Книга признаний:

Стихи.
М.: АРГО-РИСК, 1997.
Серия "Библиотека молодой литературы", вып.11.
Обложка Станислава Львовского.
ISBN 5-900506-61-4
36 с.

* * *

Мне четыре года. Ношу пальто
Шерстяное в клеточку. Холода.
Просто замечательно. Разве что
Потерялся круглый осколок льда.

"Брось его, и так уже весь скрипишь," –
Мама мне сказала, и он упал.

Я его разыскивал целый день,
А потом сегодня еще полдня.
У него внутри человек сидел
И махал руками, и звал меня.

1995




* * *

Как у Л.Толстого в романах,
Во время тайных военных действий
Зрению доступна высота нравственных преград,
Но не прочие их измерения.
А между тем в полулегальном
Кружке кройки житья
Ткань распинают
Строго горизонтально
(Направление долевой нити –
С запада на восток).
Будем резать, а что?

Самое красивое возникает по недосмотру,
Выше собственных сил,
Пряча под лепестки
Дюймовочку-переростка,
Одетую, вопреки,
Более чем неброско.

1994




* * *

А.З.

Электричка, почти пустая, элегически простая,
На ободранном сиденьи нацарапано "ша, менты".
Говорящие подсолнухи между окнами прорастают
Сердцевинами на север, не боящийся темноты.
Почему ты не улыбнешься, ну чего тебе не хватает,
Зерна черные и сырые, если хочешь, еще возьми,
Отражения о своем, о перевернутом там болтают,
В застекленной и недоступной теплой комнате за дверьми.

1994




ДЕТСКИЙ СОНЕТ

Что возраст? Девять, восемь, семь,
"Расти большой, не будь левшой,
Ты просто маленький совсем,
И каждый миг твоей душой

Играет чей-нибудь каприз."
А небу страшно одному,
И ты, точеный кипарис,
Растешь ладонями к нему.

Там опадают колоски,
И все увито тишиной,
Но под ударами тоски
Запоминается смешной

Шестой падеж (о чем? о ком?),
И пахнет кровью с молоком.

1994




* * *

Глаза у него были светлые и блестящие; он любил, чтобы в них чудилась некая божественная сила, и бывал доволен, когда под его пристальным взглядом собеседник опускал глаза, словно от сияния солнца. Впрочем, к старости он стал хуже видеть левым глазом.

Светоний. "Божественный Август"

Оперение змия за многие лета полёта
Стало легким до блеска. Лишенный былой благодати,
Он является мне, и смертельные гимны поет он,
А иные знамения необъяснимы, гадатель.

Помни, Ливия. Помни. Тиберий, тебе полузверем
Притворяться и править. Глаза ли мои виноваты?
Половина империи – правый – останется верен,
А неправые слепы. Не бойтесь победы, легаты,

Предавайте огню письмена и владеющих ими,
Потому что я умер, и многие лета полета,
И у месяца смерти мое недостойное имя –
Слепотою клянусь – не отнимет прозрение чье-то.

1994




* * *

Река исканий и река тепла
Разделены, разбиты берегами.
Последний лист, который не зола,
Оставлю я для птицы-оригами.

А птица сложит в воду два крыла,
И перья обернутся лепестками:
Одно крыло – цветок реки тепла,
Другое – ледяной реки исканий.

Но травы выше рек – они растут,
И что разделено – соединится.
Цветы взошли, покинув темноту,
Смешались реки, крылья стали птицей,

И озеро, дитя обеих рек,
Бежит на месте. Легкий воздух замер.
Из тишины выходит человек
И долго ищет зеркало глазами.

1993




* * *

Осенний, жалящий, осиный,
Особенно живой оттенок
Теперь усвоил светло-синий,
Лишенный плоти цвет-астеник
(На случай смерти чьей-то ранней,
Разочарованности честной) –
Оттенок смеха без стараний,
Невыносимый, но чудесный.

1994

* * *

Время стучит по крышам
                    домов безжизненных,
Время идет
                    выслеживать
                    в небе
                    их,
Гениев, ныне и присно
                    навеки признанных,
Злых от признания
                    и от себя самих.

Время закроет книгу –
                    она не выпадет,
Из головы матрешки
                    не выйдет черт.
Золото на обложке,
                    в страницах
                    скрип один.
Перечитать?
                    Но эти –
                    наперечет.

1993




* * *

Есенин не хотел небес без лестницы,
Как будто, право слово, предлагали.
Сидеть у дома, умирать в безвестности
Поэты не любили – и не лгали,
И ложь лежала тихо, танец с саблями
Ее не разбудил бы и не тронул,
А рядом небеса – рубили яблони
И с громом перетряхивали кроны.
Когда она проснулась, побелевшая,
И кружку опрокинула пустую,
Никто не отозвался. Только лешие
Качали липу, лиственницу, тую
И прочие деревья этой местности,
Которой полагается прохлада.
Есенин не хотел небес без лестницы,
Но получил их. Так ему и надо.

1994




* * *

В маленьком городке,
В спичечном коробке
      Жил-поживал поэт.
              Это его берлога,
Или уже музей.
Многих его друзей
      Больше на свете нет,
              Их вообще немного

Было – десятков пять,
Он умел различать
      Их по цвету волос –
              Темных, зеленых, красных,
Но городок убог,
И другой коробок,
      Или еще дворец, –
              Тоже сгорит напрасно.

1994




ТАРКОВСКИЙ

Тропинка тропинка строка Кемине
к ребенку корзинка а камни ко мне
волнуясь бежали наперегонки
вели провожали на берег Оки
Ока окаянная Кама комок
Ахайя Гаяна да там и промок
как санки без спинки как тонет ладья
уйду по тропинке непонятый я.

1994




* * *

Полотнище в разноразмерную клетку
И красная нить поперек волокна
Эй-эй задержите карету каретку
Верните скажите какая страна
Ольха раскололась видна древесина
Ольха деревянная значит была
Ольха деревянная рядом осина
Ударила молния и умерла
На небе никто рисовать не умеет
Пишите на окнах пока глубоки
Язык деревянная мельница мелет
Скрипят застревая обломки ольхи.

1994




* * *

Поколенье будки и помойки,
после вас ли, стреляная рать,
праздники лелеять и помолвки
и по стогнам манну собирать,

после вас ли взяться за живое,
за паучью про́клятую нить,
зеркало троллиное кривое
после вас ли долу уронить?

Ваши дети малые простыли,
вашей смерти ангел наугад
целится, глаза свои пустые
прикрывая перышками, гад.

1995




* * *

Пройти по краю аллеи Керн
Однажды вечером,
                в свой черед
Оплакать классику и модерн,
Заговорить –
                как дитя орет
Очередное "зиг хайль ура"
С горячей кровью,
                что́ твой ростби́ф.
Пройти не вдоль, а путем ребра,
В лепешку страха
                себя разбив.

1995




* * *

... Mixing memory and desire...

Переходи на красный свет
Москву-реку, которой нет,
На предзакатный красный свет
Переходи в Замоскворечье.
И ни один тебя поэт,
Над темнотой, которой нет,
Переходя на логаэд,
Не поразит своею речью.
Пустышка-буковка во рту,
И говорить невмоготу,
Благодаришь за немоту –
И загорается веранда,
Испепеляя красоту
По эту сторону, по ту,
Мешая память и мечту
Устами Фауста и Бранда.

1995

* * *

белые медведи в берлогу шли
потерял дорогу один гризли

пожалейте мишку на севере
посадите мишку на дерево

приютите мишку на тополе
или на березоньке во поле

пожалейте прямо сейчас его
будет жить он долго и счастливо

1996




* * *

С.Ф.

Смотрите – срывается с теплых ладоней
И падает в ритме замедленной съемки,
Подробности смерти утрируя в стоне,
Намеренно-емкий, потерянно-ломкий,
Один человек, опоясанный ливнем.
На мокрые стены, ступени, колонны
Сквозь пыль ураганную – взгляд неотрывный
Направлен, как выстрел, как возраст преклонный.
А гром перетянут на сторону света,
И свод истекающий дышит на ладан,
И падшего ангела небо и лето
Вбивают в асфальт ледяным водопадом.
Глаза застилают ему облаками,
И после печали, смятенья и гнева,
Как жар, что подарен чужими руками,
Любовь ускользает – из пальцев на небо.

1991




* * *

M.

Зеркала под снегом.
В глубине... прости,
Вырванным побегам
В землю не врасти.

Чист и бестелесен
Зазеркальный взгляд,
Но снаружи плесень,
А с изнанки яд.

Дрожью по твердыне
Режет птичий альт,
В нем – века гордыни,
Старость и асфальт,

Горечь пораженья
И порыв – спасти.
Бьется в отраженье –
Холодно! Впусти...

Зеркала под снегом...
Сверху – тоже врозь –
Серые на пегом
Видят вас насквозь.

Век зеркал недолог.
Кто-то в первый раз
Получил осколок
В сердце или в глаз

И проходит мимо –
Смейтесь, упыри! –
Со следами грима
И слезой внутри.

Взгляд – умен и тонок.
Что же ты снискал,
Маленький ребенок,
Принц кривых зеркал?

1991




ПАМЯТИ ОДНОГО ЖИТЕЛЯ АМЕРИКИ

Алый, темно-зеленый, черный кардигановый костюм-двойка.
Кто его наденет – никогда не выйдет из элегантного возраста.
В Аризоне лето, выходной день,
Дети идут с родителями в церковь.
Радостно быть маленьким, уметь читать и скрывать это.
Хочется жить долго.
Он жил долго и умер в один прекрасный день
В окружении большой семьи, как полагается
В старых и слишком новых хороших романах.
Там его еще помнят через пятнадцать лет
(такие пятнадцать лет), здесь его уже знают –
Все, как видите, гладко,
Блестят подпалины на изнанке жизни,
И голос говорит: сегодня начало недели,
Только начало, и можно на время забыть
Это и это, и линии вашей руки,
Неоднозначные, как ай-кью трехзначный.

1995




ДОКАЗАТЕЛЬСТВО, ОСТАВЛЕННОЕ НА ДОСКЕ

В аптечном разнотравьи тихо.
Жизнь – это смерть.
В аптечном разнотравьи еще тише.
Заглавные буквы чернее.
Завтра детский праздник.
Надо туда пойти.
А не спать в аптечном разнотравьи.
Довольствоваться малым.
Пустым орфографическим словарем.
Лошадь жует вместо овса сны.
Надо оставить ей хотя бы капельку.
А не спать в аптечном разнотравьи.
Где тихо.
Не спать.
В аптечном разнотравьи.
Где тихо.
А то умрешь.
Раньше времени.
Будет детский праздник.
А дальше ничего не будет.

1994




* * *

Ребенок изумительный тушкан немного недоверчивый но прыткий (приученный к замедленным прыжкам) косуля с фотографии-открытки. На обороте подписи вчера их было разумеется не помню ни сколько ни зачем они игра от бывших одноклассников неполный набор перечислений поздравля-ем праздником тебя восьмого марта ну что же ты читай же не кривля-йся хочется в укрытие под парту. Уйдите ради бога так и не сказала ну и ладно только хуже бывает от того что вы извне почти как препараторы снаружи на органах дыхания на двух на легких на дрожащих на похожих на слово я люблю тебя не вслух не про себя но это было позже. Но это был единственный барьер да первый и последний и навязчив магнитофон и лает как терьер позвольте вашу лапку в настоящем.

1994




* * *

Эта сказка не новей,
Чем ее исток:
Пешка шахматных кровей
Едет на Восток.

Никого у пешки нет
На Востоке том.
Пешка кутается в плед,
Вышитый крестом,

Пешка чудо хороша,
Шахматная кровь,
Только пешкина душа
Такова, что Гроф

Никакой не разберет,
Пешку ох как жаль,
Ходит, бедная, вперед...
Пешка, уезжай.

На Востоке пешеход
На тебя похож,
Пешеходный переход
Из змеиных кож,

Пешек носят на руках,
И они легки
На пределе счастья как
На краю доски.

1996

* * *

Зверь бежит не на ловца, а на человека,
Человек же никуда убежать не может,
Он для зверя божий храм, он для зверя Мекка,
Он когтями не скребет и костей не гложет –
Вот для зверя он какой. А на самом деле
Все совсем наоборот, он себя героем
Не считает, даже дом со зверями делит,
Тот, который некий Джек никогда не строил.

1994




* * *

Красивая кошка сидит подоконник широкий
А голуби ходят прямые поют под стеклом
А кошка глядит и летает кошачьи пороки
Кошачьих сердец эти голуби там за углом
У них бутерброды и пиво они отдыхают
Они не впервые прямые поют хорошо
А кошка впервые а кошка впервые летает
А кошка впервые такая и дождик пошел
А голуби мокрые грязные очень прямые
А кошка сухая кривая летает впервые
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Красивые голуби выпили пиво летают
А кошка сидит подоконник она отдыхает
и видит застывшее сердце свое не впервые
А голуби все улетели прямые живые.

1994




* * *

Кошка, которой не по себе,
Ты по ночам не спишь.
В полускольженьи, полуходьбе,
Серая, а не мышь –
Кто это? Ты это.
Три часа.
Небо лежит плашмя.
Звезды. Дыханье Большого Пса.
Кошка, скажи хоть "мя".

1994




* * *

Укромный угол. Нора-дыра.
Тропинка. Листья. Песок.
Деревья серы. Скрипит кора.
Надрез. Березовый сок.
Чего бояться? Живи, дыши.
Стволы – стройнее лучей.
Там теплый дом, малыши в тиши.
Ты чей, звереныш? Ничей.
Увидел многое, выбрал дно.
– Но, падая, оглянись –
Внутри к окну подошло окно
И тоже прыгает вниз.
Погони нет, и петляет след.
Растешь, береза, молчишь,
А сверху – свет. Мне тысяча лет.
Я очень старая мышь.

1993




* * *

насекомая в стакане
прямокрылая на вид
шевелит себе ногами
ничего не говорит

донимает нездоровье
и тоска ее грызет
ну а мимо капля крови
испытующе ползет

капля крови чуть живая
человечая на вид
насекомая зевает
ничего не говорит.

1995




СТАРИК

Он вышел в город, вдоль и поперек
Исхоженный за семь десятилетий,
Увидел дом, подъезда козырек
(Подумал: криво. Хочется стереть и
Перечертить.) Теперь он мог идти
Уверенней, держась за просинь яви,
Но выронил часы на полпути.
Стекло разбилось, цифры просияли,
А стрелки затянули в точку день
(Так черепаха – под разбитый панцирь),
И он закрыл лицо, стыдясь людей,
Бежавших мимо, к поездам до станций.

1993




ПРОДАВЕЦ КОНФЕТ

Не замечает ничего,
Не наблюдает за людьми,
А на ладони у него
Конфета "Ну-ка, отними".

Не понимает никого,
На небо кажет головой,
А вместо пальцев у него
Конфеты "Брось, пока живой".

Выводишь мелкою резьбой
Тяжелой преданности вязь,
А он смеется над тобой,
Прозрачным фантиком давясь,

И рвется с каменным лицом, –
Глаза как два простых узла, –
За кисло-сладким леденцом,
Не для себя и не для зла.

1995




* * *

Один тут недавно бродил
и говорил своей жене:
– Ты пифия и гарпия в одном лице,
потому что ходишь за мной, бьешь меня
и кричишь, что то же самое будет и завтра,
ты посмотри, во что я превратился,
лучше бы тебя утопила твоя муму
тем летом, когда отключили горячую воду,
почему я не умер аленьким
цветочком? почему?

1994




* * *

Пока душевнобольные
Гоняли огненный мяч
И пели "Слава, и ныне",
Один рассеянный врач
Велел, голова-два уха,
Иным душевнобольным
Увидеть землю из пуха
Под небом берестяным,
А дело было в апреле,
А время было дождем,
Они горели и пели:
"Тепло...
Теплее...
Найдем..."

1994




ВОЙНА

В "Обувь"-магазине русалка
Кислую состроила мину.
Кладбище. Мягкая посадка.
Первое время. Тихо-мирно.
Плыли бы Летою желанной,
Только засыпаны истоки.
Здравствуй, солдатик оловянный,
Бывший стеклянный, жаростойкий.

1994




* * *

К ночи, как водится, звезды зажглись,
Близился сон.
Вдруг появилась, отколь ни возьмись,
Стая ворон
И объявила отлет на луну
Целой страны.
Ветка сирени припала к окну
С той стороны.

1993

* * *

Школа рядом
с детским садом.




* * *

Птичьего голубя скелет.
Остановиться или нет?




* * *

Холодно. Выпал первый снег.
Мерзнущий малыш спрашивает – какое сегодня число.
Ну что, ответить ему?
"Сентябрик, тебе осталось жить два дня."




* * *

Хор за окном пел непрерывное "да".




* * *

Америка не похожа
на кожуру апельсина.




* * *

Медузы жалкие рыбьи слёзы
на обожженной воде.




* * *

Недосчитавшись цыплят по осени,
не смотреть на солнце.




* * *

Осторожно, двери закрываются. Следующей станции не будет.




* * *

и умирала сама по себе




* * *

стрела Артемиды
в северном небе
трудно остановиться




* * *

с горки навсегда




* * *

всё, что ты не можешь один

1992-1996

СОН

Приснился человек, которому, казалось,
Не надо ничего – ни неба, ни земли,
К нему кому не лень испытывали жалость,
Носили молоко и маленьких вели.

Спаситель, идиот, себя-остановитель,
Во сне он умирал, захлебываясь дном,
И меру обретал, и где-то-там-обитель,
Дразнящую живых расстриженным руном.

Влекли кому не лень, обманутые звери,
Вливали молоко в отравленный елей.
"Покойный был таков, а все-таки он верил," –
Шепнул из-за угла служитель Галилей...

У Вия на глазах серебряные веки,
Светлы его слова, и дар его высок –
Сыпучие часы в наскальном человеке,
Проснуться, замереть, и голову в песок.

1994




* * *

Перестань, неприкаянный, камни дробить.
Почему ты рифмуешь "любить" и "убить",
Эту ниточку вить – только небо гневить,
Умирать подобает спокойней,
Почему ты рифмуешь "манить – хоронить"?
– Я клубок в лабиринте, а прошлое – нить,
Я хочу пересилить, уйти, отстранить
И летать со своей колокольни.
Но в расплату за легкость – болит голова,
И когда-нибудь утром, проснувшись едва,
Не сумею понять никакие слова,
Кроме самых простых междометий.
Надо мной, как всегда, синева и листва,
И невидима цель, и крива тетива,
И нетрудно заметить следы колдовства
На любом освещенном предмете.

1991




* * *

У меня на руках умирает весна,
Невесомая бабочка, крылья в пыли.
Застывающий слепок никто не узнал,
Только взгляд перед первою горстью земли

Провожает весну – твой единственный взгляд,
Не доверю другим, не осмелюсь сама,
А тебе принесу, и пускай говорят,
Что бегу, подбирая пустые слова,

Все быстрей и быстрей, мимо пенья сирен,
Мимо пепла к тебе подойти измениться,
И лиловыми пятнами всюду сирень,

У меня под рукой умирает страница.
Увядает видавшая виды листва,
Изнутри разрушая пустые слова...

1992




* * *

        Падает с деревьев кусками лед. Помня, что для многих он – просто ложь, тает или бьет; иногда дает право на ответный горячий дождь.
        Бродит под деревьями человек. Сам когда-то льдинки в других кидал, пряча (их) в снежки. Неделим ли снег? Что в нем белый танец, а что – вода?
        Главное – успеть этот лед отбить, а об остальном расскажу потом.
        Где-нибудь да встретимся (где не быть), все-то будет просто (да все не то) где-нибудь. А здесь – человек идет, издали похожий на цель броска, и падает с деревьев кусками лед, и еще не время (его) искать.

1991-1996




* * *

Она была как ветка на катке.
Перед глазами разными, у края
Мелькала и мешала ускользать
От маленьких неприбранных сугробов,
От мысли перепрыгнуть через город
И заметаться в свежей паутине,
От удивленья, страха и любви.

Одни летели от нее, слепые,
Вторые торопились раствориться
В кругу горячих ряженых вечерниц,
А третьи только поминали черта,
Исхлестанными лицами дрожа.

Мне тоже доставалось, фройляйн ветка,
Да что с того, что скользко жить однажды,
Держи себя. Сорваться, помню, вместе
Хотелось, и рука уже впилась,
Но пальцы не разжались.

1995




* * *

На линии судьбы болезненные точки,
Открытую ладонь освоила оса.
Слова – не воробьи. Их птичьи оболочки
Глотают на лету любые голоса.

Ни в жизни, ни в стихах, ни в мыслях, ни на стенах,
Где вешают ковры, чтоб мягче было лезть,
Не надо умирать. Трагедия – не в сценах.
Развязка – не сейчас. И действие – не здесь.

Не сгинуть, не упасть с вертящегося круга,
Не скорчиться в аркан, не скрыться подо льдом.
Любовь – диагональ. Так угол смотрит в угол
Среди сторонних стен, когда ломают дом.

1992




* * *

Вьюга листьев на крыльцо намела

А.Галич

Прогулочный дворик. Коляска, скамейка.
У падшего зренья в ногах
Ползучая правда – невидная змейка,
Гремучая в узких кругах.
Была она скользкой, шептала о скором,
Любила песок ворошить.
Ее, ядовитую, взяли измором,
Ей некуда больше спешить.
Она замирает и кружится снова,
И кожа похожа на крик,
Но ты не для гимнов понятному слову,
Раздвоенный, темный язык,
А вьюга, которая злилась, она лишь
Листвы на крыльцо намела...
Ты знаешь, как лучше, и делай, как знаешь,
Как если бы я поняла.

1995

Из цикла "ПЛЮС ДВА"

В – от воз- ь- ми

! ! все это ! такое ! тихое !

------------------
только не опрокинь

*

ловкий
белый человек
сел на шпагат
привидение

*

снилась
буква Т
без алфавита
железная
настоящая

*

утро в своем
не своем городе
с пешкой в кармане пальто
пуговицы болото
пейте лучшие вина
вечного праздника
штрих-пунк-тир
лицо в мелкую черточку

*

бир сом
лето июль
далеко
добираться

*

шляпных дел мастер
принес солому
нашел пирожок
сделал стожок
хорошо получилось
весь город
смотрел
(и в воздух
шляпы
бросали)

*

братики
буратики
лунатики
наши крестики-нолики

*

Приведи
Господи
ну приведи

*

жалко
мышку
жалко
кошку
жалко
межвидовое пространство
оно, правда, умеет
постоять
за себя

*

рыба
пила
все понима-
ла:

*

ах я
тварь бессловесная.

1996




ПИСЬМО В ГОРОД Е.

Маской вообразить себя, белой костью:
через тринадцать будет, мол, тридцать семь.
Есть города, куда приезжают в гости.
Есть города, куда бегут насовсем.

Ваш из каких-то третьих. За утешеньем
ехать смешно и лень, а другой судьбы
поиски не нужны уже. Быть мишенью
стрел вдохновенья – е́сли бы, если бы́.

Если бы не беспомощность тет-а-тета –
ближе не получается. Очень жаль,
что окрылить легко, но кого-то, где-то.
Птица из рук не в руки летит, а вдаль.

Есть города, откуда никто не пишет.
Скоро очнусь, приеду, увижу вас,
есть города, куда не боятся мыши
тихо войти, где флейта играет вальс.

1996




* * *

А.Г.

Наверное, не элегия – быль в уме,
клубок расстояний скрадывает вода,
рука землемера левая на нуле,
мой карточный третий город семерка да
за вольным кисельным берегом лед замерз,
зверушка издалека молоко лакать,
аллюзии (Russian poetry, am I yours?) –
ни мехом прильнуть, ни хвостиком помахать.

1996




* * *

через тысячу лет никто не поймет, что значит
"очень плохо, садись, два балла" (ребенок плачет,
а они не поймут, при чем это здесь два балла), –
непонятно, но можно проще: берешь лекало
и обводишь себе центоны витиеватым,
не садись-два-балла-манером (ребенок матом,
к восхищенью других детей, но отрадно все же),
через тысячу лет никак не мороз по коже
проберет, а прикосновенье тепла былого –
непонятно и сладко вымолвить слово в слово.

1996

РАССКАЖИ

В.Т.

        Посадил дед кепку в торговый ряд, и себя под кепку, и тень его выросла большая. Вокруг сидят мышка, кошка, бабушка – вся артель.
        Втайне наблюдаю за ним с утра. Мимо, понукая своя волы, люди перевозят мешки добра. Лица у людей неподдельно злы, но вернемся к деду: в торговый ряд посадил он кепку, и сам сидит.
        Расскажи-ка, дедушка, всё подряд – кто, не отрываясь, за кем следит?
        И во сне, как маленькому, кому на углу цветочницу подарить?
        Дедушка помалкивает. Ему ничего не хочется говорить.

ЖАЛОБНАЯ БАЛЛАДА О НЕИНТЕРЕСНЫХ ВРЕМЕНАХ

Упадок, где твой Рим?

А.Величанский

        В сухую погоду воздух над нами выжжен, а после дождя одиночен и неподвижен. От некуда-себя-деть мы себя зачем-то, куда-нибудь, кое-как – и вопрос исчерпан (мы всех победили в этом нелегком стиле и всё головы́ наклоном себе простили). Мы все безутешно рады, вольны безвольно, мы все человеконовости-на-сегодня, воробышки мы серьезные, тли-аскеты. О нас не поют битлы, не пищат дискеты.
        Как правило, беспокойному нужно море, а тихому – тихий омут хотя бы. Горе тому, кто лишен названья, не смысла даже; о ком ничего единственного не скажешь – он как бы размыт и смотрит одновременно отчаянно, строго, ласково и смиренно.

ПИРУЭТ ОДНОЙ НОГИ

        Загадка: это трижды по четыре и два в остатке. Правильно – сонет.
        Я все же помню именно... Не ты ли, читая псевдоклассику..?
        Всплакне́т ну разве дверь железная немножко над неизбывным, а душа стократ беззвучней двери. Мерно дремлет кошка по имени Кошачий Концентрат. Двустишие, влекомо по сонету, восходит и низводится – круги разомкнуты, подобно пируэту, и это пируэт одной ноги – под тихие, тяжелые шаги – за все на свете и за меру эту.

КАКИЕ СТИХИ Я ЛЮБЛЮ

        Прогуливаясь около самых, на его вкус, красивых зданий в городе, человек невольно заходит внутрь одного из них. Там никого нет. "Уютно," – думает он и садится на скамью в уголке. "Совсем как на исповеди," – думает он и действительно хочет исповедаться. И пока этот человек перебирает в памяти кое-что из бывшего с ним на самом деле, вслух он говорит о том, что видит, или что мог бы видеть, если бы побывал в разных других местах. Глаза его закрыты. Через некоторое время он осознаёт, что с открытыми глазами говорить интереснее, хотя и труднее. Открыв, наконец, глаза, он обнаруживает, что уже не один. Вокруг стоят какие-то люди и внимательно слушают. Он чувствует, что высказался полностью, и незаметно присоединяется к ним...

НА ВЕТКЕ

Раньше такого не было никогда.
Как бы вам объяснить? Или (не) уйти,
(не) признаваясь в (не)со-признании
правил, законов коррозии? – ваша среда
(не)агрессивна все же. (Не) верю в (не)-
стойкость, подскажете, старых, и новых, да,
тоже, простите за выспренность, откровений,
то есть хотите верьте хотите не:

вот о термометре – столбик памяти всей.
Вот эклогически чистой воды ручей,
где утонул венок из свежей земли.
Клювом живи живи и терпи терпи
пытку на ветке кованым серебром.




ШКОЛА В СЕНТЯБРЕ

Спившийся учитель, особенно женщина,
довершил бы картину. Словари на столах.
Каждый боится своего словаря.

Куплю по дороге тебя, плюшевый человек.
Ты не будешь говорить "I hate myself".




БАШНЯ ИЗ ДЕРЕВА МЭЙ

"Ах, эти женщины! (...) Им нельзя позволять переворачивать вверх дном искусство, они должны ему служить. А наше дело следить за этим."

из записей Амедео Модильяни

        Меня зовут ромашка-оборванка. Твои слова мне глухо, но слышны – я все-таки живу не в башне танка, а просто в башне, в духе старины.
        Ты птицелов без сети, первый мастер соединительно-нетканых дел, и в горле остью линии как части частей чего-то ясного как день – твой голос, и ромашкой-половинкой теперь я засыпаю поутру.
        Перевяжите горло мне травинкой, когда больна; заделайте дыру, когда умру – не знаю, кем угодно. Меня зовут ромашка-на-обрыв, и льется свет зеленый полноводно в мои глаза, которые закрыв...
        Делиться незаметными вещами. Остановиться. Ве́ка позади произнести (двоими бы устами да всё успеть): – Веди меня, веди...
        В Нетляндию. Мы все туда спешили... Пора себя собрать карандашом. Начну с лица: мои глаза большие и синие. И видят хорошо.

(в память о Камилле Клодель)




LOVE STORY

        Как рыжие пятна со временем на потолке выступают под действием вроде бы чистой воды натекающей сверху.
        Она восхищенно его созерцала едва не летает веселый и умный таких не бывает спокойней добрее сильнее и лучше нельзя загляденье и только. Посмотришь сочувственно многие плохо одеты несчастны больны некрасивы пьяны неумелы встряхнуть бы как следует их да и то не поможет.
        А он вспоминал одноклассницу ради которой когда-то метнул дальше всех потрепанный мячик не помнит на сколько наверное метров на сорок и этаким вышел георгием победоносцем.

ДВЕ ЛЕСТНИЦЫ

О том, как шли навстречу друг другу два солдатика –
один с войны, а другой на войну,
и поравнялись они возле домика обыкновенного,
и вошли тайком, и забрались в погреб,
и съели-выпили чуть ли не всё.
А тут домовой проснулся и запер их
из вредности.
Говорит один солдатик другому:
"Без лестницы нам отсюда не выбраться".
И другой с ним соглашается.
А в это время
пролетал над домиком добрый ангел.
И видит ангел: сидят два солдатика в погребе
сытые, пьяные, тихие, грустные и друг с другом согласные.
Пожалел он их и ниспослал им две лестницы настоящие.
Выбрались солдатики из погреба,
плюнули на войну всякую
и пошли просто.
Прошли они немного,
и вдруг один солдатик подумал:
"А отчего к нам две лестницы упали чудесным образом?
Ведь и одной было бы достаточно..."
И спросил он об этом другого солдатика,
а тот постарше был и поумнее,
и ответил он так: "А затем,
чтобы мы быстрее оттуда выбрались".




ДВА СЛОВА КАЖДЫЙ ДЕНЬ – И ВОТ ОНИ ВСЕ ЗДЕСЬ

давление половина свист
оглядка обморок светофор
обратно ветошь метла метро
кривая армия домино

треугольник деление клекот
понедельник помиловать сердце

подумать радио телефон
рука эксергия принести
лопата яблоня терренкур
соль металлические коньки

ива криптограмма
мальчик перекресток

воронка холодно разговор
нарезка глина песок раствор
корзина кошка балкон кормить
оладьи восемь желток вода
оливки много лицо смотреть
аркада вымерли холодок

дым утешение молоко
вседневный талый недалеко.




И Я ТАМ БЫЛ

        И я там был, свидетелем тоски по лошадиным танцам у реки, по "Домику в Коломне", и сквозь немую жажду новизны – по легкому дыханию весны в тунике ли, в колонне. По избавлению, венцом труда, от лишнего.
        Но разве всё вода, что льется выше риски? И я там был, и ощутил налет вины, как будто на дорийский лед ступает царь арийский, любимец неприкаянных богинь (которые ему сложили гимн и подарили гончих).
        Воистину мечта моя вольней – и газовое платьице при ней, и газовый баллончик. Она мне напевала: "Ты забыл, мой милый чижик-пыжик, где ты был – ты там-то был и там-то". Я помню, и едины для меня дорийский лад и слабая броня врага степей мутанта.

1996