* * *

Понял я только сейчас, что такое разбитое сердце.
Много об этом читал и смеялся.
Поэтов надменно журил за подобные речи,
Будто бы это они от избытка чего-то,
Или так просто они, или дурачат меня.
Вижу я только теперь разбитую чашу,
Тихо иным бытием на дне оплывает она.
Знаю, какой-нибудь, вдруг, археолог, поэт, аспирант,
Кто-то из новых, других, закончивших Оксфорд,
Чашу отыщет и склеит. И рад несказанно
Правильным, точным ее совпаденьям отдельных частей.
Чашу отыщет и склеит, понять не сумеет:
Масло лелеяли в ней или ноги промозглые грели.
Все мы – и греки, и нет – в будущем станем велики
И любопытны потомкам.

* * *

Книжные греки женщин бессмертных сулили в мужья
Мне, не знавшему женщин-погодков.
Чтобы герои рождались и делом имя затмили мое.
Женскую долю внести мне предстояло.
Ведь в сопряженьи таком был я лишь смертоноситель.
Ел от земли и убитых продольно делил,
Чтобы хватило
Мне до убийства другого, когда повезет.
Но для мужчины нет униженья хуже –
Женскую долю сносить.
Каждый надеется, если ему повезет,
Быть обладателем многих или держателем рода.
Женщину взявший в мужья тело свое отдает
На нужды героев,
Которые лишь именами
Явлены будут народу много столетий спустя.
Нет, не пиши!
Книжному греку не обращайся за словом,
Тебе непонятным.
Ведь унижение – сладкое, женское дело.

ИЗ КАТУЛЛА

Древние боги не знали письма.
Азбуку чисел усвоив,
Три или Семь – все,
Что знали о мире они.

Так приходи же ко мне,
Приходи, дорогая –
В три или семь, –
Лучшей из смертных
Буду тебя называть.

* * *

Шесть пехотинцев разило копье Ахиллеса,
Прежде чем те успевали, мечи обнажая,
Левой ногой заступить на полшага навстречу.
Я был четвертым из них и, сползая по древку,
К сильной руке, сжимающей древо без скрипа
В пальцах, пригодных для арфы,
Целованных мудрой Фетидой,
Славя отца, разделившего ложе с богиней,
Я говорил, обреченный:
Слава тебе, Ахиллес-победитель; целую
Нежную пятку твою...

* * *

От одиночества дрожа
И от свободы,
Мы научились есть с ножа
За эти годы.

Не отличая вкус любви
От вкуса стали,
Мы губы ранили свои,
Но целовали.

И научились жить вблизи
Так невиновно.
Скользи под сердцем, нож, скользи,
Легко, бескровно.

* * *

Я так люблю тебя, мой друг,
Но в этом грех большой.
Мне этот грех – немалый труд,
И телом, и душой.

Беги и улицей кривой
Не приходи ко мне,
Иначе вечно, ангел мой,
Ты будешь в западне.

Ведь в том, что я тебя хочу,
Друг другу мы враги.
Но из последних сил кричу:
Беги, беги, беги.

* * *

Убейте нас, пока за жизнь свою
Мы просим цену небольшую.
Покуда весь пред вами предстаю.
Пока об этом вас прошу я.

В канун великого поста
Младую благодать ворую
И вместо бедного креста
Монету медную целую.

Пока мы падаем вдвоем,
Как свежесрезанные ветви,
Беда не в том, что мы умрем,
А в том, что так достойны смерти.

На землю брошенная ветвь
И упадет, но пустит корень.
В руке твоей, как тварь, как твердь.
Всему послушен и покорен.

* * *

Не ищи земного рая,
Душу успокой.
И тебя земля сырая
Примет на постой.

Добрый ангел тих и светел,
Кроток и смирен.
Как просить за этот пепел
Что-нибудь взамен?

Дух сомненья, дух печали,
Оправданья дух
Согревал тебя ночами,
Отгорел, потух.

Что тебе теперь ответить –
Поднимись с колен,
Добрый ангел, тих и светел,
Кроток и смирен.

* * *

Если, Боже, нет нам места
Во святых твоих церквах –
Для чего душе известно
О блаженных островах.

Если видят нас, убогих,
В небе ангелы твои –
Отчего во днях немногих
Нет ни страха, ни любви.

Лунный свет едва коснулся –
Обманулся человек.
Он уснул и не проснулся,
С боку на бок повернулся,
В тишине растаял век.

* * *

Кто сумел угадать, отчего ты погиб,
И ошибно уверился в этом,
Тот в венозное небо втоптал сапоги
И остался на нем без ответа.

Ты от малого знал, что Отец небогат,
И не слова достаточно – слога.
Только было на небо нельзя в сапогах,
И неловко войти без предлога.

* * *

По Петербургу под звездой
Гуляет гений молодой.
Он бы гулял по Ленинграду,
Когда б не началась Она,
Гражданства тайная война,
Ему бы не гулялось, гаду.
Один, поэт, такой живой,
По Петербургу, над Невой,
Вдыхает сочную прохладу.
И никогда, как Чацкий с Ленским,
В тиши александрийско-невской
Не встретимся под сенью той,
Где нам не встретиться с тобой.
Бреди с открытыми устами.
И демон скользкими перстами
Возьмет задушенных овец
Слов, выходящих из сердец.
Беспамятный к своей судьбе,
Я буду плакать о тебе,
От страха рот зажав ладонью
Шершавой, дольней и продольной.

* * *

Где изба поэта Дрожжина,
Где косьба его, пастьба.
От восхода унавозжена
К дому тихому ходьба.

Здесь поэт, германской молнии,
Словно клязьминский мужик,
Ради полного безмолвия
Русский выучил язык.

* * *

За сумеречный выбор –
Свобода или смерть –
Никто тебя не выдал,
Сокрытый в слове свет.

В разрушенную воду
Бросая страх и медь,
Все выбрали свободу,
Никто не выбрал смерть.

* * *

Я родился от двух некрасивых людей,
Уводивших в порожнюю степь лошадей.
И на голой земле, где холодная страсть
По моей забродившей крови разошлась,
Я родился под утро, сутул и горбат,
Нерадивый любовник, негодный солдат,
И скажу тебе так, и скажу тебе, как
Неразменный в ладони грубеет пятак,

Я приду, я найду вас на том берегу.
Я приду, ваши черные книги сожгу.
И зола не успеет в огне побелеть,
Только ты не посмеешь о том пожалеть.

* * *

Там, где живут живые
И мертвые лежат,
И травки полевые
От холода дрожат, –

Там бродит тихий ангел,
Оборванный насквозь.
Которого я обнял –
И выжить удалось.

Хоть я не жил на выбор
И мертвым не лежал,
Но ангела увидел
И чуда избежал.

* * *

Пошли мне, Боже, истину со мною.
А он ответит: Истины жестоки,
И скроет за округлостью земною
И паруса, и белые флагштоки.

И минет срок. И море, негодуя,
Отвергнет плоть земную. И нигде
Одна стихия не поймет другую,
Но отразятся ангелы в воде.

* * *

Где раньше медь была и всякое добро
Беспамятно существовало,
Как изморозь белело серебро,
И золото обманное блистало.

Из раны кровь хлестала, как вино.
Мерцало дно граненого стакана.
Рукою дотянувшись – вот оно!
Еще болит, но биться перестало.

* * *

Нас мало на земле, но чаще так бывает:
Поэт не хочет жить, но все-таки живет,
Он розу слабую под корень обрывает,
Вдыхает аромат и кровь пустую пьет.

Томящий аромат в крови пустынной бродит
До самых недр его – и вновь поэта рвет.
Он мертвым на земле себя в саду находит
И все-таки живет.

Мы караулим смерть в его случайном доме –
Когда наступит день дверь ветхую сломать
И розу мертвую похитить из ладони.
Но выпит аромат.

Ты скажешь: пусть умрет смешной и некрасивый,
А я скажу тебе: таких поэтов нет.
Ты роза слабая, ты всех невыносимей,
Но я другой поэт.