Девочка, почти девушка, была умная, а ходить не могла, и потому разозлилась на весь мир, который был глупый, но умел ходить и бегать.
          Мама в ней души не чаяла, папа-архитектор любил свой бледный росточек, может быть, из чувства вины. Подруг у нее не было, двоюродные сестры приходили редко, и видно, что по обязанности. Юноши глядели на нее совсем не так, как она хотела бы. Подростки ее ненавидели и при случае дразнили: "Урод! Голова Доуэля на колесах!" Тамара молча смотрела на них своими темными - еще темнее от ненависти - глазами. И училась ненавидеть.
          Целыми днями в кресле на колесах она каталась по комнатам, вынашивая свои планы, как ей выплеснуть свою темную энергию на окружающих, чтобы те корчились от боли и ужаса. И хотя груди у нее не развились, гнев на всех (потому что все виноваты) пустил в ней глубокие корни. Выросло деревце и уже готовилось дать свои ядовитые плоды.
          Летом по совету врача девочку возили на юг. Вот и теперь автор видел, как выгрузили ее из белого "мерседеса", усадили в блестящую импортную коляску, папа подоткнул под неподвижные, будто деревянные, ноги клетчатый шотландский плед. А дальше она сама покатила по набережной крымского приморского поселка - по асфальтовой дуге вдоль залива.
          Хорошо было здесь, но обидно. Мимо бежали мускулистые спортсмены, и никто даже в шутку не пригласил ее бежать с ними вместе. Глупая мысль! В море плавали и ныряли загорелые отдыхающие, скользили косые паруса. Визжали детишки - противно. Она сама была готова визжать от злости. Потому что как они смеют?!
          Тамара посмотрела на ладную девушку в очень открытом на бедрах лиловом купальнике, которая шла к автоматам с водой, легко ступая босыми ногами по горячему асфальту, - и небо показалось ей черным. В черном небе крутилось черное солнце и плавали мысли, как черные медузы.
          Стало так нестерпимо, что разом заболели все зубы. Нет, она сумеет теперь управлять и собой и другими. Она покрутила ручку воображаемого приемника и настроила себя на спокойную волну. Сразу пришло облегчение, постепенно - успокоение. Недаром она упражнялась всю прошлую зиму, взяв себе за образец Филиппа Испанского, инквизитора. В белом дворе, притаясь у подъезда, она вдруг посылала флюиды боли в пробегающих собак и кошек - и те с визгом разбегались. Здесь можно было попробовать что-нибудь посерьезнее.
          Сосредоточенно глядя перед собой, она вырулила на широкую площадку перед воротами санатория, где всегда рисовали приезжие художники и собирались продавцы всякой мелочи. Она остановилась в тени большой дикой маслины - лоха. Темные расширенные глаза на бескровном зеленом личике. Вот они - ее подопечные, здесь.
          Возле каменного парапета бесилась стайка мальчишек, все местные. Все они выросли из своих одежонок - и загорелые руки и ноги нелепо торчали наружу, не зная, куда себя девать.
          Тамара переставила воображаемое реле, чтобы стало слышнее, чтобы перекричать их, подавить. И мальчишки почувствовали себя неловко под ее пристальным взглядом. Они стали дурачиться, задевать друг друга, прохожих, обмениваться подзатыльниками и щелбанами. Чем-то действовала на них эта маленькая фигурка в инвалидном кресле - ее горящий взгляд. Возбуждала, что ли. Вдруг все замолчали, как по команде, и уставились на нее.
          - Не бойтесь, - сказала девушка, - я не кусаюсь... пока.
          Нерешительно подошли, обступили. Но без угрозы, даже с некоторым почтением к ее особому положению, к блестящей коляске. "Вот бы мне так раскатывать!" - не без зависти подумал каждый.
          - Давайте знакомиться, - продолжала она. - Меня зовут Тимур, а вы будете моей командой.
          Новое поколение, конечно, было политически неграмотно и не знало, кто такой был Тимур в прошлом царстве-государстве и какую благородную роль он выполнял в обществе дачников. Они скорее знали про Фантомаса - и новая знакомая им показалась такой же таинственной и повелительной.
          - А что мы будем делать? - спросил долговязый, он был посмелее.
          - Всякие гадости и пакости, - улыбнулась девушка.
          - А какие гадости и пакости? - заинтересованно спросил кто-то.
          - А какие я прикажу. Например, старушку посреди дороги уронить под машину.
          Все разом загалдели. Это было заманчиво, это отвечало инстинкту стаи. Наконец-то впереди замаячила какая-то цель. И все это было похоже на шум, свист и щелкающие звуки, которые издает настраиваемый транзистор. Или встревоженный обезьянник.
          На следующее утро после завтрака, выкатившись из дома на асфальтовую дорожку, испещренную тенями платанов, Тимур снова мысленно покрутила ручку настройки и удовлетворенно откинулась на спинку кресла.
          - Убейте ее, - приказала она.
          На соседней горке сбежавшаяся стая долго забивала камнями бродячую кошку.
          Девушка, полузакрыв глаза, слушала одной ей внятную музыку. На губах ее шевелилась полуулыбка.
          Днем было жарко, особенно на взгорье над морем, где колосился дикий овес, островки голубых цветочков и готические соборы мощных зарослей репейника. Вдали паслись козы, переступала под солнцем в траве гнедая лошадка.
          Только двое не чувствовали ни зноя, ни прохлады. В травяной ямине за кустами шиповника, им казалось, они спрятаны так надежно, так близко к небу, что уже нечего стыдиться друг друга. Сверху окликнула их пролетевшая чайка. И она выпростала юные грудки, вернее, они сами выскочили из купальника к нему в ладони. Они выпрыгнули, как колобки, и покатились дальше, потому что руки его уходили все ниже - в неведомые области и уже обследовали пушистую страну с розовой лощиной вдали.
          "Источник обоюдного блаженства ожидал истомленных путников", - как начертано в одной старинной восточной сказке. Но путники медлили, пребывали в нерешительности - у входа в сказку.
          "Что с тобой? Ну, что, скажи?" - говорили близко ее глаза. И он наклонялся все ниже и ниже, он уже падал в нее, когда острый камень угодил ему в спину.
          Юноша вскрикнул и привстал, еще не понимая, что произошло. И тут на него обрушился град камней и камешков. Какая-то палка ударила его по затылку, как бумеранг, и отскочила к соседним кустам. Кусты злорадно захихикали.
          Он и она вскочили и побежали, теряя на ходу сандалии, полотенца, размазывая сопли, кровь и слезы по лицу.
          Где-то далеко внизу, под раскидистым лохом на набережной поблескивала никелем коляска. Там, вся устремившись вперед, сидела кособокая худая девушка и била остренькими кулачками по креслам: "Так их! Так!"
          И метко пущенные камни настигали их. Один угодил в голову бегущей, она повалилась ничком, обмякла, как тряпичная кукла. Юноша в отчаянье подхватил ее и потащил вниз по дороге. Алая струйка закапала в пыль - и сразу много крови, слипшиеся иссиня-черные волосы...
          - Помогите! - тонко закричал юноша. - Убивают!
          "Довольно с них", - решила Тимур и выключила воображаемый передатчик.
          Там, наверху, подростки недоуменно смотрели друг на друга. Кому первому пришла в голову такая несмешная мысль - закидать парочку камнями? Самый долговязый уронил в траву подобранное полотенце: "Еще скажут, украл. А ведь мы просто позабавились".
          - Тоже мне нежности, - просипел долговязый.
          - Будут знать, - сказал кто-то. И засмеялся.
          С набережной Тимур видела, как некоторое время спустя влюбленные спустились к морю - растерянные, униженные. Он бережно обмывал ей рану на голове морской водой.
          Тимур полулежала, запрокинувшись на спинку инвалидного кресла. Искривленные ноги (про них она не забывала никогда) пребывали отдельно на приступочке, созерцая ее иронически. Руки жили тоже отдельно - болезненно узкие, с тонким серебряным колечком, они яростно вцепились в подлокотники - и рвали, рвали его петушиную крайнюю плоть. (Белый петух без головы, судорожно хлопая крыльями, бегал по двору. Откуда такое воспоминание?)
          Потом ее жертвы, ничего не подозревая, прошли мимо - и все стекало с них: и солнце и вода. Даже не посмотрели в ее сторону. Нет, против ожидания это не было ее торжеством. Если бы их убили, ей было бы легче.
          Так и повелось. Тимур и мальчишеская стайка почти не разговаривали, общались походя. Так, прокатят ее по набережной и сами бегут наперегонки. Махнет рукой - разбегутся. Но пакостили только по ее приказу, ей и говорить не надо, намека хватит, взгляда - и где-нибудь кто-нибудь уже плачет от боли и обиды.
          Ругалась хозяйка: ночью персиковое дерево спилили под корень. Да лучше бы все персики обобрали! А то живое дерево загубили, подлюки, москвичи!
          На автостанции поймали местные шоферюги какого-то бомжа-цыгана, чуть не убили.
          Гордые, бежали подростки за инвалидной коляской. Они были мстители, они были Тимур и ее команда. Это была их тайна.
          А лето - уже осень - катилось на исход. Все теплей морская вода, все темней вечера. И всякие случаи случались чаще. Боялись отдыхающие поздно по набережной ходить.
          И чем дальше, тем больше что-то жгло ее грудь, покоя не давало. Ей казалось, что все это - детские игры, не то, не то. Будто что-то в ней все время просило пить, и чем больше она пила, тем страшней умирала от жажды.
          Однажды Тимур приказала своей команде отнести ее к самому морю. Подростки скатили кресло со ступенек набережной и поволокли его по булыжникам пляжа, установили у самого края. С шуршанием плескалась у ног вечная влага и говорила о чем-то своем. Нет, ее не интересовало все это, что кто-то ходит, а кто-то не может ходить. "Пусть лучше плавает", - говорила вода и приходила - и уходила.
          Но что-то было в этой злобной девочке, окруженной десятком хулиганистых парнишек. Большеголовая, тонкая, изломанно выпрямившаяся в своем кресле, она была похожа на инопланетянку Аэлиту. Почему мы думаем, что инопланетяне добрые? Может быть, они такие, как Тимур. И ненавидят нас.
          Неподалеку на берегу стоял в картинной позе один из тех молодых людей, которые целую зиму накачивают себе мышцы где-нибудь в подвале, чтобы потом приехать на юг и расхаживать по пляжу, привлекая всеобщее внимание. Бронзовая с золотистым отливом кожа была безупречна. (Сейчас на солнце у Тамары была серая кожа.) Он посмотрел на нее и самодовольно улыбнулся, вскользь.
          Безупречный блондин ничего не хотел этим сказать или обозначить, он слишком был занят собой, но это решило его судьбу, как говорится в романах. Тимур перехватила его взгляд и вся позеленела. Она так вцепилась в поручни, что костяшки пальцев ее побелели.
          Блондин разбежался и, легко оттолкнувшись от земли, ласточкой полетел в волны. Он поплыл брассом, может быть, кролем, скорее всего, баттерфляем - настоящей бабочкой, потому что девушки на берегу не сводили с него глаз.
          Тимур вся напряглась. Ее костлявые ручки впились в ободья колес, на них было страшно смотреть, это были костяные руки Смерти - наглядная аллегория. Она посылала всю свою темную энергию туда, к горизонту, в светлую точку - в голову блондина.
          - Камень, камень! Будь как камень! - ворожила она, с трудом разлепляя побелевшие от ярости губы.
          И тут у всех на виду великолепный пловец при полном штиле начал тонуть. Голова исчезла... показалась снова...
          - Пацан, ко мне! - прошипела Тимур самому долговязому в стае.
          Он безвольно подался к ней, не сводя с нее кроличьих глаз.
          - Ближе, - приказала она. - Еще ближе.
          Он прижался плоским животом к ободу колеса. Она протянула свою гибкую тощую руку и залезла к нему в штаны. Все мальчишки видели. Пацан только ойкнул, Тимур крепко ухватила его за яички.
          Между тем утопающий уходил в воду, появлялся все реже, даже что-то кричал. С набережной завизжали женские голоса. Из белого здания спасательной станции ободряюще закричали в рупор. Запоздало отчалила лодка с пестрым флажком. К причалу побежали люди. Тимур все сильнее сжимала мальчишечьи скользкие яички. Пацан кричать боялся, только незряче глядел на свою мучительницу, полураскрыв рот. Вдруг веснушчатое лицо его побелело, глаза закатились, ноги подогнулись. Тимур резко оттолкнула долговязого, и он сполз в беспамятстве вниз - к блестящим камешкам и солнечной влаге.
          Видно было, как везли в лодке выловленное тело атлета, как пытались вернуть в него жизнь, но теперь это был просто кусок говядины.

          Тимур вскоре уехала, а мальчишки из ее команды так никому ничего и не рассказали. Да и о чем рассказывать? Кому?
          Но, когда поутру в день отъезда она съехала в своем инвалидном кресле со ступенек террасы на асфальт, она угодила колесами прямо в жирную кучу говна, которое аккуратно было положено заварными кругляшками по всей дорожке через каждые полтора метра. О чем рассказывать? Об этом? Взрослые, как всегда, не поймут.