ПОДРАЖАНИЕ ПСАЛМУ
Дай ноги, Бог, на голос коль был щедр.
Тот голос гонит – позвоночник вод
Под ластой прогибается, и вот –
Безмолвие пустых и мыльных недр;
И, рыбой каучуковой полна,
Скользит по дну громоздкая волна.
Был голос дан. Под кровлею крыла
Страна моя так искренне мала,
Прилизана на неродной манер;
И воздух ватен, и на всякий взмах
Перемещенье тает как впотьмах –
Как ни маши, ты небу не в обмер.
Мне голос дан был. Ввинчиваясь в плоть
Сырых переминающихся почв,
Прав я едва ль, протискивая ночь в
Ядро земли; не лучше ли, Господь,
Дать ноги мне, чтоб в тяготном пути
Доплыть, и долететь, и доползти?
ЗЕРЦАЛО
Все страшное: раковинки рта,
Плечи, клю́чицы, затыльцы
И голос, обтекающий карта-
вый Корень – всё однофамильцы,
Однофамилки всё, однофами-
редореми: И медленного жутче.
И зеркалу огульному скорми
Все отраженья, стало чтобы жестче,
И тут-то оно выплыло в зерцало.
В зерцале холодно, рассвет... –
Волнистого и мягкого металла
Увидишь губы, шепчущие: "Да,
"Сквозь тело протекают провода,
"И на коленах нежен первоцвет,
"Советуя трехкрылому растенью
"Соприкоснуться со льдяною тенью".
От темени до волокнистых пят –
Витые провода, витые;
Там электроны маленькие спят,
Орбиты шевеля сторожевые;
Там ходят голобокие жуки,
Разглаживая скомканные рыльца
О бронзовых кроватей шишаки
И сткла окаменевшие перильца.
Что может быть страшнее на земле –
И в комнате, и в комнате – Чем имя,
Чем звуков ряд, расправленный в игле,
Отправленный кружить в не это время?
Но именно: страшней не что плодишь,
В углах и плоскостях ища кормилиц, –
Страшнее нет, чем: в зеркало глядишь,
А там, на дне, одно – однофамилец.
* * *
Не ходит ли кто под водою,
К зеркальному своду ногами,
За узкой, за склизкой удою
Кругами, кругами?
И, глаз опрокинув, глядит
В реки серебристое днище;
И свет его горний слепит –
Все чище становится.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Малый, спи – над светом тьма,
Лишь в окне клокочет,
Да луна нож свой косой
Об облако точит,
Поспешает пешеход
В плащичке что птица;
К однобоку-фонарю
Тень его кати́тся,
А под домом ходит мышь,
А над домом воздух,
Рыбы жесткие в пруду
Спят безмолвно в гнездах,
Мама спит и папа спит,
Обнявшись в постели,
Сердце их стучмя-стучит –
Стук повсюду слышен.
* * *
В окне огонь стоял. О стены
Косые бились паруса. –
Из форточки, из блесткой тени
Ужасный голубь поднялся.
А мы, обнявшиеся, спали
В соленой раковинке тел...
Помилуй Бог, мы знать не знали,
Влетел он или пролетел.
* * *
А ну отсюда – дом плохой,
Тут мыший проговор глухой:
Малютки гладкие в буфете
Сквозятся в скользкие сыры,
И жестким усом из дыры
Качают домочадцы эти.
А ну отсюда – в январе
Тут женщина еще в ребре,
А к февралю уже по саду
Качает кичкою тугой,
И пота капля над губой
Бесцветней яду.
* * *
Такая речь подобна междометью,
А голос колоколен – между медью
и медью Круглый пролагает путь.
На вервия разобранною плетью
Его не припугнуть.
Так русская проветрена округа...
Слабеет колокольная подпруга,
И колокол сам по себе урчит...
Сам по себе. И путник из испуга
Лошадку горячит.
ЗАПИСКА НА ПОГОНЕ
Что я сказать могу без спора?
– Кругла земля, она тверда,
Щемящие щита Боспора
Опять тесны как никогда,
А там, на Севере, полночный
Костер катается по мху,
Всей пустотою позвоночной
Луна приникла ко штыку.
И кто же, кто же в чаще бродит,
Железками бренча из мглы?
Не бес ли его в бездне водит,
Небесные кося углы?
Не ангел ли его морочит,
Украдкой верный путь торя?..
...Боспор кипит, Боспор бормочет,
По дну катает якоря.
* * *
Дождь по липе многоствольной,
Сон нейдет, а мир обмок –
Жёстки крылья, свет окольный
Заперт на замок;
В мире тихо, тихо – тише
Тишины в виске;
Водяные мыши
Шепчутся в песке;
В мире тихо. Пали крошки
С Божьего стола.
Смотрят водяные кошки
Из угла.
* * *
Все остается,
Хоть даже бы все потерял. –
Октябрь бьется
В дешевый свой матерьял.
Наш конь стеклянный
Безглазый стоит в пруду.
И ветер странный
Бу-бу, говорит, ду-ду.
Я выйду поздно
Сквозь море красное в сад. –
Легко и грозно
Колёса его колесят.
Следы глотая,
В шаре сомкнется клеть.
Все остается; не облетая,
Не облететь.
* * *
Голые трубы деревьев
Сверху поют.
Дело-то скользкое... Верь я в
Холода край,
Негрские проклял бы ногти –
Не́голос вьют
Там, где всё падает окрик,
Всё поднимается грай.
Купы блистают – и пробы
Не во что вбить.
Черное виделось чтобы,
Надобно, слышь,
Го́лоса вздутые щеки
Низко любить.
...Что ж в холод не веришь этот,
Пальцы сплетаешь лишь?
РОМАНС О.М.
В тот долгий час, когда, над садом лёжа,
Распахнут, недвижим,
Кольчужен филин, и седая кожа
его Невидима чужим;
В тот долгий час, когда прогнут водою
Наш плоский пруд,
И долго петь, и тяжко козодою
У острых козьих груд;
В тот долгий час, когда в печах блистают
Слоистые тела,
Два темных перышка в окошко залетают
И застывают у стола –
Вы слышите? – пытается скоститься
Вся гиблая вина
Лишь в этот час, когда седая птица
Бесшумно падает у вашего окна.
НА СМЕРТЬ БОРИСА ВАХТИНА
Нитей желтых разжатье и сжатье
Продолжает под садом игру;
Собирает просторное платье
Человек, возвращаясь к ядру.
Все стоят небосводы цепные,
Все селенья во вдохе, во сне,
А в саду бессловесны портные,
Лишь дрожат их пустые пенсне.
ПРОСТОДУШНЫЕ СТРОКИ
Собора сиротские кости.
Громоздкие, легкие купы.
И сора продрогшие горсти
Взирают в зеленые лупы.
Над вашею крышей блестящей
Зимы голубиное тело –
Над рынком, торговою чащей
(И лето ей пальцев не грело),
Над парком – зиянием светлым
Проточенных легких развалин
(И реки сокрыли под ветром
Блистанье своих готовален),
Над светлым зрачком пешехода,
Над сором калошных замочков,
Над зябнущим сердцем завода,
Над хором древесных сыночков,
Чье время, что пело громоздко,
Толпою туда полетело,
Откуда, с льдяного подмостка,
Спешит голубиное тело,
Спешит голубиное тело.
Спешит голубиное тело.
* * *
Всё зияю... И я, и ее
Зазвеневшее сердце пустое...
Ой, зима, все толкуешь свое?
Ой, толчешься все в сухостое..?
Чьим губам эти груди теплы?
– Чу, не двинется суженный месяц...
– Чье ж там сердце кивает из мглы,
На стужёные вожжи повесясь?
– Всех катушек льдяное литье,
– Всех зеленых сердечников поле –
– Вся зима вам. В воронке ее
Хрупко звякнет копыто тупое.
ВАЛЬС
Зеленые метры погонные
На невских, на венских плечах.
И сердцы дубов заголенные
Вздыхают в морозных печах.
– Что, холодно, бедные?.. – Тесные
Зеленые зубы скрыпят.
Военные трубы небесные
Бубнят невпопад.
БАЛЛАДА
...я увидел, как мимо пошли
Всех задутых садов корабли
На стоянья ночные;
И узлами большими свой сад я связал,
Он задохся, да слово сказал
Красно-пестрой рукою, как немые.
"Не моей ты рукою обнимал да дарил,
"Не моей ты рукою как немой говорил,
"А своею рукою.
"Пусть же сердце немое подскажет тебе,
"Что несут на горбе
"Ветры – пестрой и красной рекою".
* * *
Там ветер и ветер в зияньях,
Где листия дулись горой.
Деревья в кривых одеяньях
Сносили свой женский покрой.
И что же в сюжетах природы
Для поздних ее сыновей,
Когда б не постылые годы,
Летящие из ветвей.
MECHANICA AETHERIS NOVA
Земля есть диск меж полусфер дневных,
Что превращаются в ночные крылья,
Столь быстрые, что я не вижу их –
Всё темный блеск, всё кажимость бессилья.
Земля есть птица ночи. Днем она
Покойно спит, себя обняв крылами,
А ночью движется – и не отклонена
В движении своем соседними телами.
И более того: когда слабеет мах,
В часы рассветные, в мельканий замедленье,
Смотри: сопутники – все по прямой, впотьмах,
Всё с той же скоростью, всё в том же направленье.
* * *
Возились полный день, а вот уж и пора.
Тревожатся и старшие: "Что дети?
"Явились бы уже... как канули с утра... –
"Вот вечер катится, сверкающий, как сети..."
Мы – камень и огонь, мы – древо и вода,
Мы – воздух, свет и кровь – должны спешить: уж тёмно.
Когда же побежим – кто как и кто куда –
Песочница пуста останется, огромна
УПАЛА ПЕРЕД ДВЕРЬЮ ГОЛОВНЯ
Упала перед дверью головня,
И воздух, выдыхаясь из огня,
Коснулся разлетающихся стекол
И горлом медным, как голубка, клекал
И полым глазом щелкал на меня.
Все тленье пра́зелени, все сиянье тьмы,
Все воздуха блестящие холмы
растаявшие Стали будто прежде;
И перед смертью в буднишней одежде
На все колена становились мы.
ИЗ ТЬМЫ БЛИЗЛЕЖАЩЕГО САДА
Из тьмы близлежащего сада
Во тьму черно-плотных небес,
От слуха таясь и от взгляда –
Обратный поток листопада,
Сквожение вышних завес.
Лишь черви, те чувствуют в норах
Клеёной своей головой
Сквожение в вышних зазорах –
Весь этот невидимый шорох
И этот неслышимый строй.
ACCUSATIVUS
Всех... всех первенцев от наших очагов,
Всех... всех пасынков богоугодных пазух,
Не сделавших еще своих шагов
Из наших рук в верблюжью супесь азбук;
Всех... всех ка́тящих в взволнованной земле
Всех... всех на свете тыльных плоскогорий,
Чьи волны, остановлены в золе,
Молчат среди пылающих уголий;
Всех... всех ка́тящих бездонную ладью
Всей... всей тьмою на неимоверных веслах...
И бронзовые горны улю-лю
Кричат из облаков молниеносных.
СТАНСЫ
В пугающем звучанье совершенном
Мне жить и жить... и что же из того,
Что тычется камы́шинка коленом
В ложащееся звука существо.
Пускай ее... Морская черепица,
Теснясь и падая, и вот! – стоя́,
Накрыть мой дом недвижным махом тщится
И защитить от мшистого копья.
Я ль не летел в соленой колыбельке
От бережка до бережка земли,
А голос, расширяющийся в Бельте,
Звукоубивство чествовал вдали –
И вот я здесь: камышевые дула
И мышцы волн воюют, и в бою
Нет звука всё. Одно зиянье гула
Пустой волной качает жизнь мою.
РУССКАЯ ПЕСЕНКА I
Эх, осталось бы у нас чутку денежек
С тех орешек золотых, что лущим,
Мы бы со́звали в свой дом красных девушек,
Красных девушек и красных мужчин.
Ну а те уж бы зашли бы, не чванились
Перед тьмою, что, сияя стеклом,
Опускается на пол – всеми швами вниз,
Но храня еще исходный наклон.
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ
1.
В русском небе – ни солнца, ни звезд,
Только сосны светили сквозь дюны;
Было видно, как пламенник ест
Осовевшее сердце лагуны.
На чернеющем снизу холму,
С полукругом земным за спиною,
Я взглянул через смутную тьму –
Встало русское море стеною.
Ничего нету здесь моего.
Даже воздуха, гаснущей тверди.
Ни воды, ни земли – ничего
моего. Кроме Бога и смерти.
2.
Закат сошел.
Шумя меж сосн, съезжали дюны с локтя.
Отделавшиеся от ясных шор,
Вздыхали звезды в вогнутые стекла.
Из всех разов, как я на свете жил
Во тьме отсветных волн, что я видел, –
Одной лишь этою я жизнью дорожил,
Одну лишь эту жизнь не предвидел.
* * *
Луны кусок в ее пятне
Стоит над чащей неосиянной,
И верхний ветер в стороне
Навис звучащий, но безуханный.
Где был дворец, я вижу холм.
Где хладен герб – живую птицу.
И статуй облачных в глухом
лесу Я вижу вереницу.
Весь нижний город, и небеса
Стоят, беззвучны; висят, не рады.
Сады исчезли, и леса
забились в желтые ограды.
* * *
В иссиня-ясную Неву
Съезжает белое каленье.
Ну как ей вымолвить: живу,
Коли заковано в каменье
Ее дыханье наяву.
Живется так же что и мне:
Один средь отсветов зеркальных,
Полууснувший, На спине
плыву. Уходит солнце. В спальнях
поддонных – Рыбий стон во сне.
Но – лишь учую я ветер тьмы
Над лесом блесен недоцветшим –
(Весь город – как корабль с кормы –
вздыхает...) (Слово есть ушедшим)
– Я вспоминаю жизнь на мы.
* * *
Я – ворон, вернувшийся к Ною,
Раззявши пластмассовый рот...
Зато за моею спиною
Кишенье – волна за волною
Воздушных и водных темнот.
И скользко же, Осподи-Боже,
В темнице десницы Твоей
Луны вороненое ложе
За узкою тенью моей.
Лишь шопот валов равномерный
* * *
Не голос, нет уже (– нам голос невозможен –).
Не музыка еще (– мертвы мы не на столь –)...
– Есть только скрып меча, ползущего из ножен:
Так звуков падает заржавая фасоль.
Куда бы я ни шел – не слышу я отзы́ва,
Куда бы я ни пел – не вижу никого.
– Лишь в море: скатная жемчужина отлива:
Так обнажается безмолвья вещество.
Но от зависших скал ко мне приходит эхо,
Со стоном шевеля пустых морей меха,
И падает к ногам, среди греха и смеха,
Горящей птицею стиха.
(О муза, надевай же бранное убранство! –
Чужие голоса на кладбище твоем.
Нам нужно, чтобы жить, такое постоянство,
Как никому еще, чтоб просто жить вдвоем)
* * *
В рай впускают только птиц,
Только птиц, только рыб,
Стаявший луча изгиб у воды.
Лишь светящуюся тьму
(По холму сговорив
До поры не съезжать и
До беды).
В рай впускают только тех
И лишь тех, кто не мы,
Лишь светящихся в воде и над ней.
Только тех, кто обещал
Без начал и канвы
Лечь за светлою иглою
Окончанья дней.
ВОРОН НОЕВ
В саде ка́мневом, охладелом,
Желтом и синем саду,
Всем изощренным именем-телом
В небо я овчее ниспаду.
И не почувствовав расстоянья,
И не успев вздохнуть,
Птицею таянья и сиянья
Себя я смогу согнуть. –
Луком темным, мчащим вместе
С светлой стрелкой своей
Во всё уходящее перекрестье
Все надвигающихся огней.
Якорь я в звездных во́лнах свистящих
(Крылья по́лны смолой);
Ворон я в синих облачных чащах
Над желтой Землей-Волной,
Где – весь раскачанный волн бегом –
Лишь камневый сад еще не померк,
Где над желтым и синим ковчегом
Я, ворон, всё падаю вверх.
ОДЕССА
У свисших куп – ни степени, ни веса,
Лишь свертки тополей на голове...
Куда же ж ты заехала, Одесса,
На мусорном, зеленопенном льве?
Не чувствую ни грека, ни еврея –
Лишь полный и радяньский человек
(В дрожащих пальцах музыка, хирея,
Касается смежающихся век).
Я шел пустым путем сквозь дни пустые
От города в зерцающих тисках...
(Рекой не двинув, сжалися России
С Москвою бессердечной на руках) –
И вижу я, как можно – как с одежей –
Чужую жизнь с чужих плечей согнать,
Как можно жить на суше, как в прихожей –
Как имени ее не вспоминать.
ВО ТЬМЕ И НА СВЕТУ
Во всяком воздухе, во всяком волокне,
В биении волны, в переполненьи тверди –
Зимы глаза, зимы (Но их не страшно мне:
Бессмертны мертвые – они не знают смерти)...
Цветка биение бессветною главой
О воздуха волну – весь воздух развалило
(А я... – со дня, как был последний раз живой,
Ничто, что кончено, меня не удивило)...
У птицы в воздухе дыханья не лови –
Ей в гнутой полости грудной волны не сдвинуть
(А я... я и не жду круженья от крови –
Ей в венах кожаных давно уж не застынуть)...
Крови воздушной, темной во́лны извели
Всю кровь зеленую в деревьях... – и несложно
(А я... я не боюсь... – Ушедшие ушли.
Еще кому-либо исчезнуть невозможно)...
Биение ветров помчится целовать
Живых существ в сердца – прощально и безусто...
Им сердца моего уже не разрывать:
Во гнутой полости грудной – черно и пусто.
(Зима лишь ночь живет. На воздуха волне
Перемещаются ее бессветные одежды...
Я смерти не боюсь. Ее не страшно мне. –
Бессмертье – в ожиданьи без надежды)
Я не коснулся уст хладеющей весны.
Очей я не коснусь светлеющего лета.
О Господи, скажи, какие сны нужны,
Чтоб жизнь переждать и жизнь отдать за это.
От снега свет весны. А лето из листвы
Чуть вянущим его глядит немолчным оком...
О, жизнь пережидать, как Бога звать на Вы,
Как песнь державная в дыму мясном, высоком
И лесть своей стране, что мирно спит в крови.
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ
1.
В сердце крошечном и низшем
Сердце отчее живет,
Песнь поет, по мягким нишам
Среди голоса снует,
Из атласа перекрестков,
Из кроваво-нежных сот
Под жемчужницы подмостков
Лето ветхое несет.
Свет вонзился. Тьма упала.
Черствой тополи каркас
Принял звездные лекала
От отверзнувшихся глаз.
Я не вечен и не ранен,
И не чувствовать могу
Сна огня, стеченья пламен
В недоношенном снегу.
Я жемчужно-ветхим утром
Выхожу на Божий свет...
Здравствуй, жизнь в солнце утлом,
Здравствуй, солнце черных лет.
2.
Ты пахнешь снегом и вином,
Осенним листеньем кольчужным,
Огнем на дне, что в слюдяном
Горит поджаберье жемчужном.
Ты пахнешь сном в моей крови,
Огнем в червонных переходах,
Где голос стонет: не зови –
Безмолвью, скованному в водах.
Во льду огни, на дне огни,
В крови огни нерасторопной... –
Несутся смоляные дни
Жемчужной поступью двустопной.
– Когда я жил на дне, в огне,
В реке, что шепчет и рокочет,
Я знал о том, кто, в льдистом льне
Лицом запутавшись, хохочет,
И видел я его глаза,
И слушал топота стяженья...
Куда ж ты ломишься, лоза?
Куда поете, сновиденья..?
* * *
Когда прямую низведут,
Всё-всё свое и не свое
(Воздушный шар, скрипящ и вздут)
Во тьму войдет, но не ее.
Ни яви вспоминать, ни снов
Не нужно в жизни, ни иной
(За горстью косных этих слов,
За черной этой шириной).
Ни я не бы́л, и ни иной
В расщелинах, где внидет свет
В воздушный шар, но не земной.
– Я выскользнул было, но нет –
* * *
Эти конные ветки – не снятся,
Цокот замшевый их наяву,
И готов я с прелестною жизнью обняться,
Хоть и чуждым, и лишним слыву.
Хоть не входит сюда на рассвете
Ни волны полувзмах, ни огня...
Лишь деревья – сквозь вод и огней переплетье –
Дышат ясную тьму на меня.
Жизнь вошла. И иною не выйдет.
И иной я уже не смогу...
Лишь деревья сквозь очи кровавые видят
Непокорного их неслугу.
* * *
И малый крыжовник дождя...
И сна расстоянье и песня...
Пронжу все и вся, уходя,
Кристальным лучом угодя
В еврейскую кровь поднебесья.
Есть свет из спряженной воды,
И свет есть из неба и света,
Но грани меж них нетверды:
..................................................
Я жил и не знать не хотел,
Обязан кому я судьбою,
Какое из о́гнистых тел,
Взлетевших мне следом навек,
Сумею назвать я собою.
Сколь медленно я возлетел
К оттаянью, к свету, к пробою...
Сколь медленно жив человек.
ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
1
В слоях у облаченья ночи
Зеркальная волна – черна,
И сна изъя́звленные очи,
Незримые, глядят со дна.
В реке река царит, незрима,
Но небеса – не в небесах:
Неясный огнь Иерусалима
В верховных меркнет поясах.
И не снести ни сна, ни знанья,
Ни дня, угнанного в полон,
В реку́ двойную без названья,
В воротцы роговых колонн...
(Как падчерица расстоянья,
Стоит на сваях смутных ночь,
И несть ни слова, ни сиянья
Всю эту муку превозмочь...)
А день – иглой ко дну, из виду...
...И – вверх! В застывшую грозу! –
Во взрезанную пирамиду
Со странным отсветом внизу.
2
Владею сердцем я, и сердце есть у мира –
Во мгле зерцающей невидимо и сиро,
Никем не знанное, не манит никого –
Дрожь каменная лишь – в шаг сердца моего.
За нею движусь я. Сухое в сердце жженье
Мое руководит слепое продвиженье:
Зерцальных плоскостей касается рука,
И царствует душа – несчастна и легка.
И как ни различай огни и наважденья,
В частичках царской мглы – близнец изображенья.
3
Возвращаяся с русского плена,
Говорил я сходящему свету:
"Зря же всё... всё чернее измена...
"Твоя кровь... ее царственней – нету...
"Зря же все... в погремушках костячных
"Тени ходят по страшному раю...
"Неисчетных, ненужных, невзрачных
"их – Нужней и скончанней не знаю.
"Ни одна никого не дождется,
"Ни одна ничего не услышит,
"Просто – словно волна – распадется
"Неба свод, что созвездьями вышит".
"Все скончалися?" – свет подивится, –
"Аж оставивши вживе живого?
"Ну а чьи ж эти костные лица
"За тобой зазияли лилово?"
"А..." – сказал я: "Они? Сам я, знаешь,
"За собой звал молчанье и ужас,
"Возвращаяся с русского плена
"В неба свод, что созвездьями вышит".
4
...А я рожден в кладбищенской столице,
Чтоб юный флот стихов флотоводить
И ощущать, как месяц узколице
Из дна Невы высучивает нить,
И замечать сквозь тени снежных стекол,
Как царское сребро хоронит дым,
И молния, невзрачная, как сокол,
Перед созвездием стоит моим.
С ЖИЗНЬЮ ЖИЗНЬ
Жизнь, ты ясной сходишь, словно
Лип-госпож колокола,
Ясно-ясной, словно ясность
Крылья черные сняла –
Словно из безверхих сеней,
Из растерзанных пелён
Проницаешь свет осенний
И листов замерзших звон.
Жизнь-жизнь, сознал я снова:
Ты ж не очень и смела –
Яблочный, завядший воздух
Лишь на прикус ты взяла.
...Хватит ...ясно ...вместе станем
В высях теневых ходить,
Станем-станем и устанем,
И не станем вместе жить.
И домашен, и торжествен
Нашей выйдет жизни слог.
Даже и расставшись, всё же
Возле встанем, видит Бог.
БЕЗ ЖИЗНИ ЖИЗНЬ
Жизни я не знаю, знаешь...
Страшно, знаешь, мне ее... –
В капле каждой раздвижная ж
Сердцевина у нее,
Где прорезан иль просверлен
Алчно тянущий извне
рот – Всеяденьем осквернен,
С красной трапезой на дне.
Жизнь – вечно-горящий камень,
А сгорающее – ложь...
Камень плавится, и пламень,
Взрезан, рушится на нож,
Льются люди, каплют вещи,
Блазнящиеся в огне...
Всё ж таинственней и резче
Лезвье музыки во мне.
МИХАЙЛОВСКИЙ САД
Отставшие в рассеявшихся те́нях
Не менее деревья не видны –
Как плакальщицы, сели на ступенях,
Роняют слезы в черные волны́.
Немного ж высветил в ноябрьском саде
(Что в вогнутом стекле) холодный луч,
И старших птиц, стоящих на параде,
Уже не расшеве́лишь, как ни мучь.
Без дна – ни дня. Скользят (и не очнутся)
Мимо кружных граненых колоннад,
Их небеса цепные не коснутся,
Коленцы каменные не стеснят.
Как ло́дья с ледяным и низким днищем,
Несется к норду узкий городок,
Неся – несомый – к вышним пепелищам
(Откуда-чей – не знаю) узкий вдох.
Зимы?.. Видать, наскучило в земле ей
Приглядываться в дырочки травы...
И время мертвое приречною аллеей
Идет не поднимая головы.
* * *
Ну а я – каб я жил под венец, под завязку,
Под качение сердца вовне,
Невесомой бы ночью на русскую пасху
Я бы в море ушел на челне.
И жестяный стесненный язык колоколен
Провожал бы скольженье мое,
От свободы сердечной я б сделался болен,
Как и всякий настигший ее.
От кого и к кому я не знаю дорога
В тишине, вышине, глубине...
Лишь негромкое пение русского бога,
Отдаляясь, сопутствует мне.
* * *
А в косых и высоких, сплошных небесах ни движенья,
Лишь круженье зимы, лишь зиянье и жженье зимы...
Как же так же прожить эту вечную ночь униженья,
Как прожи́ли ее и как про́жили наши мертвые – мы?
Измождаясь лицом и разношенным телом грузнея,
На нечетких очках чуть уменьшенный мир пронося,
Как же так же прожить ничего ни о чем не жалея,
Ничего не прося, ничего-ничего не прося, не прося?
И ветшанья извечные вести, и чья-то свеча над могилой,
И безжалостный голос зовущий сгущенно звеня –
Всё измышлено вчуже постылою тьмой полукрылой,
Чтоб величье из ямы извлечь под ножи ледяного огня.
О косая высокая тень!.. – но и песни завесть не успеть ей,
Как ворчанье начнется, гуденье, жужжанье внизу...
Вся Россия сойдись – лишь коснуться надгробья посметь ей,
Как навеки застыть с ледяною рукой на весу.
Но умершие выдут смеясь и взлетят меж морозных строений,
Где по низу зима продолжает до выскреста месть,
И умершие скажут: "Напрасны и слава, и гений.
"Только память и честь – это все, что пока еще есть".
И умершие скажут: "В косых и высоких, высоких могилах
"Мы лежим до скончанья, не помня высоких имен,
"И качаются звезды в бесчисленных славах и силах
Над великою ночью несчастных, несчастных времен".
ВАРИАЦИЯ
Эх, и вжался ж заржавленный якорь –
Не проглянешь сквозь вязкую муть.
И взошли камнесечец и пахарь
На лодейную зыбкую грудь.
Передрогнул корабль и замер,
Переставились жёрлы вовне,
Место намертво кормчее занял
Человек на двухногом коне.
И глазницами, полными глума,
Он за солнцем следит стороной,
Слыша никнущий шепот из трюма,
Слыша медленный скрежет цепной.
Крикнет птица: уходим, уходим...
Ветер мачтой чуть скрипнет златой...
...Что ж искорчился кормчий Господен
Под раздвоенной мертвой пятой?
ВАРИАЦИЯ ВТОРАЯ
А город на кораблях стоит,
В мачтовых рощах ветер сопит,
Цепи напружены, но уж прости –
Нам никак не уйти.
Здесь встал каждый корабль один,
Сбоку притиснутый линьей льдин,
Все шевелящейся, и его шевеля... –
Но со второго боку – земля.
Господи, если б знали все вы,
Как сильно держит десница Невы,
Как машина где-то внизу дребезжит,
Как почва быстро дрожит,
Как Васильевский и Петербургский – в дыму,
А Елагин – вздул парусами тьму...
...Третий век прощаются под картавый свисток
Северо-запад и Юго-восток.
Ну так и знайте ж: давным-давно,
Смели б если, – ушли мы, но
Стоят мертвецы под днищем, на дне,
И – их не бросить мне.
* * *
Оборочусь я чуть – и тьмы неравномерной
Разверзнется передо мной шатер.
Вовнутрь я вшагну, и тихий отсвет серный
Всех звездных волн да туч совьется в луч неверный,
Тот черноту пронзит – столь черен и остер.
Столь по́лны черноты полунощны запасы...
Столь далеко у изощренья мол блеснул:
На реберках песка, на полосах террасы,
На волнах лезвийных свою я тень спугнул.
И сверху тени камыша расшевелились,
Чернее всех чернот на несколько долей,
Огни какие-то, снижаясь, раздвоились
И канули в закраину морей.
И море лезвием кружным кроило воздух
Под ящерками звезд, юлящими слегка,
И рыбы, встав на хвост, в полужемчужных гроздах
Стеснились поглядеть на грозды-облака,
Которые вверху, как мышцы, коченели.
И комната земли без-окон-без-дверей
Съезжала, чуть шумя, с растерзанной постели
К звезде закраинной – всей тяжестью своей.
...ха, память не нужна! Что проку от былого
(Как ни юродствуй, на воду не дуй)
Зудить-вызуживать? Оно не даст ни слова.
Какие-то шаги... случайных черт полова...
И в звуке костяном безлицый поцелуй –
Все, что умеет знать оно.
* * *
Небосклон полу́ночи – в облачных изъянах.
В треугольничках речных ржа́веет вода.
Птицы спят в своих корзинах, в черных, в деревянных,
И во сне клокочут, шепчут – тише, господа.
Нет, ни звука не раздастся на ночной ограде.
Шпиц нечищенный, косой брезжит в небеса...
Нет, но что же это там, в проволочном саде?
Боже, кто идет сюда? тише: голоса.
* * *
Полно́чи час взойдет и ниспадет,
Съезжавшее из синих звезд созвездье,
Доставши дно земли, меня лишь здесь найдет –
Как смертное отставшее известье.
Здесь – ничего. Здесь наг земной предел.
Один здесь я – невидимый – остался,
Как свет ночной, что в горницу влетел
И в зеркальцах безлицых затерялся.
Морская толщь восстала в полный рост,
И полон воздух серными тенями
Сгоревших птиц. И месяц узкокост,
Как виноградина – в отсветной яме.
Жалел я ночь. Присевшие сады
Так страшно говорили над дорогой,
И яблоки из замши и слюды
Над яблоней сверкали круторогой,
И не было огней над полустертой мглой,
Сбрелись когда созвездья и соцветья;
И птицей серою кружился голос мой.
– Я говорю: кружился бы, ответь я –
* * *
Исхожу я из старого страшного дня,
Как исходят огни из граненого дна –
Шевелясь... расходясь да сближаясь.
Мякнут тени. Иначе сказать, день ушел.
Небо – неравномерно сияющий шелк –
Там зеркальная редкая сетка.
Отчего бы реке не пролиться, крошась..?
Отчего бы стиху и не жить, не страшась..? –
Не всегда... хоть когда-нибудь... редко...
ДЕТСКИЕ СТИХИ
День стоит каменоломней.
Дождик в странной едет мгле.
Всё огромней да огромней
Солнце мыльное в стекле.
Дождик светлый, расщепленный,
Как невидимый шуршит...
А во всех его зеленых
Хрупких горлах искривленных
Горячо... легко... першит...
Продолжение книги Олега Юрьева
| 
