Любовный шепот, залежалый
пожар, пожива для молвы...
Не астрология, пожалуй -
ихтиология, увы...
Увы! И, поднимая полог
ночной - к взаимному стыду,
как скрою, жалкий Ich-теолог,
свой страх, читающее Du?

АФИНСКАЯ ШКОЛА

1

Рассуждай, расписывай говорливой
мыслью мир: никто тебе не мешает,
поелику выдался век счастливый:
телефонный провод нам замещает
всю тусовку шумной "Афинской школы" -
все их позы, жесты из жести, сцену
театральную, реквизит, приколы
бородатой статики... Знаю цену
Диогену - с бочкой его и свечкой!
Но и те, что тычут в бурьян и в тучки,
буридановой кажутся мне овечкой,
валаамовой, - тоже, ты знаешь, штучки...
Говори, рассказывай... Феномена
вот пример базарного - так их слило...
Хорошо, что Муза нас, а не вена,
что Тоска, не вера, соединила;
что не хватит тонкого капилляра...
Где покой... и снится ли? Где движенье?
Лишь невнятно в сумерках меркнет фара -
аритмия, перемеженье, жженье.

2

Что нам эта страсть: бородой играя
категорий, реять в дурмане спора?..
Ах, другими грезятся двери рая
мне, другая сердцу горит Фавора.
А какая, друг, - и не скажешь даже...
Озаренная преображеньем кожа?
Или просто слава: на жалком пляже
огрызаться псине: "Лежать, Платоша!",
как Лолитин папочка?... Чем я хуже?
Посейдон пускай наши пятки лижет.
Потому что - точно: зазор все уже,
капилляр все тоньше, Коцит все ближе.

3

Где Серапис мраморный с крокодилом,
глядя в даль морскую, застыл над молом;
где скользят кораблики милым Нилом,
парусами-мускулами на голом
гимнасийском торсе играя, реи
вознося, - в блаженной Александрии
хорошо бы жить нам, мой друг, старея,
согревая кущи души сырые
Гелиоса пламенем и горячим
ветерком, спешащим смычком по квинтам, -
Кипарисом, слушающим и зрячим,
ничего не слышащим Гиацинтом.

4

Так, смотри, в сардониксе камея
зреет, плат сминая и покров
совлекая, - мнимая алмея,
лжеменада пляшущих миров,
голубятня идолов, - имея-
обладая, город Птолемея
расцветает - роза всех ветров.

Множество, своим центростремленьем
в триединый свитое завой,
терниями слитый с нашим тленьем,
не как те, бессмертные, - живой...
Боже, что мне делать с умиленьем,
с этим жарким крестиком оленьим
меж ключиц, с платановой листвой?..

С этим ветерком Александрии,
            реющим в крови?..
Господи, толпой божеств умри - и
лик преображенный Свой яви!
Идолы - Твои ль поводыри и
            рыбари?

Нет уже еврея или грека,
ни жены, ни мужа - только Ты.
Лот, Эдип, Медея и Ревекка -
сосредоточением слиты.
Даже - тот, кто ищет человека
с лампочкой циничной слепоты.

5

Даже разъедающая Кора
замирает музыкой во льду,
если ядра натрия и хлора
создают нейтральную среду -
море Средиземное... Земная
соль, живородящая вода...
Оттого ли так влечет двойная
нас лиро-кифарная звезда?
Обещанье жизни, отторженье
страха смерти, солнечная мгла...
Как хочу почувствовать круженье
лун - и в отраженном притяженье
уловить небесные тела!
Не Эребом, знаю, а эфебом
будет легкий прах запечатлен -
гулкой сферой будущего, небом -
лаврами поросшим, взявшим в плен.

6

Пчелы на мед слетаются и гудят -
помесь живого бархата и слюды
мертвой... Не вижу, но чувствую твой изумленный взгляд.
Да, мы с тобою - соты. Вокруг - сады,
пасеки... Что по сусекам они соберут, спеша
смешивать в нашем воске пыльцу цветов -
не различая, путая? Чуть дыша,
слушаю гул приближающийся. Готов
к будущей, неподконтрольной уже ни тебе, ни мне,
призрачной встрече, которой ни я, ни ты,
жаль, не оценим... Жужжи на приводном ремне,
пчелка, спеши обрести черты!

7

Сколь безжалостны, флейта, нежны, упрямы
молодые губы, что нас слюною
наполняют; пальцы, что наши раны -
то зажмут, то снова раскроют, мною
и тобой играя!.. В бреду эфира
мнимый шепот слышится: "Вас люблю я..."
Ах, зачем тебе, кифаред-Фамира,
этот дар Валдая, свисток Вилюя,
снегирёк Рифея?.. В незнанье многом
и в безлюбье вид веселее хлева.
Что же ты мотивчик о том, двуногом,
все заводишь - с сердцем, смещенным влево?

8

Шутка ли: вот-вот тысячелетье
телом Антиноя канет в ил
Нила... Как могу не пожалеть я
всех его папирусов, чернил,
стилосов?.. Не потому ли Тота
мордочка является из тьмы,
что разъято море, как ворота,
но полны смятением умы?
Ах, когда бы просека лесная!..
Как оставим лары на песке?..
Будущие истины Синая
Моисею светят вдалеке...
Но уже мешаются с рыданьем
Аонид вокзальные свистки, -
и недостижимым ожиданьем -
обещаньем, но не обладаньем -
невозможно выместить Тоски.

9

Нет, не мы с тобой, а Лиай и Феб
в вертоград кудрявый на берегу
забрели... У нас-то скорей - вертеп:
ты в окошко выгляни - всё в снегу...
Охлади, дельфин, - и согрей, Загрей!
Так привыкли греки - вино, вода...
Но звезда иного Слияния - у дверей:
пастухи небесные, их стада...
Аристотель - долу, горе - Платон.
Ватикану нужен лишь бойкий клип...
На закате боги, взглянув в затон,
в отраженьях лиц своих не смогли б
отыскать различий, - и золотой
зной сменился холодом в серебре...
Погоди печалиться, брат, - постой:
о весенней вспомни страстной заре.

10

Так касались губы ее гобоя,
я не знаю, полой тоски кларнета,
что сравненье розово-голубое
с языка едва не слетало: это...
флорентийские голуби, бог с тобою!..
Погляди: в ладони блестит монета.

У нее есть аверс и реверс... Две лишь,
созерцатель, версии допустимы...
Я болтаю глупости, чушь ты мелешь -
сантиментов наших смешны сантимы...
Одного лишь гуртиком не разделишь -
в-красоте-рожденного Диотимы.

Не постель - триклиний у нас. Зевает
безработный Эрос, прослушав фразу.
Никакие речи не обвивают
правды, ртам беззвучным доступной сразу...
Как узнаешь: пьет она, выдувает,
утопая в музыке, - воду? вазу?

11

Танатос и Эрос за нами, братья-
близнецы, в обнимку шагают следом -
милые тинейджеры... Смысл объятья
их, увы, ни мне, ни тебе неведом.
И о чем там шепчутся - не хочу узнать я -
круглоглазым звездным эгейским летом
эти два не в меру радостных пионера...
Геллеспонт Леандр переплыть стремится,
предвкушая розовый трепет Геро:
огонек мерцает; в груди теснится,
распирая ропот по жилам, сфера;
путеводным сором волна лоснится...

12

Лишь улыбчивый слепок всего того,
что томило сердце, влекло уста,
наполняло зрение... Все мертво.
Только сон пустого листа.
Никогда не скажет уже простых
слов, причислен к сонму камней.
Леденеет вена, немеет стих.
Обладай, властитель, имей!..
От Бриганция до Трапезунда все
города уставлены сном -
синеватым дымом во всей красе,
красотой в ознобе сквозном...
А бумага - она смоляной пушок,
жар касаний, запах кудрей
сберегает разве? Ответь, дружок.
Ну, соври, если "нет", скорей...
Каменел, но, тая потом, слабел,
словно голос. Мускулом пел...
Что ему теперь глиптотек пробел
и немого мелоса мел?

13

Так себе - спецовочка, кителёк
для души, скажем, альфа-вида...
                                                     Еще есть бета-
вид... Ну, до обидного недалек
                    сочинивший это,
заронивший тлеющий уголек...
Как уйти от грубого трафарета?

Почему нам выпал с тобой орел,
а вот этим, жалобно-близким, - решка?
Почему я зрение вдруг обрел
не в низинах греческого орешка,
а в горах, окутанных в ореол
туч... Не кара даже и не насмешка,

к сожаленью, - случай... Вольно случать
Скотоводу им порожденных тварей...
О, на всем такая лежит печать
пустоты, что крикнуть хочу: "Глоссарий,
замолчи! Что тут толковать! Молчать,
Музы! Слаще ль тленье от ваших арий?.."

14

Все завесы, занавесы, кулисы,
погляди, разодраны в этом зале.
Все слова рассыпаны. Нет Алисы -
в Зазеркалье... Прежде мы осязали
плюш... Руины лишь, кипарисны тисы.
И уютней, кажется, - на вокзале.

Как мне жаль витых, полутемных лестниц,
осторожной нежности, пылкой краски
на ланитах трепетных тех прелестниц,
танцовщицы-лексики в полумаске -
                Афродиты - вестниц!

Арлекина жаль мне, и Коломбину,
и Пьеро... Раскиданы их наряды...
Как футляр разрушенный я покину,
где плескались резво смычки-наяды
в оркестровой яме, врезалась в спину
деревяшка, в уши вливались яды?..

Там моя рука, овладев твоею,
млела негой - тою же, что на сцене
процветала. Там дозволялось ею
ледяной бинокль на ночном колене
находить... Как все это я сумею
повторить в зияющем, ждущем тлене?

15

Ах, за всё Эрато предъявит счет.
Стоит трубку снять - отчитает рьяно.
Здесь - натяжка грубая, там - просчет.
Вообще - расстроено фортепьяно
бессердечное... Нил, говоришь, течет?
Присмотрись - не слезы ли Адриана?

Погляди: пугающи все пути,
а тебе, бестрепетный, нет и дела.
Как эфеба с Фебом ты ни верти,
ничего не выгорит здесь, прости, -
облетит листва, вот уже зардела...
И в любой купальне легко найти
                ледяное тело...

И ревнуют, смертно смутясь, уста
к палимпсесту потному, к тем пустотам
в помпеянском пепле... Плыви, листа
колыбель-могила, по всем широтам -
к Ланселотом слитым, к сплетенным Тотом,
чья печаль - безмерна, чья страсть - чиста!

16

Тирсы наших менад примахались быстро.
Хоть бумажку мните, Орфея рвите,
а Назон и в зимних низовьях Истра
сочиняет плач, Александр - в Тавриде;
и Дедал, замкнув лабиринт, на Крите
дельтаплан выносит - пари сребристо!..
Не обрезать вам путеводной нити.

Не наследство, нет, - но уроки бегства
из угрюмо так обступившей суммы
обстоятельств... Кажется впавшим в детство,
что мертво искусство, мечты заумны,
беспросветны слезы... Нас их соседство
тяготит. - Несите же, крылья шумны!

ПИСЬМА ВСЛЕПУЮ

1

За окном гостиницы дивный вид -
виадук, изгибы реки,
купола, купальни... Слепит, юлит,
золотые лижет пески -
не унять теченья. И весь отлит
Ярославль из стылой тоски.

Погляди, остался один каркас -
и волну не бросит к волне...
Торопись, троллейбус! спеши, баркас! -
все равно вам не слиться, не
совместиться... Так разметало нас -
по стране... увы, по стране.

Я сюда счастливый купить билет
опоздал - и клетка пуста.
Улетела пташка. Не виден след
на слепой белизне листа.
Как совпасть с тобой, как найти ответ -
я не знаю... Спрыгнуть с моста?

2

Ах, иметь, иметь эти мед и медь -
обладать ими, овладевать
и владеть!.. Похожа любовь, заметь,
на диктант - смятенье куда девать?
Гнать - держать, обидеть - терпеть, смотреть...
В паутину смертную звать...

Рисовал учебничек - гон, узда,
задыханье, пар от коней,
цокот, ропот, ветер и пот... Ну да! -
улизнувший Улисс, Эней,
аргонавты - жаркая шерсть, звезда -
золотая, спящая в ней...

И стихи, я знаю, звезде, езде,
корабельной качке сродни:
неизвестно где - в небесах, в воде -
ледяные скользят огни,
проплывает облако... Всё - везде.
Сердце просит сердце: садни!

3

Пароходик праздный бежал, речной
катерок - баюкал, качал
на волне... Ах, волжский простор ночной,
монастырь, скрипучий причал...
Боже мой, какое Ничто со мной -
пустота, молчанье Начал!

Золотое, да только не то, Кольцо...
И руно не то... Так к чему ж
на летящей палубе пить винцо
и нести легчайшую чушь,
сознавая, что выдает лицо
всю твою сердечную сушь?

Лепетал столичный дичок-бычок
про журнал... Но, вроде зеркал,
отразили чьи-то зрачки - молчок! -
вдруг твой тайный, тусклый накал:
тот же беглый ужас, немой щелчок -
волчий страх, овечий оскал...

От Тоски великой не спрячешь глаз:
сто обличий милых у ней,
пятьдесят двуполых прекрасных рас -
ближних, дальних... Плыви, Эней,
чуть не плача. Запад уже погас,
а восток и того черней.

4

А потом прогуливались оне
у гостиницы, на берегу...
Эти губы свежие... Что же мне
тут сказать - "ах, знаю... угу"? -
Грядка жмется к грядке, стерня - к стерне,
и у ветки ветка в долгу?

Тот, Сафо спроси, богоравен, кто
замирает подле того,
кто пугливо думает: нет, не то...
Пожалеем вместе его!
И себя. И всех... Никогда, никто
не поймет. Никто - никого.

Лучше шумной шайкой шататься, да! -
заслоняя мрак ерундой...
От себя речная бежит вода,
становясь речною водой.
Нет у Волги с Которослью стыда...
Хорошо быть водой, звездой.

5

И слова бесплотные "ай лав ю",
пьяный шепот жаркий - ах, всё игра!
Или мы с тобою уже в раю -
невесомей пуха, вольней пера?..
С кем ты пьешь в чуть слышном, чужом краю,
недоступном оку? И кто твою
наготу баюкает до утра?

Кто уста целует твои? Ладонь
чья течет от шеи к бедру?..
Да, ревную. Да, я умру - лишь тронь.
А не тронешь - тоже умру.
Словно в коже влажный разлит огонь,
на аркане тянут к костру.

6

Ничего на свете нет - моего,
твоего. Ночные тела
и дневные жесты - лишь тень Того,
Кто давным-давно удила
отпустил, в Эдеме еще... И всё ж
неизбежен тщетный испуг?
Так листва, дрожа, шелестит: "Не трожь!" -
и бежит из тысячи рук...
Разве худо птичке в стальной сети,
жеребцу - в упряжке, а нам - вдвоем?
В золотое царство меня впусти
Диотиминых идиом.

7

Сколько раз я видел тебя - три раза?..
Словно две случайно слились
клетки ("Смерть сладка", - не пустая фраза!) -
и растет нежданная жизнь.

Слыша голос твой, я схожу с ума: ты
дышишь в ухо, кажется - вот...
Целый год несет надо мной стигматы -
всё, что есть у нас, - небосвод.

Я как будто умер - тогда, в апреле -
и воскрес... В бесстыжую речь
то, что сам понимаю едва я, еле-
еле, разве можно облечь?

Ты приедешь? Щелкнет замок в прихожей?..
На вопрос - нелепый, немой -
только жаркой можно ответить кожей -
розоватой, как снег зимой.

8

Что́ чуткая прелесть ланья -
пугливой души тюрьма?..
От жалости и желанья
вот-вот я сойду с ума.

Мне хочется сделать больно
тебе, изнежить, убить, -
звонче, чем мяч волейбольный,
вольно тебя любить.

Следить, как ты - умирая,
с полураскрытым ртом -
ломишься в двери рая...
как воскресаешь потом.

ТАРО

ДЖОКЕР, ИЛИ НАД МОГИЛОЮ КУЗМИНА

И те касаний тел хотели -
приснись ему в могильном сне...
Не здесь, в земле, а там, в постели,
лежать с тобой сегодня... мне?
Тот облетелый волос клена
оставь - как знак ночной тщеты...
Коснусь влюбленно, умиленно -
и рук и мрамора... Но ты
так пальцем трогаешь резную
музыки запись на плите,
что если я тебя ревную,
то только к этой наготе.

1. МАГ

Мир похож на Марио из рассказа -
рот полураскрыт, а зрачкам в бреду
мнится нимфа... Мифа цветет проказа,
архетипы дуют в дуду. Стыду
места нет здесь, нет здесь ни в чем отказа -
Гераклит! три раза войду...

Колотись же, сердце, в теснине зыбкой!
Отвечай блаженно-слепой улыбкой
Колдуну безжалостному, лицо!..
Он стоит у столика, жалкий жулик.
Ножик, чашка, палочка, грошик-нулик -
на столе разложены - и кольцо.

Выбирай!.. Но нега живого стана,
андрогин Платона в тени платана,
жемчуга желанья, алмазы слёз -
в шапито базарного шарлатана -
только фокус, Марио, лишь гипноз!..

Тяжелеет плоть, удлиняясь тайно...
Это Маг командует - "вира", "майна"?
Но когда спадет пелена -
и самоубийственный выстрел грянет,
на мгновенье Марио ясно станет:
никакого не было Колдуна.

2. ПАПЕССА

Раздувая розовый жар, золу
золотую в пальцах перебирая,
ты трепещешь, жжением роя мглу,
благодать разъято-сырого рая...
Так вольготно в толще воды веслу.
Как скользит оно, замирая!

Тучный червь, буравящий сочный плод?
Нож, увязший в липко текущей дыне?..
Ахамот твой дна не достанет, лот, -
и шербет познанья подобен хине.
Но как сладко, ахнув, сорить в живот
жадно пьющей тщету Шехине!

Не шесток - Святого Петра престол
просквозит свечным распаленным плачем.
Непорочна Сучка, пока твой ствол,
точно папский скипетр, кольцом горячим
держит - перл, янтарь, серебро, обол...
Мы еще, Премудрая, порыбачим!

3. ИМПЕРАТРИЦА

Словно рыбка верткая - пузыри
снизу вверх роняя, утратив вес
Архимедов, вьется угрем внутри
водоема спешно-немой Гермес -
архетип двувыпуклой цифры "3",
трепет тренья, антиотвес...

И мои ладони - их три! - круглы,
ибо чрево нежат и грудь.
От сиамских звезд до ворсистой мглы
потакает пальчику путь.
Ах, еще! зудящей вокруг пчелы
всей цветущей плотью побудь! -

Кесарица пасек, Царица птиц,
Мать-Кормилица школяра,
Сеть Причин, Наседка моих яиц, -
скорлупе ж еще не пора
расколоться, магний спалив на блиц
в вечнотёмной Тайне нутра?

4. ИМПЕРАТОР

Было только шесть на живых часах
и вот вдруг - двенадцать... Очнись!
Как люблю я ходики эти - страх! -
стрелкой вверх, а гирьками вниз, -

этот дольний маятник - между ног
и секундный шелест - в груди...
Ты не верил снам? - трепещи, щенок,
на Царя Ночного гляди!
Он сидит на троне. Во лбу - змея,
а в руке - трехмерный объем...
Что мне делать с телом, не знаю я,
но давай - побудем вдвоем.

Лаком мир земной с четырех сторон,
пусть с семи он смертью разит:
ибо царственность это и есть урон -
Трафальгар, Цусима, Тильзит.

Посему царей и должно быть два -
вот плывут они, делят плод/т...
Но в итоге - только слова, слова,
пустота страстей - Ахамот.

5. ПАПА

Беззащитный Север закатных глаз
и бесстыжей Африки Юг -
словно сразу несколько разных рас
заключаю в порочный круг.

Гибких мышц раскосый Восток, батут
живота, а ниже - Багдад, батат...
Дай еще нежнее сожму вот тут
этот твой, как Флорида - вольный штат!

Мое сердце бьется в пяти-шести
сантиметрах трепетных от
твоего... Всю жизнь бы держать в горсти
вечный том длиннот и темнот!

Близоруким варваром в горький Рим
я въезжаю - где же ключи?
Пусть в аду, понтифик, с тобой сгорим -
приручи меня, залучи...

Крест увенчан шаром Земным - все три
Мира слиты, Зло и Добро...
О, какое чудо растет внутри -
распирает круто ребро!

6. ЛЮБОВНИКИ, ИЛИ ЖЕНИТЬБА

Я, факир, в глаза целовал змею,
и держал губами огонь,
и глотал каспийскую соль твою...
О, как пахла - смертью в ночном бою,
гладкой болью - после ладонь!

От горячих пальцев отнять руки
был не в силах. Сердце до ста
дорастало. Вена, синей реки,
уносила в сумрак уста...
За соломинку гробовой доски
я схвачусь - за джонку листа.

Напишу: те знойные дни, те сны
наяву... Те ночи, когда
все наряды стали душе тесны
и влекла наядой вода -
царскосельской Леты, страстной Десны,
Тибра смерти, Стикса стыда...

Эрмитажный мрамор сиял - Гермес,
Дионис, Парис, Антиной...
Красоты земной кипарисный лес
обступал живою стеной.
Все дышало, пело, имело вес -
мое счастье владело мной.

Батарейку вкладывали мне в грудь,
как в фонарик, - и тлел вольфрам...
У кого просить, чтоб когда-нибудь
возвратили телесность снам -
воскресили, сладкую эту жуть
вечной жизни вернули нам?

7. КОЛЕСНИЦА

Сняты шлемы и латы. Сваты -
на плечах: Урим и Туммим...
Потому что все мы - солдаты
и смертельную боль таим.
Потому что продолговаты
вещи нежности, слава им!

И вокруг бетонного куба,
где курсанта сонный курсант
беззащитно целует в губы,
я кружу, словно диверсант...
Ратным мальчикам что Гекуба?..
Одуванчиковый десант!

Бисер лунного апогея
и морзянки призывный свист...
Скажешь: жалкое сердце гея
как осиновый бьется лист?
Но не Игоря, не Сергея
я люблю - тебя, мой связист.

Вертолет мне трепетный снится -
твои радужные глаза -
ветровых ресниц колесница,
ослепительных спиц гроза,
всех небесных криниц темница,
всех ключей подземных лоза!

8. СПРАВЕДЛИВОСТЬ, ИЛИ ЮСТИЦИЯ

Становился вечером вновь ручным -
и о мире мы сволочном
забывали, воском сочась свечным,
трепеща в свеченье ночном.

Колотилось сердце в речной груди,
замирало. Жаркой, живой
наготой - "возьми" - говорил - "войди,
приюти" - ладоням - "я твой!"
Коромысло лодочки, крепкий руль,
на устах - вкус пены морской...
Как назвать пылающий тот июль,
те весы Киприды - "тоской"?..

Только знаю: греческому огню
кипарис и тис нипочем:
воскресает умерший на корню -
и прекрасен крест за плечом.

Оперенье Зевса или Христа
равновесьем шумным - шепни -
окрыляло? Чьи целовал уста
в гефсиманской пряной тени?

9. ОТШЕЛЬНИК

Эти грозные друзы прибоя,
этот горный хрусталь проливной...
Голубое пыланье, любое...
Кто-то дышит у нас за спиной.

И не знаю, кого я ревную
среди капель целующих, струй...
В ледяную градирню ночную
погрузи, только "я" не воруй.

Ибо влажное "ты" не разделишь
на двоих, если зонтика три...
Рушишь воды и кроны шевелишь,
даже сердце сжимаешь внутри. -

Одного, Драгоценный, не можешь -
погасить нашу душную спесь.
Оттого так терзаешь и гложешь -
подаешь зеркала... Занавесь!

Созерцатель соседнего пыла,
так что капля шипит на щеке,
жду - когда же все то, что томило,
в шумном люке исчезнет, в песке.

О, тогда лишь, когда нас - бесполо,
безъязыко - с дырявой кормы
смоет вольной волною Глагола,
мы полюбим размытое "мы".

10. КОЛЕСО ФОРТУНЫ

До ада ближе, чем до Багдада.
И по ночам корабельной крысой
мечется сердце - Шехерезада...
Что эти пляски старухе лысой?
Что эти сказки - об Аладине,
о паладине, о мореходе -
выросшей вдруг леденцовой льдине,
в южных морях, при ясной погоде?..
Тщетно крути колесо, Фортуна,
вялой волною! Тони, лоханка,
выменяв дырку в своем борту на
пыл "Стерегущего", щебень Ханко!
Алые все отворяй кингстоны,
пей океан из фонтанной пасти -
о, эти соли живые! Стоны
слушай, не ведая - смерти, страсти...
Кто там - Анубис, Тифон, Геката?
Смена немая зимы и лета?
Запад восхода? Восток заката? -
Только зеркальная грань валета,
только двойная тоска Нарцисса -
взаимоотражение "я" в "ты"...
Нет ни движенья, ни веса, крыса!
Не аргонавты мы - астронавты...
Смерть не страшна и жизнь невозможна,
сердце по кругу бежит тревожно.

11. СИЛА

Было в городе зыбко и жарко -
к языку прилипали слова.
По лекалу кроила байдарка
острием острова-рукава.
Леску жизни вокзальная Парка
обрезала... Я помню едва:
похоть улицы, смрад зоопарка,
золотое отчаянье льва...
Так томился ты, запертый в клетке
мною (мне бы хотелось - в грудной)...
Дай мне сонные эти таблетки -
и танцующий зной площадной,
и касанье кладбищенской ветки,
и пылание плоти родной!..
Время - вроде рулетки, монетки,
смертный выигрыш лепты сквозной.

Вид на шпиль из расширенных окон,
зелень волн, тополиный балкон...
Не составить из зримых волокон
свет, на нас нисходивший... с икон?..
Я смотрю в голубой потолок: он
знает, что я поставил на кон.

12. ВИСЕЛЬНИК

Брат Иуда, отец мандрагоры,
знаю: дело твое керосин!..
Палестинские синие горы
и серебряный шорох осин...
И паломник немой очарован
дымкой новозаветных высот.
Но не им, а тобой поцелован
Тот, Кто крест всепрощенья несет...
Вижу: целое море заката
и огней золотистых щепоть...
Увеличена так и разъята
у задушенных грешная плоть!..
Жизнь - лишь помесь синкопы и смуты:
тех - повесить, а этих - распять...
Но на сходе последней минуты
Он тебя поцелует опять.

13. СМЕРТЬ

Овальный блик фотоэмали:
счастливый фавн лет двадцати...
Когда его вот так снимали,
могло ли в голову прийти?..
Банально, знаешь ли, и жутко...
В сети кладбищенских аллей
паучья трепетная шутка -
еще смешнее и пошлей...
Неладно в Даннии, прохладно -
и я шепчу тебе: "Пошли!"
Но ты все жалобно и жадно
глядишь на тленника земли.

14. УМЕРЕННОСТЬ

Из пустого в порожнее воду,
воздух, землю, огонь, - ото всех
правил реализуя свободу
и законных не зная помех
сострадания, - переливаю,
на листе подражая Творцу...
Только что ж это - сам я сгораю
и горячую соль по лицу
растираю, столь вольно играя?
Скоро гвозди в ладони вобьют...
А какое видение рая
озаряло, ты помнишь, дебют!
Сфер вращенье и пенье гармоний,
вообще - сообща, заодно...
Зной мученья и едкий аммоний -
плащаницы голгофской пятно.

15. ПАН, ИЛИ ДЬЯВОЛ

Лишь глаза закрою, что ни
ночь, - растет, дуреет
плоть под тяжестью ладони -
и почтовым реет
голубем к тебе - такому,
господи, далекому, -
мрак подкатывает комом
к горлу, сердце ёкает...

Я хочу тебя - такого:
горького, ночного,
заключенного в оковы,
ключевого - снова...
ах, забыл я это слово -
термин птицелова:
сизым оловом - основа,
на просвет - лилово...

Слово - доблестней тюльпана
в его юной лени...
Как мы баловали Пана,
милого оленя!
Ни единой не поверю
византийской сплетне...
Я люблю тебя, как зверя -
зверь в юдоли летней...

Ах, на фавновой поляне
станем на колени.
"Мы - олени? - спросим. - Лани?
Лани - мы? Олени?.."

16. МОЛНИЯ, ИЛИ НЕБЕСНЫЙ ОГОНЬ

Долго башня гордая строится -
быстро рушится и горит...
Здравствуй, чистое пламя Троицы -
Слово, Дух Святой, Параклит!

Чем утешишь?.. Сердце расколото,
не разъяв Любви и греха,
и течет никчемное золото -
амальгама, плазма стиха.
Это мнилось пресуществлением?
Пресен хлеб и кисло вино...
Даже к Отчим припасть коленям я
не могу - уже не дано.

Ни стигмата, ни теплой ветоши,
ни борений потных в ночи,
ни кормлений, ни брений нет уже -
лишь поля, разряды, лучи...

Знать хотя бы - какой заряд несу?
Кто добрей - помолится ль за?..
К небольшому, частному Патмосу,
назревая, скачет гроза.

17. ЗВЕЗДА

Что-то школьное: если о шерсть янтарь
потереть, он станет теплей,
горячей... Шепни мне - ты чей?.. ошпарь
из пищалей всех и щелей...

На струне дрожащей горяч смычок,
обжигают скрипку щекой...
Вот и жизнь - такой звуковой сачок
для вмещенья жизни другой.

Что еще мне сделать с тобою - съесть,
задушить, живот распороть?..
Как изжить телесную прелесть - лесть
Божеству, волшебную плоть?

Так, в капкан попавшись, целует зверь
сталь - до смерти гложет, грызет...
Будет больно-больно, но ты поверь:
Богоматерь и нас спасет!

Не Танжер мне снится, Звезда Морей,
а безлюдный южный атолл.
Накрени же парусник наш скорей,
запали-ка пиратский тол!

Пусть взорвется боеприпас внутри
каравеллы - разве нельзя? -
и матросы русые пузыри
пусть пускают, в бездну скользя.

Их тела безвольные в глубь неси,
обнимая, - слаще конца
не бывает, ласковее... Спаси
лишь меня и тезку-юнца!..

На непуганый вынеси нас песок,
где семь пятниц будет на не-
деле, козы, кокосовых пальм лесок,
птицы в небе, рыбы в волне.

Где такая полная бирюза,
что и время двинется вспять.
Где и днем и ночью его глаза
будут звездами мне сиять.

18. ЛУНА

На мальчишек патлатых, в потертых
шортах, жадно глазами косил...
Ах, во всех разогретых ретортах
одинаковый булькает ил,
та же самая жажда вздымает
кровь - и в море родное несет...
Но, играя, любой понимает:
хрупких стенок никто не спасет.

И люблю я бесстрашно сорящий
средиземной соленой слюной
этот зрящий, тоскующий, зряшный
Диотимы магнит полюсной -
краткосрочной и сладостной плоти
извожденье идеей зазря...
Лишь досадно, что в нашем приплоде -
только ангелы, пыл словаря.

19. СОЛНЦЕ

Не волной морской, не петлёй, не пулей, -
а сейчас вот сердце в груди
разорвется... Всё, что не ты, на стуле,
на полу оставь - и иди
вязким светом в липкий постельный улей...
По ночам у нас не темно в июле -
я хочу тебя, погляди!
Хорошо, в разметанной плоти лежа,
как в овсах, тобою дыша,
умирать... Всё это лишь дрожь и кожа,
но внутри, ты знаешь, душа.
И на жаркий шепот она похожа -
на волшебные "эль" и "ша"...

Мотылька ладонью ловил ночного -
и теперь вот пальцы в пыльце...
Как сияет брызгами соли слово,
как слепит, кончаясь на "це"!
Спи... А солнце светит с востока снова,
и все славно будет - в конце.

20. СУДНЫЙ ДЕНЬ

Этим купальщиком юным, на Каменном
острове нами увиденным с мостика,
стать бы, чтоб в каре-зеленом и пламенном
зренье пылать твоем - милая гностика,
печь Даниилова, тайное знание...
Сладостны жжения жизни животные -
сердце отбойное, страсти стенание,
угли подкожные, вдохи подводные...

Как я люблю тебя - старый и жалобный!
Кажется, был бы моложе и краше я,
что тот купальщик - проточный, трехпалубный,
тысячепарусный, - самое страшное
произошло бы: живые б ослепли,
мертвые встали б из праха, взирая
на Апокалипсис - в розовом пепле
сердце сливается с сердцем, сгорая.

21. МИР, ИЛИ ОБРАТНАЯ ПЕРСПЕКТИВА

Чешуя сазанья, перо фазанье...
Но не ясно: как там - в огне, в земле? -
Расскажи, послушник, про осязанье,
про резьбу морозную на стекле...

Мастер прозы вкрадчивой (с листопадом
среднерусским сравнивали), свечным
язычком согрет ли ты за распадом -
благовестным солнцем ночным?

О, поведай: шире ль вдали аллея,
чем вблизи, воскрес ли отвес,
флорентийской Флоры-весны милее
наважденье зыбких небес?

Гностик, мистик оптики, сдутый листик,
пленник свастик, формул схоласт, -
хорошо ли Слову в сетях баллистик?
Не гнетет ли азбук балласт?..

Не сужу. И я ведь Отца и Сына
позабуду ради словца,
ради прелести... Шелести, осина!
Начинается мир с конца!

И, пытаясь зримое слить с незримым,
мы встречаем бесов в лесу, -
потому и названы Третьим Римом:
за красоты - соты, красу.

Окончание книги Алексея Пурина