I
БАЛЛАДА
1. Зеленым огнем полыхает куст,
Ажурен и влажен лист,
А леди Мэри покоя нет
Четвертую кряду ночь.
2. Четвертую Божию ночь, едва
Сойдутся стрелки часов -
Сэр Джон взбирается под окно
По лесенке приставной.
3. Кухарки в сон, белошвейки в сон,
Сэр Джон в безнадежный сплин.
"Пойдем со мной, - умоляет он, -
В кустах стоит цеппелин,
4. В полях немотствует всякий зверь,
Звезда коротает ночь
За влажным облаком, и никто
Не сможет выследить нас.
5. От лисьих нор, от паучьих гнезд,
От вересковых пустот
Мы выправим курс на юго-восток,
Чтобы услышать, как
6. Перекликаются корабли,
Идущие к маякам,
А с берега ведьмы морочат их,
И море дрожит во тьме".
7. Но леди Мэри к таким речам
Останется холодна.
"Ступайте прочь", - говорит она.
"Good night, - говорит она, -
8. Я лорду-маршалу отдана
И буду ему верна -
Порукой тому пуританский пыл
Отца и семи сестер".
9. "Ну что ж, раз так", - говорит сэр Джон.
"Я пас", - говорит сэр Джон
И в мыльную лавку идет, едва
Петух выкликает день,
10. И ровно в девять разносчик Том
С газетным листом в руке
Заглянет в окно - а сэр Джон давно
Болтается на крюке.
11. Но ночью снова удар в стекло
И голос: "Пойдем со мной,
Там нету смерти, священник врет,
Там холодно и светло,
12. Шары, гирлянды и мишура,
Как будто под Рождество
На елке - и, истинно говорю,
Мы нынче же будем там!
13. Клубится пыль, утихает боль,
Качается колыбель
В густой ночи между двух огней -
Звезды и свечи твоей
14. (Смотри "Speak, Memory"). Это - срок
Приходит ступить на твердь,
Одной ногой оттолкнув порог,
Другой попирая смерть".
15. ........................
.........................
.........................
.........................
16. Шершав с изнанки ажурный лист,
Зеленым пылает куст,
И черный дрозд затевает свист,
Изящен, как Роберт Фрост;
17. Под шорох юбок, под скрип перил,
Под азбуку каблуков
Спускаются к завтраку семь сестер,
Но нету восьмой меж них.
18. "We can't believe", - говорят они,
И можно держать пари,
Что плотник сломает замок, но ни-
Кого не найдет внутри.
CANTUS NERVORUM
Человек на голой земле. На голом,
Предположим, полу. Обожжен глаголом,
С перекошенным горлом.
Перепонка радио, звука складки,
Голубой дымок из аптечной склянки,
Реквизит без изнанки.
Он лежит, печалится: "Вот так номер -
Собирался в театр, в кабак, в Житомир,
Присмирел да и помер".
Ни мушиным крылом, ни кротовым лазом,
Ни отменно вогнутым рыбьим глазом
Не похвастает разум -
Все какая-то мелочь: колки, пружинки,
Философский камень; его прожилки.
Незавидны пожитки,
И не жалко бросить; так раб Ревекке
Говорил: "Уйдем и забудь навеки".
Соберутся калеки
Копошиться в белье, караулить запах
И простукивать ящик, который заперт,
И осклабится Запад,
А Восток плечами пожмет, в буфете
Станционном случайно услышав эти
Невеселые вести.
Исчезает всяк - эскимос, арап ли.
Говоря изящней, мы крупно влипли,
Вот и цедим по капле
Этот тайный трепет, подкожный опыт.
Не погасла спичка, и чай не допит.
Провожатый торопит.
ПАРАД
Голубые глаза и в пожатии потная пясть -
Гутен таг, гоголек, выводи сторублевую страсть.
Воркуту и Потсдам сопрягай в окаянной горсти,
Прикажи поездам гарнизонное мясо трясти.
Мандельштам, я уже не хочу разбирать, выбирать -
Где гренадская волость, где ахеменидская рать,
Пусть обнимутся юный корнет и гнедой генерал -
Кто под рев аонид на широком плацу обмирал.
Твой кунштюк, гоголек, ох и крепок, а мнился лего́к -
Как железный поток, как рудой обезьяний задок,
Но запомни на случай, линючий от мокрой кирзы:
Изо всех языков наилучший - зенонов язык,
Изо всех слухачей наилучший за спрос не берет,
Часто пишется Марс, а читается наоборот,
И от павшего Карса до двух баратынских морей -
Ни шинельного ворса, ни вечныя славы твоей.
"Я с тобой не расстанусь", - солдату певала Кармен:
Запихай в государственный анус, как жабу в карман,
Затеряй - но полковник Шарапов, мышиная масть,
Обожжется, нащупав горячую лобную кость.
ДЕЖА ВЮ
И внезапно наполнит кровь
Напряжение, трепет крыл, -
Будто вновь посетил, и вновь
Посетил, а глаза открыл -
Никого. Обратясь назад,
Подмененный найдешь пейзаж:
Птичий рынок, античный сад
И Ривьеры жеманный пляж -
Ведь едва мемуарный род
Обнаружит узор и нрав,
Тут как тут пантеон бород,
Где и Диккенс, и тульский граф.
Ну, довольно, не хнычь, припрячь
Озаренье свое, каприз:
Там верти́тся печальный мяч,
Убегая по склону вниз,
Там не сходит мороз со щек,
Там считают вслух до пяти,
Отправляясь искать. Молчок.
В эти комнаты нет пути
Дальше давних плевел, мякин,
Дальше фрейдовых Фив, Микен.
Ты не будешь больше таким,
Это значит - больше никем.
Полупамять, как тот сурок,
Бестолково трусит вослед -
Но безжалостен твой урок,
Узнаванья минутный свет!
Погоди, растолкуй, означь -
Корифей покидает хор,
И, однажды подброшен, мяч
Опускается до сих пор.
ХОДАСЕВИЧ В ВЕНЕЦИИ
Это флейты? Я выбрал одну.
Уходите. Оставьте хористок.
Matka Boska, как ранит луну
Этот ангел, железный подросток,
Как течет и дробится на семь
Отражение камня на камне!
Будем квиты, Симсим -
Тарабарская честь велика мне.
Обернись, я хочу, какова -
Увидать - в этом платье, в оплетье
Огуречном, пока жернова
Перемелют нам кофе на третье,
Узнаю тебя, звоном щита
Распугав тараканье блаженство -
Но таится тщета
В соразмерности каждого жеста.
Вдалеке, в полумраке по грудь,
В электричке калека с баяном
(Я тебя не встревожу ничуть -
Ни филиппикой, ни покаянным
Шепотком), в сочетанье церквей,
В содержимом разжатой ладони,
В каждой ноте твоей
Вырожденьем напетой латыни;
Я с закушенной кану губой,
Но разучат охальник и шкодник,
Бормотун, бонвиван, зверобой,
На парнасском пиру второгодник
Этих вод натяженье и ржу,
Эту прихоть лепечущих парок -
Как я после скажу,
Суперприз, небывалый подарок.
ПСАЛОМ 21
Господин, за что Ты бросил меня, если я был прав?
Почему не вышел к моим врагам, если Ты был гнев
Или огнь? Из адских теперь котлов возвратившись здрав,
Примеряю заживо песий зев, носорожий клюв.
Се, гляди, Твой сын между жирных пальцев по капле стёк,
Намотай на ус, как сложить вертеп из его костей,
Приложись к груди, где, бывало, слыхивал стук-постук -
Растопилось сердце мое, как воск, под рукой Твоей.
И поставили на́ кон мой хитон, восклицая: "Блин,
Не с руки делить, ибо не лоскутен, но выткан сплошь".
Для чего тогда в маете младенчества, Господин,
Ты окликнул нас, и наполнил чаши, а Сам не пьешь,
Если в персти смертной - обсудим это - червяк и аз
Многогрешный будем два червяка? Я готов, ну что ж:
Подивись, как волшебно его скольженье по глади луж,
Как таращатся в купол Твоих небес чешуинки глаз!
Он мой старший брат, сотворенный в утро пятого дня,
Как лепно украшен! как крепок телом! как домовит!
И я снова цел, и нездешний свет обстает меня,
Ибо Царство Твое, и простерта десница Твоя. Аминь.
* * *
"Чадаев, помнишь ли былое?"
А я не помню, нет -
Обрыдла ария героя
Австрийских оперетт,
Психея прослюнявит выдох,
Облапив травести, -
Да хуже нет в утробных водах
Барахтаться, прости.
Волшебный грошик на ладони,
Как выпадет, несу,
Но памятую о погоне,
И в сумрачном лесу
Не оглянусь, от поворота
Заслышав не впервой
В начале жизни запах пота
И крошки меловой.
Среди долины, ровной ровным,
На гладкой высоте
Я по губам, еще бескровным,
Прочту, как на плите
Могильной - лепет, оправданье,
Червивая кровать -
Правдоподобное преданье,
Да тошно свежевать.
Чадаев, отступись, не трогай
Ни елку, ни лото,
Ни шагу стоптанной дорогой
В младенчество - не то,
Когда отступит провожатый,
В урочище теней
Оно блеснет тебе фиксатой
Улыбкою своей.
Из цикла "Стихи о русской поэзии"
ПЕРЕДЕЛКИНО
Напоследях по шпалам,
На медленном огне,
Шопеном шестопалым
Сползая по стене, -
Мороз обтянет щеки,
И явятся тогда
Овраги, Териоки,
Пролетная вода.
Кому навзрыд в запруде
Подсвистывать клесту,
Кому поджать на блюде
Колени к животу,
Кому по гроб аскеза
И чертогон, кому
Дорожное железо
Обмакивать в сурьму.
Очнешься в третьем классе,
Забудешь о себе -
Соломина на платье,
Кровинка на губе;
Ужо тебе, прилежник,
Похмелье во пиру -
Как вечности валежник
У времени в бору.
Мы были нити в пряже.
Я говорю о двух,
Сплетенных так, что даже
Умел голубить слух
Беспошлинный подарок,
Соседней крови ток,
Пока трещал огарок
И двигался уток.
Пора, мой друг! Покоя
Унылая пора!
Уже одной рукою
Не удержать пера,
Уже бежит за нами
Бог времени седой,
Натуралист в панаме,
На ветке козодой.
На полпути, с устатка,
На широте Читы,
Внезапная догадка
Уродует черты -
О чем бишь эта повесть,
Где певчих на плоту
Река уносит в невесть
Какую немоту?
ИСТОРИЯ О КАЛИФЕ-АИСТЕ
1.
Память чернит бумагу, взыскуя мзды.
Полночь. Условная Персия. Сад калифа.
Сколок луны на нитке; слышны дрозды.
Шорох отлива -
Нет, кипариса: до моря три дня езды.
2.
Он говорит "Mutabor", а ты смотри
Дальше - волы, цыгане, футурум примум,
Каждый из нас, на пари, начинен внутри
Вымершим Римом,
Мраморной пылью, пятнающей пустыри.
3.
"Кажется, этот чудак не соврал". Сейчас
Он отразится в бассейне - ну да, в воде ведь
Все отражается, - бледен, калиф на часть,
Аист на девять:
Кости и перья, хочется закричать.
4.
Ночь виновата. Ночь отменяет вес
Камня, пера, по карнизу ведет сновидца,
Путает вывески; Пушкин, вошедши в лес,
Не надивится -
Свадьбу ли правит, могилу ли роет бес?
5.
Мальчик, читающий вслух об Али-бабе,
Утром проснется спесивый, седой, богатый,
Станет считать овец, доверять божбе,
Как соглядатай,
Красться по дому; женится на тебе.
6.
Голос из хора, крошево на ноже,
Медленный вдох и выдох, ушедший к горним,
Не осязать во тьме, не продлить, ниже́
Выполоть с корнем -
Слуги выносят Зюлейку и бланманже,
7.
Но останавливаются. Каков пассаж!
Всем животом, печенками, птичьим жиром,
Дьявольской фистулой аист хохочет - аж
Холод по жилам:
Слово забыто. Точка. Теперь он наш.
8.
Ах, засыпай впотьмах, на шелку щекой,
Скомкай подушку, узри сновиденья вещи,
Чинно рассядутся возле - стеречь покой -
Умные вещи,
Радио убаюкает из какой
9.
Оперы? "Сила Судьбы", должно быть. Рука
В белой манжетке вытянет королевский
Жребий, Сезам отворит оборот смычка
(Я как Гандлевский -
Если о музыке, в горле не без комка).
10.
Значит, играй, раскручивай царский фарт -
Сцену и ложи слизывает пучина,
Вот на лету оглянется неофит -
Чуть различимо
Темное пятнышко, брошенный калифат.
СТИХИ О РУССКОЙ ПОЭЗИИ
Трепещет твердь, и бездна бьется.
Вижу - под окном на ветке
Крошка Батюшков висит
В светлой проволочной клетке...
Так начинают года в два
Под грубый говорок, под Kleine
Nachtmusik, что полужива
И до поры томится втайне.
Так второпях зовут отца,
Так в пулю всаживают пулю -
Проступят контуры лица
По геральдическому полю,
Так мальчик, игры позабыв
Свои, так нищий Баратынский
На скотской ярмарке вдыхал наперебив
Цыганский гвалт и топот конский,
Среди наследственных полей
Не так ли ты над самой бездной,
Как безрасчетный дуралей,
Пленился песенкой обозной -
Но скопом двинулись цари,
Партер лопочет, не стихая,
Прорвав кожурку изнутри,
Растет и морщится стихия -
Прощай, немытая Психея!
Что там белеет, говори!
Увы, беспечный аноним
Плодов чернильного пролитья
Иным не выдаст временам -
И черный мальчик входит к нам,
Но не сбывается проклятье.
К АДЕЛИ
Залог пускай не чуда,
Но позвоночной дрожи
Прими, Адель, покуда
Пусты партер и ложи -
Как плащ святого в раке,
Как сад в окне вагона,
Покоятся во мраке
Глаза, уста, вагина.
К тебе, Адель, покуда
В беспамятстве кружала
За тем столом паскуда
Бессмертье не стяжала -
Играй, глотай пастилки,
Покуда шатко-валко
По выемкам пластинки
Торопится иголка.
О тех, кто нами были,
Что помнишь - вкус миндальный
Халвы на деснах или
Забвенья, друг мой дальний?
В кустах не прянет птица,
Под ветром хлопнет ставень -
Почто из глаз катится
Поддельный роллинг стоун?
Но ты, Адель, в гортани
Полощется покуда
Лоскут набухшей ткани,
Питомец логопеда,
Валяй, не знай печали,
Пока нездешний трепет
Не развернет качели
И тормоза не выбьет.
Так мальчик первобытный,
Чуть впопыхах, но с понтом,
Стремился на попятный,
Напуган птицей дронтом,
Так путник на привале,
Продрогнув, ищет кровлю -
А это мы едва ли
Покончим малой кровью.
Когда валы отхлынут,
Один из бывших рядом
Авось замлеет, тронут
Твоим недвижным взглядом,
И скажет: "В смертном часе
Кто волен, ёксель-моксель?
Но ныне целой расе
Опротестован вексель,
А были плечи, стати,
Томленье, почерк, опыт -
Какой восторг в эстете
Будил полночный шепот!
Но проба их и марка,
Но фауна и флора
Увяли, как кухарка
В объятиях филера, -
Выходит, карта бита
И перед нами чисто", -
И запоет работа
В руках таксидермиста.
ЛЕБЕДЬ
В сучьей слободке окликнут ударом ножа,
Брошен ничком в европейскую ночь, где кричат сторожа,
Дальнее имя мусоля губами на гиблом ветру,
Я ускользну, уцелею, я весь не умру
В сонном экспрессе на скорости семьдесят миль
Мчась под откос, кувырком в ослепившую боль,
На постоялой перине, едва ли в бою и волнах -
Застит сознанье крыла костенеющий взмах.
Я полечу, как Державин, над каждым ручьем,
От сукновален, кожевен, стремглав, не тревожим ничьим
Окриком дальним, ниже́ похвальбой пулевой -
Клекотом, птичьей слезой выдавая себя с головой;
Видимы сверху, предметы уложатся в строки, и вот
Я, как трехлеток, иной затвержу алфавит,
Тайную повесть читая с продутого ветром листа -
Тот же туман позади, та же клетка пуста.
Лебедь не лебедь, на черном снурке нахтигаль заводной,
Силясь ослабить объятья заботы земной -
Лишь бы не видеть: в дверях, перед срочным гонцом,
Ты принимаешь известье с уже отрешенным лицом.
* * *
- От олонецких скал до лужской бесовщины
К восьми наляжет тень и проведет морщины
По гладким пажитям, а между двух теснот
Пролетная вода отчетливо блеснет;
Что нам тогда труды и прихоти дневные,
Тогда на площади, где фонари двойные
Затеплены уже, в особенной чести
Картонный лоскуток... - Послушай, не части,
Припомни полутьму, а также блеск и трепет
Конфетныя фольги, пока за сценой крепнет,
Ища себе путей, томительный мажор,
И - крышку с варева подымет дирижер.
Как бы кордебалет для новой Саломеи,
На сцену с трех сторон амуры, черти, змеи
Прискачут, ринутся, осядут, как пыльца,
И в ложе номер семь раздастся суд глупца.
- Я не пил из ручья сладчайшего обмана,
Но слышал этот гул в стихах балетомана,
Он между нами был парнасский муравей,
Начетчик, донжуан с экземой меж бровей,
Тому полвека, но во мне доселе живо...
- Дай досказать. Там есть еще такое диво:
Вот козлоногий сонм, как грузная волна,
Отхлынет - и в кругу останется одна.
И вдруг прыжок, и вдруг от крова и кормильца
В зажмурившийся мрак взлетит, как пух от рыльца
Эолова, меж тем как флейтин голосок
Стальную нить ведет под самый потолок;
Тогда шумит вода в таинственных криницах,
Для всех скорбящих дом построен на ресницах
Возлюбленной моей; там будет ей слугой,
Напружив лядвеи, кузнечик дорогой,
Танцор и баловень, там бабочка с разлета
Ударится в стекло, и в воздухе разлита
Внимательная дрожь, почти небытие...
- Но есть условие: не спрашивать ее -
Что наша жизнь? К чему мы эту бездну топчем?
Почто на суету, почто на скуку ропщем?
Почто бежит слеза? Найдем ли сил избыть
Младенческий столбняк и старческую прыть?
Какой высокий бред, а может, лепет праздный,
Волнуясь, затвердит потомок безобразный?..
Она в ответ молчок; такой у них закон.
* * *
Полудачная местность. Оять и Шексна.
Хорошо бы купить барабан.
Если бросить в колодец монетку, она,
Возвратясь, прилипает к губам;
Если смерть - переход в болтовню за стеной,
Притяженье воды и челна,
То безглазой личинке в утробе земной
Будет лучшая участь дана.
"Спи-усни, - навевает, в ладах ни аза,
Сводный хор от Саян до Судет, -
И сновидцу раскаянье выпьет глаза
И желание пальцы сведет,
И свинцовый балласт над твоей головой
Укрепят двадцатифунтовой,
И сойдутся к изножью тунгус и калмык
Покаянный твердить волапюк;
А на сороковины, считая в уме,
В подорожной оттиснут печать,
Ты продышишь окошко в колодезной тьме
И уйдешь, научась различать,
Где влекутся по небу светила, а где
Бесноватый поет на юру, -
И на этом пути ты оставишь наде-
Жду, и веру, и третью сестру.
|
