лучше, чем я тебя, я не могу решить оставить тебя.]

        Повторение, перемена. Обещание. Горький шоколад. Мы ждем, собирая себя. И боимся следующей встречи.

        When I listen to folk song, I understand, why they repeat again and again. Like you call my name again and again, I like it. I like folk songs, very simple and direct, but strong feeling... like the yellow ground in my hometown. My blood is made of that сlay. City, promise, aim? None is mine. Don't promise, please. For me it's a hard word and can't be used often. I will never ask you to do something for me.
        [Когда я слушаю народную песню, я понимаю, почему они повторяют снова и снова. Как ты зовешь меня по имени снова и снова, мне это нравится. Я люблю народные песни, очень простые и прямые, но сильное чувство... как желтая земля моего родного города. Моя кровь из этой глины. Город, обещание, цель? Ничто не мое. Не обещай, пожалуйста. Для меня это тяжелое слово, оно не может быть использовано часто. Я никогда не попрошу тебя сделать для меня что-то.]

        Это утро холодное и с облаками, мы пойдем недалеко. В старую часть города, где маленькая река впадает в большую. В воскресенье никто не работает, и мы можем влезть в речном порту на гору калийной соли, сверкающую белым, красным, коричневым. Краны – cranes – ваши китайские журавли? Страусы? Ни зданий, ни людей, ни движения, река, баржи, краны, горы песка – и это в пятнадцати минутах пешком от автобуса. Место, где вещи живут сами. А можно пойти на мост, смотреть, как сливаются реки, как плывут внизу корабли, чувствовать, как мост вибрирует от тяжелых машин. А дальше кладбище кораблей, только нос или корма над водой, или какие-то торчащие ребра, металлические кости. Так металл возвращается в мир без людей, принося туда тайну. Вещи становятся свободными и решают, что они будут делать. А вода высока, течет быстро, кружит голову и уносит с собой.

        five cocoons
        out, four males, waiting for, pity
        unique, big moth, curly wing, ugly
        white fire, shake, whirlpool
        a fucking, four fools, thousands eggs
        dead spirit

        empty dark, nasal mucus, soft flesh stick

        blood on sheet
        no?!

        ochre mess, hold back, thief
        what is lost?
        shit!
        [пять коконов
        вне, четыре самца, ждущие, жалость
        единственная, большая бабочка, скрученное крыло, безобразное,
        белый огонь, дрожь, водоворот
        проклятый, четыре глупца, тысячи яиц
        мертвый дух

        пустая тьма, мускус носа, мягкая палочка плоти

        кровь на простыни
        нет?!
        охряное месиво, поднятое обратно, вор
        что потеряно?
        чёрт!]

        Last night, I fell asleep later, about 2:00, I dreamt of a big house, you spoke aloud (quarrelling) with your girlfriend in the centre of the room. I was sad and asked you not to do it, and hid in another room with half open door. You didn't stop, later you finished and told me "This is life".
        [Прошлой ночью, я уснула поздно, около 2:00, я видела во сне большой дом, ты громко говорил (ссорясь) со своей герлфренд в центре комнаты. Я чувствовала печаль, просила тебя не делать этого и спряталась в другой комнате, с полуприкрытой дверью. Ты не остановился, позднее ты закончил и сказал мне: "Это жизнь".]

        Я не знаю, что такое жизнь, но знаю, что она невозможна без обиды. Но зачем портить ее громкими словами? И бесполезно думать, что, не скажи я того или этого, все было бы хорошо. Если мы вместе, то через мелочь мы перейдем, если мы все дальше, то все развалится не от того, так от другого. Быть с тобой по праздникам и в черный день.

        Ты – старый город. Рим, может быть. Я иду по улице, оборачиваюсь и вижу то, что никогда не ожидал. Свет в окнах старого (2000 лет) театра, где сейчас квартиры. Ты – страна со множеством достопримечательностей, а у меня только губы и две руки, чтобы идти по ней.

        Я не знаю, кто я, но я помню тебя. Я тот, кто помнит тебя. Цели нет – я только чувствую, что должен делать это или то. Ты в красном тумане. Комната из сна, где мы вместе. Ты – желтая земля, я – может быть – лес. Ночной лес, со звуками птиц и насекомых, без границы неба и земли. Из города тянет в лес, из леса – в город. Быть неуверенным, видеть и понимать – наш успех.

        I remember ChengDu (plain, in the centre of the basin), and was called 'heaven country'. Remember my university, not big, but with flowers all year. Spring, Chinese blooming crabapple, red, transparent.... a kind of grass, if you touch it, leaves will close (shy grass), one summer I touched all shy grasses. And a kind of white flower (zhi zi), really sweet. Autumn, yellow chrysanthemum (so long), it opens for a long time. Passion and depth. All its kinds. Something like a flowerfall. A flower white, like hoof. Little dot, yellow, every time I passed she stopped and looked upon me... Sago cycas, once I looked at a female and male bloom, it was said, sago cycas blooms, mute will speak. There is a Geology Museum, stones, fossils, one dinosaur, very long, about 20m, and 5-6 m high. My university has a little lake, I always wander around it. To read, to watch, willows around it. A road with bamboo and silent with several persons, I read and walked it. At the back gate there is a canal, I swam in it in summer. Always walk along it. The ChengDu (SiChuan province) people speak local accent (I imitate it not well), they call me glasses. And they like to eat spice, drink tea, many kinds of snacks, one kind was half wrapped in leaves. They call it leave-ba, it is interesting. At first I didn't like to eat spice, and rice is hard, I had a stomach trouble. But my swimming cures it. Spice (hot) is different from bitter, it is more like a challenge, but once you win, you will like it. Is there some kind of spice chocolate? The weather is damp, eating spice is against cold. Always cloudy, if there is sun, it is a holiday. And it's cold, both outside and inside. My hands were always cold the whole day. So we always went out in winter too. If we have the chance I will invite you to the South, more flowers, trees, soft water... I only knew it from books, before I went to ChengDu. If you can live there for one year. ChengDu's embroider is famous, but I like SuZhou embroider more, like the fish swimming in water... Girls are real ladies, tender, kind, gentle... (Am I a girl? not tender, and careless, I don't know!) Have a good dream of the South.
        [Я вспоминаю Чанду (плоский, в центре бассейна), и названный "небесной страной". Вспоминаю мой университет, небольшой, но с цветами весь год. Весна, цветут китайские яблони. Красные, прозрачные... Трава, если ее тронуть, листья закроются (стыдливая трава), в одно лето я трогала всю эту траву. И белые цветы (чжи цзи), действительно сладкие. Осень, желтые хризантемы (так длинно), они раскрываются надолго. Страсть и глубина. Все их виды. Некоторые – как цветопад. Белый цветок, как копыто. Маленькая точка, желтая, каждый раз я проходила ее, останавливалась и смотрела... Саговые пальмы, однажды я видела женский и мужской цветок, есть пословица: саго цветет, немой заговорит. Музей геологии, камни, кости, один динозавр, очень длинный, метров 20, и 5 – 6 высоты. В университете есть маленькое озеро, я всегда гуляла около него. Читать, смотреть, ивы вокруг. Дорога с бамбуком и тишиной, с немногими людьми, я читала и гуляла там. У задних ворот канал, я плавала в нем летом. Всегда ходила вдоль него. Люди в Чанду (провинция Сычуань) говорят с местным акцентом (я его воспроизвожу плохо), они звали меня очками. И они любят есть специи, пить чай, много всяких закусок, одна полузавернутая в листья. Они зовут ее лив-ба, это интересно. Сначала я не любила специи, рис тяжелый, желудок болел. Но мое плавание это вылечило. Специи (горячее) отличаются от горького, это больше как вызов, но однажды ты выиграешь, тебе это понравится. Есть ли шоколад со специями? Погода сырая, еда со специями – против холода. Всегда облака, если солнце – это праздник. И холодно и снаружи, и в комнате. Мои руки были холодными весь день. Так что мы всегда уходили на улицу, зимой тоже. Если будет возможность, я позову тебя на юг, больше цветов, деревьев, мягкая вода... Я знала это только из книг, прежде чем приехала в Чанду. Если ты сможешь жить там год. Вышивки из Чанду очень известны, но я люблю вышивки из Сучжоу больше, рыба, как плывущая в воде. Девушки – настоящие леди, нежные, доброжелательные, мягкие. (А я – девушка? Не нежная и беззаботная, я не знаю!) Хороших тебе снов о юге!]

        Мы встретимся на набережной около огромного каменного корабля. Его парус видно издалека с гор. Наверное, в бою такую ладью надо пускать вперед, чтобы она крушила-утюжила все подряд. На реке полно снега, не скажешь точно, где она начинается. Льда под ногами ты не увидишь, только толстые плиты торосов, как зубы из снега. С реки ты увидишь дома на высоком берегу, трубы, острые башни костела. Когда солнце отражается в окнах, они вспыхивают. Остров длинный и высокий, около него лед выходит на поверхность, лучше идти там. Ивы – кусты, не деревья. Тонкие темно-красные ветки из снега. И белые барашки цветов на верхушках. Это уже почти весна. За островом полно рыбаков, я никогда не сидел так, терпения не хватает, и рыбу жалко. Лед – столбиками, если его уронить, множество сверкающих игл летит во все стороны, лучами. Снежные фигуры на ветвях, водопады искр.

        Or help me!
        [Или помоги мне!]

        – Что мне сделать? Сесть около, смотреть, как ты учишь, приносить что-нибудь вкусное, целовать иногда и желать спокойной ночи.

        Старинные письма в футляре в виде рыбы. Рыба – письмо. Фея реки Ушань – утром облако, вечером дождь. Лисы – оборотни. Соломенные веревки от злых духов. Долго не спи при луне. Тень белого коня – погребальная песнь. Кукушка говорит: "лучше вернуться". По ветке тополя каждый год ползет снежный крокодил.

        I slept on the floor in Beijing. If I have a house (mostly I don't) I will sleep on the floor like Japanese, very interesting. I like some of Japanese painting, it's like light tea. I want to see myself reflecting in your eyes.
        [Я спала на полу в Пекине. Если у меня будет дом (чаще всего его нет), я буду спать на полу, как японцы, очень интересно. Мне нравится некоторая японская живопись, она – как легкий чай. Я хочу увидеть себя, отражающейся в твоих глазах.]

        Вдавливая руку в колено. Ждать ночной воды, открывающей бутон. Когда у нас будет одна тень на двоих? Когда мы увидим луну одновременно? Когда мы смешаем наше дыхание? Я хочу вспомнить, как растет трава.

        My boyfriend,
        we meet twice or once a day,
        to say good morning and good night.
        What does he do?
        Work and dinner.

        My lover,
        he is far away from me,
        we meet once a day, except Sunday and holiday
        by E-mail on web
        to talk because love.
        He is busy too, sometimes writes to me before sleep.

        What do I do?
        I have no job, lonely in the world,
        rebel against my parents.

        What do I wait for?
        Wait for my boyfriend,
        to play with him and speak with him.
        What do I wait for?
        Wait for to meet my lover.

        I spoke with my boyfriend,
        he said, I will give you money.

        I will not talk about my life with my lover.
        for "you are free"
        he wants to give me money too
        and wants to invite me to meet him in a far place.

        Now, my boyfriend and I speak a few.
        Now, I don't want to write to my lover.

        What is the difference between
        3 years and 38 hours
        love or lover

        At first time, my boyfriend touched my breast
        say "others all do it"
        my lover wanted to do more than kiss with me
        say "sex is beautiful"

        boyfriend says, "marry me!"
        lover said, "marry? for what, to whom?"

        What do I wait for?
        boyfriend said "don't wait for me"
        lover said "stand and bear"

        Boyfriend said, "your need of emotion is too much!"
        lover said, "life is open, we need large memory!"

        Yes, "no one can help me, (gives money only), it's only my own life"

        Men go away.
        I just help myself!

        "Good-bye"
        "Zai-jian".
        [Мой бойфренд,
        Мы встречаемся дважды или однажды в день,
        Сказать "спокойной ночи" и "доброе утро".
        Что он делает?
        Работа и обед.

        Мой любовник,
        Он далеко,
        Мы встречаемся однажды в день, кроме воскресений и праздников,
        по электронной почте
        говорить, потому что любим.
        Он занят тоже, иногда пишет мне перед тем, как уснет.

        Что я делаю?
        У меня нет работы, одиноко в мире,
        Ссора с родителями.

        Что я жду?
        Жду бойфренда
        Играть с ним и говорить.
        Что я жду?
        Встретить любовника.

        Я говорила с бойфрендом,
        Он сказал – я дам тебе денег.

        Я не буду говорить о моей жизни с любовником,
        Потому что "ты свободна",
        Он тоже хочет дать мне денег
        И приглашает меня встретиться в дальнем месте.

        Сейчас я мало говорю с бойфрендом.
        Сейчас я не хочу писать любовнику.

        Какое различие между
        Тремя годами и 38 часами,
        Любовью и любовником.

        В первый раз бойфренд тронул мою грудь,
        Говоря "все делают это".
        Любовник хотел большего, чем поцелуй, со мной,
        Говоря "секс прекрасен".

        Бойфренд говорит: "Выходи замуж!"
        Любовник говорит: "Женитьба? Зачем? Для кого?"

        Что я жду?
        Бойфренд сказал: "Не жди меня!"
        Любовник сказал: "Стой и держись".

        Бойфренд сказал: "Тебе нужно слишком много эмоций!".
        Любовник сказал: "Жизнь открыта, нам нужна большая память!"

        Да, "никто не поможет мне, (только даст денег), это только моя жизнь".

        Мужчины уходят.
        Я только помогаю себе.

        "Good-bye"
        "Zai-jian". ["До свидания" по-китайски]

        Прямо, слишком прямо, язык между нами, мне нужно быть уверенным, что ты поняла.
        Оборачиваясь назад, прослеживая мелкие шаги, что привели к тебе.
        Собирая в одиночестве.

        Tree's shadow in the moon
        lonely is an unsent letter.
        Can you see? Bubble in the ice
        when leaves return to the tree.
        [Тень дерева в лунном свете
        одиночество – непосланное письмо.
        Ты можешь видеть? Пузырек во льду
        Когда листья вернутся на дерево.]

        I swim just because I like the feeling of water. And I write for the same reason.
        [Я плаваю только потому, что люблю чувство воды. И пишу по той же причине.]

        Как мы встретимся? У стального шара, вечером, без солнца, но не во тьме. Я узнаю тебя издалека. На земле будет снег с водой. Потом мы пойдем ко мне в комнату, и будем сидеть друг около друга, пытаясь поверить, что действительно рядом. Кто первый двинется ближе? Сейчас я думаю – ты.

        Звук шагов по снегу и эхо в лесу. Я отправлю тебе мой снег. Когда я получаю твое письмо, я думаю о том, что ты написала, когда твоего письма нет, я думаю о тебе. Хорошо и то, и другое.

        Our meeting is nearer and nearer. Maybe I will appear before you suddenly, maybe I will escape you... That Monday, I imagined hundreds of ways of our beginning but reality is different. In fact, when we first met in XueFu bookshop, I didn't look at books, only waiting for you to approach. Now I don't believe it is true I was brave to speak to you.
        I should say some words for your birthday, but I don't know what to say. And what is the gift for you? One of my friends tells me, she didn't open the gift her friend sent to her. She wants to keep the feeling of receiving gift.
        I was born at 15:40. I feel that day was a cloudy day. So I am lazy. If a forest is too safe, without even a little fire, it will not be better than fire as a disaster. Never say "I love you". Never tell you what I do for you. I love that which I rebel against.
        [Наша встреча ближе и ближе. Может быть, я появлюсь около тебя неожиданно, может быть, я постараюсь избежать тебя... В тот понедельник я воображала сотни возможностей нашего начала, но реальность – другая. Когда мы встретились первый раз в книжном Сюэфу, я не смотрела на книги, только ждала, что ты будешь близко. Сейчас я не верю, что это правда, что я была настолько храброй, чтобы говорить с тобой.
        Я должна сказать что-то на твой день рождения, но я не знаю, что говорить. И что тебе подарить? Одна подруга говорила, что не открыла подарок, посланный ей другом. Она хочет сохранить чувство получения дара.
        Я родилась в 15:40 после полудня. Я чувствую, тот день был облачным. Поэтому я ленивая. Если лес слишком безопасен, даже без маленького огня, это не лучше, чем огонь как опустошение. Никогда не говори "я люблю тебя". Никогда не говори тебе, что я делаю для тебя. Я люблю то, против чего бунтую.]

        Первые цветы года – пушистые шарики вербы. Чай с шиповником. Ждать. Чувствовать тебя, говорить с тобой, обернуться и увидеть пустоту. Напряжение между близостью и пустотой. Покупать яблоки и думать, что это для тебя. Стоять под душем – вспоминая, как стояли мы. Жить в двух временах. Сейчас ты в библиотеке, сейчас ты спишь дома. Это как книга, мы прочитали три страницы и поняли, как это интересно, книга лежит рядом на столе, но мы не можем дотронуться до нее. Письма – несколько строк оттуда.

        Сегодня в институте собрание, тоска зеленая, над председателем часы, я смотрел и думал, у тебя сейчас ланч и ты мне пишешь. Я знаю, твое письмо ждет, через час я буду с тобой, и плевать мне на.

        Но не только ждать, проводить время до, а – жить. Видеть что-то – и вспоминать, что сейчас тебе это не покажешь. Беспокоиться, что что-то случится, как помочь за 5000 километров. (Как хорошо, что у тебя есть бойфренд.)

        Страх ошибиться в письме и обидеть. Как в волшебном лесу – много всего вокруг, и не знаешь, что будет, если тронешь что-то. Будешь счастлив или умрешь. Так концентрируется жизнь. Если с ума не сойдешь. И то же – с тобой. И только полная луна между нами.

        winter teaches snake missing family
        soil road at noon in the summer
        gazed you walk side by side

        home rabbit

        at night, bit corner of the blanket
        in the day, want warm from him
        ponder stomach never full
        day after day past in moan
        you regret?!

        farm cattle

        bare feet went across youth
        brown-cattle leather shoes
        worn for yellow mountain
        all agonies buried in ground
        and your absent-water kidney
        [зима учит змею вспоминающую семью
        грунтовая дорога в летний полдень
        пристально смотрела на тебя рядом

        домашний кролик

        ночью, закушенный угол одеяла
        днем, желая тепла от него
        обдумывать, живот никогда не полный
        день за днем проходят в стоне
        ты сожалеешь?

        скот с фермы

        босые ноги шли через молодость
        коричневые кожаные ботинки
        носимые для желтой горы
        все агонии похоронены под землей
        и твой характер отсутствующей воды]

        И быть только со словами, словами, словами писем. Когда мы встретимся, я, наверное, долго буду пытаться понять, что ты действительно рядом. А потом мы начнем жить. Когда мы встретимся, мы будем молчать несколько дней, восстанавливая баланс между словами и поцелуями. Когда мы совсем сойдем с ума, вот тогда и вернемся к словам.

        Перестать бояться друг друга. Люди часто не понимают друг друга на одном и том же языке. А если понимают слишком хорошо, это тоже плохо. Мы пойдем друг к другу – я к тебе, ты ко мне.

        And my grandpa, he was born at 1920. He is not from Xi'an. He is from Yu Lin (a city in the north of Shaanxi), he was a geologist, and had been a seller. My grandma followed him experiencing many places and people, but seldom mentioned it. (And my father is the oldest one of five children.) She died two years ago. And I thought if I lived in ancient times I would be a girl who tramps, like my grandma.
        [И мой дедушка, он родился в 1920. Он не из Сиани. Он из Юлина (город на севере Шанси), он был геологом, а до этого продавцом. Моя бабушка следовала за ним, встречая многие места и людей, но редко говорила об этом. (И мой отец – старший из пяти детей.) Она умерла два года назад. И я думаю, если бы я жила в старые времена, я была бы девушкой из бродяг, как моя бабушка.]

        Мягкие серые дни вокруг, дни воробьев и ворон. Дрозды клюют рябину под моим окном, ястреб над тобой в ботаническом саду. Чем одежда – лучше больше книг с собой для тебя. Словно уходя из дома ненадолго. Жизнь открывается и открывается, и никогда – не до конца.

        For me Gaudi is like daemon and his castle.
        [Для меня Гауди – как демон и его замок]

        Наркотик писем. Не увидев твоего письма, открывать почтовый ящик снова и снова. Мы знаем дальнее расстояние, и мы знаем кратчайшее. Ждать встречи – как конца болезни. Ничего не сделаешь, только ждать, когда придет или уйдет само. Мы пойдем через ночной город, станем тенями на улице и ветром. Идти, не зная, куда повернем через пять минут. Собираясь из воздуха, становясь телами иногда. Праздник фонариков, лунная дорога на море, озере, реке. Праздник фонариков завтра, желаю тебе света. И темноты тоже, бархатной и теплой. Ты знаешь фонарик для черного света, для темноты? Трогать твои пальцы, все десять, руку, ладонь и обратную сторону.

        My parents don't allow me to be with my boyfriend, I left them. But now I don't know what I can do? You said two individuals can be in love ten years or only one week, it is a holiday anyway. For me if all finished after you left China, it would be good. But why do you write to me and want to see me again? We cannot be together. Two circles around the steel ball last morning. Sunrise. The main building where are your shadow and steps. Don't write me so late at Saturday. I really pity you.
        [Мои родители не позволяют мне быть с бойфрендом, я покинула их. Но сейчас я не знаю, что могу сделать. Ты говорил, двое могут любить друг друга десять лет или только неделю, это тоже праздник. Для меня, если бы все кончилось после того, как ты покинул Китай, это было бы хорошо. Но почему ты пишешь мне и хочешь увидеть снова? Мы не можем быть вместе. Два круга вокруг стального шара прошлым утром. Восход. Главное здание, где твоя тень и шаги. Не пиши мне так поздно по субботам. Мне действительно жаль тебя.]

        Куда мне идти? Где мой стальной шар? Компьютер? Видела ли ты ветреницу? Чистую и холодную, как весенний ветер. А сон-траву, огромную, синюю с желтым сердцем, мягкую, как мех, хорошо ей погладить тебя. Прямые, горящие красным сосны, прозрачное пространство внизу с огромными голубыми цветами, легко поднимающаяся золотая песчаная дорога. Если есть рай (я думаю, что нет), он примерно такой.

        Твои цвета – красный и желтый, мои – синий и зеленый.
        Chinese have five color of clay – red, yellow, black (northeast), white and (I forgot), in ancient times emperor used it to pray. There is one kind of color named "Prussian blue". Did word "Russian" come from German? A color is beautiful, but I can't mix many colors with it. It is interesting to try.
        [У китайцев есть пять цветов глины – красный, желтый, черный (северо-восток), белый и (я забыла), в древности император пользовался ими при молитве. Есть цвет, называемый "Прусский голубой". Слово "русский" пришло из Германии? Прекрасный цвет, но много цветов я не могу смешивать с ним. Интересно пробовать.]

        Я люблю встречать ласточек – в этом году с тобой. У них большой рот – чтобы целовать, может быть? Я держал в руке стрижа, он запутался в проволоке на балконе. Жесткий, как жестяной. В Крыму ласточки построили гнездо в комнате, где было открыто окно на время покраски, влетали в окно, летели навстречу идущему по коридору.
        I remembered very clearly there were many swallows flying near ground after the rain. That day I finished my pass exam at university. And our swallows are thin and more beautiful than local - fat. And mouth is not very big.
        [Я помню очень ясно, как много ласточек летит около земли после дождя. В тот день я закончила свои экзамены в университете. И наши ласточки тоньше и красивее, чем здешние – жирные. И рот не очень большой.]

        My life now is not very bad. Swimming, books, painting. In fact I don't want to work in the company, it is noisy. But I must to be independent.
        The year before last year I was in Beijing. Very big sandstorm, I went to the swimming pool at 17:30, the water was cold. They didn't want me to swim, they wanted to close. But I quarreled with them and insisted on swimming. They said there was only me to swim that day. When I returned to my dorm, I was a clay girl with clay and sand in my hair and my skin.
        [Моя жизнь сейчас неплоха. Плавание, книги, рисование. Фактически я не хочу работать в компании, это шумно. Но я должна быть независимой.
        В позапрошлом году я была в Пекине. Очень сильная песчаная буря, я пришла в плавательный бассейн в 17:30, вода была холодной. Они не хотели, чтобы я плавала, они хотели закрыться. Но я спорила с ними и настояла на плавании. Они сказали, что только я плавала в тот день. Когда я вернулась в общежитие, я была глиняной девушкой с глиной и песком в волосах и на коже.]

        Самая яркая луна – в пятнадцатый день восьмой луны. Девятый день девятой луны – праздник хризантем. А в пятнадцатый день каждого месяца спускается дух Венеры, звезды Тайбо.

        Who is weeping quietly?
        stranger, please, no let me dye in dull.
        ancestor, semi-man and semi-snake.
        circle (immortal) gazes death of this life.
        don't run after the dawn.
        white bird always goes back to the North.
        Ghost, never speak.
        He has three ventricle, to mix all colors.
        I had even come near your window,
        put a yellow chrysanthemum in your dream.
        and left quietly.
        Death in water,
        Allow me to leave you.
        [Кто плачет спокойно?
        чужой, пожалуйста, нет
        позволь мне умереть в скуке.
        предок, получеловек и полузмея.
        круг (бессмертный) пристально смотрит на смерть этой жизни.
        не беги после рассвета.
        белая птица всегда возвращается к северу.
        Призрак, никогда не говорящий.
        У него три желудочка, смешивать все цвета.
        Я даже пришла к твоему окну,
        положила желтую хризантему в твой сон.
        и ушла тихо.
        Смерть в воде,
        Позволь мне оставить тебя.]

        The reason I don't want to meet you is that I went in an area, which I've never thought about before. I don't know what is in the future, what I will become? It is a very difficult question for me. Sometimes it is terrible. But I made my first step...
        [Причина, по которой я не хочу встретить тебя, в том, что я вошла в область, о которой никогда раньше не думала. Я не знаю, что впереди, какой я стану? Это очень трудный вопрос для меня. Иногда это ужасно. Но я сделала первый шаг...]

        I am just a Chinese girl. Sometimes happy, sometimes sad. And have no job. Don't know where my future is.
        [Я обычная китайская девушка. Иногда счастливая, иногда печальная. И безработная. Не знаю, где мое будущее.]
        Но в Китае двести миллионов девушек – а пишу я именно тебе – и я не знаю своего будущего тоже.

        nude, sand, mountain,
        hair, wind, nature,

        walk, eyes ahead, but disappear
        it seems like a quiet heaven.
        except this sky and sand
        you are only a beautiful tree.

        dancing without body,
        singing without fear,
        who am I?
        the butterfly in a dream.
        [обнаженные, песок, горы,
        волосы, ветер, природа,

        иди, глаза вперед, но исчезают
        это похоже на тихое небо.
        кроме этого неба и песка
        ты только прекрасное дерево.

        танцующая без тела,
        поющая без страха,
        кто я?
        бабочка во сне.]

        Escape.
        Now I don't want to meet you more and more, in fact I've wanted to leave you from the beginning. Yes, I must stop talking with you about my dull life and hide my feelings. For it is my own life. And why should I meet you? I have a boyfriend, I need a job, I need life. But I don't need the other man's love. I don't want to meet you in the future, although you are preparing for our next meeting, but I don't need. I want to marry. I want to be with my boyfriend. For me everyday after your leaving is not happy. Even if I hike in mountains with my boyfriend. Why? I should not accept you. I feel guilty, I feel sad. Why should I accept all these? I can't love other men when I love my boyfriend. I don't want to open to you. How mad am I to write to you for months, even now I can't believe how I did all. I must escape from you. I am sorry. I must tell you all these. But there is no use. Sorry...
        [Избежать.
        Сейчас я не хочу встретить тебя больше и больше, фактически я хотела оставить тебя с самого начала. Да, я должна перестать говорить с тобой о моей серой жизни, спрятать мои чувства. Потому что это моя жизнь. И зачем встречать тебя? У меня есть бойфренд, мне нужна работа, жизнь. Но мне не нужна любовь другого человека. Я не хочу встретить тебя в будущем, хотя ты готовишься к нашей следующей встрече, но мне это не нужно. Я хочу выйти замуж. Хочу быть с бойфрендом. Для меня каждый день после твоего отъезда несчастлив. Даже когда я ходила в горы с бойфрендом. Почему? Я не должна принимать тебя. Я чувствую вину, чувствую печаль. Почему я должна принимать все это? Я не могу любить других, когда люблю бойфренда. Я не хочу открывать тебе. Какая я сумасшедшая, что писала тебе месяцы, даже сейчас не верю, как я все делала. Я должна избежать тебя. Я сожалею. Я должна сказать тебе все это. Но это бесполезно. Прости...]

        – Рыбы счастливы, – сказал один мудрец.
        – Откуда ты знаешь, ты же не рыба, – возразил второй.
        – Откуда ты знаешь, ты же не я, – ответил первый.

        Кун-но, Сюй Цзюнь – храбрецы, помогавшие соединиться влюбленным. Еще влюбленным помогал дух горы У. Но обмерять пядью гору У – делать безнадежное дело.

        От необычной жизни не убежишь, обычная не для тебя.

        I don't know if you can receive this letter in time, but... Yes, the moment I wait for so long will come, although with pain. But it really will come! I don't know what I will do, but call me as soon as you can when you are in the city... and don't speak, I know it will be you. I will meet you near the steel ball. I want to see you as soon as we can!
        [Я не знаю, можешь ли ты получить это письмо вовремя, но... Да, момент, который я так долго ждала, приходит, хотя с болью. Но он действительно приходит! Я не знаю, что буду делать, но позвони мне так скоро, как сможешь, когда будешь в городе... и не говори, я знаю, это будешь ты. Я встречу тебя около стального шара. Я хочу видеть тебя так скоро, как только можно!]

        Выбираю из комнат ту, где кровать побольше. А в компьютере уже твое письмо, но обеда с профессором и всем отделом в день приезда не избежать, как землетрясения. Сесть на полу друг около друга. Don't touch me! Don't speak! [Не трогай меня! Молчи!] Привыкая всю ночь. Голова кружится от бессонной ночи в самолете и от тебя. Утром – сбывшаяся давняя мечта. Завтрак вместе в столовой, сидя друг против друга, подкладывая друг другу кусочки, ты палочками, я ложкой. На работу, где перед глазами плывет знак приближенного равенства. Вечер – ты приносишь мыло, шампунь, шоколад, зачем, у тебя же денег нет, кто из нас ценный иностранный специалист, туго, сводя с ума, как хорошо, что комната угловая, и твои крики уходят за стену, в ветер.

        На последнем курсе университета вы с бойфрендом снимали комнату и занимались сексом так, что надоело даже. Процентов десять студентов так делают.

        Воскресенье, бойфренд работает, а нам – завтрак и морской мир. Серые плосковатые тела акул, почти без усилия пронизывающие воду. А ленивые бело-крапчатые двухметровые песчаные шевелятся на дне. И еще – для акулы слишком широкая, для ската слишком узкая, свиномордая, разочарованная, всегда лежащая хвостом к тем, кто не плавает, а ходит. Тюлени целуются, ревут так близко, что рукой можно потрогать, да не тянет, глядя на их зубы. Черепаха, огромная, как стол, летящая в голубых бликах. Толстенные мурены, одна в летнем грязно-буром камуфляже, другая в зимнем, обтекают дыры в камнях. Арапаймы – ромбические, со ртом наверх и директорским выражением лица. Эта рыба – учитель математики, а эта – член правительства. Широкоголовые, толстогубые, сплываются к стеклу поговорить с нами.

        Книжный – тебе Модильяни и Климт, мне – сосны и сливы, а тебе – я помню – рыжая кошка – твой любимый Россетти, где рыжая Мария сжалась пружиной в белом углу перед ангелом с белой лилией. Эти лилии вспыхнут потом оранжевым на фортах Владивостока, ярко-красным – на таежных полянах вдоль Транссиба. Оранжевые с черными пятнами, тигровые, в твоих руках, около западного выхода вечером стоит женщина с охапками цветов на велосипеде, как пройти мимо нее просто так.

        Позвонить – и вместо телефонного "Good evening" узнать, что ты почти рядом. Ты смеешься и стучишь по мне кулаками (сколько раз видел это на улице и не думал, что по мне тоже). А еще китайские девушки очень любят, когда их носят на спине. Видел однажды, возвращаясь от тебя ночью, две парочки, где девушки с хохотом пытались удержать на своих спинах парней. Есть замечательно красивые девушки. Вовсе не луноликие и не кукольные, как думают о Востоке. С легкими, резными, чуть надменными лицами, точеными или гибкими, как ветка ивы, фигурами. Хочется фотографировать, но нельзя же вот так без спроса на улице.

        У тебя лицо медсестры районной поликлиники, тяжелое, круглое и вечно чем-то недовольное. На фотографиях с однокурсницами – все красивее. Деревянная раскачивающаяся походка. Но эту походку я узнаю в великой китайской толпе метров за триста, и сердце уходит не то вниз, не то вверх, и пружина ожидания бросает навстречу, потому что их всех на самом деле нет, а ты есть, и твое лицо откроется и станет смеющимся, жестким, прозрачным, загадочным, внимательным, витающим в снах наяву, придуряющимся, плачущим, хитрым, золотым, и за что мне это, я не узнаю никогда. Море черных голов вокруг, а твои волосы с какой-то рыжестью чуть-чуть. И ты молоко пьешь, масло любишь, что китайцам не очень свойственно. Однокурсницы смеялись: ты иностранка. Так и есть.

        Сегодня бойфренд ждет тебя раньше, время – только в саду за главным корпусом посидеть. Почему ты не знаешь древних китайских созвездий? вот тебе камешки, вот тебе наши – Лебедь, Орел, Орион.

        Нужно обеспечить ударный импульс, а ударного стенда нет. Бить молотком? металл звенит, как колокол, получается не один импульс, а целая серия. Чем-нибудь деревянным? Бить через резиновую прокладку? А может, как Хрущев, ботинком? И ведь из этого в конечном счете что-то получается – научные статьи и какие-то конструкции.

        В 22.30 легкий стук в дверь комнаты – ты стоишь, улыбаясь, нам везет, никто тебя на вахте не поймал и не зарегистрировал, так что можно говорить до слипания век, проснуться в четыре, целоваться до снесения крыши и нового усыпания, под дождем к остановке, тебе – наконец! – на свою работу, мне на свою. Сколько потом будет вслушивания, ожидания, дверей, открытых на хлопанье заслонки в вентиляционной трубе, на шум в коридоре. Ну и что? Ты же еще появилась так все-таки.

        Написали статью в английский журнал. Ван правит ее. Хуй завел девушку, смотрят видео в компьютере. Опять отрубили свет на работе. Смеются, предлагают вытащить оборудование наружу и продолжить при луне. Будем, как Чэ Инь. Мальчику не хватало денег, и он учился летом при бутылке со светлячками, зимой при свете, отраженном от снега. Выучился и большим человеком стал. А ты экзамен в аспирантуру провалила. Но как-то не хочется мне, чтобы ты была большим китайским человеком. Да и тебе тоже.

        Let's make a birthday. [Давай устроим день рождения.] Твой в ноябре, мой в январе, сейчас апрель, какая разница. Закрываешь дверь и смотришь хитро. Сверху – lie down! [лежи!] Ты ощупываешь мои брови, нос, сравниваешь со своими. А потом мы целого слона съели, вкусного, кремового и бисквитного. Без тебя я сплю одетый, под толстым одеялом, вдвоем нам хватает тонкого.

        Страна оправдывается человеком. Китай – это ты. Что на это сказал бы – ладно уж, не Председатель КНР, хотя бы мой профессор? Если бы он понял, я бы ответил, что и Москва – это ты, ты и ты, и еще пара библиотек, тройка музеев и четверка книжных, а остальное, от по-восточному размалеванных церквей до господ начальников, провалилось бы чем дальше, тем лучше.

        Потребление шоколада достигло истерической дозы – три плитки в день. Собственно, он съедается за установкой – в одной руке плитка, другая на колесике настройки. Двадцать минут работы – найти резонанс, еще двадцать минут – проверить, где он. Саша Скидан пишет – в Питере в июне поэтический семинар, Роберт Крили и Джером Ротенберг приедут, хорошо бы попасть. Какая тут статья о Лоренсе Даррелле для "Русского журнала", рубашки бы успеть выстирать.

        Первые цветы – сухие, как бумажные, желтые колокольчики на абсолютно голых ветвях. Этот куст зовется "здравствуй-весна". Мы идем по высохшему дну речки мимо растрепанных домиков. Маленький старый дом, сквозь крышу растет дерево больше метра в диаметре. Растет из комнаты. Жить вместе с деревом. A bad end is better than a good one. [Плохой конец лучше хорошего.] Но почему бы не стремиться к хорошему – не боясь плохого, конечно. Сесть на книги, достать лепешку и молоко. В воздухе мы висим. Бело-розовые цветы сливы – тоже раньше листьев. А потом маленькая белая звездочка на газоне у библиотеки. Каждый день новый цветок.

        Happy with me, yes. Sad with me, yes. How much love one can give? I think sometimes it is like a brick, like a river, like water, like a sea. It will disappear, it will be gone with the wind. But it will become vapor and get down to the ground again.
        [Счастлив со мной, да. Печален со мной, да. Сколько любви кто-то может дать? Я думаю, иногда это как кирпич, как река, как вода, как море. Это исчезнет, будет унесено ветром. Но станет паром и упадет на землю опять.]

        Река иногда уходит под землю. Мы можем только ждать – искать – где она появится снова. И какая река приходит – новая? Та же? Жду тебя – новую и ту же самую. День с тобой или пять минут с тобой – неважно.

        Полчаса с тобой – от одной автобусной остановки до другой по улице, больше не получится, сегодня тебя ждет бойфренд. Полчаса вместе – подтверждая, что ты есть, попадая в такт твоим движениям и дыханию, разговаривая о бабочках, Чжугэ Ляне или "Хазарском словаре". Полчаса – огромное время, если прожито в обращенности.

        Ван говорит, профессор беспокоится, что у меня за подруга. Вы можете не знать ее background [основу], у вас могут быть проблемы от этого. Не могу же я им сказать, что не их это дело. Надо нам поосторожнее.

        "Хазарский словарь" в китайском переводе! это не буревестник классовых битв. Углядели еще "Маленького принца" – ты любишь сказки. Вот еще занятие – рыться в стеллажах иностранной литературы среди всяких Золя и Голсуорси. С китайским терпением можно тут и Вирджинию Вулф откопать, и Камю, и Мелвилла, а Борхес тебе не нравится.

        Между вопросом о встрече и вопросом о дне отъезда. Между бойфрендом и мной. Разрываться. Я и бойфренд. Ты – ты – и ты. Но лучше быть шизофреником, чем параноиком. I want to stay. [Я хочу остаться.] Но тебе надо идти, бойфренд ждет. Ты потеряла в моей комнате носок. Искать некогда, надо домой. Я его потом нашел, выстирал и зашил.

        Добрались до опор трубопроводов. Результаты, результаты, результаты. День без – утром света нет, вечером воды, весь день без интернета, и ты позвонила ночью почти. Good night.

        Хорошо, что это было. Память – и печаль – открывают. Рыжая кошка, ты не хотела ни вспоминать, ни (не знаю – планировать? нет. предчувствовать? нет. надеяться? нет. предвкушать? точнее, но как-то старомодно), у тебя – настоящее, это отлично, но жаль, что ни прошлого, ни будущего.

        Звонок – в трубке шипенье змеи и дельфиньи щелчки. А за час до полуночи – ты сама у комнаты, просочившись сквозь дежурных внизу.
        I just can't accept the fact that I saw you several minutes, and must wait for long hours to see you.
        [Я только не могу принять, что видела тебя несколько минут, и должна много часов ждать, чтобы увидеть тебя.]

        Фрукт "огненный дракон" – ананасоподобная вишнево-багровая шишка. Где у него кожура? Срезал тонкий слой, под ним что-то свекольного цвета и бумажного вкуса. Ты его тоже раньше не ела. Разрезал пополам – а, так это кожура была, а середина белая, с множеством черных крапинок-семечек. Вкус – вроде киви, ничего особенного, доедать пришлось мне, а ты говоришь, что он, наверное, очень полезный, если такой дорогой. Зато название.

        Если встать очень рано, можно и здесь увидеть улицы без людей. Это смягчает свет. Можно подарить цветы, а ты даришь целое дерево, показав его красные бутоны. Или дом – вроде модерн, но какой-то угловатый, с деревянной зеленой нависающей крышей, напоминающей китайский храм. Расширяющиеся вниз щели окон. Оставайся бутоном всегда. Будущее, обещание, возможность. Губы твои останавливают сердце. Просыпаться с тобой в пять, завтракать молоком и вчерашними булочками в кровати, провожать тебя на работу, на своей – жонглировать статьей, экспериментом, сном, новым оборудованием.

        Вечер, потерю которого не прощу себе никогда. Собирал вещи перед отъездом, а ты смотрела и засыпала постепенно. Да будет все у вас собрано прежде, чем придет та, кто, потому что тишина не вернется. Did you see 23 times dawn in one day like Little Prince? [Ты видел рассвет 23 раза в день, как Маленький Принц?] Нет, но я вижу 27 наших встреч весной.

        I turned back my head, the first glance of sea.
        I walked near seaside, near the sound of sea.
        I collected sea shells, they are different from your Black Sea shells.
        I did not swim in the sea, but I must be near it and touch it later, I retain the excellent second till the next time.
        And dolphins were very near, but my eyes were useless at that moment, the sight is not enough, all my feeling had no use. They swam, skipped and sang. I wanted to touch them so much. And some other fishes, shark, whale.
        [Я оборачиваюсь, первый взгляд моря.
        Я шла около берега, около звука моря.
        Я собирала ракушки, они отличаются от твоих с Черного моря.
        Я не плавала в море, но я должна быть около него и тронуть его позже, я сохраняю превосходную секунду до следующего раза.
        И дельфины были очень близко, но мои глаза были бесполезны тогда, вид недостаточен, все мои чувства были бесполезны. Они плавали, прыгали и пели. Как я хотела до них дотронуться. И другие рыбы, акула, кит.]

        Трудно уйти от моря, времени всегда слишком мало. Трудно уйти от тебя, твоих волн. Ты большая – с морем. Я жду ласточек. Небо здесь чище, может быть, я объясню тебе созвездия здесь. Не желай мне счастливого лета – мы еще в нашей весне. Губы твои на моих глазах.

        I love because I must pour my feeling on somebody, you know.
        I'd like to see that place you usually go.
        I made my Paper Japanese Castle last night until 23:30. It is complex, but interesting.
        [Я люблю потому, что должна направить мое чувство к кому-то, ты знаешь.
        Я люблю видеть место, где ты обычно ходишь.
        Я делала мой Бумажный Японский Замок прошлой ночью до 23:30. Это сложно, но интересно.]

        Это как строить город, идти по его улицам. Эта стена будет здесь, у этого здания будет три этажа. Ты – древний японский архитектор.

        Черемуха, bird-cherry, птичья вишня, приносящая холод.
        Flower knows warm and cold better than we.
        [Цветок знает тепло и холод лучше нас.]

        Who wants to know yesterday without tomorrow,
        And the face in the mirror is breaking up,
        Left eye sees the shadow,
        Right eye sees the spirit.

        Flying with one wing,
        Only half poison rose was left in the end,
        Silence, without breath - sea is dead,
        I am waiting for, quietly, quietly.
        Alone without loneliness.

        Unique,
        One second married.
        Dreaming was stolen,
        Never go back from now,
        Sea is in the eyes of the child.
        [Кто хочет знать вчера без завтра,
        И лицо в зеркале раскалывается,
        Левый глаз видит тень,
        Правый глаз видит духа.

        Летящая с одним крылом,
        Только половина ядовитой розы оставлена в конце,
        Молчание, без дыхания –море умерло,
        Я жду, спокойно, спокойно.
        Одинокая без одиночества.

        Единственная,
        Одну секунду замужем.
        Спящая украдена,
        Никогда не возвращайся из сейчас,
        Море в глазах ребенка.]

        Зеркало возвращает взгляд, мы видим только себя. Может быть, у зеркала есть что-то внутри, но оно никогда не позволит нам войти. Окно открыто всегда. Оно втягивает. Мне кажется, опасно сидеть около окна. Я не хочу натыкаться в зеркале опять на себя же, я буду смотреть в окно, чтобы увидеть тебя, идущую к моему дому.

        В Китае есть история о птицах, у которых только одно крыло, и они могут летать только вдвоем. Люди тоже. А разделяя полет, разделяешь все, и яд тоже.

        Я не верю в глаза ребенка. Меня брали на море в 4 года – я помню какой-то песок, и все. Это могло быть на каком-нибудь пруду точно так же. У ребенка нет глаз, чтобы видеть. А когда я добрался до моря сам, это было как удар. Тогда я уже был готов к нему, жил с ним, засыпал и просыпался под его звук в пяти метрах от палатки.

        Белая и зеленая весна. Ветреница, ландыши, яблони, потом тополя. Едва связанные с жизнью, того гляди ветер унесет. Ты – то, что привязывает меня. Лучшая поддержка – человек, у которого нет никакой опоры. Которого самому как бы поддержать. Мыши и ласточки прилетают вместе, ласточки летят днем, мыши ночами, их полет такой нервный, кусочек черной бумаги на сильном ветру.

        Уходя в болезнь – в твои руки на лбу.

        This morning I was lying in the bed thinking, I should design a kind of sheet with stars on it and a blanket which is made of clouds, and I can sleep on the cloud and see the stars.
        [Этим утром я лежала в постели и думала, я должна изобрести простыню, украшенную звездами, и одеяло, сделанное из облаков, и я могу спать на облаке и видеть звезды.]
        Но тогда ты увидишь звезды под тобой! Отраженные в воде? Морские звезды? Ты – летучая рыба. Только полчаса с тобой, до автобусной остановки, около окон магазинов, около людей, продающих яблоки и батарейки. Идти вместе и молчать – так мы сжимаем пружину весны. Spring – весна, пружина, источник, все три наши.

        but where am I?
        [Но где я?]
        Здесь. Твоя рука в моей на улице или в автобусе. Когда ты вспоминаешь или хочешь мне что-то сказать или показать. О чем ветер спрашивает деревья? О подземной воде, он не может войти туда. И он пуст, и старается понять, что значит быть полным жизни.

        Ты немного болеешь, лучше мы останемся дома. Лежи весь день, ты любишь. Я принесу книги и яблоки. Если хочешь, посмотри ракушки. Улитки с ежевичных полян, немецких виноградников (толстые, как сосиски), из крымской степи (они вылезают на куст после дождя и качаются на нем, как тяжелые цветы). Вот тебе пирог с земляничным вареньем из последней банки, через месяц будет новая земляника. Американские стихи лучше потом почитаешь, это трудно, вот пока немецкие книги с готическими соборами и островерхими разграфленными домами. А если уснешь – хорошо просто сидеть около тебя, чувствуя твой сон.

        I went to the Imperial Palace in Shenyan, cemetery and buildings. Willows in the palace and magpies wandering near the cemetery. All is quiet, a wall at the end of a narrow hole. But what I want to say is 'let all finish, good bye'. All is wrong, body and mind can't cooperate. I am seldom happy or crazy of that. This kind of life makes me confused, not normal. It does not belong to me. To forget is easier without pain.
        [Я ходила в Императорский дворец в Шеньяне, кладбище и здания. Ивы во дворце, и сороки странствуют около кладбища. Все спокойно, стена в конце узкого отверстия. Но что я хочу сказать – пусть все закончится, прощай. Все неправильно, тело и ум не могут действовать вместе. Я редко чувствую счастье или безумие от этого. Такая жизнь делает меня смущенной, ненормальной. Это не мое. Забыть легче без боли.]

        Есть различие между первым разом, когда ничего о тебе не знаешь и боишься сделать что-то не так, и вторым, когда чувствуешь тебя чуть лучше, немного знаешь, что лучше для тебя, надеешься, что тебе хорошо со мной. Октябрь и Апрель. Ты ненормальная! Нормальная девушка не придет в мое общежитие в двадцать три – глубокая ночь по-китайски. Нормальная девушка думает о деньгах, муже и одежде. Ты можешь исчезнуть – будь моим воздухом – я попробую быть им для тебя.

        Есть у нас песенка "если ты меня не покинешь, то и я тебя не оставлю". Я скажу другое – ты можешь меня оставить, я буду помнить и ждать. Ты все равно со мной насовсем. Я только буду беспокоиться – как у тебя с настроением или работой. Одна строка в неделю – это ведь не слишком много? Пух с тополей. Я ушел от тебя в пространстве земли, ты – в пространстве письма, это честно. Но помнишь, ты спрашивала меня: What can I do for you? [Что я могу для тебя сделать?] – и я ответил: жить. Одно письмо в месяц – пустое, если ты хочешь. Я буду рад получить воздух от тебя. И молчать с тобой.

        Примерять твои глаза к питерским мостам. Бросить с Дворцового моста в Неву монетку за тебя – чтобы ты оказалась тут и увидела это.

        В Петербурге на конференции ты листаешь американский журнал. Плохие стихи... и эти тоже... и эти... а, вот хорошие! – но это был перевод Ива Бонфуа. Хотя в Америке сейчас есть отличные поэты, но не те, что приехали. Крили и Ротенберг будут позднее.

        Can I link the broken seashell necklace?
        [Можно мне связать порванное ожерелье из ракушек?]

        Пойдем за лесной клубникой! Катер идет по реке в восемь, плыть полтора часа, сначала вдоль берега с городом, там всякие странные дачи столетней давности, вроде дома, перед которым стоят два слона в натуральную величину, только исхудавшие очень. А на другом берегу – низкие острова, ивы. А потом идти – через поле с озерами и чайками, сквозь деревню с маленькой белой церковью. Мимо Серебряного колодца с очень вкусной водой, мы возьмем ее в город. Долина медленно поднимается в холмы, и клубники там видимо-невидимо. И над горячим полем колеблется воздух в цветах. А надоест собирать – рядом озеро, карстовая воронка со старыми ивами на берегу. Можно плавать вместе с ужами, их там великое множество.

        Dream, Latinoamerican's poems, and my Japanese castle is finished. To swim, to cry sadly, to walk in the rain. I don't know why I don't write to you. Many reasons, and it seems to me there is no reason. But there are hard days without one our letter beside me, it seems I have no home to go back. And I take the grass.
        [Сон, южноамериканские стихи, и мой японский замок окончен. Плавать, плакать печально, прогуливаться в дожде. Я не знаю, почему не пишу тебе. Много причин, и, мне кажется, нет причины. Но это тяжелые дни без одного нашего письма около меня, мне кажется, у меня нет дома, чтобы вернуться. И я беру траву.]

        Дом – люди, которых любим. Память. Я возвращаюсь к тебе.

        I want to go to Hulun Grassland, and swim in Hulun lake. Near Mongolia, it is very beautiful. When I cried, I even had no quiet place to cry. Only in the big rain, I can walk lonely without other people outside.
        [Я хочу в степь у Хулун-нур, плавать в озере Хулун. Внутренняя Монголия, очень красиво. Когда я плакала, у меня даже не было тихого места для этого. Только в большой дождь, когда я могу идти одна без других людей снаружи.]

        The first dinner, with an old bed, but don't cry, it has no relation with respect.
        Sit under the new moon, did you understand finally this is your own life.
        Kitchen, smell of smoke for ten year, she will never believe you without money.
        I am a worm to crawl on the ground carefully.
        I love you not so seriously.
        You are free, I am a girl without home to come back. So I choose to lie on this stray bed, in this room.
        Open apartment, old men talk, children play, this is my childhood.
        When seashell is broken, when you leave another time, new day comes.
        I will exist like this old house, day after day. For normal people with thin life. People will move, but I am for another new one, old life.
        They will remember, but they are happy to change a beautiful and young one, so never love so seriously.
        You can decorate me, which one is I? And it is not worth. I am cheap, only 260 one month.
        [Первый обед, со старой кроватью, но не плачь, это не относится к уважению.
        Сиди под новой луной, ты понимаешь наконец, что это твоя жизнь.
        Кухня, запах дыма за десять лет, она никогда не поверит тебе без денег.
        Я – червь, сползти осторожно на землю.
        Я люблю тебя не очень серьезно.
        Ты свободен, я девушка без дома, куда вернуться. Так я выбираю лежать на этой заблудившейся постели, в этой комнате.
        Открытая квартира, старики разговаривают, дети играют, это мое детство.
        Когда ракушка ломается, когда ты покидаешь другое время, новый день приходит.
        Я буду жить, как старый дом, день за днем. Для нормальных людей с тонкой жизнью. Люди будут двигаться, но я для другого нового, старой жизни.
        Они вспомнят, но они рады менять красивых и молодых, поэтому никогда не люби так серьезно.
        Ты можешь украсить меня, которая я? И это не дорого. Я дешевая, только 260 в месяц.]

        Хуацзы из Янли в царстве Сун потерял память. Взяв что-то утром, забывал к вечеру; отдав вечером, забывал к утру; на дороге забывал, что надо идти; в доме забывал, что надо сидеть; сегодня не помнил, что было вчера; завтра не помнил, что было сегодня. Вся семья о нем печалилась. Позвали шамана, он прочел заклинания, но не прогнал несчастья. Позвали врача, он лечил, но болезнь не прошла.
        Один мудрец все же вылечил его. Хуацзы очнулся, страшно разгневался и погнался за мудрецом с копьем. Сунцы схватили его и спросили, почему он так поступает.
        – Прежде, утратив память, я был безгранично свободен, не ощущая даже, существуют ли небо и земля. А ныне внезапно все осознал, и в тысяче спутанных нитей мне вспомнились жизни и смерти, приобретения и утраты, радости и печали, любовь и ненависть за прошедшие десятки лет. Я страшусь, что с такой же силой поразят мое сердце грядущие жизни и смерти, приобретения и утраты, радости и печали, любовь и ненависть. Сумею ли снова хоть на миг обрести забвение!

        Теперь я знаю, что могу жить без тебя, с памятью и с твоим молчанием.
        Не принимать себя слишком всерьез – но ждать тебя не менее серьезно, чем жить.
        Ты не червь, ты рыба – ударяется о землю, еле дышит – но плывет легко и свободно.
        И курицы ждут нас в дальнем конце ботанического сада.

        I don't know. To forget, to leave. For me you are an endless hole, to be free from you and to give you your space, to cool when you are far away, to cheat when you are near.
        [Я не знаю. Забыть, покинуть. Для меня ты – бесконечная дыра, быть свободным от тебя и дать тебе твое пространство, остывать, когда ты далеко, обманывать, когда ты близко.]

        Бесконечная дыра – не такая плохая вещь, это бесконечный путь.
        Живи, делай, что хочешь – все будет хорошо для меня.
        Цапли летят над городом. Ночи влажны. 16 дней до тебя.

        I walked on that road near the main building of the university like all those days to meet you, I looked at steel ball, like every day, but more near, I so much want to touch you. And I walked to the bus stop, it changed place, after you left, so many changes of this road, buildings, have you changed a little bit, I will not have dinner, why should I waste so much time? I haven't read many books, only several. But some days are left, I will try.
        [Я шла по дороге около главного здания университета, как в те дни, чтобы встретить тебя, я смотрела на стальной шар, как каждый день, но ближе, я так хочу коснуться тебя. И я шла до автобусной остановки, она в другом месте, после твоего отъезда столько изменений на этом пути, зданий, изменился ли ты немного? Я не буду обедать, зачем терять столько времени? Я не прочитала много книг, только несколько. Но несколько дней осталось, я попробую.]

        Интересно, когда что-то меняется. А больше всего – ты. Каждый раз находить в тебе новое. Что еще ты, оказывается, можешь. Shy и sky [стесняться и небо] – так мало отличаются. Я зависим от тебя – потому что решил это свободно.

        your shadow in the steel ball,
        and the light disappears little by little
        you ask what is the warmest hello
        I answered in silence

        deepest dark, endless hole
        go round and round, another world
        we walk by left and right feet
        dependence and freedom.
        [твоя тень в стальном шаре
        и свет исчезает понемногу
        ты спросил, какое приветствие самое теплое
        я отвечала в молчании

        глубочайшая тьма, бесконечная дыра
        иди вокруг и вокруг, другой мир
        мы идем левой и правой ногой
        зависимость и свобода]

        Медленное погасание вечера в стальном шаре – ты появляешься во вспышке автомобильных фар. Снова обняться при встрече и молчать. А на утро – остатки самолетной еды и конфеты из коробки в форме сердца.

        Я знаю, кто стучал в дверь вчера – русская преподавательница, живущая напротив. До меня в комнате жила ее подруга, и она что-то там забыла. Слева – тоже русская преподавательница, я думаю, она не испугается всяких звуков из нашей комнаты.

        Только сейчас я нашел дельфина на твоей картине. Городской дельфин.

        Я жду утром у шара – мы собираемся в Plant Garden [Ботанический сад]. Девушка в белой куртке подходит и спрашивает, откуда я. Но ни на кого, кроме тебя, у меня просто времени не хватит.

        Грибы – как розетки-розочки из бумаги. Или маленькие белые точки, созвездия на бурой земле. Китайская малина? Длинными плетями, по земле, и не такая сладкая. Дерево с длинной наклонной ветвью – поднять туда тебя, влезть самому, ты сбросишь кроссовки и влезешь еще выше, ляжешь на ветку, греясь. Древесная змея. Мимо – огромная бабочка цвета гончей, белая в черную крапинку. Башня, метров 40, зубчатое напоминание о замке, и среди иероглифов-граффити – Я ЮБЛЮ ТЕБЯ.

        Ты говоришь о поездах к западному и восточному озеру – но это же черт знает где. Дождь, холодно, и до озер еще от станций как-то добираться. Что – увидеть и назад?

        Почему коэффициент поглощения падает с ростом частоты? По теории он постоянный, ну хоть бы рос, как для вязкого трения.

        Ты хочешь на западное озеро – grassland [степь] – никогда не видела ее. Опять Ачонская история. Сказал я про озеро – сразу звонки в международный отдел. Пришлось вести тебя на работу, где долго объясняли, какая я важная персона. Ехать разрешили, снабдив кучей телефонов на все мыслимые случаи, но после такого и ехать не хочется. "You are too heavy load for me. Our lake is on the sky" [Ты – слишком тяжелый груз для меня. Наше озеро на небе.]. Ты покупаешь себе букет гвоздик. Почему? Почему не я? "Why should you understand me every time?"[Почему ты должен каждый раз понимать меня?] Но погода теплеет.

        I really want to see the lake now after so many difficulties, are there any fairies on the lake? For me this trip is like running away. I told my boyfriend about my trip, he said yes. I am waiting for our trip peacefully now! Do you see your shooting star behind the cloud?
        [Я действительно хочу увидеть озеро сейчас после стольких трудностей, есть ли какие-то феи на озере? Для меня эта поездка как бегство. Я сказала бойфренду о поездке, он согласился. Сейчас я жду нашу поездку спокойно. Ты видишь свои падающие звезды за облаками?]

        Эксперимент по деформации в боковом направлении.

        Сумка собрана – вода, еда, книги, камера, пластиковые дождевики, чтобы над, занавеска из общежития, чтобы под. После будут люди вокруг, так что сейчас – целоваться в запас. Купальник, карта, блокнот, коробка шоколадных вафель – весь твой багаж.

        Долгие переходы к поездам, билеты раз пять проверяют в разных местах (а потом еще и на выходе). Проходящий поезд, сидячие места на всю ночь, на 13 часов. В вагоне – никаких перегородок, ряды кресел, свет и шум. Тележки продавцов в проходе, карты и семечки на столах. Есть не только сидячие, но и стоячие билеты – уехать всегда можно. Иностранцев в таких вагонах не бывает. Твоя голова постоянно соскальзывает с моего плеча. Но ненадолго – я чувствую, что ты спишь, когда ты начинаешь шевелить пальцами во сне. Говорят, в Хингане горят леса, но ничего мы не видели. В 4 светает – можно смотреть – а то зачем едем?

        Невысокие острые горы, бурый камень, земля долин затопляет их, точно видно, где начинается склон. Плетни деревень, мазанки с большими окнами, похожие на украинские, но не белые, глиняного цвета. И у домиков нет садов. Дальше – круглые юрты, верблюды. Редкие группы низкорослых грибообразных деревьев. Немного пустыни – песок волнами, пучки редкой травы. Поезд на границе дождя – с севера голубое небо, с юга тучи и огромная радуга.

        9.11 – Джалайнор – машины у станции – 10.00 – уже озеро. Холмы с травой, вроде Коктебеля, подальше – обрыв скал, горы на другом берегу в голубой дымке. Каменные россыпи на берегу, красная трава между камней, толстые, чуть ли не шаровидные, жабы. Теплая вода, неожиданно высокие, чуть ли не метровые, волны. Неимоверно мелко, сто метров от берега – по колено. Захлестывает, попадает в ухо, если боком к волне, ждешь соли на губах – а ее нет. Вдалеке точка – чуть ли не в километре от берега идет человек с черным флагом – то ли с того берега по дну, то ли озеро по периметру обходит. Людей мало – группки метрах в 200 друг от друга, несколько палаток, вроде-бы-юрты из кирпича в маленьком кемпинге.

        А в степи – никого. Огромные кузнечики, которых можно брать в руки. Сверчки, которые даже и летать не желают. Ковыль, островки чего-то высокого, вроде тростника, проплешины голой земли, чуть прикрытые красной травой. Бледно-фиолетовые ромашки, красные шарики нашей кровохлебки, что-то вроде львиного зева с медовым запахом. Внутрь одного травяного островка мы забрались и исчезли совсем – друг в друге. Пару раз начинался дождь, но пленку – на одежду, а тело горячее, высохнет.

        Ты бежишь в шуршащей и щелкающей от ветра и бега пленке дождевика. Если я радуюсь пространству без людей, как, наверное, радуешься ему ты, из трехтысячелетней тесноты китайских городов.

        Возвращаются – солнце к нам, мы к воде. Брызги – you first! [ты первый!] Ты находишь камень, внутри него пустота, туда растут кристаллы, жеода это называется, стучать по каждому камню, проверяя, не пустой ли и он? Нет, только один. Я нахожу ракушки вроде наших беззубок, только большие, с тарелку. Кружится голова, кажется, что давно уже тут и пробудешь еще долго. Но что здесь – и что будет на фотографиях? Только трава и вода. Трава и вода.

        Поезд в 17:35 – к станции с великим запасом, помня о здешней привычке опаздывать – так что можно еще полежать на пустыре в траве, расщепляющейся на счастливую девятку темно-красных густых колосков. Чистое время у озера – 6 часов. 6 дней на море?

        А при посадке в поезд какой-то тип привязывается: "Здравствуй!" Двое бьют третьего, остальные ухом не ведут. Ты просишь меня сесть в угол и надеть бейсболку, чтобы не выделяться головой среди черных китайских. А дальше ты говоришь, что в институте тебе прямо так и сказали, что не хотели бы моих контактов с кем-то вне. Что приходится врать бойфренду, чтобы со мной поехать или провести ночь. Без меня ей с ним прекрасно, когда я тут, отношения портятся. I can't divide my heart. [Я не могу разделить мое сердце.] И что к Харбину ты не привязана, можешь собраться и уехать в любой момент. You don't know me, I am bad for you. [Ты меня не знаешь, я плохая для тебя.] Что тебе скажешь, если горло перехватывает. Только написать, вот сейчас, чтобы у тебя осталось это на память, что буду ждать всегда, независимо ни от чего.

        Кто сказал, что все должно продолжаться? Лентяйка, живая свобода, не удержишь. Но и озеро тоже невозможно, но было, будем пробовать дальше. Вторая ночь почти без сна, твоя голова на моих коленях (на двух сиденьях все же можно лечь, свернувшись, ты же змея). После Дацина набилось людей, как в электричке вечером в воскресенье. Ближе к городу – кукуруза и подсолнечник.

        Студенткой ты ездила, проходя в поезда по перронному билету за юань. (Сяохун, автор "Хулань-реки", ушла из семьи, училась, жила с разными мужчинами – в 30-е, когда нравы были много строже.) Завтракать некогда, время только на душ, куча одежды на полу, тебе на работу персик и сашима, мне шоколад, понедельник, никто из нас не опоздает. Первый раз я с тобой весь день – ночь и день, и еще ночь.

        Under the rainbow flying from dream
        There are Mongolia's homes wandering
        In the cluster of glass tower
        There are some dreams lost by shooting-stars

        Sands spread under the wild grass
        Fat frogs climb stone woodenly
        Let's separate tomorrow morning
        Time like deep blue of dawn

        Hulun waits for fairy on the sky
        She could only spread her necklace
        Around him

        Wave devour balance under water
        To lie under long grass to watch this incline
        Flood will take the lake away.
        [Под радугой летящие из сна
        там дома Монголии странствуют
        в грозди стеклянной башни
        несколько снов, потерянных падающими звездами

        Пески распространяются под дикой травой
        Жирные лягушки деревянно влезают на камень
        Давай расстанемся завтра утром
        Время как глубокий голубой рассвета

        Хулун ждет фею в небе
        Она могла бы только простереть свое ожерелье
        Вокруг него

        Волна пожирает равновесие под водой
        Лежать под высокой травой, смотреть на этот наклон
        Потоп унесет озеро прочь.]

        Ты там поосторожнее – если русский lover барышню подставит, никакой китайский boyfriend не поможет.

        С каждым следующим приездом можно увидеть мини-юбки все короче и чаще. Но с голым животом – никого. Ты – в джинсах с пятнами, в пыльных потрепанных ботинках. Как терпят это в твоем офисе? Пригласили на ланч – а у меня встреча с тобой в 11.45, на обед много времени не уходит, можно дойти до укуса, до ударов кулаками по моей спине. Зовут на обед, неплохая девушка из офиса замуж выходит – а у меня встреча с поэтом Ли Сунбо вечером.

        Все предсказуемо. В городе десяток поэтов, читателей очень мало (хотя университет что-то вроде устраивает иногда), Ли переводит Эшбери, антологию, составленную Марком Стрэндом (ох, опять этот американский Евтушенко мне попадается). Кулидж для него сложен. Вот Фрост... Но ведь есть стихи самого Ли, антологии китайских поэтов, какая-то "школа тумана" – хоть на английском бы это прочесть – ты поможешь?

        Сен Цзы
        БОЛЬШАЯ ЛЯГУШКА

        Большая лягушка, большая влажность
        В воздухе, перед сном
        Судьба сменила занавес все же
        Проснувшийся первым сказал:
        (Тем, кто глаз не открыл)

        "это – ноябрь без утра
        очень влажные веки".
        "ты говоришь – "нет ничего, чтобы быть замеченным"
        "нет ничего, чтобы быть замеченным" "ты видишь"

        открытые глаза говорят
        это – ноябрь без утра
        дерево, край стены, человек, разговор
        влажные веки облуплены

        Ма Йонбо
        * * *

        Тысяча лет прошло, только плач и цвет,
        Свалка праха снова вернулась в мешок,
        Сердце – всего лишь мешок, темный угол,
        Молчанье и холод, земля поднимается
        Для мертвых. И белое солнце сверкает,
        Но ночь наступает раньше.
        В ясном воздухе слишком ярка звезда.
        Машины одна за другой едут сквозь сон домов
        и легкую дрожь фасадов
        к снам ветреной телефонной линии.
        Зимой ты последний исчезающий человек,
        А настоящее – только грязный мешок,
        Как тень, тянущаяся за телом.

        Мен Йифей
        ДОБАВОЧНЫЙ МЕСЯЦ

        Ради Бога сохрани достаточно терпения для этой эры
        Даже после месяца, ускользающего в болото и приходящего снова
        Вкус, сведенный с ума радостью скорости

        – Это – свидетель дождя и призрака, как облако и дождь
        Добавь другое облако и дождь, продолжи
        Но просвет между ними так тонок, что может
        затопить и паромщика, две реки сольются в одну наконец

        Мрачнее, дольше, бог все еще в разочарованном дворце
        Планируй снова период солнца, заставь серебро впасть в депрессию резко
        Читай почтительно притчи, забудь себя

        Уклонись от ответственности на луну, днем
        Это разочарование мысли и холодного пара".

        Да, влажность сбивает с толку сомнение бога
        Поэтому месяцы под влиянием, "разлом успокаивается, чтобы стать
        Временем, нажимающим с неукротимой волей". Все же молчи
        Позже волю задержит дождливый сезон.

        Ты вспоминаешься теперь при каждом гудке поезда. Вечером – "ненадолго" – посмотреть перевод – до темноты в небе и в глазах.

        Юйсян
        ШЕПОТОМ

        один упавший лист
        только один упавший лист – над ночью
        всегда один упавший лист
        круглый год
        листья падают
        падают вниз. не услышать ни звука
        как будто кто-то остался один надолго,
        потом – исчез

        Как-то ты нашла на моем столе книгу с неприличным названием: "Теория внутреннего трения при колебаниях упруго-пластических тел". Но это ведь только теория. Определение жесткости в различных направлениях. Постоянно ползет резонансная амплитуда.

        Седьмой день седьмой луны, сороки строят мост для Ткачихи и Пастуха. Ты появляешься с цветком – комната наполняется запахом – и так будет долго, потому что цветок в банке с землей, и каждый день распускается по белому бутону. Подарить воздух. И уйти – к бойфренду, все хорошо, у меня же тоже. Только запах цветка остается со мной. Но сороки строят мост и для нас. И чаще, чем раз в году. Тогда – мост до озера, куда – следующий раз? А в середине – стальной шар.

        Иногда твой взгляд – как эхо – отражается в моем, иногда мой в твоем, мы видим так больше. Сколько ты сможешь быть со мной, столько и хорошо. Я знаю, что ты хочешь быть со мной, мне этого хватит. Ночь с тобой – если потом с тобой ничего не случится. Время ланча – не время еды. Мостик. На весу. То отталкивая, то направляя.

        Цветочный рынок – буйство тропическое. Жасмины вроде твоего, только громадные и сшибающие с ног запахом даже на улице. Цветок "красная ладонь" – действительно так. Цветы-бабочки – белые, синие, красные. Зеленые шары кактусов. Мелколиственные, маленькие, скрученные в узел деревца самшита. Вот она, твоя shy-grass [стыдливая трава] – лист вроде мимозы, тронешь – мелкие лопасти складываются вместе. В школе ты любила закрывать все листья – может, тебе сейчас эту траву купить и трогать, трогать... Верещащие на сто ладов сверчки в лубяных избушках, рыбки в полиэтиленовых пакетиках, черепахи. Но не змеи.

        Старый город – не парадные гостиницы и магазины вдоль Чжунян – "чайна-таун", отделенный от богатого центра железной дорогой. Дома, когда-то желтые, потом то ли перекрашеннные в темно-серый, то ли продымившиеся. Прямые перспективы. Таким был бы Петербург, обрезанный до высоты двух-трех этажей и заселенный китайцами. Китайцев много, поэтому они пристроят к домам кучу всяких галерей, балконов, сарайчиков, дворы приобретут какой-то одесский вид. Рейки, ржавые велосипеды, какие-то бочки, ты – бело-голубая бабочка над сухим колючим кустарником. Но на фасадах еще заметны полустертые рельефы с питерскими львами. На улицах смесь велорикш, тележек с фруктами, торговцев старым. Я купил два камешка, ты – двух пластилиновых птичек на жердочке. Окно с колонной посередине – как в средневековых домах, точно такое – в консульском замке крепости Судака. И вдруг – мечеть, совершенно православные голубые луковицы, а на них полумесяцы вместо крестов.

        Юй Янцай – моложавый сухонький старичок под 80. Стихи на русском! Как я люблю Ленина, как я люблю партию, как я люблю Пушкина. Молодежь свободным стихом пишет и ни за что отвечать не хочет, ни за семью, ни за родину. Надо России с Китаем объединяться против Америки. И вот на это я променял два часа с тобой...

        Твой отец гулял в одиночестве целый день по полям, спал на стуле, хотя кровать рядом, нес тебя на плечах и ударил о потолок, убежал со свадьбы какого-то родственника поесть получше на рынок за километр...

        Фотомастерская не стала печатать кадры без людей! Озеро, дворы. То есть для них фото – рожа на фоне. И они не сомневаются, что и все так думают.

        Если смотреть на твое лицо не в профиль, а в три четверти от затылка, оно становится невероятно прозрачным и мальчишеским, вовсе не китайским даже. Но ты перехватываешь взгляд, сворачиваешься в клубок, и потом еле удается тебя немного развернуть и покормить.

        Вечерами ты перетаскиваешь вещи из общежития в снятую комнату. Нам – ланчи, но есть некогда, я потом жую что-то за компьютером в институте. Помочь тебе? Китайцы бы ошалели от вида европейца, перетаскивающего всякое барахло на горбу. Но с бойфрендом лучше все же не сталкиваться.

        Потихоньку отлаживаю программу расчета динамических характеристик по статическим. Дописал о книге Бланшо для "Русского журнала".

        Мы проходим старые дома для преподавателей, с гипсовыми вазами у газонов, цветами, похожими на петушиные гребни, колючими плодами вроде каштанов (потом сорванный раскроется, и там будет не увесистое коричневое ядро, а полно черных зернышек). К гнилой реке, где островок с огромной ивой, облицованный плитами, как броненосец. Насыпь железной дороги – и потом вдруг зоопарк. Его вечером не запирают! Смутные контуры павлинов и верблюдов во тьме. Музыка какого-то кафе посреди зоопарка, выныривающие в свет силуэты людей. Интересно, а змей они на ночь погулять выпускают? На площадке у входа в зоопарк – костры. Люди сидят на корточках, жгут бумагу, картон. Отгоревшие кучи пепла. Пятнадцатый день восьмой луны – полнолуние перед серединой осени – день, когда вспоминают мертвых. Они приходят к огню. Город полон призраков.

        Мне – есть кого. Не на площади, в комнате, скомканная бумага горит в сковородке с высоким пламенем – а потом долго тлеет, шевелится, потрескивает. Огонь уползает внутрь медленно, оглядываясь. Я не вспомнил тебя, в южном домике под яблонями, которых никогда не видел. Прости, я не знал, что уже нужно вспоминать.

        Соломинка, белая до прозрачности, все прозрачнее и прозрачнее, исчезла. Спичка, обуглившаяся по всему стерженьку, тонкая, все тоньше и тоньше. Карта города белого камня, на зеленом холме сидели, измятая и разорванная – есть. Ты – где карт не бывает. Не зная, что навсегда. Тяжелые виноградины, толчея в аэропорту. После грохота поезда ниточка голоса, летящая паутина. Не зная, что уже нет. Июньские вишни, вспомнила ли ты белые башни, но кому это важно сейчас.

        Эксперимент в тупике – огромный разброс результатов, который не уменьшается ни дополнительным давлением, ни изменением высоты креплений. Ты танцуешь вокруг меня, что тебе подарить? Уходящий вглубь огонек, один, не много, как вчера, так и оставили его жить, уходя к автобусу, что увозит к бойфренду.

        Вместо воскресной встречи – твой звонок. Не мог бы ты к книжному? Заболела? Нет, посмотрели книги еще раз, тебе и мне понемножку О'Кииф, а еще тебе Рильке. А потом – к тебе домой. Обтрепанные красные дома, пыльные боковые улицы (ты купила арбуз на рыночке), грязный подъезд. Кухня с каким-то керогазом. Комната – огромная кровать, компьютер, странный гардероб вроде чехла на стойках, вообще штука легкая и удобная при переездах. Полный беспорядок – рубашки, книги, немытая посуда вперемешку. И твой японский замок. Фото – Чанбайшань, зима, теплый источник среди снега, желто-белые обрывы скал. Лето, ты стоишь в реке с торжествующим видом, поднимая вымазанные глиной ладони. Вот бойфренд пытается встать на голову на пляже. Вот он в строительной каске, туннель в Сычуани. Он хороший, и ты, улыбаясь, прижимаешься к нему.

        Ложкой арбуз, а потом идем, куда глаза глядят. Ты спрашиваешь, знаю ли я о каком-то городке рядом, конечно, нет, – и ты уже ищешь автобус, идущий туда. Как мне за тобой угнаться? В автобусе на приставном сиденье поперек прохода. Древние ворота, одноэтажные дома-заборы с лесом труб над ними, цветники. Башня-храм какого-то местного героя? Святого? Страшного, черного, с кистью наперевес, чтобы написать свое имя на экзамене, говоришь ты. А есть чердак, лестница заперта, но можно перелезть через перила, подтягиваясь на балках, и стоять наверху обнявшись, кто еще пролезет сюда. В парке у башни ковыль, ты сдуваешь пух с цветов – like your hair, soft and white [как твои волосы, мягкие и белые]. Не такие уж они мягкие и не такие белые (хотя частично. Интересная жизнь – нервная жизнь). Но по сравнению с черными жесткими китайскими – конечно. Скульптура дракона – голову в его извивах я так и не смог найти.

        Теперь я могу вообразить, как ты просыпаешься между окном и столом. Вчера я забыл коснуться тебя мягкой травой, которую собрал около башни. Трава и я ждем тебя.

        Ты лежишь в комнате, медленно возвращаясь. Если я видел фото твоего бойфренда, почему бы тебе не видеть тех, кто со мной? И твой рисунок, твоего фото у меня никогда не было, зачем, если ты рисуешь, а теперь уже и не будет. Ты ставишь фотографии и рисунок в ряд у стены вместе с моей фотографией. She has your eyes [У нее твои глаза]. Я ставлю твое фото вместе с ними – потом убираю свое.

        За комнату ты платишь 260 юаней, юаней 300 в месяц на еду хватит, получаешь ты 800, вообще с напряжением можно на это жить.

        Ты хочешь зашить мне карман брюк и говоришь, чтобы я их снял. До кармана после этого дело уже не дошло, еле успел накормить тебя пирожными. Что такое – медленный бог проливных тополей? У всех предметов есть боги, и они разные, конечно. Бог медленный, как жизнь дерева, стоит, смотрит, изредка касается. А тополь – движение вверх, быстрый рост, свежие листья весной. Дождь это все возвращает земле.

        До Даляня надо: статья; программа; отчет. Когда?!? Твой цветок уже ушел из моей комнаты. Переходники для эксперимента на сдвиг сделать забыли, все это придется отложить. Потерял ориентировку: в лифте подул на волосы стоящей ко мне спиной – как ты – девушки. Надеюсь, она ничего не заметила.

        Около двери из корпуса ты сидишь на бордюре с маленькой красной сумкой. Кто еще говорил о Рильке в китайском поезде, в забросанном семечками и кожурой сидячем вагоне? Первый сонет к Орфею – ohr – ухо и угол страницы, сразу вводится не только звучание, но и книга. Кто там читал на память цветаевский перевод Лорки? Разбивается плач гитары, твоя голова на моем плече, можно негромко, не стараясь перекричать радио и играющую в карты компанию через три ряда. Так плачет закат о рассвете, так плачет стрела о цели... Переводя на английский потом.

        Твои идеи замечательны. Из Даляня кораблем в Тянцзинь, потом в Пекин, откуда у меня самолет. Будет нам и Далянь, и Тянцзинь, и морское плавание. С железнодорожного вокзала на морской в двухэтажном автобусе. Вот он, Тихий океан, корабль входит в порт между маяками на молах. Но рейса в Тянцзинь в нужный день почему-то нет. Рядом какая-то толпа у касс – что-то вроде "Ракеты" на восток к островам Чаншандао (в России их знают как острова Элиота, глухое место, там стояла японская эскадра в секретной базе при осаде Порт-Артура). Обратный рейс завтра, где там останавливаться – непонятно, но провести ночь на тихоокеанском острове – да хоть под открытым небом – август – и есть у нас какие-то покрывала для лежания на пляже. Успели купить билеты, добежать до причала, но прошло полчаса – никто никуда не плывет. Большая волна в море (а ты беспокоилась тогда, не сдул ли меня великий тайфун, обрушившийся на Корею). Мы обязательно вернемся и попадем на эти острова. Если не получилось морем – тогда самолет в Пекин, так поздно, как только можно, утро будет с тобой, обойдется, Эйр Чайна на Москву всегда вылетает с опозданием.

        А сейчас – морской мир, прозрачный коридор, над головой улыбается акула. Скат – не рыба! Летающее одеяло, медленно взмахивающее краями. Крокодильские бугорки глаз на коричневой плоскости. Актинии, кораллы, какие-то еще шевелящие множеством мягких ножек существа. Морская звезда переставляет тоненькие опрокинутые рюмочки присосок по стеклу. Ежи поводят иглами, коньки вытягивают губы. Между скрытными, засыпавшими себя песком скатами, и опять же невидимой камбалой в прозрачной трубке живет осьминог. Ленты мурен колеблются на подводном ветру, и какие-то уж совсем непонятные существа шевелят лопастями и открывают вроде бы рот. Есть и рыба-мандарин – очень цветастая, в красно-зелено-желтых пятнах и разводах. Вообще все морские обитатели – рыбы, раки, морские коньки – очень серьезны. Только дельфин улыбается.

        Пустой пляж, горы ракушек – гребешки с тарелку, рапаны с кулак. Вверх, на скалы, смотреть, как далеко внизу под почти вертикальным обрывом (над морем Желтым и глухим) в тумане разбиваются волны. Как попали морские звезды на стометровую высоту? Цепляясь к лескам рыбаков? Острые желто-розовые кристаллы-столбики, похожие на трухлявое дерево, но прочнейшие. Ты плывешь далеко и долго, и зеленовато-серебристые стремительные сарганы выскакивают перед тобой из воды, а потом спишь на холме над бухтой.

        Юг, ночь сваливается мгновенно, с обрывов вылетают гигантские зеленые светляки, ночные цикады трясут жестяной лист. Гостиницу искать раньше не собрались, а как сейчас? Хорошо, какие-то домики на берегу – гостиница и есть, и никто ни о каких документах, пусть там вода три часа в день, и четыре кровати в комнате с верандой к морю. Нам хватит одной.

        Город – скалы и заливы, дома группами по долинам. Сколько миллионов людей – не знаю, но в городской черте – совсем пустые бухты, только несколько рыболовов. Ты – легкая между громадных камней. Устрицы немыслимо причудливых очертаний, бугор на бугре. На пустых раковинах устраиваются новые, живые, только понял я это уже поздно, когда в самолете из собранных ракушек вода потекла. Так что несколько молодых моллюсков на моей совести. Водоросли на берегу – пласты темно-бурой резины. Морских звезд не видать, а ракушки на камнях невероятно острые, шрам у колена до сих пор. Зато на берегу лежит морское влагалище – я не знаю, как это назвать иначе – прозрачная упругая медузовидная трубка соответствующего диаметра, а где в медицинских книгах рисуют яичники – бахрома с красной оторочкой.

        Но останешься в одном месте – не увидишь других. Вверх в горы, кидаясь шишками. Зооботанический сад огромен, мы вошли не с центрального входа и долго не могли найти, где ж там вообще звери. Потом выбрались к носорогу, ты его рисуешь, соседние китайцы, как обычно, принялись заглядывать через плечо. Волк воет, медведь машет лапой, страусы глядят сверху вниз. Жарко, нашли ручей с горы и там умывались, влезали под радуги поливалок. Оранжереи с пальмами, дерево-слоновая нога, как вкопанная в землю по горлышко бутылка, какие-то дырчатые листья, которые тебе очень нравятся, грозди спеющих около красного цветка бананов. Ты, конечно, трогаешь всю shy-grass и мечтаешь увидеть тукана. А пальмовых листьев ты сожгла многие кучи в своем Чанду.

        Где ты, на своем длинном балконе, около бумажной стены плача. Не хватает тебя здесь, как показать тебе головокружение этих скал. Но там будет не хватать тебя. В постоянной нехватке. И ничего с этим не сделать, потому что никто – не мир.

        А еще надо в центр покупать тебе обратный билет на поезд, и только я заметил, что Далянь – единственный город, где не был в книжном, как вот он. Кокошка – тебе, мне и еще тебе, кошке. Тебе Ван Гог и Матисс не помешают, а мне еще одна O'Кииф. Круглая площадь с деревьями гингко, и по каждому дому можно сказать, где учился строивший его архитектор-японец, в Англии или Австрии. Ночь сваливается, и нам еще плыть в блестящих волнах, оглядываясь на свет в нашем окне. В комнате запах моря от твоих волос.

        Китайские петухи поют в 3.30 в полной тьме. Теперь я знаю, как тебе хорошо. Скалы залиты высоким – метра полтора – приливом, есть еще время, тянущееся сквозь воду. В море сети, маленький островок-камень, наверное, можно до него доплыть, отдыхая на поплавках. На каменной платформе – девушка, похоже, проведшая тут ночь, завернувшись в одеяло. Нам так? Ботинки мокры. Автобус до вокзала, другой до аэропорта, последний кадр пленки – ты у колонны. Дымка, моря сверху не видно, ну и не надо уже без тебя. Возвращается время слов.

        Ты встречаешь меня в полночь. Мы – до завтра, завтра придет хозяин (а кто еще? Я, художник, еще кто-то, кажется, сколько их у тебя параллельно, не мое дело считать, мое – рассказывать и целовать, пока вместе, пока длится ночь). Сентябрь.

        11:00 – отдать бумаги, потом "Графоман" и "Ad Marginem", потом НЛО, потом "Дружба народов" и "Знамя", потом "Русский журнал" – после таких бегов только лечь и спать. Так часы переводятся после 5 часов разницы. Книжная выставка, надо писать статьи, и еще две по науке с Ваном и Мей, занятия в институте. Сил нет что-либо делать, только сейчас понял, как устал.

        Иглы шиповника и ежевики в моих руках. Когда я вернулся, мне сказали, что я смеюсь больше, чем обычно. И я пытаюсь говорить с друзьями по-английски.

        – I went to that old part of city and bought daffodil and shy-grass and eight fishes. Now I have many babies to care. [Я ходила в ту старую часть города и купила нарцисс, стыдливую траву и десять рыбок. Сейчас у меня много детей, о которых нужно заботиться.]
        – Сколько раз в день ты трогаешь свою shy-grass? Нарцисс прекрасен, но слишком серьезен по-английски, как крокодил.
        – One of my little fish died, fish is very small, about 5cm. At day there is a blue line through its body, and red tail, at night the red tail disappears. And when it died, the color is very tint and pale. [Одна из моих рыбок умерла, она очень маленькая, около 5 см. Днем – голубая линия вдоль ее тела, и красный хвост, ночью красный хвост исчезает. А когда она умерла, цвет стал очень тонким и бледным.]
        – Боюсь, рыбы в доме не для тебя – и не для меня – слишком много терпения и заботы, мы можем так только с людьми. Наши – рыбы в море. Мышь, живущая у меня. Я ее вижу редко, она независимая.
        – What is the difference between love and a lover? [Какое различие между любовью и любящим?]
        – Любящий – только я, любовь – это ты и я. Если ты далеко или не любишь меня, неважно. Ты и я, и еще что-то.

        Ты наклоняешься на фото к водорослям на камнях. Я могу выбирать место, где увижу тебя в памяти – озеро, берег моря, стальной шар. Когда мы будем старыми, мы будем как черепахи, голова черепахи похожа на змеиную. Я постараюсь прожить подольше, чтобы подтвердить, как долго я буду тебя ждать.

        – После фото один человек назвал тебя хозяйкой японского замка. Ты тоже landlord.
        – But I am a very poor landlord, only owe a castle, nine fishes (maybe 100 hundred fishes later) and 4 flowers. [Но я очень бедный хозяин, владею только замком, девятью рыбами (может быть, 100 сотнями рыб потом) и 4 цветами.]
        – Мы – владельцы будущих секунд? Воздуха?

        Evening opens the complex window
        Three moons belong to me
        Thin, thick and not full
        Which one are you?
        Across the long distance to approach you, to touch you
        But have I lost you? Dim yellow.
        You don't like tear to be a lake,
        You hide your light

        Not awaked water knocks me,
        I want to uncover dreams to see you clearly
        Train traveling in water, one-way ticket.
        I lost your name and destination
        Could reveal your secret

        To sob, to escape?

        Every month, no more, no less,
        You, changed as usual,
        I furl sadness, sound of growing up shiver in the wind
        You calculate the time of bloom
        I wait for the moon.
        [Вечер открывает сложное окно
        у меня три луны
        тонкая, толстая и неполная
        Которая – ты?
        Через даль – чтобы быть близко к тебе, коснуться тебя.
        Но я потеряла тебя? Тускло желтый.
        Тебе не нравится, чтобы слеза стала озером
        Ты прячешь свой свет

        Непроснувшаяся вода стучит ко мне
        Я хочу раскрыть сон, увидеть тебя ясно
        Поезд, путешествующий в воде, билет в один конец
        Я потеряла твое имя и назначение
        Могло бы обнаружить твою тайну

        Плакать? Избежать?

        Каждый месяц, не больше, не меньше,
        Ты, изменившийся как обычно,
        Я складываю печаль, звук растущей дрожи в ветре
        Ты рассчитываешь время цветения
        Я жду луну.]

        Втянутые друг в друга на дистанции поцелуя. Ты можешь забыть мое имя, иногда я его тоже забываю, но когда ты меня встретишь, ты поймешь, что это я. Сегодня я видел бело-голубую бабочку – это ты. И в холодильнике – твое лунное печенье. Воскресенье твое. Осень, дождь, хочется остаться с тобой в нашем собственном пространстве, где больше никого. Под книжными полками сохнут ягоды шиповника. На березе некоторые ветки совсем желтые, некоторые абсолютно зеленые. Ягоды на рябинах – зимой их съедят свиристели и дрозды. Будем есть арбуз ложками, как ты любишь. Много красных вещей в комнате – твоя картина, шиповник, телефон. И сейчас я знаю немного, что лучше для тебя – спина, шея, легкая кожа на сгибе локтя. А когда мы вернемся обратно, я попробую рассказать немного про стих.

        Иван Жданов
        * * *

        Расстояние между тобой и мной – это и есть ты.
        И когда ты стоишь предо мной, рассуждая о том и о сем,
        я как будто составлен тобой из осколков твоей немоты,
        и ты смотришься в них и не видишь себя целиком.

        Словно зеркало жаждой своей разрывает себя на куски
        (это жажда назначить себя в соглядатаи разных сторон),
        так себя завершает в листве горемычное древо тоски,
        чтобы множеством всем предугадывать ветра наклон.

        Чтобы петь, изъясняться, молчать и выслушивать всех,
        самолетной инверсией плыть в плоскостях тишины –
        но блуждает в лесу неприкаянный горький орех,
        словно он замурован бессонницей в близость войны.

        Где он, рай с шалашом, на каком догорает воре?
        Я же слеп для тебя, хоть и слеплен твоею рукой –
        холостая вода замоталась чалмой на горе,
        и утробы пусты, как в безветрие парус какой.

        Как частица твоя, я ревную тебя и ищу
        воскресенья в тебе и боюсь – не сносить головы,
        вот я вижу, что ты поднимаешь, как ревность, пращу,
        паровозную перхоть сбивая с позорной листвы.

        Словно ты повторяешь мой жест, обращенный к тебе,
        так в бессмертном полете безвестная птица крылом
        ловит большее сердце, своей подчиняясь судьбе,
        и становится небом, но не растворяется в нем.

        Да, я связан с тобой расстояньем – и это закон,
        Разрешающий ревность как правду и волю твою.
        Я бессмертен, пока я покорен, но не покорён,
        Потому что люблю, потому что люблю, потому что люблю.

        Я думаю, это стихотворение – путь к последней строке. Очень трудно сказать "Я люблю". Начало – расстояние между тобой и мной (это я не про нас, конечно, а про тех, кто – там). Это расстояние хранит твою и мою свободу, различие тебя и меня. Вначале это разговор в молчании, ты только смотришь на меня издали и конструируешь из частей себя. Конечно, я – не ты, и ты не увидишь себя целиком.
        Но ты хочешь видеть меня, это как жажда, и она ломает зеркало, ты смотришь на меня не как на зеркало, ты пытаешься увидеть меня как меня, с моих различных сторон, ты становишься шпионом. Этих сторон много, как листьев на дереве, человек теряется в этом множестве, это тоска. Но все листья дерева наклоняются в одну сторону от ветра, и ты стараешься предугадать этот наклон. Конечно, я делаю то же самое, смотрю на тебя и пытаюсь тебя понять. Это – путь к любому человеку.
        Это песня и молчание снова (много раз Жданов повторяет слова о молчании и слушании). След самолета мягкий и исчезает быстро. И после Жданов концентрирует стих – с неба – в лес, в орех. Может быть, он имеет в виду и мозг. Мозг – горечь, он подкрадывается, непонимание – как война иногда.
        Мы говорим в России, что с милым рай и в шалаше – но где тот шалаш и рай? Кто украл их? Шапка горит на воре – мы сами и есть эти воры. Нашим непониманием мы ослепляем друг друга. Но мы и создаем друг друга. Холостой – бесплодный и бесполезный. Нет ветра для паруса – вспомни о ветре в 8 строке. Момент без надежды.
        Все это – не только с тобой, но и со мной. Я пытаюсь найти тебя и ищу воскресенья в тебе, потому что без тебя я мертв. Ревность – не только мужчины и женщины, это и усилие кого-то на пределе своих сил. Это как битва, праща – оружие. Битва против тебя, меня самого, пыли, движения, стыда. Удар камня отряхивает листья.
        И ты повторяешь мой жест. Кто из нас понял – трудно сказать. Неизвестная птица. Но полет становится бессмертным сейчас – он поймал сердце. Становиться небом, друг другом – но в то же время не растворяться, оставаться собой.
        Потому что мы связаны расстоянием, мы вместе и раздельны одновременно. Я разрешаю – позволяю и решаю – твою ревность как твою правду и волю, каждый из нас со своей ревностью, правдой и волей. Я покорен тебе, но это моя собственная воля и результат моего пути к тебе, твоего ко мне. Потому что я люблю – теперь я могу это сказать и повторить.

        Настоящее утро – твой звонок и голос. Твой голос с эхом. Ходить потом по комнате и улыбаться. Черный кот лежит по одну сторону тропинки, черная собака – по другую. Надо мной – два грача. Может быть, под землей – два крота. Три часа и меньше секунды между нами. Поднять тебя на руках, раскачать и спросить – что же ты после года вместе спрашиваешь меня, не слишком ли я занят, чтобы тебя видеть? Наши дни октября – огромные осенние яблоки.

        Наши письма год назад – как ходить по тонкому льду. Сейчас мы на земле – пусть осенней. И ты знаешь, что я вспоминаю тебя десять раз в день. Мы пойдем в ботанический сад около моего института во время твоего ланча. Пустые деревья, красные длинные ягоды барбариса, белые грозди на других кустах. Огромные черные грачи на пустых ветках. Молчать и идти.

        Last night was bad, I cried, and there was no power in my room, my mobile phone had no power. My mailbox at yahoo couldn't be opened, maybe it will never be opened, so I will lose your letters, how many?! If you ask me don't cry and go back, I will never see you again. I need you very close, but want to leave you at the same time.
        [Прошлая ночь была плохой, я плакала, и в моей комнате не было света, мой мобильный телефон без тока. Мой почтовый ящик на yahoo не открывался, может быть, он никогда не откроется, я потеряю твои письма, сколько?! Если ты просишь меня не плакать и возвращаться, я никогда не увижу тебя снова. Мне нужно, чтобы ты был очень близко, и я хочу покинуть тебя в то же время.]

        Имя твое – два колокольчика. Первый тяжелый, серьезный, бронзовый. Второй серебряный, маленький, легкий, радостный. Я чаще повторяю второе. Но и первое – тоже ты.

        Я жду тебя вечером – после твоей работы. Днем я свободнее, чем ты, и успею купить молоко, яблоки, печенье. Зайти в библиотеку и взять тебе несколько альбомов по живописи. Ты придешь в шесть, я буду ждать. Мне надо писать свои статьи, ты будешь лежать на диване около лампы, там маленький стол, а за большим сижу я с компьютером. Комната большая, мы только издали видим друг друга в кругах света своих ламп. А над диваном – большой черный паук в своей сети, не настоящий, конечно. И длинная вязаная змея на книжных полках. Конечно, время от времени я буду вылезать из-за своего стола и подходить к тебе. Или ты отдохнешь, и тебе надоест лежать. Кто из нас выключит свет?

        I cooked Chinese bread myself, much flour on my hands, only now when I watch a movie 'A subway to spring' I am brave to write to you. If I do not write to you any longer, please don't write to me, don't call me, don't look for me. Are you thinner now? You are still busy, ... wish you happiness.
        [Я готовила китайский хлеб сама, много муки на моих ладонях, только сейчас, когда я смотрю "Метро в весну", я имею смелость писать тебе. Если я не буду писать тебе больше, пожалуйста, не пиши мне, не звони мне, не ищи меня. Ты еще тоньше сейчас? Ты все еще занят... желаю счастья.]

        Ты помнишь речной порт и кладбище кораблей, мы там были. Сейчас это очень печальное место. Горы песка серые, небо тоже. Вода низко, корабли на мели, видно их ржавые бока. Они уже никуда не выйдут. Куски полуразобранных судов – как скульптуры. Ни звука. Сесть вместе, обняться, чтобы не замерзнуть, и молчать. Если хочешь, заберемся на корабль, ты потрогаешь трубы и вентиляторы. Море перед нами, я не знаю, какое, но мы будем на корабле, идущем через него.

        Твой телефон не работает, я звоню тебе от своего утра до твоих 18.30, мои пожелания на твой день рождения летят в небе. Ты в сером воздухе, в тумане, на другой планете. Хорошо слышать тебя утром – в России? В Китае? Не знаю, но хорошо. Видел тебя во сне, ты улыбалась и просила меня есть три раза в день.

        Please don't write to me, please don't call me, please don't wait for me, let me be quiet, let me close, what can I do? To meet you and to leave, thank you for your best wishes, but to close. Life is life, you are only a part of a dream. What can I do? To meet, to cheat, to feel guilty. You are free, you can have interesting life without me. But what can I do? I can not live like you. Thank you, I will remember you. Could I kiss you before all closes?
        [Пожалуйста, не пиши мне, пожалуйста, не звони, пожалуйста, не жди меня, дай мне спокойствие, дай мне закрыться, что я могу сделать? Встретить тебя и уйти, спасибо за твои наилучшие пожелания, но закрыться. Жизнь – это жизнь, ты – только часть сна. Что я могу сделать? Встретить, обманывать, чувствовать вину. Ты свободен, у тебя может быть интересная жизнь без меня. Но что я могу сделать? Я не могу жить, как ты. Спасибо тебе, я буду тебя помнить. Не могла бы я поцеловать тебя прежде, чем все закроется?]

        Моя подруга – белка – знает о тебе. Может быть, хорошо бы дать ей твой адрес, а тебе ее. В любом случае, когда мы будем в Москве, мы к ней зайдем, наверное, вам будет интересно.

        Больно, когда оставляют – ты оставляла много раз – но какая вина? Это ты, меняющаяся и живая. Даже больной дельфин улыбается.

        Человек не имеет сил для себя – но может дать силы другому, и получить силу от того, кому нужно помочь.

        We never relax.
        [Мы никогда не отдыхаем.]

        Далекий огонь, появляющийся и исчезающий. Знать, что он есть, и идти к нему. Отражение луны на крыльях летучей рыбы. У змеи во рту камень, иногда она открывает губы, и камень светится. Рыба молчит – мне нравится твое молчание тоже.

        Если я подумаю, что я необычный, я раздуюсь, как мыльный пузырь. Если я решу, что я обычный, то утону в этой обычной жизни. Быть обычным и необычным одновременно, это невозможно, но все хорошее невозможно, однако мы это как-то делаем иногда.

        Can we spend your birthday together, or will you spend it in Moscow? It is good too, but I am very afraid that I will not give you a good Christmas, is this the first time when you spend Christmas far away from your family and friends? And I did not feel excited for Chinese Spring Festival. Only when I was a child. The new cloths, good food (I ate too much to sit down), relatives, children didn't study, without parents' quarrels. And now what does it mean for me?
        [Можем ли мы провести твой день рождения вместе, или ты проведешь его в Москве, это тоже хорошо, но я очень боюсь, что не подарю тебе хорошего Рождества, это первый раз, когда ты проводишь Рождество вдали от семьи и друзей. И я не чувствую радости от китайского Праздника Весны. Только когда была маленькой. Новая одежда, хорошая еда (я ела слишком много, чтобы сесть), родственники, дети не учились, без ссор родителей. А сейчас что это значит для меня?]

        С самолета – созвездия, которые не могу определить. Потом понял – я их просто не видел никогда, слишком они близко к горизонту.

        Ура – профессор сегодня занят, обеда не будет. Сразу – звонок тебе, и пусть они улыбаются в офисе. 16 этаж, огни внизу, так и стоять за твоей спиной, лицом в твой затылок, смотря в ночь сквозь твои глаза. Твои волосы пахнут городской гарью, свитер – огурцом почему-то. Копченый огурец. Ты остаешься на всю ночь, а у меня только булочки из остатков самолетных обедов. Половина веса – книги, показывать тебе. Твой подарок – открытка. На ней – только дата. Вспомнить – уже праздник. Разбросанная в жару. Разбросанная в жаре. Еле расцепились утром, чтобы снова вечером, и завтра на ланче, с которого ты опять опоздаешь на свою работу.

        Тут есть синагога восточного вида и еще одна мечеть, коричнево-полосатая. А перед универмагом стоят три жирафа, в сильный мороз, как настоящие. Твоя новая снятая комната, все держится непонятно на чем, вода сливается из раковины непонятно как. Устроил тебе потоп по неловкости. Но теперь я знаю, как ты моешь пол. Запомнить каждое движение, которое – ты. Мы ломаем толстые зеленые стебли, потом туда – настроганные кусочки пряного корня, это жарить в масле на плите – решетке над огромным газовым баллоном. Грейпфрут, по чашке горячего риса из пароварки – огромный обед, профессор таким не накормит. Ты касаешься ключиц так, что все плывет перед глазами. Ты сейчас плаваешь, ты – рыба, а я плаваю в памяти о тебе. Я видел тебя дома – теперь я буду видеть тебя в твоих вечерах и ночах, за твоим компьютером, на кухне, как ты режешь овощи. Ты, конечно, права, это не музей, но я тоже прав, это же ты, и каждое твое движение мне интересно.

        Дун старательная – повторяет эксперименты для точности. Но она в переходнике просверлила новое отверстие под резьбу большего диаметра, уничтожив старое. А что делать, когда опять меньший диаметр понадобится?

        Вечером – ты, ненадолго, но времени хватит зайти на площадку между домов преподавателей и покачать тебя на качелях. Ты спрашиваешь, знаю ли я других бойфрендов моих подруг? Я попробую ответить. Я знаю о двух бойфрендах одной моей подруги, видел их фото, но никогда их самих. Оба они думают, что она только с ним, она говорит о них только мне, потому что я никогда не хотел, чтобы она была только со мной. Другая – художник – встречалась три года со мной и другим человеком, я это знал, но никогда не говорил, это ее жизнь. Может быть, ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо еще.

        Чжан вошла по ошибке в мой почтовый ящик, подумала, что это ее, забитый вирусом, и начала стирать. Стерла писем 200. Потом все же забеспокоилась. Ужас.

        Ты находишь в книжном для меня Хокусая и Утамаро, но потом исчезаешь, холодная и молчащая. Когда мы встретимся? On Sunday. [В воскресенье.] Сегодня среда. Успеваю ли я за твоими переменами?

        Начал следующую статью – что мне еще остается делать? думать весь день о встрече, слышать твой голос, чувствовать тебя рядом, смотреть в далекое пространство у главного входа. Но зачем извинения – ты же тоже хочешь меня видеть.

        Парк с ледовыми скульптурами. Собор размером чуть не с Исаакия, замок с башнями – с них винтообразный длинный спуск на заду. Ледяной поезд, лабиринты, деревья в громадных сосульках, морское дно с огромным китом, черепахами, тюленями. Фейерверки – летящие и вращающиеся стрелы. Порхающие огоньки. Все-таки порох придумали здесь – именно для этого. Мечта третьеклассника. Грохот, как при наступлении танкового корпуса. Барабанщики бьют, вчетвером в один, а их больше десяти, и от ритма мороз по коже.

        Обед под мой приезд, обед под посещение парка, обед под отбытие профессора из Питера. Ужас. Шашлыки из баранины и кальмара. Маленькие кусочки мяса, зажаренные на косточке. Омлет с травами. Пельмени с мясом, с яйцами, с морковью, с зеленью. Нечто медузовидное из картошки – прозрачное, скользкое, острое на вкус. Взбитое яйцо в оболочке из горячего сахара, тянущегося карамельными нитями. Всякая колбаса, в том числе рулет с желтком посредине. Томатные щи. Пончики с вязкой сладкой внутренностью. Мясо ломтиками в десятке разных соусов, от сладких до огненных. Овощи, нарезанные как лапша. Что-то белое – редька? Ломтики их тонкого сыра – соевого? Соевый творог с очень горячей и острой подливкой. Кастрюлька с бульоном из черной курицы, где варятся грибы и кусочки мяса. Рис они на таких обедах не едят, это – повседневное.

        Теперь у тебя простуда – и моя очередь находить таблетки. Как напоить тебя чаем, как отдать теплые носки. I don't like color of a mouse! [Я не люблю мышиный цвет!] Ты наступаешь мне на ноги – хоть такой контакт. Но наконец ты лежишь в комнате, положив голову мне на колени, оттаиваешь, и бойфренд позвонил на твой телефон, только когда мы уже подходили к автобусной остановке.

        Как повысить коэффициент рассеивания энергии? Увеличить силу трения, увеличив давление контакта слоев?

        Самый короткий день – такой длинный с тобой. Хотя коньки не пригодились – на стадионе у института ни твои наточить, ни мне взять напрокат. Но у тебя есть еще фрукт дуриан с жутким карболочным запахом и вкусом сливочного торта (когда ешь, запах почему-то не ощущается, но потом комнату надо проветривать). А у меня альбомы – Рим и Египет. И у обоих – ладони, губы, кожа. Время с тобой длинное, хватит и на китайский: сы ши сы ши сы ши сы, только первое ши – это десять, сы ши сы – 44, а второе ши вроде английского is. 44 это 44, что тут скажешь. И хватит еще – на твой сон на моей руке, шевеля пальцами и стуча зубами во сне.

        Ван нашел коньки для меня на работе. Какой-то старый профессор ему подарил. Не случайно в Китае находят яйца динозавров, скорее всего, у них и динозавры где-то есть, по шкафам завалившиеся. Хао выиграл палатку от пивной компании. В офисе ее долго вертели, не понимая, не то что как ставить, как обратно свернуть и в мешок уложить. Объяснил. Но она ему явно ни к чему. Обещал дать мне, если я куда соберусь. Пойдем?

        Рисовое пирожное в столовой, украшенное ярко-зелеными шариками. Думал, это сахарные горошины, оказалось – ягоды, вроде вишни, у них и косточка ярко-зеленая.

        Ты звонишь и появляешься через пять минут, улыбаясь на солнце. Отвозила какие-то бумаги на работе. Ты говоришь, это та дверь главного корпуса, около которой мы расстались при моем первом отъезде? Нет, это та дверь, из которой мы уезжали в Далянь. У тебя – еще несколько твоих переводов современных китайских поэтов на английский – единственная возможность для меня хоть как-то их читать. Но как все-таки убедить тебя, уверить, что мне действительно очень интересно с тобой?

        Ли спрашивает, вижу ли я бога за предметами? Наверное, я в стороне от этого вопроса. Не мешает ли Бог различить персональность каждого голоса... Помогает ли поэзия коммуникации? Может быть, но для этого надо быть уже в поэзии.

        Новый год тут плавающий, по лунному календарю, и готовятся к нему за месяц – еда, подарки. Вся страна встает на голову, и я этого никогда не увижу, не позовут они меня в такое время, чтобы я им отдыхать не мешал. А к 1 января – только пластиковые елки в магазинах. Мне бы настоящую. С замиранием сердца отломал ночью две ветки в саду за главным корпусом. На следующую ночь, войдя во вкус, еще три. Долго мыл их под душем от здешней копоти. Что-то вроде дикобраза в пластиковой бутылке. И еще надо всяких блестящих фенечек с работы принести.

        Ждал у шара полчаса – тебя нет. Потом звонок, ты говоришь, что встретила бойфренда и не смогла. Желтая медовая змея, сладкая и ускользающая. Звезды здесь большие и пыльные. Полярная змея любит мягкий диван (тропические с веток свешиваются, а ей неоткуда, деревьев подходящих на полюсе нет). А медовая любит поваляться на траве – в сотах не очень-то выпрямишься. И музыку – а то пчелы ей все уши прожужжали.

        Ох, китайские числительные. За количеством столов должно быть zhang, за количеством стульев – ba (но почему они отличаются от столов столь радикально?), за книгами – ben, за многими другими предметами – ge. Ты лежишь рядом и читаешь на память древние стихи, изумительно мелодичные. И тут в дверь постучали. Я быстро одеваюсь. Ты – в комнате, между тобой и коридором еще что-то вроде прихожей. Открываю дверь в коридор – там дежурная по этажу с двумя еще какими-то. У них ключи от комнат, так что запирайся не запирайся. Я стою у двери в комнату, полный решимости не пускать их дальше. По-английски они, конечно, не говорят, мой китайский почти отсутствует. Они только пришли холодильник проверять, а он в прихожей. Через пять минут уходят. День перекошен. Мы все время балансируем на грани. Мы – невозможны.

        Твое письмо – "попробуй продолжить" – но как продолжить такие слова, перетекающие друг в друга и соединяющиеся неожиданно и невозможно, скользящие и открывающие.

        Time – сколько раз у них, столько и времен, хорошо им, но кто продолжит тебя, кто попробует весь твой чай, кто сможет ответить воде? Без запятых говорит, отражает в себя, продолжается чешуйчатым зеркалом – бабочка, рыба, змея, дом их в серых жемчужницах и незабудках, в зеленой крови и спелых зеленых вишнях. Кто догонит извилистое олово и кофейную сову? Кто коснется ручья – вот он тут, в воздухе у руки, – кто коснулся его, если только поверхность, протяни руку глубже – обернется и зашипит? Или не догонять – у краденых веток, между зимующих шмелей и стрекоз, у трескающегося огня, разделено на три, под встречающим ключицу звоном вспоминать – вернется? Если вода потечет вдоль времени, с его скоростью, и они станут друг в друге, кто продолжит кого?

        Ланч – пирожное в виде сердца с надписью love – такое только из губ друг друга. Ты говоришь, что завтра, в новогоднюю ночь, может быть, будешь со мной. Ни просить, ни мечтать об этом не думал. Ты стремительно ходишь между полок супермаркета – масло (его здесь мало кто ест, оно привозное и дорогое, ты его любишь), хлеб, груши, изюм, фиги. Магазины я не люблю, но смотреть на тебя там – одно удовольствие. Потом, уже без тебя – торт, банка белых тропических ягод лычи, шоколадные конфеты kisses [поцелуи], которые ты тоже любишь. И долгие поиски хоть каких свечей. Но отпустит ли бойфренд, проскользнешь ли ты в общежитие без регистрации, чтобы остаться...

        Ты приходишь за семь часов до нового года и говоришь, что у бойфренда сейчас party [вечеринка], и Новый год он все-таки будет встречать с тобой, а завтра у него выходной. Свечи трещат, как сосновые дрова. Я рассказываю о глазах огня, и теперь первая начинаешь ты. А потом говоришь о семье – дед геолог, отец тоже, два дяди, две тети, все разводятся и ругаются, беспорядочная компания по китайским понятиям, но вряд ли бы ты появилась из другой. Любящая плавать и лазить по горам. Тебе тяжело уходить, мне тяжело отпускать, но с тобой каждая ночь – новогодняя. Под подушку – набитый конфетами носок и твоя рубашка – тепло – запах – тень. Одна из свечей догорела до абсолютного конца, исчезла, только маленькая черная крошка фитиля на фольге. И зачем куда-то идти, если можно сидеть в темноте и думать – о тебе, о тебе и о тебе.

        Нет без тебя мне удачи. Пленку в фотоаппарат вставлял чуть ли не час. Хотел купить тебе в подарок туфельки, а в хорошем обувном, где за покупателем не бегает толпа продавцов и можно на все смотреть спокойно, – теперь аптека. На центральной улице – ледяные прозрачные скульптуры, девушки европейского вида в шляпках начала ХХ века, флейтистка, дракон, конечно же, три человека около пирамиды – египтяне? Китайцы в горах? Но затвор фотоаппарата на таком холоде не срабатывает. Дочитываю последние русские книги из взятых с собой.

        Что я хочу? Перемены? Не в России, не в Китае, не в Германии – и там, и там, и там. С разными людьми. Между Москвой, нашим городом и Нью-Йорком. Лягушка? Летучая мышь?

        Первый твой поцелуй в новом году. Говоришь, что я ем один шоколад с хлебом – и приносишь огромную морковь. И какую-то жидкость – смазывать мои руки, побитые всякими железками. Вырезки из журнала о Греции – белые церкви и лестницы к морю со склонов горы. Но ты опять опаздываешь с ланча на работу. Вечером в комнате мне приводить все в порядок с полчаса – постель, стол, отмывать кипятильник от приставшего молока. Но как еще его тебе согреть? И это тоже время с тобой.

        Затык. Расчеты дают результаты, совершенно с реальностью не согласующиеся. Программа то работает, то нет, и непонятно почему. Пришло предложение ответить на вопросы "Нового литературного обозрения". А статьи??? А письма тебе??? А китайский??? А просто так я что-нибудь буду писать???

        Ты появляешься в красной куртке с белой каймой – Санта-Клаус. И рыжеватые волосы опять заметны на черном. Только два часа – и бойфренд звонит в самый неподходящий момент.

        Выставка фигур из армии Ци Ши Хуанди. Солдаты, офицеры, генералы, форменные уставные прически, глиняные лица. Воины – коротконогие, длиннотелые, в чешуе брони.

        Ты спрашиваешь о стихотворении Львовского – да, у нас только зима повторяется в году. Но это не только зима, может быть, это и два человека друг против друга в молчании, когда сигареты погасли. Внутренняя зима. Или что-то еще. Это у вас новый год начинается с весны, и все в нем неповторимо. А в присланном стихе Жданова ты обнаружила нехватку строф – чем очень изумила отправившую.

        Иероглиф "человек" – жень – вроде галочки ногами вниз, человек идет, руки по швам. "Большой" – да – галочка с горизонтальной чертой, человек раскинул руки, чтобы показать: вот такая рыба! "Небо" – тянь – еще одна горизонтальная черта. Единица в Китае лежачая. Небо – одно большое. Но это и галочка с двумя чертами. Два человека – небо. Ты завариваешь чай, выключаешь свет, садишься рядом и поешь что-то протяжное. Простуда – не болезнь, но твои ладони на лбу и висках я сохраню для чего-нибудь похуже.

        На работе вспомнили о русском Рождестве – разумеется, ланч – и подарок: книга с длинной картиной времен Сун, улица в Бянляне, начинающаяся среди лавок и богатых домов с разодетыми горожанками, выходящая в ворота с караваном верблюдов, к пристаням, дальше, в глухие места, где только причудливые деревья.

        Ты ходишь с бойфрендом, держась за руки. Видящие вас говорят, как вы счастливы.

        Ланч без поцелуев кажется слишком коротким (не есть же мы встречаемся!), а с ними – ты на работу опаздываешь. Хотя вроде бы это терпят. Да и я опаздываю прилично. На некоторых старых пейзажах графика поддержана цветом. Горы – как голубое пламя. Или кристаллы. Контраст с извивом ветвей. Или горы, превратившиеся в облака, нависающие, клубящиеся.

        Проверяем резиновые виброизоляторы. Различие характеристик у вроде бы одинаковых – процентов на 80. Я бы такие презервативы носить не стал.

        На этот раз просочиться без регистрации не удалось. I don't want to spend the night alone! [Я не хочу провести ночь одна!] К тебе? А бойфренд? Работает? А если нет? Но ты зовешь. Смотреть спокойно на твои книги. Отличный альбом графики, где Кокошка или Умберто Боччони. (Я потом возьму его в Россию, показать тебе и тебе. Странно, конечно, книги на горбу за 5000 км взад-вперед таскать, но что делать?) Хороший двухтомник истории китайской живописи. История европейского искусства Гомбриха. Надо бы тебе Мура привезти. И Эшера. Верба с покрашенными в красный шариками. Бойфренд играет на флейте, ты – на губной гармошке. Холодно, но ты раздеваешься совсем и заворачиваешься в одеяло.

        Просыпаясь, ты воешь. Выбираться из твоих цветных снов в холодную комнату. Упрощенный до предела быт. Умывание – это вытирание лица мокрым полотенцем. На столе куча грязной посуды. Завтрак – молоко и всякие бобы. Там – еще лотосовый плод, белый орешек с фасолинку. (А в столовой ты возьмешь мне лотосовый корень – нечто белое с дырками, между огурцом и редькой. Лотос в Китае выращивают и для еды. Но он, наверное, не приводит к потере памяти, иначе бы его в студенческой столовой не было). И потом – как настоящий китаец – по боковой улице сквозь рынок, к переполненному автобусу на работу.

        Расчет вдоль оси игрек наконец неплох, в двух других направлениях похуже. На ланче поспешно прибираю в комнате следы вчерашнего еще ланча с тобой и вечера.

        Раздирают. Разговариваем с Яном об опоре трубопровода, что она слишком жесткая для эффективной виброзащиты – тут подходит Ван с идеями по применению твердой смазки – а два студента просят объяснить, как рассчитать кольцо в ANSYS – а Чжан спрашивает, как перевести "питающее давление", кого оно там кормит. Шахматист, играющий на нескольких досках.

        Бойфренда все нет, так что и эта ночь с тобой. CD о народах Америки – города майя в джунглях, полно фресок, которых я раньше не видел, индейские культуры Северной Америки вроде пуэбло, – мало я об этом знаю, интересно.
        Приснилось, как мы вместе ночью. Просыпаюсь – ты рядом. Засыпаю опять и вижу, как мы разговариваем, лежа в твоей комнате. Жизнь есть сон? Но сейчас – хороший.

        Никогда не знаешь, где с тобой окажешься. Шли по кампусу, ты сказала, что хочешь что-нибудь вкусное, я вспомнил маленький ресторанчик рядом. Ты заказала какие-то стебли с орехами, ломтики мяса и что-то блинообразное. Это все – 20 юаней, у нас на столько разве что чашку кофе выпить. Ели, говоря о Цветаевой и Ахматовой. Но потом ты обиделась, когда в комнате захотела положить ноги на стул с книгами, я это заметил и книги убрал. Тяжело быть под взглядом, даже ждущим желаний.

        Лежачее утро. Ты пытаешься рассказать, какого я цвета. Иногда – темно-синего, почти черного, но когда рядом, становишься светлее. Как озеро – отражающее свет или прозрачное. А потом – старый китайский город, дворы, берег реки. На лед – ты боишься сначала, но он же толстенный, сантиметров 80, гладкий и прозрачный, только блестящие пузыри воздуха невероятных форм, тоненькие нити пузырьков. А подо льдом тьма. Подплыла рыба – увидели бы? Остров – мелкий, почти до глины стертый, песок. Ты улыбаешься, и у тебя две тени на фото, хотя яркий день, и солнце только одно. А еще в книжном на центральной улице – тебе Камю и Каннингем, в книжном Сюэфу – Вирджиния Вулф.

        Бойфренда все нет, зашли ко мне и так там и остались. После суток отсутствия и двух ночей у тебя вхожу в свою комнату как в совершенно чужую. Но ты со мной, значит, эта комната моя. На карнизе балкона – голубь, так и сидел там всю ночь, ночевал с нами. Life doesn't like me, and I don't like the life. [Жизнь не любит меня, и я не люблю жизнь.]

        Ты спрашивала меня, зачем я трачу столько времени на статьи о других, делал бы лучше свое. Ты права, вот сейчас я это и делаю.

        Ты не хочешь уходить, лифт доходит до первого этажа, ты отправляешь его вверх опять. Телефон разряжен, бойфренд неизвестно где, если он дома, то беспокоится, так нельзя. Удар током при соприкосновении носов. Электричество от трения.

        Ты все-таки делишь – Китай и не Китай. Половины. Для меня русская культура – процентов 10, не больше. Все басурман читаете, спрашивал в "Знамени" Александр Леонидович Агеев. Но если соотнести количество книг, выходящих в России и вообще в мире, то я со своими 10 процентами еще очень смещен в русскую сторону.

        Наркотик ночей, руки смыкаются на ланче. И улитки на твоем рисунке, переползающие узкие листья. Сели в классе среди студентов, ты размечаешь переводы, где что.

        Установка плюется водой. Только сейчас получил письмо из России, что давление должно быть 0.01 атмосферы. А мы даем 1, в сто раз больше. Не могли раньше сказать. Я не успеваю ничего – ни писем, ни встреч здесь с другими людьми, ни ответов для НЛО. Но как удержать тебя иначе, чем всем временем здесь?

        Вечером ты взяла мне в столовой еду, как на празднике драконьей лодки – рис, завернутый треугольником в большой перевязанный ниточками лист. Эти треугольники кидали в реку, чтобы рыбы не ели знаменитого мудреца, утопившегося в знак протеста.

        Ван просит объяснить расчет колебаний, новая аспирантка – формулы по гидравлике, надо считать кольца и Г-образный виброизолятор, до отъезда 4 дня. Завал. Сунули мне сверток с едой для китайцев в России на их новый год, и еще две толстенные книги для китайской преподавательницы, которая сейчас в Питере.

        Ты ведешь мою руку по груди. Пуговица внизу оторвана, твою куртку вообще надо хорошо почистить, что я и делаю. Но девушки со слишком аккуратной одеждой мне никогда не нравились. Ты должна встречать в аэропорту какого-то англичанина. Ты уворачиваешься от поцелуев, но потом падаешь в них. Колотит всю, когда одеваешься. Так нельзя. Мы сойдем с ума. Лучше поделим греческий город с твоих вырезок и станем встречаться там в переулках на горе над морем.

        День рождения, к счастью, на работе о нем не знают. Никаких ланчей, меня уже поташнивает от напряжения последних дней. Знаешь здесь только ты. И твой лучший подарок – ночь. Ты говоришь, что Орфей имел еще такой вариант: остаться с Эвридикой под землей.

        I want to test some lifes – usual and unusual.
        [Я хочу попробовать несколько жизней – обычных и необычных.]

        One winter is in two years,
        To paint yourself, new year is canvas.
        Emptiness is between us... you won't know the happiness of fish,
        I am not you.

        To sit on a chair, without light.
        To write poem on my breast,
        Lament song builds a bridge on your eyebrows.
        Tired dolphin will not fall.

        Don't try to know color of your kiss.
        [Одна зима в двух годах,
        рисовать себя, новый год – холст.
        Пустота между нами, ты не хочешь знать счастья рыбы,
        Я – не ты.

        Сидеть на стуле, без света.
        Писать стих на моей груди.
        Печальная песня строит мост на твоих бровях.
        Уставший дельфин не упадет.

        Не пытайся узнать цвет твоего поцелуя.]

        – О ком ты? О Фриде Калло? Она из Мексики, а не из Москвы.
        – Yes, I always mistake, Moscow and Mexico, I hope I will not buy a wrong ticket to Mexico, not Moscow.
        [Да, я всегда ошибаюсь, Москва и Мехико. Я не хотела бы купить неправильный билет в Мехико, не в Москву.]

        I am very nervous before going home, like before war, I'm seldom nervous like this. My parents have bad relationship, how can I be with them, and what can I do for them? And I hurt them often. To face my parents is difficult. I can't control my temper. But I am nervous. Should I tell you that my mother thinks I should marry?
        [Я очень нервничаю перед тем, как ехать домой, как перед войной, я редко нервничаю так, как сейчас. У моих родителей плохие отношения, как я могу быть с ними, и что я могу сделать для них? И я часто причиняю им боль. Видеть моих родителей лицом к лицу трудно. Я не могу контролировать своё раздражение. Но я нервничаю. Должна ли я сказать тебе, моя мама думает, что я должна выйти замуж?]
        Но все мамы хотят этого. Как объяснить мою жизнь маме? Вряд ли получится. Детям всегда предлагают не их счастье.

        Последний раз ты была там два года назад – и прислала мне письмо, после которого я понял, что с тобой может быть интересно. Сколько всего переменилось – сейчас я могу смотреть на твой путь – как пересаживаешься на другой поезд в Чанчуне, как приближаешься к Сиани. Хочешь спать – вот мое плечо. Я слышал, в Китае для Нового года – мандариновое дерево? Есть мандарины и думать о тебе.

        My parents become older, and I took two quilts from my home, which my mother prepared for my wedding. And too much food every day. And I quarrel a little bit. Cry. And we went to fly a kite near my home... too many things, but I do a little too... I think about you when I feel bad, I know you wish me happiness.
        [Мои родители становятся старше, и я взяла из дома два одеяла, которые мама приготовила для моей свадьбы. И слишком много еды каждый день. И я ссорилась немного. Плакала. И мы ходили запускать змей около дома... слишком много всего, но я делаю слишком мало... Я думаю о тебе, когда чувствую себя плохо, я знаю, ты желаешь мне счастья.]

        Я рад, когда ты путаешь, какие места ты нашла с бойфрендом, какие со мной. В двух временах, в трех языках, в двух городах. Забывая, кто я, помня только, что я с тобой. Морковь теперь тоже твоя. Я пойду с тобой на ночные улицы – слушать. Гудки с железной дороги, шелест шин, звук ветки, когда на нее садится птица. Звук клочка бумаги, гонимого ветром, – как мышь. Звук твоих шагов, твоего сердца.

        Will cats have a dream about spring.
        [Будет ли кошкам сниться весна?]
        Когда я вижу кошку на улице, я часто говорю ей "Привет" – а она приветствует меня, проходя мимо и поднимая хвост на секунду – это у котов как шляпу снять.

        I am angry when my boss always tells me her foolish ideas, and I have to amend like what she tells. What do I do? Waste time! She cares about the outside of the document a lot and how to say it better. And seldom gives the real advice! And when she asks others to check what I do, I feel very bad. Yes, sometime what I do is not the most beautiful, but I want to do what I think! I seldom smile in my office, because I do not like the people around me! They don't know me too.
        [Я сержусь, когда моя начальница всегда сообщает мне свои глупые идеи, и я должна исправлять всё, как она говорит. Что я делаю? Теряю время! Она очень беспокоится о внешнем виде документа, как сказать это лучше. И редко дает реальные советы. И когда она просит других проверять, что я делаю, я чувствую себя очень плохо. Да, иногда то, что я делаю, не самое лучшее, но я хочу делать то, что думаю! Я редко улыбаюсь в офисе, потому что я не люблю людей вокруг меня! Они тоже не знают меня.]

        Твоя мама умерла, мне – ехать помогать в деревню. Огромные пустые поля, редкие деревья, редкие дома без света. Как ты жила там? Откуда ты появилась?

        I don't like people in my hometown too, they are always in the crowd to talk. Nothing to do... but my parents are there too. I know they need me. If I have a chance I will take them from there.
        [Я тоже не люблю людей в моем родном городе, они всегда собираются в толпу, чтобы поговорить. Нечего делать... Но мои родители тоже там. Я знаю, они нуждаются во мне. Если у меня будет возможность, я возьму их оттуда.]

        I dreamed to dance Tango with my boyfriend.
        [Я танцевала во сне. Танго с бойфрендом.]

        Двое – страна. Наша – горы над морем. Вроде Крыма? Даляня? Того места, где Волга проталкивает себя через скалы у Самары? Горы – чтобы ходить в разных долинах – встречаться не часто – подниматься друг к другу – это трудный путь каждый раз – и между нами эхо – трудно понять, что ты говоришь и где ты – но мы будем на горе и посмотрим с нее вместе, далеко. Картошка в горах не растет – только ежевика. Море – плавать в нем, плавать друг в друге. Человек – море, не гавань. Дикинсон, желавшая to moor in Thee [причалить в Тебе], скорее все-таки бросала якорь в открытом море, чем у берега. Горы – камни и деревья. Море – ракушки и рыбы. Тропинки труднопроходимые, в бухтах полно камней, люди тут появляются редко.

        Lilia feels herself not so good when she works, dull life, what does she like? She doesn't know and others don't know too. She goes to meet Adam, Adam, Adam is normal, good and likes her. But she didn't feel enough, when passion is gone, what do we feel? Adam wants to marry her, "marry" a crazy word! Let us think about it! Does they know each other? From that magic time, he said you are swimming well, really? She just tries, tries and tries.
        [Лилия чувствует себя нехорошо, когда работает, скучная жизнь, что ей нравится? Она не знает, и другие тоже не знают. Она идет встретить Адама, Адам, Адам нормальный, хороший, и она ему нравится. Но она не чувствовала достаточно, когда страсть прошла, что мы чувствуем? Адам хочет жениться на ней, "жениться" – безумное слово! Подумаем об этом! Они знают друг друга? С того волшебного времени, он сказал, ты хорошо плаваешь, действительно? Она только пытается, пытается и пытается.]

        В Библии есть слова о лилиях, которые не работают и не думают о завтрашнем дне, но одеты лучше королей. Если Лилия будет около меня – я буду заботиться о ней, поливать и прогонять червей. Но она будет работать – для независимости. И кто знает, что любит лилия?

        – Samara means "A dry, winged, often one-seeded fruit, as of the ash, elm, or maple" in English.
        [Самара означает сухой, крылатый, часто односеменной плод, как у вяза, ясеня или клена, по-английски.]
        – Действительно, крылатка. Но неужели никто до тебя в Самаре не догадался заглянуть в словарь?

        – There is a little story, a god is rambling, once the Huang Di (You know the forbear of Chinese) lost a valuable thing, many people tried to find it. But failed. Only that god found it.
        [Есть маленькая история, бог праздно гуляет, однажды Хуан Ди (ты знаешь, предок китайцев) потерял ценную вещь, многие старались найти ее, но не смогли. Только тот бог нашел ее.]
        – Хорошо иметь праздношатающихся богов. Наш всегда занят. И не любит бездельников.

        Выпускать твоих бабочек – весной, по одной в день – на спинку стула, на потолок над диваном, на книжные полки. Ночных – в ванной, там обычно темно. Чувствовать, как ты лежишь на другом конце дивана, в зеленом свитере, читаешь что-то свое и ешь сашима.

        Why do they need your photo for publication of your poem? A painting – dolphin, horse.
        [Почему им нужно твое фото для публикации твоих стихов? Рисунок – дельфин, лошадь.]

        Когда просыпаются змеи? Когда уходит снег? Пин-пин-пин синицы – что это по-китайски? Двое становятся одним, только если каждый из них разделен на двух, трех, если каждый изменчив. Твердые шары могут только стукаться друг о друга. И если один человек – как воздух для другого, все, что он делает – для другого тоже. Ты читаешь книгу, ешь яблоко, надеваешь рубашку – это для меня тоже. Спи по воскресеньям, сколько хочешь. Я все равно проснусь со светом. Я люблю лежать рядом и чувствовать тебя, мягкую после ночи. Змеи любят лежать, почему бы не провести весь день горизонтально?

Болезнь

        Началось еще в феврале. Хорош интернет – пишешь письма и заодно узнаешь всякое интересное. Высокая температура, кашель. Началось в Гуандуне, количество заболевших в Гонконге подползает к тысяче. Вероятность смертельного исхода около 10 процентов, вообще-то не так много, не чума. Ты – севернее, но при их тесноте наверняка и туда доберется. Институт о болезни молчит, ты тоже (оказалось, не было никаких официальных сообщений). Надо ехать, как запланировано. Если я не могу из этой болячки вытащить тебя, то надо хотя бы самому быть рядом. Я начинаю движение к тебе. Приеду – позвоню – не терять ни одного дня – если обед – выберусь в 20 часов – скажу, что очень устал. Теперь наша весна будет долгой.

        Please call my mobile phone, I wish you good day. We will meet on Friday or later. [Пожалуйста, позвони мне на мобильный, желаю тебе хорошего дня. Мы встретимся в пятницу или позже.] Это первоапрельская шутка? Ты предлагаешь встретиться вот сейчас. Весенняя, прозрачная, слова пропадают. Но – I decided to leave you. [Я решила оставить тебя.] Ты идешь к вокзалу, у тебя поездка в Пекин от фирмы, вернешься в пятницу.

        Все у меня в комнате – и электроплита работает, и даже компьютер есть. В супермаркете покупаю для тебя молоко и шоколадное печенье, собираю деньги по 1 – 2 юаня ездить с тобой на автобусе. Делаю, как заведенный, вещи, которые очевидно бессмысленны. Небо голубое и высокое – что мне с ним делать? 17 часов поездом и 8 самолетом к тебе – чтобы услышать, что ты меня не хочешь видеть? В любом случае – вернуть книги, передать подарки, не только мои. Когда я уезжал, меня спрашивали, куда же я еду, тут болезнь. Я ответил, что ты обо мне позаботишься. Где ты – в поезде? Белка спрашивает, передал ли я подарок – что мне отвечать? (а она играет с твоим именем – лейка – старая фотокамера, или – поливать цветы). Взять твою руку – что ты мне покажешь на пекинской улице?

        Все же – в одном городе. Вчера без тебя – сегодня две минуты по телефону. В супермаркете много фруктов, которые мы не знаем, – когда попробуем? Если устала – ты можешь спать рядом. Лучше видеть недолго – несмотря на боль – чем не видеть совсем. Но что случилось после долгого пути – когда "мы" существует столько времени? Когда можно тратить силы не на путь друг к другу, а на дорогу вместе куда-то еще? Конечно, если ты уходишь, тут ничего не сделать. Но я смотрю на твое лицо, и мне кажется, для тебя это не легче. Ты приходила к шару без меня, зная, что я далеко, теперь буду приходить я, зная, как ты близко и далеко в то же самое время. Но теперь ты со мной – независимо от тебя. Многое ждет нас, мы можем оказаться там только вместе.

        Может быть, мы сможем встретиться, как если бы я приехал только сегодня. Я жду тебя – кто из нас более традиционный? 25 минут до встречи – Очень Ядовитая Змея – Летучая Акула-Рыба – не ешь меня, я тебе пригожусь. Твое лицо как сведенное. Почти молча до остановки автобуса. Почки на деревьях все больше. Дергаюсь к компьютеру или телефону так, что даже Ван заметил.

        Рыжая кошка, ты научила не отпускать тех, кто со мной, потому что без меня им может быть не лучше. Хотя тебе это уже не поможет... Кошка, прости меня, я тогда думал, что я, конечно, не подарок, и тебе, может быть, с другим человеком только лучше станет. Не стало, и назад уже не вернешь. Надо было держаться за тебя, держать тебя, не для меня, для тебя. Научила, спасибо, только тебе от этого уже лучше не.

        Журналы тебе в подарок от тебя – ты просишь передать чай в ответ. К остановке. Еще неделю назад были письма. Но ты не обязана ничего объяснять. Все могло кончиться полтора года назад в октябре, когда ты выбежала из комнаты. Но потом было совсем другое, спасибо. Чоран говорит, что мы должны избегать связей из-за боли. Конечно, когда связь рвется, это очень больно, но это нормальная плата за то, что было. И лучше ты меня вот так оставишь, чем застрять из-за прекращения моих приглашений в Китай в 5000 км друг от друга. Лучше отстранение без причины, чем из-за болезни или политики. (Ты сидишь в тюрьме без вины! – а что, ты хочешь, чтобы за дело?) В Пекине есть больные, это уже рядом.

        Воскресенье без тебя – куда идти? Вокзал, около него грозди шипастых ягод – но с юга сейчас что-либо покупать не хочется. А вот в архитектурном отделе книжного Синьхуа можно всю зарплату оставить. Городская скульптура, книга крыш, книга окон. Большие путеводители по местам около Сучжоу и горам Хуаншань. И о твоей Сиани. А в Сюэфу –Фрида Калло. Но такая, как ты, здесь сейчас книг не смотрит.

        Лед реки, твоя рубашка под моей подушкой, твои звонки в мой город по утрам. Конечно, нельзя говорить об этом – это дар, появляется из воздуха и уходит в него. Не объясняя. Тонкая нить. Нельзя просить быть вместе, можно помнить и ждать. Если не хочешь видеть – значит, не безразлично – и потеряно не все. В Китае даже казни откладывали до осени, а сейчас весна. Если есть кто-то еще, кроме твоего бойфренда, скажи, я буду спокойнее, что твой мир не замкнулся в комнате.

        Память острая металлическая пластинка ладонью сжимать врежется это не стук в дверь в комнате ветер кто тебя бережет в полном пустом городе красный свет живет внутри мыши ждет молоко не убегает сломаны сочные зеленые стебли с места не сдвинут(ь)ся дождь не зовут можно ждать только спасибо спокойной ночи.

        See you noon. [Увидимся в полдень.] Ты соглашаешься войти в комнату – сидя каменно – Рушева и Чюрленис – don't touch me! [не трогай меня!] – но хоть что-то интересное удалось тебе сделать. Память больше – теперь я могу представить, как ты сидишь в темноте и смотришь слайды на стене. Ночь за компьютером за письмом к тебе – ночь с тобой. Говорить с тобой – как с собой, запретить у тебя не получится. Зима вместо весны. Разговор уходит все глубже. Кто-то напивается, я – пишу. Пятно на потолке – как бабочка. Твои бабочки вокруг меня, приходи посмотреть. Мы теряем время, письма могут быть потом.

        Noon, steel ball. Cold snake, bad girl. [Полдень, стальной шар. Холодная змея, плохая девушка.] Слайды с картинами Геннадия Алексеева – ты говоришь, что устала – я сажусь рядом на диване – волосы – грудь – дальше – leave me! It is last time! [оставь меня! Это в последний раз!] – я не оставлю и буду ждать – а пока оба мы на свои работы опаздываем. Пошел сразу в лабораторию, чтобы создать видимость, что экспериментом занят. Хорошо работать в двух комнатах.

        Теперь встреча назначается односторонне – я просто говорю, что буду у шара, а ты – если хочешь, приходи. Но ты приходишь. Столовая, корень лотоса. Чем отличаются друг и ты? Друг ест, ждешь, как он закончит, чтобы чем поинтереснее заняться. Ты ешь – и больше ничего не надо, только смотреть на тебя.

        А потом звонок – не могу ли я приехать? Ты на остановке, с белой гвоздикой в руке, высмотрела меня на втором этаже автобуса. Альбом Одилона Редона (где ж его найти в России! А тут издают). Фото из твоей Сиани, где ты с бойфрендом на Новый год. Мейхуа первого февраля уже цветет, а здесь ее вовсе нет – холодно. Ты зеваешь, заворачиваешься в одеяло – и постепенно забываешь об обещаниях. Теперь я знаю, как ты воешь по утрам, не желая вставать. В автобусе ты говоришь о наших поездках. А вечером даришь пятиреберный плод, похожий на сердцевину яблока.

        Ничего не делай из-за моей боли. Она – нормальное состояние, она со мной всегда. Если с тобой хорошо, конечно, должно быть больно без тебя. А когда хорошо с тобой, больно из-за чего-то еще, из-за тех, кто не со мной, и, может быть, со мной и не будет никогда больше. Не делай ничего против боли, делай для нас.

        Один человек – не весь мир. Если двое концентрируются только друг на друге, они скоро станут предельно скучны друг для друга. Они, конечно, могут согласиться с этой скукой, большинство так и делает... Конечно, на глубокие отношения со многими не хватит сил, времени, души. Один – неправильно, много – тоже, сколько? Не знаю, от человека зависит. Кто-то с одним человеком три года, потом с другим два, потом с третьим четыре. А я не могу оставлять тех, кто стал моей частью – и не могу полностью замкнуть себя в ком-то из них.

        Слишком многое внешнее старается нас разделить, чтобы мы еще изнутри трудности создавали. Как говорил Катулл своей девушке, будем жить и любить друг друга.

        Steel ball [стальной шар], 11:45. Ты отправляешь это в 11.26 – а я почту посмотрел в 11.25, в 11.45 был на всякий случай у шара, и ушел обедать, а ты появилась в 11.50. В 12.40 натыкаюсь на тебя в кампусе, солнечную, открытую навстречу так, что больше уже невозможно, – но 50 минут, которые не вместе, кто нам их вернет? В 17.20 вылезаю в офис из подвала лаборатории – говорят, ты звонила две минуты назад. Пошел к шару, но снова ты позвонила уже в 18.30, из дома уже.

        Что нам делать? Болезнь уже в Пекине. Поездку в Сучжоу, похоже, лучше отложить. Что поближе и где людей поменьше? Чанбайшань? Но ты это уже видела. Одеялом больше не отгораживаешься. Просыпаешься долго, прижимаясь и опять засыпая. Постель убираю я – под подушкой куча бойфрендовых упаковок с презервативами – также и пустых надорванных. Все мужчины их туда складывают? Хотя куда их еще девать? Лотосовая каша, ботинки, грязные от вчерашнего дождя.

        Объявился студенческий союз – рассказать им о космических программах в России, о высшем образовании. Черт дернул согласиться – я же на письма отвечать не успеваю. После нескольких вечеров – первый без тебя. Хватаюсь то за то, то за это. Десять минут – твоя книга об архитектуре, потом фильм пять минут (он хороший, я бы его в Россию взял друзьям показать), и надо бы зайти к русской преподавательнице, ее дверь напротив, десять дней у меня на это не было времени.

        Тебе приснились рыбы, которые летали – не летучие, а просто рыбы. Одна голубая с желтой полосой, другая черная. Воскресенье – в книжный Сюэфу, тебе Модильяни, мне тоже, а тебе Моби Дик, рассказы Набокова, Уайльд с иллюстрациями Бердсли. А рядом этот смешной парк с архитектурными копиями. Но ты всегда находишь то, до чего я не добрался. Лабиринт, настоящий, не такой и легкий, а в середине башенка – указывать с нее дорогу заблудившимся? Но мы дошли до нее, а потом от нее, и долго бегали друг за другом в загородках. А потом – подвесной мост, как в Тибете, идти, держась за канат. Фонтаны не работают, воды в прудике нет, людей тоже, нам везет, летом тут не протолкнешься, а сейчас – качаться на скамейке – и дальше, к берегу реки, там солнце и змеев в небе – как ласточек, не меньше сотни.

        Чувствовать каждую точку спящей. Ничего не случится с тобой, пока ты спишь в моих руках. Сон – хорошая вещь. Хорошо говорить с тобой, но мне нравится и твоя произвольная жизнь, когда ты шевелишь пальцами или стучишь зубами во сне. Я боюсь тебя, боюсь сделать что-то не так, когда ты спишь, я спокоен. Конечно, я не хочу, чтобы ты спала все время, это лишь передышка, когда я могу только смотреть на тебя, я хочу больше. И когда ты соскальзываешь в сон после моих прикосновений, обостряя все, превращаясь в сон на тонком краю.

        Я люблю смотреть, как ты выходишь из сна, шаг за шагом, открывая глаза на секунду, целуя меня и проваливаясь обратно в сон. Как ты понимаешь, где комната, а где сон? Мягкая и теплая перед проблемами дня. Ты не думаешь обо мне, как я на тебя смотрю, ты – как ты есть. След твоего сна на тебе, о рыбе, которая летает. Утренний свет самый чистый, ты прозрачна в нем, прозрачный желтый твоей кожи, стакан с медом. Такая ты в весеннем свете, а летом – песок с мелкими зернами, сухой, теплый. Песчаная змея. Я просыпаюсь раньше, очень хочу коснуться, но боюсь вытаскивать тебя из сна, он – лучше.

        Апрельский ветер стучит в дверь, я знаю, тебя не будет, но снова открываю дверь. Этот ветер приносит летучих мышей и пыль, столько времени она лежала, всю зиму. Войти в него – как плыть. Знает ли ветер о своей силе? Он пуст, как ему найти себя?

        Light – свет и легкость одновременно. Когда твое нет – нет, когда оно – да, когда оно – вероятно. Весенняя погода. I wish you – желаю тебе, желаю тебя.

        Ты как свет на маяке – появляешься и исчезаешь снова. В Крыму мы шли несколько дней и видели маяк по ночам издалека, но однажды сели у основания башни, и свет был над нами. Я хочу купить подушку – подкладывать тебе – не под голову – I will hate you [я буду ненавидеть тебя] – ты улыбаешься. Первые цветы. На абсолютно голых ветвях куста, прямо из ветвей, желтые, сухие, как бумажные, колокольчики.

        Приснилось, что ты прислала письмо – we will meet in shadows [мы встретимся в тенях] – ни времени, ни места.

        We will meet in shadows, slipping into sleep, in a maze.
        We will live in a pipe for the rain, across an illness and a train,
        to believe and to live like an acid and lye and lie.
        There is dust in a taste, our evening is a bite and a byte.

        Where is warmness, a silkworm, near a cat, under a bat, to cheat and to chat?
        I am going back from lack and carrying you on my back.
        To be lazy to feel dizzy, mushrooms, where is the room?
        I am bad and glad, we will continue, don't be sad.
        [Мы встретимся в тенях, скользящие в сон, в путанице.
        Мы будем жить в водосточной трубе, поперек болезни и поезда,
        жить, верить, как кислота и щелочь, и лежать/лгать.
        Пыль во вкусе, наш вечер – укус и байт.

        Где тепло, шелковичный червь, около кошки, под летучей мышью, обманывать и болтать?
        Я возвращаюсь от недостатка и несу тебя на своей спине.
        Быть ленивым, чувствовать головокружение, грибы, где комната?
        Я плохой и радостный, будем продолжать, не печалься.]

        Ты любишь более тихую столовую на первом этаже. Подкладывать тебе мясо из своей тарелки – тут многие так делают. А потом, свернувшись в комнате, ты рассказываешь, как в первые наши ночи боялась моих широко открытых над тобой – близко – непривычных для китайцев – глаз.

        Крепление виброизолятора к стенду не выдерживает. 21-килограммовая башня падает с грохотом с почти метровой высоты, обрывая провода к датчикам. Хорошо, никого не задело.

        Вечером ты появляешься опять, легкая до невозможности в светло-коричневом плаще – весенняя ветка с почками, и с платформы у спортивного корпуса мы смотрим, как над детским садом летают мыши. В Пекине умерло 4 человека – а может, 123 – кто проверит? Подаренная тобой сумка такая гладкая – как кожа дельфина.

        I didn't take my mobile phone, and I am afraid I can't meet you on lunch. At evening only a little time too. [Я не взяла свой телефон, и, боюсь, не смогу встретить тебя на ланче. Вечером тоже только несколько минут.] Ждать тебя у шара до 12:05 – потом в офис звонить – твой телефон отключен – потом к шару – в столовую – быстро поесть и к шару опять – опять попытаться позвонить – в кафе в супермаркете, иногда ты ждешь там – к общежитию – к шару – в офис – и там от тебя такое хорошее письмо, что все метания вылетают из головы.

        Фиолетовые брызги лесных фиалок – тут их множество на газоне у главного корпуса. Наконец у них хорошие студенты. Один с полуслова на ломаном английском понимает, как проводить динамический эксперимент, другому дал делать расчеты по формулам из статьи, он ее изучил так, что потом поправляет ошибки, сделанные мной по невнимательности.

        Ты говоришь, что пыльная буря, и нет времени, но хорошо просто сесть с тобой в автобус и ехать до твоей остановки, потом болтаться по маленькому стадиону около твоего дома – и ты вдруг зовешь к себе, только просишь надеть бейсболку, чтобы не выделяться – но пугаешься старика у подъезда, и говоришь, что надо выйти и потом вернуться – но не возвращаешься, а ведешь меня к автобусной остановке. Маяк, вспыхивающий и погасающий свет.

        До конца месяца надо закончить работы с Дун и Хао, им дипломы защищать. Просят работать и вечером – днем эксперимент, вечером статьи. Сучжоу? А поближе Вы ничего найти не можете, вроде того озера, например? А, тогда озеро было далеко, теперь Сучжоу. Мы отвоевываем пространство.

        Тебя не пускают в общежитие. Запрещено посещение посторонними. Ты опять говоришь, как тебе надоел этот город. Снять комнату? Уехать подальше, чтобы быть вместе хотя бы в поезде? Наша – скамейка в саду. У всякого сокровища должен же быть дракон, наша сказка продолжается. Вечером – а не пойти ли в кино? В институте – черно-белый еще, по Твену, "Банкнота в 1 миллион фунтов". Целоваться в заднем ряду. Но, не дожидаясь конца, ты просишь уйти, зайти за хлебом в супермаркет, и только по дороге к остановке зовешь к себе. У тебя на коленках рассказы Набокова, у меня – книга по китайской архитектуре, а потом в тебе разрастается дрожь, выбрасывающая крик. На каком языке говорить с тобой тогда? И невероятно хитрый взгляд утром.

        Мир не обязан нам помогать. Ты хочешь меня видеть? Это главное, с остальным попробуем что-то сделать. У нас есть улица, парк, поезд. Мы можем ждать, мы можем делать много всего другого, потому что мы – это мы. А если бы меня приглашали реже? Если бы я жил в гостинице, где всегда надо кого-то просить открыть мне комнату? Если бы я не приехал из-за болезни? Но мы вместе. Если можем целоваться, будем целоваться. Если можем разговаривать, будем разговаривать. Ты спрашиваешь: а что потом? Конец всего – сама знаешь, какой, но я думаю, мы еще много до этого успеем.

        Только идти рядом с тобой, присутствуя при твоем молчании, ожидая перемены. Оставляя ее возможность. Ты знаешь, что я тебе говорю, даже если молчу. Если замолчат оба – воздух не выдержит и порвется. Следуя за тобой, пока это возможно. У твоего офиса, где уже нельзя – следуя взглядом, чтобы ты обернулась на секунду. Ничего другого не остается, ты – свободна. Но свободен и я, я следую за тобой.

        Ты чуть простужена, но можно же принести проектор к тебе домой и досмотреть всю кучу слайдов, а потом появится солнце, ты захочешь вылезти, и мы пойдем в зоопарк. Павлин трясет распущенным хвостом с кастаньетным щелканьем, гюрза бросается из стеклянного ящика, ты отшатываешься, это не лиса, как ты думаешь, а рыжий американский волк, лису мы нашли потом, но она с нами говорить не захотела. У черепахи монетка с панциря не упадет, как кувшин с головы танцующей девушки. У тигра на лбу действительно иероглиф "ван", "правитель" – достань словарь и проверь. Гигантская саламандра огромна – метр с лишним, бурая, плоскоголовая с маленькими глазками. Кобры встают на хвост и глядят недовольно. Всем хорош зоопарк, только вот посетителей бы не было. А бегемоту – ветки с ближайших кустов, зеленое в розовой пасти. Ты все-таки устала и возвращаешься домой, расставаться не хочется, хожу кругами по офису – твой звонок – не мог бы приехать? Бегом, совершенно автоматически покупать масло, молоко, мед, что там еще для горла, и к тебе, не сменив воскресные джинсы на костюм, в котором подобает появляться на работе ценному иностранному специалисту. Павлины кричат "Meiyou!" – "Нет!"

        Ночь – поезд в Пекин, день там, ночь – поезд в Сучжоу, три дня там – ночь в Пекин – день там – ночь сюда – все укладывается в пять дней майских каникул. Но профессор смотрит на меня, как на сумасшедшего, и говорит минут пять. Вся комната поворачивается в мою сторону. "У нас очень страшный грипп". Но 1500 больных на полтора миллиарда – не так много, на улице больше давят. Из международного отдела специально позвонила дама, сказав, что очень не рекомендует мне ехать. Все поездки сотрудников и студентов на юг отменены. Они и в Чанбайшань не советуют – в провинции Гирин один больной (на сколько же миллионов?). Но ведь скоро болезнь будет и здесь. Какой смысл прятаться? Боялся бы я болезни – не поехал бы в Китай. Они просят меня не бояться на работе и бояться в личное время – но болезнь это различие вряд ли признает.

        Были мы через язык, расстояние, культуру, будем и через болезнь. Я буду с тобой при любой болезни, ну, в худшем случае, посадят потом в карантин в России на неделю.

        Мей просит ей помочь – "десять минут!" – не бывает экспериментов на десять минут...

        Мы сидим на лестнице. В корпусе бьют стекла, открывая окна после зимы. Ты даришь мне градусник (я узнаю, что у тебя градусника дома нет, а в магазинах они к тому времени исчезнут начисто, и я подарю этот градусник тебе обратно, сказав, что купил, а через месяц ты выяснишь, что мне нечем проверять свою температуру перед отлетом в аэропорту, и градусник опять окажется у меня). Вечером дома ты варишь пельмени, я смотрю всякие материалы к статьям, ты звонишь бойфренду и говоришь мне, что надо уходить.

        Ты прислала мне найденный в интернете огромный текст какого-то питерца, посетившего Китай для деловых переговоров. "Китайские девушки покорные" – как бы не так! Но мне покорных и не надо.

        Вечером захожу в общежитии к Жибек – "уже поздно, я мусульманка, я не могу с вами говорить, вот тут ходят, нас контролируют", – и правда, в коридоре какой-то арабского вида тип болтается. Вот он где, ужас-то. Не жить мне в мусульманской стране, там запретов, как во время болезни, только всегда.

        Ланч тоже накрылся – у входа в столовую проверяют институтские пропуска. Карантин ужесточается. Ты уходишь, злая, как змея, которой наступили на хвост. С горя купил ананас. Ты отреагировала так же – вечером появилась с двумя кокосами, проковыряли и пили через соломинку. Везде натыкаемся на парочки. Нет нам места. На террасе спорткорпуса танцуют брейк. Оказывается, сирень – достопримечательность города, нигде в Китае ее столько нет.

        Confucius said, "The friendship between gentlemen is tasteless as water".
        [Конфуций говорил: "Дружба благородных людей не имеет вкуса, как вода".]
        Я не люблю Конфуция! Он делает жизнь бесцветной. И мы не джентльмены!

        Наша новая весна началась – я вижу цветы на деревьях, на которых видел только бутоны. Проверки, везде проверки. Меня не пускают в институт – помог говорящий по-английски студент. Но через час этого типа на входе не было, и любой мог войти. Тарелки и ложки в моей комнате в пыли без тебя. Может быть, потом мы вспомним об этом хорошо тоже – сейчас как в начале, когда ты боялась войти в общежитие ко мне, и я все время боялся, что ты исчезнешь. Сейчас яснее – вместе, отдельно от других, поддерживаемые друг другом, и каждая минута вместе – дар.

        Есть у нас еще книжный, где с тобой всегда что-то найдется. Фрески Дунхуана – пещерного монастыря на Шелковом Пути, смесь китайского, индийского, византийского, и не скифского ли звериного. Вихрем летящие небесные девушки в немыслимых ракурсах и поворотах фигур, костлявый и когтистый тигр, змея обвилась вокруг человека, разинув пасть. Динамичность чуть ли не комиксная. Свобода цветовых пятен – как в абстрактной живописи. А этому больше тысячи лет. Это накапливалось столетиями, фресок очень много, и опубликованы, увы, тематически – толстыми книгами, в одной звери, в другой люди, или по династиям, а покупать десять альбомов по 300 юаней не потяну я. Но почему китайская живопись не пошла по этому пути? Почему она выбрала строгие пейзажи, иногда некоторый гротеск в изображении людей? Ты хочешь в Дунхуан, я тоже, но это черт знает где, в пустыне, самолетом до Ланчжоу, потом поездом до Хунлиюаня, потом автобусом.

        А пока – в лес. Чувствуешь себя диверсантом, пробирающимся на секретный объект. На вокзале – полицейские в противогазах. Но регистрируют, вроде, только приехавших пекинским поездом. Два часа, Пиньшань. Пыльноватый городок, кулики на реке, близкие зубчатые горы. Свежие, мягкие лиственницы – в Китае их зовут сосны-девушки. Но в подлеске – клещи. Энцефалита нам не хватало. Ты их никогда не видела, и обижаешься, когда я говорю, что сюда идти нельзя, туда тоже, обходить кусты и высокую траву, где эти клещи сидят, поминутно останавливаться и осматриваться, стряхивая их, пока не присосались. Выбрались под сосны, там хвоя, травы нет, можно спокойнее. Оказалось – кладбище. Холмик земли с плитой без ограды, рядом очаг? Два камня стоймя и третий перекладиной. Ты находишь анемон-ветреницу, я – что-то вроде адониса, но у него лепестков меньше. Что-то белесое – в Сиани это зовут павлиньими цветками. И маленькие желтые кубышки-коробочки, вокруг которых листья тоже желтые, а потом постепенно зеленеют. Солнечные зайчики, с расплывчатыми краями. Где кончается свет? Вокруг цветка – свет листьев. Сон-травы нет, и почему-то нет муравьев. Голова кружится от солнца и цветов, но после обнаружения очередного клеща желание сесть под деревом убавляется.

        Nightning. It is like a lightning, but of night, not of light. What is it? A light of darkness? A night like a lightning?
        [Nightning. Это как молния, только из ночи, а не света. Что это? Свет темноты? Ночь как молния?]

        Чувствуешь себя как джинн в бутылке. Невозможно столько простых вещей. Профессор опять завел разговор, чтобы я никуда не ездил. Страх – а вдруг кто-то сейчас тебя обрабатывает, укоряя, что ценного специалиста в зараженный город таскаешь. Нет, ты просто сидишь в офисе во время ланча, у вас что-то вроде дежурства, на звонки днем отвечать. Вообще это хороший индикатор – если девушка может встречаться с иностранцем, ни перед кем не отчитываясь, некоторая свобода в стране есть, и помогать ей можно.

        Выдали бумагу с печатью, где написано, что такой-то работает в институте. Мандат, как в гражданскую. Сложил вчетверо и ношу всюду в кармане. Кампус закрыт для посторонних. Остается город. Догонять тебя в длинном проходе, обнимая. Бар около твоего офиса. Сухие цветы лотоса – коричневые лейки с дырками. В полу – аквариумы с золотыми рыбками, а в подвале эти рыбки оказываются над головой. Днем – никого. Строим на столе Стоунхедж, лабиринт и главное здание института из фишек для какой-то игры вроде домино. Ты попросила свое любимое пиво – мексиканское, с лимоном – и потом говоришь, что пьяная, хотя в нем 4 градуса, а в бутылке треть литра.

        Продают втридорога марлевые повязки. Купили по одной – тебе, мне и бойфренду. Кампус закрывается все герметичнее. С ланча прошел, вечером уже требовали пропуск. Был участок без забора – теперь там высокая проволочная сетка. Быстро они. Говорят, есть больные среди студентов, вернувшихся из Пекина.

        Каждый день пространства все меньше. Что мы можем сделать? Быть вместе в том пространстве, которое осталось. Когда граница отсекает следующий кусок – оказаться вдвоем в одном и том же. И твой змей умеет летать. Я тоже хочу на луну, на берег лунного моря, под черное небо со светом Земли. Никого вокруг не будет, и мы сможем жить в прозрачном доме, в этом свете. Или мы захотим на Землю – туда, где нас нет? Майские каникулы. Мы встретились в осенние – положили семечко – в апреле были цветы, в августе плоды, а сейчас появляются новые свежие иголки.

        Студентам запрещено покидать кампус! Рейсы на Хабаровск отменены совсем, во Владивосток – раз в неделю. Закроют границу? Как выбираться? Требую себе пропуск (а что мне тут делать, если я не могу к тебе выходить?) В газетах – сводки числа больных по провинциям. В Пекине уже за тысячу, здесь пока только несколько сомнительных случаев. Работа встала окончательно, одни дискуссии, что делать дальше.

        Мы проходим около дерева с соблазнительно низкими ветвями. Появляется мысль на него влезть. Но возвращаться ты не разрешаешь: you already lost it [ты уже потерял это]. Как мне угнаться за тобой?

        Ты прислала очередную свою рецензию в "Знамя" – обсудить, поправить. Если бы Одиссей с каждого острова слал Пенелопе по e-mail рассказы о феаках и лотофагах, а та с ним советовалась бы насчет пряжи... Но это была бы совсем другая история.

        Сначала ты звонишь и говоришь, что не хочешь видеть, потом соглашаешься на Сюэфу, потом зовешь к себе. Убираешь в комнате, жалуешься, что болеешь. И начинаешь рисовать меня. Так интересно видеть, как что-то появляется на глазах. Сначала – прозрачный карандашный набросок. Я думал, ты так и оставишь. Но ты берешь краски. Фон – черный. Тьма вблизи. Желтое, тонкое, сухое лицо. Голубая рубашка под ним – небо под землей, перевернувшийся мир. Много раз хочется сказать тебе – оставь, пусть будет так. Но ты знаешь лучше, ты решаешь. Картина живет, ты продолжаешь, появляется новый облик, это возможно только потому, что прежний уничтожен, но и этот исчезнет через минуту, сколько разных картин в одной, почему мы не можем сохранить их. Но ведь это мое лицо. И я чувствую страх. Камень во тьме. Как тебе тяжело со мной. Но я такой и есть – жесткий, холодный, нервный, ждущий плохого гораздо более, чем хорошего. Прости меня, часто мы действительно бутон и камень, камень, конечно, прочный, иногда даже красочный, но не живой. Может быть, мое терпение – это тоже терпение камня. Я только учусь у тебя жить. Твоя картина оставляет возможность, лицо – как свет в темноте, холодный, лунный, но ты любишь луну, ты хочешь на луну, я буду рад, если ты найдешь кусочек луны на моем лице и захочешь на него. И есть маленькая белая тень около лица, я буду стараться смотреть на тебя оттуда.

        Ты потом скажешь о моем портрете, что я похож на Бедного Рыцаря Елены Гуро.

        Почему ты боишься, что не знаешь, что мне сказать? Ты говоришь – рисуя, показывая что-то, существуя рядом. И мое первое движение – прикоснуться. Говорить будем потом. Говорить можно и письмами. Наш мир – не только слова, молчание тоже, путь в лесу, твоя голова на моем плече в поезде, ночной зоопарк. Ты можешь быть скучной иногда – я не оставлю – и прости, когда скучен я. Вернувшись, проваливаюсь в сон. Просыпаюсь в полночь и заканчиваю изо всех сил заметку о книге Чорана.

        Появляется Ли. Он позвал еще друга-художника. Рисунки в духе карикатур в Литературной газете двадцатилетней давности. Масса линий. Они быстро поворачиваются – вот уже и журнал вышел с пятью русскими поэтами. Но Ли говорит о влиянии на него Есенина. Друг его любит Рахманинова. А Мандельштам или Шенберг – это уже крутой авангард. Ли просмотрел Данкена и Леонарда Шварца, покрутил головой и отдал их мне назад. Too complex. [Слишком сложно.]

        Ты хочешь в Шанхай – под каникулы и болезнь скидки, всего 670 юаней, дешевле не будет. 1300 на билеты, 200 гостиница, а у тебя есть 2000. Но тратить последнее? А мне зарплату дают под самый конец поездки. Да и не уговоришь тебя взять. Тут еще черт дернул попросить альбомы Зверева и Светланы Пановой, что я тебе подарил, показать в общежитие. You have another girl! [У тебя есть другая девушка!] Ты сворачиваешься в клубок, и неведомо, как тебя развернуть, а мне надо уже идти, скоро бойфренд может появиться, а уйти – это расстаться с тобой совсем. Я не хочу терять тебя по ошибке, от недопонимания, а терять тебя по нескольку раз в месяц – сил не хватит. Только стоять около, иногда говорить и всегда ждать. Но ты постепенно разворачиваешься – выходишь со мной к остановке, а потом целуешь между книжных полок Сюэфу.

        Моя карточка годится теперь только в столовую на первом этаже старого здания, и там почему-то почти нечего есть. Видел рыжую кошку в кампусе – третий раз за все время в городе. Однажды я говорил со своей подругой о случае. Мы решили, что бессмысленно думать, как все могло бы быть иначе, если бы кто-то сказал или сделал по-другому. Любое неверное движение можно исправить на основе всего того, что между людьми есть. А если все разваливается от случайного толчка, оно все равно развалится от чего-то еще. Но встреча – случай. А с тобой от случая зависит почти все.

        В конце каникул ты такая светлая и легкая, я боюсь, что что-то случится. Я забыл термос у тебя на кухне. Он, конечно, китайский, но надо быть осторожнее. Может быть, нам пока хватит города? Длить секунду, когда ты стоишь у дерева в красной ветровке. (И мне нравятся всякие штуки вроде той, что ты собралась покупать. В Германии у меня были три таких пуфика, что ли? Квадраты сантиметров по 80. В длину – кровать, друг на друге – высокий стул, кто в гости придет – три низких сиденья.)

        В вестибюле института стоит аквариум на колесиках – бокс для больного. С маленьким телевизором и бумажными цветами на столике. Вкатывается кровать, закрывается наглухо дверь, воздух через фильтровентилятор, еда через шлюз-окошечко. Жаль, прозрачный. Если ты заболеешь, буду рад закрыться там с тобой. А после эпидемии это можно было бы продавать как дачные домики. Хотя здесь нет дач.

        Моя русская подруга предлагает спрятать тебя в большую сумку и увезти от необычной пневмонии и обычной китайской жизни, мы купим тебе краски и карандаши и отправим в художественную школу. Наш город все больше – долгий путь автобуса от Синьхуа к Сюэфу. И когда я чувствую ветер, я думаю о воздушном змее. Он не летает без нитки. Птица взлетит выше – но на самом деле у нее много ниток, к ее дереву, к озеру в Египте, где она зимой.

        Сцены карантинной жизни. Парень сидит на каменном основании забора, девушка гладит ему голову – сквозь решетку. Будут и поцелуи сквозь прутья. Родители просовывают детям всякие кульки. Закрытый кампус впал в детство. Воланы летают, как мухи, 12 пар играют в бадминтон перед общежитием, трудно пройти, не рискуя получить ракеткой по голове. Встают в кружок и перебрасывают ногами мячик с перьями. Прыгают через скакалку.

        Расчет до и после проскальзывания элементов дает примерно одну и ту же жесткость, чего быть не может.

        Никуда ты не улетела, хотя появилась с собранной сумкой. Ты нашла дом с решетками в виде длинноусых жуков. А в госпитале около вокзала девушка сидит на луне и читает книгу. В ботаническом глупая реконструкция: вырубают деревья, устраивают всякие площадки, беседки, дорожки. Будет обычный большой газон с цветочками. Закрыто, мы перелезаем через высокий забор и идем в дальний, пока целый, угол. Там еще можно танцевать среди деревьев. Вместо Шанхая ты купила стиральную машину, и мы ее подключали к воде. И записывали на магнитофон, как ты читаешь стихи. Глубокий голос, живущий в глубине. У тебя в комнате куча русских книг, обертки русских шоколадок, которые ты хранишь. Неужели бойфренд ничего не знает? Или – настолько хорош, что дает свободу?

        I am only nervous all time with you. I can't do so. If I didn't meet you I would live a normal dull life. Don't go with me. [С тобой я все время только нервничаю. Если бы я не встретила тебя, я жила бы нормальной скучной жизнью. Не иди со мной.] Я не могу идти с тобой к твоему офису, и не могу не идти, я иду по другой стороне улицы, ты – медленно и оборачиваясь. Только следовать взглядом. Второй раз ты оставляешь меня для нормальной жизни, один раз – потому что тебе показалось, что я считаю тебя слишком скучной, один – когда ты решила, что у меня в Китае другая девушка. 4 раза за 38 дней. Не слишком ли? Не лучше ли атипичная пневмония? Вечером ты появляешься с Седаковой под мышкой, читала на работе. Будто и не было ничего.

        Если попытаться сказать, то первым словом будет "после". Или слов не окажется вообще. Первые десять секунд молчания, когда привыкают глаза. Именно поэтому ответ не прозвучит – не хватит голоса. Для ответа окажется достаточно только бумаги и ручки.
        Есть только сейчас. Невозможность выключения "я", то, что ты хотел сказать, принадлежит только тебе? Инфинитив, изначально предполагающий не только неопределенность, но и возможность сопричастия, стерт или растворен в этом сильно концентрированном "я", как в кислоте.
        Шаги, шаги, шаги... Открытие места, объяснение для себя, не для постороннего. Не место – поиск. Если бы удалось построить карту перемещений, сколько бы там оказалось углов, овалов, возвращений и прохождений дважды и трижды по одному и тому же пути? Чем может испугать пространство? Чем привлечь – догадываюсь. Приближение – медленно – чтобы было больнее? Я всегда буду спотыкаться на этом. Сейчас это просто расстояние, но ведь идешь не "от", а "для".
        Логика раскачивающегося моста. Повествование оказывается воронкой, которая втягивает незаметно, постепенно. Любовь – не процесс, и даже не состояние, а некая длительность, причем ощущают ее оба по-разному. Она – пытаясь сопротивляться, и, видимо, в этом сопротивлении находя источник преодоления и продолжения. Он постоянно оставляет ей свободу действий, заставляя тем самым все же принимать решение (отказ принять решение – тоже решение). Так что выбор ей все же приходится делать независимо ни от чего.
        Нет пути, а есть постоянное беспорядочное движение, иногда почти судороги. Ей больно, страшно, мучительно. Он это видит, помочь не может, так как решать за другого нельзя. Но мне кажется, что степень ее боли (а ведь речь о ней, да? Я могла бы, конечно, говорить о нем, и возможно, сделаю это, но он и сам слишком многое знает) им не до конца понята. Наверное, это необходимо – причинять друг другу боль. Они выбрали это сами, самостоятельно. Но он заставляет ее сделать выбор, который сейчас, возможно, ей не по силам.
        Текст звенит и растет, как замок и как струна. Бережность и боль, сквозящие пространства все плотнее. Сожаление – для этого не нужно умение. Сожаление – каждый шаг неверный, неверный, но это так и должно быть. Потому что испугаться не успеваешь – все возвращается. Тяжесть и в то же время подвижность. Не окончание, а просто прекращение слов, описывающих происходящее.
        Очень мало просто чистых состояний, бытия вне – текста, рассказа, существования. Ощущение чрезмерной заполненности пространства действиями и поступками, тесноты и невозможности ему побыть наедине с собой, в чистом пустом пространстве. Слишком горячо и тесно, не хватает холода одиночества. Наверное, нельзя до такой степени заполнять пространство другим человеком, потому что исчезает многое другое. Что? – само пространство, может быть, способность посмотреть со стороны. Не оценить, а хотя бы увеличить расстояние до образования необходимого для самостоятельного дыхания. Сдавливание грудной клетки. Нет свободы от другого человека, постоянная бьющая и бьющаяся необходимость соприкосновения, именно физического соприкосновения. Слишком большая значимость тактильных ощущений. В определенный момент начинается кислородное голодание. Израсходован лимит приближения, не выдержана дистанция.
        Не объясняя. Без следствий и причин, потому что так оказалось. Попытка удержать то, что удержать нельзя.
        Китай везде? В Доме Книги на входе стоит охранник, чуть дальше – красивая девушка, в обязанность которой входит только улыбаться и говорить "здравствуйте" каждому вошедшему. Интересно, через какое время они меняются? Существует ли у этих девушек порог терпения и степень озверения, когда очередному посетителю хочется в морду двинуть – просто так, без причины?
        Ночь и день. Складной зонтик – слышны щелчки механизма – раскрывая и складывая. Потом становится несколько мягче – бабочка складывает крылья и исчезает, продолжая существовать. Когда она их раскроет в следующий раз – неизвестно. Можно ждать возле, можно пойти дальше. Есть, правда, третий путь – взять бабочку с собой, но прикосновение твоих пальцев – рана на крыльях, вряд ли она потом сможет летать. Граница проходит по линии самостоятельности обеих.
        Опыт песка: когда дует ветер, местность меняется мгновенно. Возможна ли жизнь без опоры на твердые ориентиры? И что думает песчинка, когда ее уносит ветром? Каким образом она сможет сопротивляться там, где изменяется и местность, и местоположение? А могло ли быть иначе при попытке сдвинуть полюса? Магнит, конечно, можно согнуть в кольцо; поменять знаки – тоже; есть и кондиционеры, и обогреватели, но все это – техника. Можно выучить ключевые слова чужого языка, но думать все равно будешь на своем. Прозрачность жестов и темнота речи. Насколько бездонна та бездонность, о которую ударяешься, падая в чужую культуру? жизнь? Кто готов это проделать до конца, рискуя всем и оставаясь без опоры? Больше вопросов, чем ответов. Найдется ли тот, кто согласится жить в таком пространстве? Разве что самому стать вопросом. Язык, где знак вопроса обозначается словом.
        У него – жизнь для прошлого. Ей нужно постоянное настоящее, длящееся настоящее; сейчас, которое будет длиться всегда. Поэтому будущее у них – разное. У него все, что происходит – для памяти. Она – "я должна стоять в тяжести памяти". Для него будущее – память. Для нее будущего с ним нет. При чем тут тогда его память? Ей придется потом жить только со своим настоящим. Зачем тогда ей чужая память? Или это разница языка? "У тебя – ожидание, у меня – память". Разность времени неустранима.
        Голос прощается. Сердце твое в ледяных ладошках несут через порог. Хотела бы я ошибаться? Да. Но – "никогда не оборачивайся". Кому-то оставаться со своим прошлым, кому-то – со своим настоящим. Все сжимается в огромную точку шара, выход за пределы которого почти невероятен. Самое неожиданное, что она поняла это гораздо быстрее.

        Жук – небесный бык. Сантиметров пять, и усы десять. Черный в белую крапинку (небо со звездами?). Странный полет – прозрачный шар вращающихся крыльев, и из него спокойно и неподвижно торчат два уса с наклоном градусов сорок пять.

        Парень и девушка перелезают забор кампуса, парень ей не помогает нисколько. Chinese girls are independent [Китайские девушки независимы]. Бойфренд тебе никогда сумку не носит. Ты покупаешь презервативы сама в Уолмарте – потому что бойфренду некогда, а в супермаркете можно просто взять коробочку, не прося продавца. Вот и traditional Chinese girl [традиционная китайская девушка].

        Вывожу формулы для расчета кольцевого рулонного виброизолятора. Склеил Бланшо на живую нитку из старых заметок – лучше тут не выйдет, без текстов и в нервотрепке, тобой устраиваемой. Ты всерьез хочешь оставить. Только бы с тобой ничего не случилось.

        When grandma died she only lived in a very little box. There is no gate. (Father howled before the gate.) But her back is like a gate when she sleeps. My grandpa disappeared, I absolutely don't know when. Is there a gate? Red heart of white stone near railway. And broken glasses. Tree without root, upends from the sky.
        [Когда бабушка умерла, она только жила в очень маленькой коробке. Нет ворот. (Отец причитает перед воротами.) Но ее спина – как дверь, когда она спит. Мой дедушка исчез, когда, я абсолютно не знаю. Это – ворота? Красное сердце белого камня около железной дороги. И сломанные очки. Дерево без корней, обрывающееся с неба.]

        Любил бы я только одну девушку, полюбил бы другую – оставил бы ту. А ты можешь не беспокоиться, я тебя не оставлю.

        Сообщение о болезни на территории России – в Благовещенске. Поезда отменены, вот-вот закроют границу и отменят полеты. Будет совещание у премьер-министра – они там такое решат, наверное, что мало не покажется. Карточка годится теперь только в один зал, чтобы все обедали порознь, но они не сказали, в какой мне. Пока нашел, два дня кормился хлебом. Все же нашел несколько пятилепестковых цветков сирени – счастья и тебе, и мне хватит.

        С тобой никогда не знаешь, где окажешься через пять минут. В твоей постели – или провожая тебя только глазами с противоположного угла улицы. Больше 10 дней до моего отъезда – ты оставишь меня за это время еще, возможно, даже дважды. Я жду тебя.

        Камень у озера в степи может быть с кристаллами внутри – но кто знает, который? А мы нашли. Умирающий умирает для других. Боишься чужой смерти, а не своей.

        Ветра почти нет, но дважды ты поднимаешь змей на всю длину нити. У меня это получается плохо, ты недовольна. You only should feel what a kite wants. [Ты должен чувствовать, что хочет змей.] Мы сидим на бордюре газона, и замечаем, как нас разглядывают из окон. Иностранец, да с девушкой, да чуть ли не на земле... зрелище. А еще у нас есть маленькие ресторанчики, которые не закрыли еще из-за болезни, и где обед по-прежнему стоит, как чашка кофе в Москве. Есть цветочный рынок, где странный белый цветок с фиолетовым, похожим на пластмассовый, пестиком. Ты покупаешь корень лотоса – положить его в воду, и он зацветет? Есть берег реки, где можно строить замок из грязного песка и кормить чаек, подбрасывая кусочек шоколадной вафли. Есть архитектурный отдел в книжном Синьхуа – тебе будет в подарок книга крыш, а тебе – книга окон. И теперь ты тоже находишь пятилепестковые цветы. И на ланче можно даже до твоей комнаты успеть доехать. Сзади, не вдоль, а перекатываясь влево-вправо – до закушенного края простыни. Долго закрытые глаза. А закроют кампус совсем – полезу к тебе через забор. Ты говоришь, что на юге, в Гуандуне, откуда вся эта зараза пошла, люди спокойно веселятся или делают деньги, плюя на все происходящее. В Пекине количество заболевших стабилизировалось, а сюда так и не добралось, ни одного подтвержденного случая.

        Ласточки тут разные – совсем черные, но маленькие и длиннохвостые, а есть с рыжей перевязью, а есть толстенькие серые.

        Осталось 4 билета на Владивосток. Есть идея – если через Пекин из-за болезни нельзя, попробовать поехать в Москву через Шанхай, посмотреть Сучжоу. Сюда я же не вернусь больше, так что на карантин в институте не посадят. Должен же я тебе сделать что-то, подарить полет, Сучжоу, Шанхай.

        Расчет силы трения в виброизоляторе из металлической полосы.

        Китайская культура стремится отрезать многие чувства (и секс тоже), потому что их трудно контролировать. Таким человеком тяжело управлять.

        Позволь змею делать, что он хочет, следуй его природе. Но мы уже разбудили дерево, металл, нефть, сделав змей.

        Чувствовать, как ты открываешься мне. Твое тепло, твою кожу. Память о тебе удержит меня когда-нибудь. Ты уходишь – и проступает пустота. В магазин пирожных у железной дороги, в офис, в общежитие. Ты – рыба в море, птица в небе – или рыба в небе, птица в море? Появляешься и исчезаешь через минуту. Цветок тебе – как отправить часть меня с тобой. Я знаю, у тебя нет времени, я рад, что сейчас ты читаешь – или отдыхаешь – или целуешь бойфренда – или соскальзываешь в сон. Но пустота. Нервный с тобой, и нервный без тебя, и спасибо за эти нервности. Я просто устал от открытого пространства каждый раз. Ты появляешься на несколько минут вечером, улыбаешься, касаешься руки и исчезаешь.

        Они сначала согласились на Шанхай, потом потребовали бумагу, что за меня не отвечают – да хоть десять – потом сказали, что нельзя никак. И мотивируют это заботой о моем здоровье. Но в Шанхае и Цзянсу всего по десятку больных, почти спокойно. Я же себе не враг, я понимаю, что я делаю. Карантина абсолютного нет, самолеты летают, поезда ходят. Ужасно место, где обо мне заботятся больше, чем я сам о себе. Так они и продолжают к людям относиться, как к малолетним несмышленым. И еще профессор явно боится последствий для себя, если со мной что-то произойдет. Если уж сняли мэра Пекина и министра здравоохранения. И я же знал о болезни, когда сюда приехал, и не сбежал тогда, когда о ней объявили официально. Значит, работать можно, а ездить нет. Что, болезнь различает рабочее и нерабочее время? Правила их? А были бы у нас в институте такие же правила? Меня бы не отпустил никто. А на самом деле я все-таки себе хозяин, если я на свой страх и риск решил поехать в больное место, меня вправе посадить в карантин после этого, чтобы я угрозы для других не представлял, но никто не вправе мне запретить самому рисковать. Это уже не про болезнь, это – про личную самостоятельность и ответственность. Пока этого не будет, не будет у них никакой науки, хоть тысячу специалистов приглашай. Будут одни правила.

        Профессор звонил тебе и требовал удержать меня от поездки в Шанхай, обещая в противном случае не приглашать меня больше и не дать нам возможности встретиться. Вот так. I am afraid. I am not so brave. I am like in a glass box. Why are you so honest with them? I hate university. [Я боюсь. Я не такая храбрая. Я как в стеклянном ящике. Почему ты так честен с ними? Я ненавижу университет.] Ну да, никому ничего не разрешают, потому что боятся, но если сделаешь сам, с тобой ничего не сделают. Как все это противно. Пятый раз терять тебя за полтора месяца. Горло перехватывает совсем. Мы идем к твоему офису. Надо быть осторожнее, мы останемся вместе. What will they do to me? If he calls me again, I will tell him that I advise you to go to Shanghai.[Что они мне сделают? Если он позвонит мне опять, я скажу ему, что советую тебе ехать в Шанхай.]

        Ремонтируют старый особняк, ты зовешь меня внутрь, мы ходим среди удивленных рабочих. Высокие потолки, узкие комнаты, таких домов в России еще много осталось, тебе советовали положить комнату набок, места будет гораздо больше. Мы сидим на бордюре, поедая пирожные, мимо идет девушка из твоего офиса. Ты смутилась, потом сказала, что она хорошая и трепаться не будет. Ты идешь передавать какие-то бумаги на пыльную пригородную автостанцию, дальше – мост для пешеходов над улицей, непонятно зачем, из одного дома в другой, никого там нет, подняться, есть мороженое, смотреть на улицу сверху и поднять тебя на руках. Ивы на берегу, забраться вглубь и целоваться между узких зеленых листьев, кашляя от пыли, которая и на них тоже.

        Пыль – время, мы узнаем его по слою на столе. Но пыль – и будущая земля, в которую вросли псковские церкви. И пыль – конец всех вещей. И она – путешествие, пыль дорог на. Вчера в ивах мы стояли в пыли.

        Кажется, меня отправят назад не через заразный Пекин, а через Владивосток все-таки. Говорил ночью до полтретьего со студенткой из Владивостока – она рассказывала, что там где, показала кучу хороших фото из своих походов – пещеры, плоты по Уссури. Ты потом обижаешься: You found another girl! You didn't speak three hours and a half about my photos. [Ты нашел другую девушку! Ты не говорил три с половиной часа о моих фото.]

        Ли с друзьями повел меня в ресторан. Обычные провинциальные литераторы, любящие выпить и потрепаться. У них сейчас в моде Бердяев, Шестов, Соловьев. СССРовские 70-е? Ли любит Гинсберга и Шеймаса Хини. То, что наружу. (Эмили Дикинсон – внутрь.) Достоевский, Толстой. Схема и учителя. Я хотел познакомить их с тобой, ты уклонилась и права была, похоже.

        Ты снова находишь новые дома – не ходила ли ты тут специально для этого? Странная башня посреди улицы, но это не водокачка, наверху зубчики, как у ладьи, и резервуара там, похоже, никогда не было. Дом, где все окна разные – треугольник, круг, прямоугольник, квадрат... Модерновый особняк с представительством шанхайских авиалиний – не поедем в Шанхай, хоть на это посмотрим. Что-то стилизованное под замок, губернатор выстроил себе в 20-е. А рядом современный дом, где в стену вделаны камни со смешными рожами. Ты встаешь у стены, и твое лицо как раз в нужном месте на диагонали.

        Только две руки и одни губы, больше трех мест одновременно касаться не получится. Позавидуешь осьминогу. Но и трех хватит, чтобы минут десять ты была – где? – не знаю, никогда мне там не бывать. Мне – готовить лотосовую кашу, заливая ее кипятком в два приема. И идти за фото, ты возьмешь себя в ивах и у сегодняшних особняков, а мне дашь то, где ты, улыбаясь, в совершенном самозабвении, с закрытыми глазами, подложив ладони под щеку, качаешься в лодочке на детской площадке.

        Ты нашла в другом книжном вторую книгу о Дунхуане – это тебе, кошка. И нашли, наконец, том Цветаевой со стихами. Книги найдены, сумки сложены. Каждая встреча – как последняя. Самолет улетает утром, но до этого будешь ты и твое письмо на носовом платке, как у девушек в древние времена, и будут ласточки над ручьем Мацзягоу.

        Аэропорт пуст. Маленький Як-40 на 32 человека вместо обычного Ту-154. Меряют температуру. Глотаю аспирин для ее понижения и жду бог знает чего на русской стороне. Нет, только вошедшая в самолет врач посмотрела на всех издали. Около гостиницы почтамт с интернетом – сразу письма тебе, тебе и тебе.

        Корабли в Золотом Роге. Ярусы домов на холмах. Море и справа, и слева, и впереди. Есть тут арт-галерея, океанариум, музей крепости. Поражают после Китая мини-юбки.

        В Тихую бухту – спускаясь по тропинке со скал к сараям для лодок. Сколько я мечтал найти морскую звезду, а тут их двадцать штук на берегу, с синей спиной и оранжевым животом. Тех, кто еще шевелят ножками, отношу в воду. Скалы, выветренные и вылизанные морем, как каменные волны. Громадные панцири камчатских крабов. Ржавые полузатопленные подводные лодки в бухте Улисс. Ботинки совсем разваливаются от камней и соли. Но в бухте Емар ходят морские ежи. И столько всяких ракушек, что сумка потяжелела. И метровые волны приходят к растущим скалам, раскрывающим пространство.

        А в институте биологии моря все это называется. Звезды – патирия гребенчатая и дисоластерия. Ракушки – глубокая – арка Боукарда, с загнутым клювом – синзула сахалинская, бело-серые – каллиста короткосифонная. Серые конусы, свернувшиеся змейки – тегулы, зелено-красные – умбоны. Гребешки – фиолетовый японский, волнистый Свифта, светло-коричневый приморский. Улиточки-скоблильщицы – литорины. Длинные батиллярии. Морские желуди-балянусы. Еж – невооруженный шаровидный, а есть еще прекрасный и промежуточный.

        Форт Муравьева-Амурского – казематы, мрачные глазницы капониров, как по чертежу ходишь. Но как они собирались отстреливаться, если туман такой, что из капониров горки в середине форта не видно? Огромные ярко-оранжевые дикие лилии, трехлепестковые фиолетовые ирисы с коротким стеблем – горные? А на более новом форту #7 из подземелья – голоса. Полазить по ходам здорово было бы, но когда? И не простудиться бы в этой сырости, доказывай потом, что это типичный насморк, а не атипичная пневмония.

        Завтрак в 4 утра – это 11 во Владивостоке? 8 у тебя? Вне времени.

        yellow curtain hangs on a cloud morning,
        you will never escape from hug
        soft key opens a sea (in) anemone,...golden rain,
        clamp, cry and shy...
        finger sprouts blue-glass, cat place
        [желтый занавес висит на облачном утре,
        ты никогда не избежишь объятий
        мягкий ключ открывает море (в) анемоне,... золотой дождь,
        скреплять, плакать, стесняться...
        палец растит голубое стекло, кошачье место]

        A Shi He river, very sweet smell. Sweet mountains with flourish trees, without pines at all, white cluster-bell flowers, with little snail under leaves, my boyfriend took a big one with him. Beekeepers, but without bee-wax. Tired. Wake up at 2:00 (where are you?). First time raining at night for a very long time.
        [Река Шихе, очень сладкий запах. Сладкие горы с цветущими деревьями, без сосен, белые цветы – грозди колокольчиков, с маленькой улиткой под листьями, бойфренд взял большую с собой. Ульи, но без воска. Устали. Встали в 2:00 (где ты?). Первый раз за долгое время – ночной дождь.]

        Длинные рыбы - длинные листья ивы. Осенние листья возвращаются в воду и становятся желтыми осенними рыбами. Они хранят тепло лета, поэтому вода не замерзает зимой.

        Are they from heaven? Blue of sky, green of leaves, is life like this? They are only the color - blue not from the sky, green not from leaves. Give love to love, not to someone, not to someone's love.
        [Они с неба? Голубое от неба, зеленое от листьев, жизнь – как это? Они – только цвет, голубое – не от неба, зеленое – не от листьев. Дай любовь любви, не кому-то, не чьей-то любви.]

        Ты думаешь цветом – четверг зеленый. Но ты не сказала о цветах пятницы и воскресенья. Может быть, воскресенье оранжевое, а пятница фиолетовая?

        Цветок дома ждал меня – бутоны были до отъезда, а сейчас еще остались цветы.
        Море в моей квартире – запах ракушек и морских звезд.

        I walked by two, four fences
        Across eyesight of lamps,
        Floated above the abyss, drug and sunk
        To wipe hands with you by the same towel

        Two flowers will be ours,
        Withered and bud.
        Crooked head, red door, white shawl,
        I had lived in your canvas
        [Я шла около двух, четырех изгородей,
        Через взгляд фонарей,
        Плыла над бездной, пила таблетки и тонула.
        Вытирать руки с тобой одним полотенцем.

        Два цветка будут наши,
        Завянувший и бутон.
        Нечестная голова, красная дверь, белая шаль,
        Я уже жила в твоих холстах.]

        Mail.ru увеличила ящик до 25М – нам этого хватит надолго. Первый раз мы встретились в книжном, второй – в моем почтовом ящике, третий раз – у стального шара. Я буду хранить ящик для нас, как институт хранит шар.

        Sleeping Snake circled into the emptiness.
        To hold the soul of Lilia's lover,
        Where is Lilia?

        Under the tree,
        A tree, God asks her to eat an apple,
        Later Eve becomes wife,
        Snake is a witness.
        And a red butterfly peeking.

        Never go out from there,
        Never
        [Спящая Змея сворачивается в пустоте.
        Держать душу любовника Лилии,
        Где Лилия?

        Под деревом,
        Дерево, Бог просил ее съесть яблоко,
        Потом Ева стала женой,
        Змея – свидетелем.
        И красная бабочка подглядывает.

        Никогда не уходи из этого,
        Никогда]

        Когда пальцы медленно движутся по твоей коже, сами не зная, куда повернут через секунду. Но ты змея, ты изогнешься подо мной, ускользнешь и через секунду склонишься надо мной как египетская Нейт.

        The book of Dun Huang is waiting for her,
        The tree shines night-green,
        The eyes behind the blue curtain.
        Do you miss me at night or at the computer ?

        Tired eyes cannot cry,
        Dry flower, seven-floor tree,
        Soft hair disappeared into hard head
        You save all letters of us
        [Книга из Дунхуана ждет ее,
        Дерево блестит ночной зеленью,
        Глаза позади голубой занавески.
        Ты вспоминаешь меня ночью или перед компьютером?

        Уставшие глаза не могут плакать,
        Сухой цветок, семиэтажное дерево,
        Мягкий волос исчезает в жесткой голове
        Ты хранишь все наши письма.]

        Зеленая лесная малина и ежевика вдоль тропы. Заяц вышел на нее и идет к нам, опустив голову, не замечая, мы будем стоять тихо. Черные печальные глаза. Нефтяные качалки. Фонарики земляники.

        put a heart into the golden cup,
        I will not wail, only weep.

        eat up myself part by part,
        die before the dream.
        renaissance, to be syren near river

        green snakes dance in the fire, endless
        night, dark river and kiss
        evermore sexual lost afraid
        scowl in the moon.

        let it be,
        let it be,
        [положи сердце в золотую чашу,
        я не буду выть, только плакать.

        есть себя часть за частью,
        умирать перед сном.
        возрождение, быть сиреной у реки

        зеленые змеи танцуют в огне, бесконечная
        ночь, темная река и поцелуй
        навсегда чувственный потерянный испуганный
        хмурится в лунном свете.

        пусть будет,
        пусть будет,]

        Мне хотелось показать, насколько мир большой. Вот здесь и сейчас.
        Сохранить нервность и тепло.

        Шесть дней. В Усть-Катаве продают картины из камней, удочки и ножи, в Барабинске – копченую рыбу, в Кургане – калачи с дырой, как огромные бублики. Водокачки – узорчатые, рогатые, квадратные, зубчатые. Каждый день проезжать по часу. Туман – над Енисеем, над Байкалом, над еврейскими горами. Рыжая тайга за Улан-Удэ – сосны без подлеска на холмах цвета прошлогодней хвои. За Читой – зелено-желтая, лиственницы и цветы. Огромные оранжевые и красные дикие лилии. За Буреей дорога в чем-то вроде громадных гвоздик. Темнота океанского дна туннелей. Ерофей Павлович – всего лишь прибитая к забору доска, даже не на станционном домике. Как странно потом будет, что пейзаж за окном один и тот же. К синему загару Владивостока, к прозрачным высоким волнам, шарикам морских ежей в водорослях.

        Звонить тебе не из офиса, а только с телефона на улице. Утром ждать под дождем у твоей работы, отдать привезенный слайдопроектор, книги, голову жука-оленя. Вечером – летняя, с волосами все короче и короче. Бар в старом домике, где никого нет, а в задней комнате совсем никого нет, только зачем-то модель танка и пионерский горн, и дверь во двор, где спеют абрикосы. Тебе холодно – обнять крепче – ты смеешься и уворачиваешься по комнате – а говорить не надо.

        Ты рассказываешь о Бей Дао – писателе, что уехал в Новую Зеландию с любимой девушкой, а потом к нему приехала еще одна, что "привлекала, как медуза", так они и жили втроем, о чем Бей Дао роман написал, а потом та девушка их оставила, и Бей Дао с женой покончили с собой.

        Ты вкусная – я знаю твой вкус – но лучше ешь меня – ты кусала меня столько раз, я думаю, мой вкус тебе подходит. Быть твоим окном. Касаться твоего дождя. Как я могу забыть дорогу к твоему дому? Ты напоминаешь, что я забыл привезти воду Японского моря и свое фото школьных времен, и обижаешься. Слайды для тебя: Модильяни, Египет – весь, что есть, Петергоф, фонари Петербурга, решетки Петербурга, Самарканд и Бухара.

        Сердце змеи длинное, боль на одном конце, счастье на другом. Яд змеи – умереть – вылечиться – спать. Сердце змеи не уместится в чашке – оно ищет место на груди. Кожа змеи – радуга ночью – голубой, черный, красный. Голос змеи идет от одного конца ее сердца к другому, не причитает – пробирается. Кто слышит его? Глаза змеи не закрываются. Она смотрит, когда боится. Она смотрит, когда плачет. Она видит пыль и дым. Свет кусает ее глаза. Ночью они открываются в сон.

        Наконец пригодилась установка для исследования вращающейся нагрузки на кольцевые демпферы. Сделали ее еще в первый приезд, и детали не потеряли. Кольца для виброизоляторов из композитных материалов – на вид хрупкие какие-то, ну да проверим.

        Ты рассказываешь о человеке с прозрачным желудком, который пробовал всякую еду и потом говорил людям, можно это есть или нет. Но, кажется, он все-таки плохо кончил.

        Книга о китайской архитектуре систематизирована, как все китайское: дворцы, частные дома, государственные храмы, семейные святилища, ворота, могилы... Не время, не стиль, не личность архитектора – назначение. Переводить с тобой подписи к рисункам, касаться – час, другой, третий. А рано утром ты проснешься и сама попросишь еще, а потом уснешь опять. Не до завтрака, да и еды у тебя никакой, по дороге купить бананы на уличном рынке.

        Найти на карте парк у втекания реки в город – там мы еще не были. Ненадолго в комнату, взять всякие мелочи. Ты смотришь вымытые владивостокские ракушки, потом садишься на кровать и забрасываешь на меня ноги. Не скоро, но в парк все же поднялись. У входа – гигантский якорь, я на нем – как таракан, но он бутафорский, пустой. Огромное незанятое ничем пространство, повернутое к высоткам на окраине и мосту. Открытое уносящее поле. Свет над городом. Озера? Болотца? С маленькими желтыми кувшинками-колокольчиками, которые ты тоже видишь впервые. Но и это благоустраивают, выравнивают под гребенку, посидеть на траве не дали, видели мы тропинку к ручью Хейцзягоу, пойдем через мостик, а это мостки для парома, который за юань подтягивают вдоль каната. На реке острова, и кто-то даже плывет, течение быстро несет черные головы. На остров никак, кроме лодки, может быть, людей там не очень много, попробовать съездить? Но тебе уже к автобусу, ты жалеешь, что не можешь провести эту ночь со мной, мне тоже жалко, но не говорить же тебе, и ты же не одна будешь, а со мной ты еще будешь тоже.

        После тебя – приступы печали – ком в горле – от невозможности сказать, от тревоги за тебя. Переполнен – чем? Не знаю. Что мы делали? Ничего. Ходили. Вернуться в комнату, где постель в беспорядке после тебя, и не делать ничего.

        Now I begin to realize what I can do. What do I want to be? I began to realize this when I am nearly 26 years old. Is it late or not, is it still possible to change? I am only lazy and don't know. Most of time I waste time. I am sad. My father is ill, he is very thin now. My mother's life is dull. But what can I do for them?
        [Сейчас я начинаю понимать, что я могу сделать. Кем я хочу быть? Я начала понимать это, когда мне 26. Это поздно или нет, можно ли измениться? Я ленивая и не знаю. В основном я теряю время. Я печальна. Мой отец болен, он очень худой сейчас. Жизнь моей матери скучна. Но что я могу сделать для них?]

        Ты не любишь Пенелопу – она только ждала, откладывала, ничего не могла решить. Лучше Елена – сбежала на 10 лет в Трою, а потом вернулась к мужу и жила с ним, похоже, неплохо. Или Медея. Хотя ты говоришь, что в китайских мифах подобные персоны невозможны.
        Мы идем вдоль Мацзягоу, она высохла совсем, и я все-таки попал на островок и влез там на дерево. So you are now like a mermaid in willows. [Ты сейчас как русалка в ивах.]

        Установка для исследования вращающейся нагрузки где-то прогибается и дает нелепые результаты. Получили неплохую гофрированную полосу.

        В "Гэндзи моногатари", если женщина обижена на мужчину, она замолкает или исчезает. В "Цзин, Пин, Мей" она мстит.

        About "A flowers of a plum in a gold cup" (or "Jin, Pin, Mei"). It is astonishing that you can find that book. In China, I know it is very famous, but it is hard to find the original book, many parts about sex are deleted, so I have not read it.
        [О "Цветах сливы в золотой вазе" (или "Цзин, Пин, Мэй"). Удивительно, что ты можешь найти эту книгу. В Китае, я знаю, она очень известна, но трудно найти оригинал, много частей о сексе удалены, я этого не читала.]

        В Сюэфу ко мне обращается молодая женщина, перебиравшая книги по искусству. На плохом английском спрашивает, не американец ли я. Нет, но страну мне объяснить не очень удается. Наконец, она показывает на альбом Репина. Да, да, это моя страна, только не люблю я его. But he is famous! [Но он известен!] Все равно не люблю. А кого люблю? Рядом полка – Мунк, Модильяни, черт дернул показать на Дали. But many people say he is ill! [Но многие говорят, что он больной!] В книжном полно Миллера в дешевых изданиях. Интересно, они его 1:1 переводят или с изъятиями?

        I want to change my life. [Я хочу изменить мою жизнь.] Сменить работу, учиться дальше на магистра? Лучше ли будет? Платят тебе неплохо, многие и в Китае, и в России могут только мечтать о такой самостоятельной жизни. И кто вообще знает, как жить? Вечером – далекие молнии, на всю неделю обещаны грозы.

        Где я с тобой? В моем прошлом? Вне времени? Вне страны – очень редко вспоминаю, что ты из Китая. Вне языка – в необходимости или нелепо прямой речи, или замены ее действием: поднять тебя на руках, пойти куда-то. Ты лежишь в жаркой комнате, и на золотой коже блестят брызги воды.

        Our mail is a smile of a snail and her mail.
        It will lend us the land till the end.
        What we send is the sand and the pain of paint.
        Is honey a good snack for a snake?

        We hide on a hike, we are mice in the rice.
        To change mind is your mine and mine.
        Keep your lips in a gale, depart and delay.
        Kite has flight, light is light, you are right.
        [Наша почта – улыбка улитки и ее кольчуга.
        Она одолжит нам землю до края.
        Что мы посылаем – песок и боль красок.
        Мед – это хорошая закуска для змеи?

        Мы прячемся в прогулке, мы мыши в рисе.
        Передумывать – твой рудник и мой.
        Храни свои губы в шторм, уезжай и медли.
        У змея есть полет, свет легкий, ты права.]

        Утром сел и сделал демпфер из гофрированной ленты. Для первого раза при моем неумении не так плохо. Они страшно обрадовались и стали его фотографировать. Я тоже был рад и показал его тебе – еще один способ к тебе вернуться. Но ключ не сработал – тебя не пустили в общежитие! Остатки карантина? Или вахтер спятил? Так под дождь и выгнали. Пошли в кафе в супермаркете, там с книгой на коленках. Опять без дома. Почта с тобой – чаще телефона. Вечером дождь, ты без зонтика, я пришел к твоему офису провожать тебя домой. Ты даришь коробку конфет – похоже, ты тоже любишь делать подарки, когда все разваливается. А на ужине в столовой взяла по моей карточке еды и для бойфренда тоже. Сил нет готовить? У меня их сейчас не хватает рубашки погладить.

        Ты нашла мне книжечку древних орнаментов со змеей и драконом. Кошка, нарисуешь ты когда-нибудь еще драконью азбуку или уже нет?

        Сваливается очередной вечерний обед, приходится писать тебе, что встретиться не сможем. Только твой звонок вечером. Good night.

        Раздолбанная дорога на Эрлуншань (горы двух драконов – это я уже могу понять). Горы есть, и озеро между ними, но вода грязная, никто не плавает, полно людей. На горе тоже всякие закусочные и сувенирные лавки. Но все-таки вниз, в сторону – никого. Плети китайской малины. Ты никогда не собирала грибов! А тут их много – огненно-красные сыроежки, маслята – увы, древние и гнилые, зонты, что-то ярко-желтое. Ты складываешь краски – красный, желтый, голубой колокольчик. А дальше пасека, ты покупаешь кусочек сот – показать их бойфренду. Но дождь, надо возвращаться, времени еще много, хватит, чтобы ты вытянулась, и можно касаться всей твоей длины, поднимая в тебе волны все больше.

        See you in the rain. A beautiful poisonous mushroom for you.
        [Увидимся в дожде. Красивый ядовитый гриб для тебя.]

        Ты говоришь, что в Китае многие даже не готовятся, а стараются избежать. Последний класс очень тяжелый, времени совсем нет, одна мысль – сдать экзамены и выбраться из всего этого. Так же и из института, и с работы на пенсию.

        Наконец получили эллиптические петли гистерезиса при вращающемся нагружении, они действительно очень отличаются от петель при нагрузке вдоль одной оси.

        Твой бойфренд фотографирует отлично. Твоя майская поездка к другому озеру. И как ты дурачишься с грибами, которые все же лучше не есть, так что можно делать из них красные рожки. Бойфренд предлагает зарегистрироваться – I don't feel myself adult enough for it. [Я не чувствую себя достаточно взрослой для этого.] Ты не любишь чистых комнат, наведения порядка и красоты. Ты улыбаешься на фото – на моих теперь тоже.

        Лотосовый бар стал обычным скучным цветочным. Я спасаю гусениц, упавших на асфальт, нахожу крылья съеденных рыжих бабочек.

        Хорошо ждать тебя, зная, что ты придешь, но хорошо ждать и только предполагая это. Но ты появляешься, и мы идем по улицам, поворачивающим нас. Черепичная улица, есть тут такой район дугообразных путей. А у одного из домов – толстые бревна, можно сесть. Радуга как культурное явление в Китае не существует! Ни змея, ни ворота, ни знак завета с богом. Нету ее.

        Столоверчение какое-то. Кручу диск установки, моделирующей вращающуюся нагрузку, а она выдает черт знает что. Они несут безумное количество колец из разных композитных материалов, их надо испытывать, на статику еще можно студента поставить, а динамику мне делать, это надо осторожно, следя за амплитудой нагрузки, за изменением свойств со временем работы.

        Сумка сложена – Цинхуандао или grassland в воскресенье?
        – I will decide at the last second.
        [Я решу в последнюю секунду.]

        Ты собираешься в водяную пещеру Бенси где-то в Ляонине – но вечером появляешься и отменяешь поездку. Пожалела работающую с тобой женщину, вечно занятую, с мужем и ребенком семи лет уже, согласилась поработать за нее в воскресенье. Но зато будет ночь вместе, а не в поезде. Ты рассыпаешь морские звезды и ракушки по полу. Технический музей – там работает бойфренд, вдвоем нам нельзя, да и незачем особенно – макеты нефтезавода и железной дороги, робот, хватающий мяч страшной клешней и кидающий в корзину, простейшие механизмы, всякие течения жидкостей – кажется, что попал в кабинет физики в хорошей школе. А вот кино замечательное. IMAX, несколько камер на четверть сферы, как вместе с рыбами плаваешь или летишь над островом. Очень смешные морские звезды, снятые ускоренно. Притча о двух рыбах – одна выкопала норку и жила там спокойно, вторая поленилась, и ее рак съел. А рядом что-то вроде пляжа, после работы ты появляешься там, и глинистая вода уносит нас. Здесь носят только закрытые купальники. Я спросил тебя об открытых бикини, ты сказала, что тогда уж лучше совсем ничего не носить. А на полу комнаты дожидаются морские звери.

        Нет билетов из Пекина в Москву – прекрасно – а из Шанхая есть – вот я через Шанхай и поеду.

        Ты улыбаешься у лотосового бара, мы идем по улице, но ты все мрачнее. I am always nervous with you. With my boyfriend I can do what I want in the street. With you I never relax. His sister and sister-in-law study at university, what if they see us? [Я всегда нервничаю с тобой. С бойфрендом я могу делать на улице все, что хочу. С тобой я никогда не расслабляюсь. Его сестра и невестка учатся в университете, если они увидят нас?] Что тебе объяснишь, зажимающей уши? Только идти рядом. Даже камень расколется, если его то в тепло, то в холод. Я боюсь встреч с тобой, потому что за улыбкой в любой момент может быть удар. Хочется сесть посреди улицы на какой-нибудь камень и не вставать долго.

        А у вибростенда стоит Хуй, не делая ни черта, только приговаривая "побольше", "поменьше", пока я нахожу наибольшую амплитуду колебаний в частотном диапазоне. И ведь это не остановишь, эксперимент продолжительный, выясняем life-time, срок жизни виброизолятора. Из виброизолятора с твердой смазкой, двусернистым молибденом, сыплется черная пыль, но он работает тогда, когда несмазанный давно уже превратился бы в кучу проволочных обломков. Интересно, на сколько хватит моего срока?

        Кошка, ты действительно была очень свободна – и я думал, что тебе нужно больше свободы, что тебе будет лучше без меня, дальше от меня. Но вряд ли ты свободнее с тем, с кем сейчас. Ты не рисуешь сейчас. Была у нас игрушка, мы пытались представить, как изменятся русские лешие, домовые, кикиморы и прочие, обитая в современном городе. Ты рисовала их, а мы старались описать. Сделали маленькую книгу, сейчас накопилось описаний на вторую, но нарисовать что-то к ней ты уже не смогла. Пыталась, вышло много хуже, чем раньше, и ты сама это знаешь. Это – и моя вина.

        В кампусе пахнет горячим хлебом, везде, и воздух теплый, как в печке. Летают в огромном количестве маленькие коричневые треугольные бабочки. Китай – чужая для меня страна? Наверное, нет. Своя? Тоже нет. Может быть, жизнь после смерти такова – моя и совсем другая.

        Почему вина? Ты с другом – и чувствуешь вину передо мной. Потом будешь со мной – и будешь чувствовать вину перед ним. Вина, вина – когда ты будешь жить? Мне кажется, для твоего друга будет интересно, если ты увидишь пещеру и ему расскажешь. А я рад, когда ты отдыхаешь с ним.

        Лежать вечером, голова на твоих коленях. Ты подставляешь руку – ладонью вверх, чтобы я ударил – так в Китае делает виноватый – а меня от этого жеста винтом сворачивает. Гладить, не ударять.

        А потом ты обругаешь меня за консерватизм. Why do you wash your clothes by hand? You waste time! You have a wash machine! [Почему ты стираешь руками? Ты теряешь время! У тебя же есть стиральная машина!] Но там же все надписи на китайском, сломаю еще, да и не так много мне стирать. You don't like to try! [Ты не любишь пробовать!] (Машина потом оставила на полу громадную лужу, и воротнички рубашек в ней не отстирываются, все равно надо руками). Ты любишь пробовать, но мне хотелось бы быть рядом, чтобы помочь – если проба окажется неудачной.

        Ты, может быть, поедешь со мной, но хочешь тогда больше времени проводить с бойфрендом сейчас. Это честно, и мне надо держаться в своей пустоте. Но тебе и на ланче приходится в офисе сидеть, чтобы со мной поехать. Так я тебя реже, чем в эпидемию, буду видеть.

        Находим критерии вибропрочности композиционных материалов. В офисе мне дарят персик и грушу – как китайскому богу.

        Новые районы. Новое здание института – сверкающие десять этажей, жаль, что сад в вестибюле оказался бумажным. На улицах пусто! Никто ничего не продает, никаких закусочных. Но это богатые кварталы, весь Китай таким не будет. Телебашня – прозрачный пол в 183 метрах над землей. You always ask me to walk on ice! [Ты всегда просишь меня идти по льду!] А еще выше – открытая площадка. Город под нами. Сделать бумажного голубя, написать на нем то, что я хочу тебе сказать всегда – и отправить его лететь. Он цепляется за ограждение, но потом ветер сдувает его. И на башне, наверху, коллекция бабочек, она и должна быть в воздухе. Есть и гирлянды с замками. Но это нечестно, это не гора, и отсюда ключ не выбросишь.

        В "Давиде", говорят, представление – ходят по стеклу, шею иголками прокалывают. "Блюз" закрыли – там пьяный американец с кем-то подрался. Зачем нам это? У нас – водяная пещера Бенси, которая все время меняет вид – то там темно и показывают фильмы IMAX, то солнечно и можно плавать, то растут грибы, то она вообще оказывается 200-метровой высоты.

        до огня равноденствия будет другой вспомнить
        различая с пятнадцати поезд дождя подходящий
        по оставленным гнездам стрижей поселяется эхо
        и тебя находят во всю длину это вечер

        начинается ленью город которым дышишь
        и по радуге нам гребешками камнем волной ракушкой
        пусть растут грибы мы не будем с ветки подхватим каплю
        только желтый красный коричневый соберем краски

        не письмом так словом тебя успеть открывая утро
        ком серебряный в горле песок в ботинке
        целой цепью подцепишь за что мне это
        беспорядок в доме над городом свет и змеи

        Но это еще болезнь.

        In Russian my name has the relation with kidney. So I get nephritis, maybe pyelonephritis, but very light. So don't worry about me, I will be ok, doctor said because I am not so strong, (the bud is soft) I will be good after some treatment. [По-русски мое имя связано с почками. Поэтому у меня нефрит, может быть, пиелонефрит, но легкий. Все будет хорошо, доктор сказал, потому что я слабая (бутон не так силен), все будет хорошо после лекарств.] Слабость, возможно – температура. Фотобар, прекрасное место, стены заклеены снимками – от любительских до профессиональных – и исписаны всякими "я тебя люблю" на китайском. Слайдопроекторы – в одном из которых почему-то петергофский фонтан "Солнце". Куча фотожурналов – в Китае выходит несколько, и хороших. Сидеть тут можно до бесконечности, но тебе холодно.

        В супермаркете какой-то плод, похожий на зеленую сосновую шишку, и со смолистым запахом. Вкус абсолютно деревянный. Зачем он? Разве только водку настаивать.

        Год с девушкой никуда выбраться не могу. То тебя на работе не отпускают, то эпидемия. На почтовый ящик прислали предложение песка мытого с Волоколамской пескобазы. Не катаньем, так мытьем...

        Четыре дополнительные пластины дают внешнее трение и поднимают коэффициент рассеивания энергии в композитном кольце до 0,4 – неплохо.

        У тебя слабость. Но не все ли равно, где с этой болезнью быть – в Харбине или в Сучжоу, там хотя бы в офис ходить не надо будет, и я, как смогу, тебя беречь постараюсь. I want to eat [я хочу есть] – за два шага до столовой – I want to go home [я хочу домой] – в конечном счете ты оказываешься в моей комнате, отогреваешься под одеялом – и начинаешь целовать так, что останавливается сердце.

        Солнце, тебе лучше, и врач ехать не запретил, сказал только, что простужаться нельзя. Лежачих билетов на поезд уже нет! В Китае их продают за три дня всего, и, похоже, исчезают они мгновенно. Никаких тебе сидячих вагонов сейчас. Будет тебе полет. Ты мне подарила столько полетов, что мне хочется подарить тебе хотя бы один.

        Ты хотела, чтобы я снял тебя, когда на тебе только морские звезды и ракушки – но в камере сели батарейки.

        Твой звонок вечером – ты хочешь вместе ужинать, а потом идти к тебе – бежать, наспех собрав бумаги для завтрашней работы. И встретить – I miss my boyfriend. I want to be alone. I've decided it now. [Я скучаю по моему бойфренду. Я хочу быть одна. Я решила это сейчас.] Хотя бы проводить тебя до дому. В автобусе ты теплеешь, касаешься руки, потом ведешь меня к дому – и вдруг сворачиваешь на футбольное поле. Куда опять? Марс над нами, ты просто хочешь его показать. Но сейчас это уже все равно. Сесть на пыльное поле. Так было при солнечном ударе – темнеет в глазах, и вдруг обнаруживаешь себя на земле, и еще какие-то голоса вокруг. Темнота, ты где-то в ней. На твоем деревянном лежбище обнять твои колени и лежать так, молча, потому что говорить сил нет. I am sorry [прости] – пишешь ты на моей ладони.

        Не я один такой. Русская студентка познакомилась на рок-концерте с китайцем и сейчас с ним живет, появляясь в общежитии изредка. Но это ведь тоже ненормальный китаец.

        На работе полный разгром – меняют мебель. Трубы с тензодатчиками, похоже, так до моего отъезда и не будет. Последний день, как всегда, безумный. Попытки все же получить результаты при наложении статической и вращаюшейся нагрузок. Обед. Убить они меня решили. Вроде бы суп из рыбы, с которого принесший, прежде чем подать, черпаком собирает с полкило красных стручков перца. И такой же красный от перца суп из лягушки. Следующий шаг – поедание перца с небольшими мясными или рыбными приправами? Или непосредственное огнеглотание? Тоже усвоение энергии. Хуй просит передать подарок китайцам в нашем институте. Три банки, перец, естественно. Если кто нападет – оборонюсь.

        Будешь ли ты в аэропорту? Не поверю, пока не увижу. Тебя провожает бойфренд, смотреть издали – китайцы большей частью близоруки, в очках, а мне пока с глазами везет – как ты регистрируешь билет, уходишь на security check, как уходит он. Теперь – можно мне. Мы вместе.

В саду

        Ты принимаешь след самолета за реку, но под нами только облака. Надо будет повторить полет? Но облака все реже, что под нами – море или более низкие облака? Тени облаков или острова? Белые черточки за кораблями. Зеленая морская вода смешивается с коричневой Янцзы-Чанцзян. Теперь ты настоящая летучая рыба, воздушный змей и летучая змея.

        Шанхай с автобуса – небоскребы и лепящиеся друг к другу крыши старых кварталов, где проемов для света вроде бы нет вообще. Башни со шпилями – вроде колоколен – на углах. Какая-то пожарная каланча, в которой вроде живут. Выпирающие на улицу из домов жестяные трубы. Рюкзак останется на вокзале, нам – к реке. Автобус ползет сквозь пробки среди огромного количества магазинов всякого технического инвентаря – от стальных прутьев различной толщины до манометров. У них полно кустарей, всяких частных предприятий и левшей-умельцев? Набережная – тяжелые представительные неоклассические дома. Баржи на реке. На другой стороне – супрематизм небоскребов, косо срезанные верхушки. I don't like Shanghai, it is the city! [Я не люблю Шанхай, это большой город!] Хотя тут есть много любопытного, какой-нибудь стеклянный параллелепипед, врезанный в два краснокирпичных. Тихий маленький двухэтажный английский особняк под красной черепицей. Вечером в Сучжоу? Но на пути книжный, из которого не уйдешь. I am tired! [Я устала!] После рисовых колобков ты узнаешь в ресторанчике, где тут не слишком дорогие гостиницы. Центр, но они есть, чуть ли не на главной улице, на нас сваливается номер с тремя кроватями, и мы уходим в ночной город. Это не наш город, где иные автобусы в семь перестают ходить. Светящиеся змеи, у ног уличных торговцев бегают механические мыши. Один человек продает живых раков-отшельников в разноцветных раковинах, они переползают друг друга в ведре. Дерево гингко здесь с плодами, зеленые грозди ягод со сливу.

        Шанхайская Нанцзин, вечер, ты хочешь позвонить бойфренду, чтобы он не беспокоился. Телефонов полно, но многие не работают, работающих тоже много, но по каждому кто-то говорит. Очередей нет, но ждать, пока человек закончит разговор, ты не можешь, бежишь к следующему автомату, он свободен, но не работает, к следующему – там тоже только один человек, но ты бежишь дальше.

        Учитель Лецзы усмехнулся и сказал:
        – говорящие, что небо и земля разрушатся, ошибаются; говорящие, что небо и земля не разрушатся, также ошибаются. Разрушатся или нет, я не могу знать. Хотя одни утверждают первое, а другие – второе, но ведь живые не знают, что такое мертвые, а мертвые не знают, что такое живые; приходящие не знают ушедших, а ушедшие – приходящих. Что нам тревожиться, разрушатся небо и земля, или нет!

        До Сучжоу – час поездом между каналов и затопленных рисовых полей. Старые серые дощатые лодки. И вокзал – у северных ворот в городской стене. Низкий спокойный город. Ивы стекают в воду. Вскоре за воротами – пагода, стоящая во всю свою высоту над домами в один-два этажа. Ты чувствуешь себя немного иностранкой. Южный язык другой. Нё вместо ни. Сучоу или Суцзоу.

        Неужели всякий рассказ о прошлом – только потому, что это рассказ? Но где его начало? Большой Взрыв? Где конец любой истории? Конец света разве что. И что к нему относится, а что нет?

        Сад Скромного Управляющего. Умер он явно не от скромности. Три пруда, вокруг каждого – своя часть парка. Лотосов столько, что воды не видно, но цветов уже нет. На одном из прудов – лодка, куда свалены засохшие стебли, подтянуть ее к берегу и найти отцветшие коричневые лейки, тебе, тебе, ну и мне останется тоже. Лабиринты залов, где хозяин принимал гостей, где – просто жили, где собирались ученики складывать стихи о бамбуке. Здесь нет таких огромных пространств, как в пекинских парках. Это частные особняки. Или места уединения монахов.

        Павильон отражения пагоды. Павильон Стой-и-слушай-листья. Павильон Добра для обеих семей. Павильон Соснового Ветра. Павильон Маленьких Волн. Павильон Слушания Дождя. Павильон Истинной Природы. Павильон Зеленой Ряби. Павильон Наблюдения Сосен. Павильон Полулежащего Облака. Павильон Неподдельного Удовольствия. Павильон Ученика-отшельника. Лопасти пальм. Тарелки лотосовых листьев. Окно – кувшин, из которого пьют пространство. Низкие ограды, на которых так хорошо сидеть, быть с. Камни немыслимых форм, рядом с которыми деревья кажутся слишком прямыми.

        Нет здесь прямых путей. Они свернуты в несколько раз. Сначала какое-то место откроется из галереи, но она туда не ведет, только потом, увидев столько, что уже забыл о, окажешься там. Каменные колодцы, из одного деревянным ведром достают воду умыть лицо и руки. Но колодцы стандартно узкие, ты вспоминаешь истории о бросавшихся в колодец девушках, примериваешься – явно не получится. Видно, в старину девушки были меньше.

        Ты идешь очень быстро. Здесь мы уже были, это мы уже видели. Садишься, только чтобы отдохнуть, а не чтобы всмотреться, побыть вместе с этим. Но замечаешь мгновенно дверь в форме листа или кувшина, какой-нибудь неизвестный нам обоим тропический плод на ветке.

        А на главной улице – даосский храм с желтыми стенами. Вход по билету! Причем в разных местах отрывают от него по кусочку. Были мы в зале учености у покровителя литературы Вен Чана, в зале удачи у богини Гуан-ин, в зале долголетия у бессмертных мудрецов – а в зал денег не зашли, не сложилось как-то.

        Перец со сладким (чуть ли не шоколадным?) соусом, соевый творог – вяленый, твердый и тоже сладкий. А за окном – тропический ливень с громовым грохотом. В номере гостиницы – всего одна кровать, нам хватит. Зато кондиционер – тут без этого не уснешь. Но из него страшно дует – перетащили съемный матрас к двери и спали там.

        Глубоководные рыбы – не взорвемся ли от падения давления?

        Стены уходят в воду. Из прямизны улиц, квадратов кварталов – в нагромождения камней. Сад Влюбленных. Отражения в воде украшены рыбами и лотосами. Спокойно. Светло-коричневый, белый, зеленый. Павильон на воде – слушать дождь. Павильон у рощи – слушать ветер. Ручейки красных и желтых цветов к воде. Место смотрения на рыб. Сад Промедления. Мостик зигзагом молнии. Мостик, выгнувшийся радугой. Лунная дверь – круглая. Не преграда, но обрамление вида – и приглашение войти в него. Картины из цветных камешков на тропинках – летучие мыши, деревья, журавли. Дробящиеся тени. Крылья крыш, чешуя черепиц. Вот они, драконы, – в садах. Облачная стена – скорее стена-волна. Уходящие вдаль изгибы крыш расширяют сад в бесконечность, туда, где его нет. Камни заката. Тупички? Дворики? Как маленькие комнатки, в которых живут пальма или бамбук. Окна зарастают – листьями, цветами, камнем. Резная широкая, в пол-окна, рама, в центре которой – наконец пустота, настоящее окно, а в нем – уменьшающаяся пустота окна на противоположной стене. Стена врастает в окно усиками, клубится в него.

        В Чжоучжуан, знаменитую деревню на воде, ты ехать не захотела, I think it is like Suzhou. [Я думаю, он как Сучжоу.] Каналов в Сучжоу действительно полно, причем часто дома стоят к ним спиной, обрываясь в воду, а лицом – к улице, где лавочки. Мостики над каналами – в пять шагов, из комнаты в комнату. Это не Питер с торжественными набережными, скорее – ставшее городом рисовое поле. И ему 2500 лет. Желто-сине-красный "уголок Сучжоу" в пекинском летнем дворце Йихэюань – не Сучжоу никакой. Сучжоу белый и черный. Белые стены под черной черепицей, и черная окантовка дверей.

        Старая женщина продает браслеты – бутоны жасмина на проволоке. Запаха на твоем запястье хватит до вечера. К озеру Тайху – долгим автобусом, на остров по длинным мостам. Но автобус останавливается неведомо где, налетает куча моторикш, надо куда-то ехать к воде, в кузов влезает еще непрошеный провожатый, куда-то они везут, "и рожи у них разбойничьи". На тебя садится огромная желтая бабочка. Вытряхнули они нас на берегу, содрали пять юаней вместо двух, о которых договаривались, и умчались. Вода зеленая, никто не плавает, торчат какие-то прутья (рыбные садки?), баржи в дымке, на берегу дома, никакой природы, жарко. Ты плачешь. Потому что все это не такое красивое, как ждала. Потому что люди. They only want to make money, they cheat! I want to come back to Suzhou, to come back home. [Они только хотят получить деньги, они обманывают! Я хочу вернуться в Сучжоу, вернуться домой.] Но что ж с ними сделаешь, ничего они нам не должны. Кто укроет бутон? А вдоль дороги – гранатовые деревья с глубокими чашечками розово-оранжевых цветов и маленькими, сухими еще, будущими плодами. Угольно-черные бабочки с хвостами, как дневные летучие мыши. На мысу вроде какие-то здания, удается тебя уговорить до них дойти, и еще очень долго уговаривать, чтобы войти.

        Храмы, поворачивающиеся в камнях лестницы, красные ягоды с шелковично-сладко-бумажным вкусом (попробовал – вроде жив остался). Скальный обрез, и над ним загибается угол крыши. Пещера, и красная резная дикая лилия в твоей руке. Налазившись, ты хочешь в воду. Жара, не плавает никто. Грязно? Но крокодилов тут же нет? Долго решаемся в расселине под прыгающим через нее мостиком. Наконец идем. С пристани лодок что-то кричат, но ты говоришь, просто спрашивают, умеем ли мы плавать. Умеем. Дальше от берега вода не такая зеленая, но тепла безумно, и в ней – тысячи желтых маленьких кувшинок. На тропинке в расселине и на мостике никого, и ты стоишь секунды у скалы, одетая в жасминовый браслет. А потом плывешь так далеко, что еле удается дотащить тебя до автобуса. Но он с кондиционером, путь долог, и в городе ты предлагаешь идти в сад Мастера Сетей.

        Вот последняя точность, что дает лицо. И не надо трех прудов, как у Скромного Управляющего. Одного хватит. И его отразит зеркало в беседке, разомкнув пространство неизвестно куда. Мост, заплетенный вьюнками, как раз в человеческий рост, лечь на его горбатой длине. Мост, Ведущий в Спокойствие. Только неизвестно, с какой его стороны – оно. На мысу пещера с отверстиями в своде, куда солнце приходит на рассвете и на закате, а сейчас хорошо вспомнить, что твои губы рядом, а вокруг запястья жасмин. Деревья с бархатными стручками, с красными ягодами в серой чешуе. Ты увидела папайю, тебе ее очень хочется, оглянулись, никого нет, и я сбил ее шестом. Хулиганы. У стены могила – каменный ящик, из которого растут цветы. Я согласен так. Мастер Сетей – удалившийся от суеты рыбак – творец сопоставлений и связей. Бог – тоже Мастер Сетей. Спокойно и печально. А в одном из углов живет вода, к которой нужно спускаться по ступеням. Но вечер, вечер. В этот сад хорошо сойти луне, чтобы отдохнуть. Для нее – павильон Луны, прибывающей с ветром. Тени на белой стене – в старину неумелый художник, чтобы нарисовать бамбук, обводил его тень.

        "Есть у меня десять тысяч книг, тысяча надписей, цитра, доска для шашек, чайник подогревать вино, и я с ними шестой", – говорил Оуян Сю.

        Да, конечно, сад – вселенная, с горами и водами, лесами и домами. Но миром могут оказаться и двадцать метров улицы около автобусной остановки. Хотя они – мир отчасти потому, что есть сады Сучжоу.

        Ты спрашиваешь, что тут открыто ночью. Храм у городских ворот – где белая черепаха слушает Будду с невероятно ехидной улыбкой. В храме Башня Колокола – огромного, без языка, в который бьют сбоку раскачанным на веревках поленом. Удар колокола начинал день в городе. Барабан – заканчивал. Башня Барабана рядом, но она закрыта, наш день еще не закончен. Сложнейшие крепостные ворота – для проезда и для проплыва, и то и то с заворотами, для обороны, чтобы враг прямо не прорвался. Толстенная и высокая стена – именно стена, на ровном месте подымающаяся. За ней – дома. Легкие каркасы, тонкие бревна пола, кажется, что все это рухнет от тяжести черепицы. Бумажные фонарики в виде всяких овощей – или расписанные картинами. Что-то пельменеобразное со сладким мясом, рисовые шарики со сладкой водой, которую ты любишь больше шариков, горячий суп с соевым творогом.

        А рассвет начинается на Тигровом холме, у наклонившейся пагоды тысячелетней давности. Скала для пробы меча – расколотый надвое камень, в старину мечи были лучше, или камни мягче. Пруд мечей – ущелье под водопадом, где, может быть, похоронен кто-то из великих древних. А сейчас – туда, где рядом с одетыми в серую мешковину музыкантами танцует девушка с расширенными гримом на пол-лица глазами, где в других комнатах звучат цин и пипа, где мазки просвечивающей краски, рыбы в пруду, красные, желтые, серые, зеленоватые, вытянутые следы кисти. И на твоей щиколотке – новый утренний жасминовый браслет.

        В Китае говорят, что губы тверже зубов – у человека они остаются дольше.

        Львиная роща – придуманный буддистскими монахами лабиринт скал, где до тебя, ближайшей и видимой, дойти можно, десять раз спустившись, поднявшись и повернувшись. Павильон, в который можно попасть, только пройдя над водопадом. Клубящиеся, пенящиеся камни с озера Тайху. Каменные полутора-двухметровые пики совершенно фаллического вида. Ты говоришь, что сад Мастера Сетей – для красоты, а этот – для сложности, как загадка. Ты хочешь посмотреть на это сверху, и мы пьем чай на втором этаже одного из павильонов. Ты находишь потерянный кем-то жасминовый браслет, теперь на руке у тебя тоже есть. Сколько садов тут? 37? 78? Вот еще – сад Поднимающейся Волны, открытый к городскому каналу, с подземным залом под центральным павильоном, с безумным окном, в котором изогнулись грибы. Наша волна поднимается.

        Ты обругала мои фото – слишком мелкие. В утреннем поезде на Шанхай еле нашли одно место, я стою рядом и держу твою руку. Спасибо за поездку я так и не дождался, но ты говоришь, что Сучжоу тебе понравился. Ну и замечательно. Я сижу у окна автобуса в аэропорт, и твоя фигура в белой майке и расшитых голубыми цветами легких брюках приближается к шанхайскому вокзалу, постепенно уменьшаясь и пропадая из вида.