Он пришел сообщить мне две новости. Первую не успел. Вот когда внутренние органы будут с виброзвоночками, тогда первые новости начнут получаться громче, а так не помню, уже почти ничего, разговор поэтому будет коротким, долгим и серьезным, чтобы входящие звуки, попадая в него, становились такими же, а называя двумя словами того, кого я столь плохо помню, невовремя отмечаю, что оба слова сомнительные и лучше было бы обойтись без них. Один такой ходит утром по своей кухне от окна к двери, обратно и поперек, по пути доставая постепенно из холодильника все, что нужно ему для завтрака. Он делает свои движения, не мешает не своим, можно сказать, бесшумно, даже чуть теплая вода течет тихо, и перед тем, как уйти, приоткрывает дверь в комнату, заглядывает туда и снова закрывает, кажется, в квартире есть кто-то еще и этот кто-то спит, но скорей всего, конечно же, нет. Призрак собеседника живет в баночке из-под детского питания с перепутанными отпечатками усилий припоминания по всему стеклу и на отсвечивающей зеркальной крышке.

Остальное вроде бы на месте, наоборот, некоторые защитные механизмы первого эшелона, похоже, совсем разладились: обратитесь ко мне на улице с вопросом, который час, и я легко повторю эти цифры среди ночи, дня через три. И в какую сторону пламя зажигалки отклонилось. Или то, чего не было, но почему бы и нет: двое подростков, обогнав, несколько секунд в пределах слышимости говорят на незнакомом языке, а вечером я покупаю русско-азербайджанский разговорник и, не теряя времени, на обратном пути в метро открываю, запоминаю некоторые слова, ненадолго, ну и что. Никогда не забывалось и то, например, что молоко в детстве несомненно было растительного происхождения, потому что коровы ели травку и цветочки, из которых оно получалось, они знали, как это делается, превращение зеленого в белое не смущало, подумаешь, цвета, они вообще часто меняются.

Забывчивость назло, обратная сторона обиды, объяснение так себе. Просто бывают те, кого через сколько-то единиц почти не помнишь, влияние умысла пренебрежимо мало, период полураспада и тому подобное. Цветок засуши - будет пыль, фотографию оставь - окислится, волос выдерни и спрячь - сквозняком сдует, животное принеси в дом и так назови - убежит или, хуже того, не успеет, он ведь первую новость не успел.

Не помню ничего, значит, рассуждаю, мозг работает неправильно. Неграмотно, как my love is you. Когда мыслишь, набор там должен быть тоновый, а не импульсный. Была одна такая, давно, мастер учебно-производственного комбината, с присказкой "швея-мотористка не должна думать, швея-мотористка должна шить". Ни то, ни другое, от себя договариваю, вдруг да не получится, останется этот, как его, опыт, не тот, который эксперимент с превращениями, а, если угодно, стиль, информация традиционного плана, то, что передается большей частью по женской линии. Но что именно? И если не помню и говорить не о чем, то тем более - что?

Могу, с другой стороны, представить так, что помню, даже с радостью некоторой, и все, что я таким вот кривым образом помню, происходит сейчас, допустим, чтобы оно быстро не рассредоточилось, между белой и желтой линиями. Кто-то прочертил, вероятно, в один из выходных, а сейчас агрегатное состояние действительности похоже на то, когда не кажется очевидным связывать нахождение здесь желтой линии и в нескольких шагах от нее белой, я и не буду.

Из подъезда вышел с бабушкой мальчик, вскоре бабушка ушла, тогда мальчик лег на землю и засмеялся, а через дверь на третьем этаже живет девочка, на которую хоть три платья надень, все равно Золушкой обратно не станет. Она еще очень маленькая, но уже пробовала драться на улицах. Конечно, этой девочке хотелось какой-то другой жизни, потому что та, которая у нее была, уже много лет как никуда не годилась, и вот однажды она положила свою жизнь в жизнерезку и включила шестую скорость - не ради быстрого результата, а чтобы лучше слышать. Другая девочка, которую я видела в автобусе, сказала: "Мама, давай с тобой спорить: ты будешь говорить "да", а я "нет"". Пробежали мимо двое, для разнообразия, взрослых, один другого ударил по голове пластмассовой четырехцветной пирамидкой, не как у Хармса, полегче, конечно, и та рассыпалась на кольца, а потом опять пришел тот мальчик и стал передвигать их к воображаемому центру пинками одинаковой примерно силы. Взглянув на образовавшееся сложное соцветие, он остался доволен, ушел и больше не приходил.

Как обычно, одно упало, другое пропало, а что осталось, тому и отвечать. Сначала время и скорость исключили расстояние из своих несложных отношений, а потом и сами сцепились, и время вышло победителем. Говорим "быстро" - подразумеваем "пять минут", "далеко" - это два часа туда и два обратно, о чем-то редком - "случается не каждый день", а запутанная история сворачивается в трубочку для втягивания сока по схеме "мне было 24, ему 23, дальше некогда". То есть время, по сути, всеобщий эквивалент, деньги, такая вот экономическая физика, и между двумя событиями оно чем дальше, тем быстрее заканчивается, и не видно никаких препятствий к тому, чтобы хоть сегодня начать пользоваться им напрямую как платежным средством.

Хватит, может, трепаться, отзывается призрак собеседника из правого верхнего угла кухни, задумчиво перебирая узлы вентиляционной решетки.

Продолжим. Коль скоро расстояний никаких нет, то легкость перескока с любого предмета на другой без необратимых последствий требует (это такая требовательная легкость), сказав А, немедленно сказать и В, иначе создается впечатление, что А было ненастоящее и лучше бы его не поминать, пока тихо, поскольку вокруг настоящего А непременно прыгают всякие там В, С и D. И без того уже в телевизоре каждый день что-то про счастье без денег, минимальное время, при котором искусство композиции теряет смысл за однородностью объекта. Что нужно для нетребовательной жизни, спрашивается? Да все сгодится. Любое бессмысленное нагромождение событий, ну, или осмысленное, какая разница, прижизненный слепок сознания, режим рабочий, установки по умолчанию. Могу представить себе, умер один человек, об этом будто бы случайно узнал другой, третий, через минуту уже все знали, а еще немного после их плач перестал, как дождь.

Зачем же, не стесняйтесь, меня нет, возразил призрак собеседника и вылетел в трубу, как пожилая женщина с дурным характером, увлекающаяся оккультными практиками.

Но иногда не надо ничего себе представлять и предлагать, не потому, что жизнь интереснее, - это, во-первых, неправда, а во-вторых, гнусное оскорбление жизни и воображения одновременно, здесь иначе: в какой-то момент непридуманное оказывается в твоей приватной очереди ближе к выходу. Так вот, под утро дня весеннего равноденствия мне приснилось следующее: сижу за столом в компании малознакомых людей, встает одна девица и произносит: "Давайте выпьем за крысу как за профессию". Мы спокойно, без возражений пьем за эту профессию, после чего я просыпаюсь и начинаю, как обычно, собираться идти на службу. Работают они, получается, черт-знает-кем-с-хвостом, чтобы жить как хочется, отдыхают где-то когда-то, даже смеются, бывает, но подслушивать нехорошо. Ладно, за вас, с вашей профессией как профессией и ежегодным семинаром в игрушечном, за вычетом предместий, европейском городке, хитроглазом и длиннохвостом. Поменьше вам должностных инструкций, побольше профессиональных праздников. Здоровья, успехов, всего наилучшего с доставкой.

Еще из непридуманного: в 91-м один мой знакомый сказал другому, просто так, по первому впечатлению, что я скоро умру. Третью неделю не успеваю посмотреть кассеты с "Королевством II". Кстати, пора забрать Фенькины фотографии и сделать новые, все-таки растет кошка. Живешь вот, думаешь, что любишь раннюю осень или апрель-май, и вдруг оказывается, на самом-то деле ждешь те сезоны, которые надолго, - не за грязное и мокрое под ногами, разумеется, а именно за неторопливость вдоха и выдоха.

Это были и могли продолжаться еще диалоги, о которых говорят, что они отдельная тема, если не хочется пускаться в длинные непривлекательные объяснения. У нас когда-нибудь было хорошее настроение? Не помню. А скажи ты мне, если бы у тебя была возможность вживить в себя некий предмет, единственный в своем роде, который изменил бы тебя и сделал не совсем человеком, а потом вывелся и исчез, ты бы согласился? Я, наверное, сделан с большим запасом, потому что лет в двадцать уже точно решил, что этот мир не стоит того, чтобы в нем жить, а вот видишь, до сих пор живу. А еще я заболел. Да ну тебя с твоими неопасными болезнями. Хочется счастья, конечно, любви, радости, но, как говорят доктора, больному редко хочется чего полезного. В семицветных тапочках он эту пользу, с другой стороны, видел.

Почти то же, что детские разговоры. Гуляют они после уроков, и один остальным рассказывает: в какой-то школе, когда всем детям раздавали учебники, каждый год кому-нибудь обязательно доставался экземпляр с красными буквами. А буквы в нем были красными, потому что он пил детскую кровь, и ребенок, которому он попадался, весь год болел и в последний день перед летними каникулами умирал. - А по какому предмету был учебник? - Да не знаю, наверное, каждый раз по новому.

Могло произойти и без моего участия, без участия кого-либо, или наоборот, с кем угодно. Но разве затем несколько лет, или, что не меняет существа дела, несколько раз держишь человека в руках, чтобы мир ловил его, но не поймал, пожевал, но выплюнул, чтобы и он вышел жеваный, и миру невкусно? Затем разве, чтобы услышать тот же голос, сообщающий, что, мол, лучше следов-то никаких не оставлять, а то к подошвам, знаешь ли, прилипает всякое, и вслед за тем шипяще-свистящее, как взболтанная и открытая в теплой комнате темная углекислая вода, и столь же расхожее немецкое ругательство? Один такой ходит от окна к двери, обратно и поперек, где-то утро, день, вечер, одним словом, время того, кого я не помню почти совсем, ни первой новости, ни второго действия.

Буквы математического алфавита - недавняя картинка на desktop'е моей рабочей машины - все подчеркнуто красными волнистыми линиями, потому как делалось PrintScreen'ом из Word'а с неубитой проверкой орфографии. "У наших песен горькие слова, потому что мы родились в несправедливом мире", это объяснение такое. С большим отрывом первая позиция там в одном хит-параде, что подозрительно, но не неприятно.

Солнечные зайчики автомобильных зеркал ночуют под эстакадами и с утра впрыгивают в проезжие машины, чтобы сойти при случае далеко и надолго, спрятаться, отдыхать, не дергаться, уйти в тень, поймав себя. Можно еще как-нибудь рассказать о покупке придверного коврика, черного с двумя серыми разнонаправленными стрелками. Выяснилось, что люди делятся на тех, кто думает, что эти стрелки показывают, как правильно вытирать ноги, и на тех, кто полагает, что они указывают, куда идти, - но выяснить, кто есть кто, невозможно, потому что никто себя вот так запросто не выдаст.

Пусть будет, как решит белая линия, если желтая, конечно, согласится. Подойти, измерить никому не нужное расстояние, где-то посередине наклониться, прикоснуться, а вдруг оно и вправду там есть, то, чего мало, миф о восстановлении сил. Не растворяясь раньше времени, которое деньги, - лишней монетке воздуха не хватит падать.